, т е. русских староверов, живших ранее в Польше и

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7

Повторяю, эти меры явились необходимым последствием гражданского и экономического роста России. Но этот рост коснулся только верхов русского общества, огромная же масса народа продолжала оставаться невежественной и жила прежнею полуземледельческою, полубродячею жизнью, потребностям которой вполне удовлетворяло натуральное хозяйство. Восприняв только внешнюю, обрядовую сторону христианства, народ внес в новую религию свои старинные языческие понятия и придал суеверное значение именно обрядам, внешности, совершенно игнорируя внутреннюю сущность христианства. В то же время, продолжая вести бродячий образ жизни, привыкнув по своему произволу бросать насиженное место и идти на новое, часто совершенно неведомое, народ естественно не мог чувствовать потребности в прочной постоянной власти, как гражданской, так и церковной: постоянно передвигаясь с места на место, сегодня с одними составляя общину или поселок, а завтра с другими, он по необходимости должен был менять своих светских и духовных властей, избирая каждый раз новых, так как передвижение было слишком беспорядочно, слишком, так сказать, индивидуально, чтобы в нем могла принять участие хоть несколько организованная власть.

Понятно поэтому, что уничтожение выборного права, назначение священников высшей духовной властью, требование паспортов при передвижениях, прикрепление, уже не de jure только, как прежде, a de facto, подушная подать, рекрутский набор, и пр. и пр. — понятно, что все это вызвало в массе народа враждебное отношение к правительству, как виновнику ломки вековых устоев, с которыми сжился русский народ, и при том глубоком невежестве и суевериях, какие царили в нем, он увидел в представителях правительства слуг злой силы, слуг антихриста. В этом воззрении его укрепляло в особенности то обстоятельство, что значительная часть духовенства, на основании толкований старинных священных книг, сама защищала такой взгляд. В этой вражде к новшествам, вводимым гражданской властью, подчинившей себе духовную, сходились все толки раскола, как поповские, так и беспоповские, и, невзирая на разногласия в делах веры, дружно поддерживали друг друга, когда нужно было противодействовать правительственным мероприятиям вообще, а гонениям на раскол в особенности. «В антипатии раскола правительству, — говорит Щапов1, — в оппозиции его против нового государственного порядка и устройства России сходились все частные противогосударственные и демократические антипатии и стремления: и недовольство деспотизмом власти, и преобладанием сильных, и недовольство областными управителями и чиновниками и стеснение свободы и своеволия законами, и тягость податного состояния и проч. Демократическая раскольническая община всем открывала и давала убежище и через то сама росла».

Вследствие такой внутренней связи между разнообразными сектами и толками раскола, и на Ветке, несмотря на то, что это был религиозный центр поповщины, откуда на всю Россию расходились старообрядческие иереи и освященное миро, мы видим и беспоповцев, нашедших себе приют в слободах, позднее образовавшихся вокруг первоначального пункта поселения. Переселяясь на Алтай, ветковцы принесли с собой туда и деление на секты.

Кажется, большинство раскольнических сект, как поповских, так и беспоповских, имеет своих представителей среди алтайских поляков. По официальным данным и по заявлениям самого населения, здесь есть следующие секты: австрийцы и лжеавстрийцы, окружники, иначе московцы, беглопоповцы или противокружники, поморцы, федосеевцы, филипповцы, дьяковцы и стариковцы. Кроме того, около половины населения исповедуют единоверие, а в последнее время начала быстро распространяться секта самодуровцев, по словам одних, занесенная какими-то выходцами из Самодуровской волости Самарской губернии, а по словам других, получившая свое название от «самодурства» ее представителей, отрицающих многое из того, что остальными раскольниками признается неприкосновенной святыней.

Попав на Алтае в совершенно новые условия, при которых раскол терял свое значение протеста против нового порядка вещей во имя старого, поляки незаметно для самих себя утратили в значительной степени свою нетерпимость по отношению к православным. Какой повод, в самом деле, враждовать с последними, живущими в лесных дебрях, за сотни верст от церкви и потому поневоле обходящимися без ее благословения в таких делах, как брак, крещение, погребение, и зачастую вынужденными за исполнением различных треб обращаться к тем же раскольническим попам и дьякам, которые знали, по крайней мере, молитвы? Экономическое и юридическое положение тех и других также было одинаково, за исключением двойного оклада, но и от него раскольники были освобождены в конце прошлого века. К этому нужно прибавить затруднительность сношений с раскольническими центрами и получения оттуда поддержки, как материальной, так и духовной, почему новые поколения имели уже только смутное представление о догматах собственной секты. Вполне естественно, что, с установлением «единоверия» в 1800 г., значительная часть поляков присоединилась к нему, найдя таким образом исход из того печального положения, в какое ставило их постепенное вымирание старых расколоучителей и почти полная невозможность достать новых.

Другая часть населения осталась верна старинным догматам, считая «пагубой душевной» всякое сближение с православными, как поддавшимися «соблазнам антихристовым». Но и в этих «верных сынах церкви» заметно шатание мысли: отдельные толки сблизились между собой и, хотя продолжают носить прежнее имя и отличать себя от других каждый, в сущности сами не знают в чем заключается это отличие. Я несколько раз беседовала об этом с начетчиками в селениях Черемшанке, Секисове и Лосихе, и ни разу не могла получить хоть несколько определенный ответ. Не говоря уже о различии между австрийцами и лжеавстрийцами, окружниками и противоокружниками и пр., которые не умеют даже сами объяснить, почему они так зовут себя, но и беглопоповцы почти слились с австрийцами и московцами, обращаясь в случае нужды к их священникам, австрийцы же и московцы, когда у них не бывает своего священника, что, к слову сказать, составляет почти постоянное явление, обращаются к беглопоповским «дьякам» и «старикам». Беспоповцы держатся несколько обособленнее, но и те при браках с поповцами подчиняются обрядам последних. В виду этого многие толки значительно изменили свои догматы и обряды и продолжают упорствовать в сохранении своей особности исключительно вследствие косности и неуменья критически отнестись к собственным взглядам. В Черемшанке мне пришлось беседовать с одним из главных начетчиков беглопоповщины. Он охотно рассказывал мне о своей религии, о затруднениях, которые встречают они в устройстве «благолепного чина» богослужения. «Попа у нас нет, — жаловался он, — некому больных приобщать — так и мрем без Святых Тайн... да и исповеди настоящей не бывает: откроемся на духу старику (начетчику), да разве он может грехи разрешать?» Я спросила его, почему они не вызовут себе попа из России. «Да видишь ты, какое дело: приезжал к нам поп один, да не вовсе он нам поглянулся — австриец был, — ну, мы и отказали ему». Надеясь выяснить себе различие, какое сами поляки признают между различными сектами, я попросила старика объяснить мне, чем именно «не поглянулся» им австрийский поп. «Не по вашему что-ли он крестился или требы правил?» — «Упаси Бог, да мы такого и в моленную не пустили бы... Нет, грех сказать, дело он знал, а только не вовсе того... будто неладно». Сколько я ни билась с ним, иного разъяснения «неладности» австрийского попа, кроме «не вовсе того», я не получила. Другой раз я слышала исповедание веры одного стариковца в с. Староалейском. Еще молодой, замечательно умный и красноречивый, он связно и красиво изложил мне общие основы христианства, закончив речь заявлением, что в этом-то и заключается суть, а «кто как крестится да каким иконам молится — не важно», и был страшно изумлен, когда я сказала ему, что все мы признаем то, что он выдавал за свою дьяковскую веру. Очевидно было, что он — раскольник только по недоразумению, предполагая, что лишь в расколе сохранилось евангельское учение, и не имея ни малейшего понятия о догматах собственной секты.

Говорить подробно об особенностях каждой секты я не буду, так как раскольнические учения изложены в специальных сочинениях. Здесь я укажу только на внешние проявления различных учений у поляков, насколько мне удалось их подметить, что отчасти выясняет и то смешение различных сект, о котором я говорила выше.

В Черемшанке, где все население, кроме 5-7 семей, принадлежит к трем старообрядческим сектам: беспоповцам, беглопоповцам и австрийцам, ранее каждая секта имела свой особый молитвенный дом; но в настоящее время беглопоповцы и австрийцы соединились и молятся в одном доме вместе, беспоповцы же — по-старому отдельно. Кладбище все они имеют общее, на котором не позволяют хоронить православных и единоверцев. К православным обе поповские секты относятся довольно терпимо: пускают к себе на квартиру, пьют чай и обедают вместе, даже позволяют курить в комнате; беспоповцы же в этом отношении гораздо строже придерживаются старины и по возможности избегают всяких сношений с православными, к которым относятся, как к «неверным». Был такой случай: к одному беспоповцу заехал переночевать проезжий православный купец с женой и 7-месячным ребенком. Ночью ребенок захворал, и хозяин, увидав, что он может умереть, не позволил положить его под иконы, а потребовал, чтобы его вынесли в сени: «Не дам осквернить своих икон, класть под них церковника (так староверы зовут православных и единоверцев), неси его в сени!» Никакие увещания не действовали. Ночь была холодная, ребенок в сенях простудился бы на сквозном ветру, и пришлось несчастным родителям снова тащиться на ту станцию, с которой они только что приехали. Там они приютились на земской квартире.

В с. Секисове раскольники разделяются на австрийцев, московцев и дьяков-цев. Первые два толка имеют каждый особый молитвенный дом; дьяковцы же все требы совершают на дому. Все эти три толка имеют общее кладбище, отдельное от «церковников». Австрийцы держат свое богослужение в тайне. К ним откуда-то из окрестных деревень приезжает тайком же свой поп и совершает богослужение в особой полотняной палатке, изображающей скинию. Она ставится только на время службы, а потом снова прячется в укромное место. У московцев был свой поп, но куда-то скрылся, и они до приискания нового обходятся стариками, которые причащают детей и больных приготовленным ими самими причастием из белого хлеба и малинового сока. От «церковников» сторонятся, но вражды особой незаметно. Многие из раскольников пьют чай и даже курят табак, а молодежь прямо заявляет: «Что нам старина? Было время да прошло».

В Лосихе австрийцы, окружники, противоокружники и федосеевцы имеют для каждой секты отдельную моленную и отдельное кладбище, так что село со всех сторон окружено кладбищами; для единоверцев и православных существует особое кладбище. В религиозно-обрядовом отношении секты более обособлены, но нетерпимости, по-видимому, здесь меньше, чем в предыдущих селениях, если не считать самодуровцев, о которых скажу ниже. Браки между представителями различных сект и единоверцами довольно часты и не считаются греховными.

В с. Староалейском австрийцы и стариковцы также имеют между собою тесную связь, да и с единоверцами вражда идет не столько из-за религиозных мотивов, сколько из-за экономических. Дело в том, что единоверцы, составляя большинство в селении (58,7 %), по приговорам сходов облагают раскольников церковными поборами на содержание единоверческой церкви и причта, несмотря на то, что, по их словам, «от начальства было разъяснение» об изъятии раскольников от церковных поборов. Так, зимою 1897-[ 18]98 г. сгорела церковь, и на постройку новой сход наложил на всех жителей села, в том числе и на «стариковцев» (так зовут себя все староалейские раскольники безразлично) по 4 'д р[уб.] с души. Раскольники отказались платить на основании «разъяснения», но заседатель описал их имущество, которое и было продано за бесценок, так что непокорным пришлось уплатить гораздо более 4 72 р[уб.]. Другою причиною большей стойкости и враждебности к церковникам со стороны староалейских раскольников является запрещение совершать их дьякам обряды вне дома, хотя бы эти последние ничем не отличались от обрядов православных. Особенно ропщут раскольники на запрещение хоронить покойников с пением: «Святый Боже». «Ведь и у вас, — жаловались они мне, — над покойником ту же молитву поют, а наши разве падаль какая, что и молитвы не стоют?» Змеиногорская администрация приравнивает это пение к «публичному оказательству раскола», прямо воспрещенному законом, и потому подвергает за него взысканиям; раскольники же утверждают, что в пении молитвы, общей с православными, без «возжигани свеч», «священнического облачения» и вообще без всякой торжественности, нет и не может быть никакого «оказательства раскола», почему налагаемые администрацией взыскания считают «гонением за веру», так как похороны без пения молитв, по их мнению, не дают успокоение душе, «и ходит она (душа) по мытарствам, и плачется Господу Богу, что лишили ее христианского погребения». Убеждение, что они терпят несправедливо «гонение», заставляет староалейцев с неприязнью относиться к православным и поддерживает в них воинствующее настроение, а без этого они, можно сказать наверное, давно примирились бы и с единоверцами, и с православными, с которыми в житейских делах и теперь поддерживают дружеские соседские отношения. Постоянное общение с теми и другими, в самом селении, близость и частые посещения Змеиногорска, имеющего православное население, не могли не оказать влияния на мировоззрение староалейских раскольников, и они давно уже в сущности отстали от прежних религиозных взглядов и только по привычке, подкрепляемой различными столкновениями, вроде вышеприведенных, продолжают сторониться от «мирян».

Сказанного достаточно, я думаю, чтобы убедиться, что поляки, сохранившие внешнюю, обрядовую сторону раскола почти неприкосновенною, в сущности, по духу очень близки к полному разрыву с ним. Их «воинствующая церковь» за неимением неприятеля давно перешла на мирное положение, и только их косность, вызываемая невежеством, да отсутствие разумных попыток к сближению со стороны православных препятствуют их полному слиянию с остальным населением.

Исключение составляют самодуровцы, учение которых больше всего распространено в д. Бутаковой, а затем в Лосихе и Секисове, откуда начинает расходиться и по соседним селениям. Первоначальной его родиной, кажется, нужно считать Бутакову, где почти все население принадлежит к этой секте. Самодуровцы появились здесь, как я уже говорила, года три назад; что же касается их происхождения, то, принимая во внимание некоторые догматы их, наиболее вероятною нужно признать ту версию, по которой эта секта обязана своим происхождением выходцам из Самарской губернии — духоборам. Как секта новая, еще не сложившаяся, притом же идущая вразрез с[о] старообрядцами, самодуровцы неохотно рассказывают про себя, хотя в то же время самые догматы пропагандируют с жаром неофитов. В июле 1898 г. они даже устроили торжественное собеседование с единоверцами и старообрядцами в с. Лосихе. По обыкновению, собеседование окончилось ничем — каждая сторона осталась при своем мнении, но самодуровцы убеждены, что они одержали верх, и только «козни» противников помешали их победе быть признанной всеми. Поэтому они решили послать подробное изложение происходившего спора в Святейший Синод и «самому Государю»: «тогда уж не зажмут рта, правда-то наружу выйдет».

Вследствие недавнего появления самодуровской секты на Алтае, догматы ее, по-видимому, далеко еще не выработаны и не установлены окончательно. Впрочем, уверенно сказать это я затрудняюсь, так как лично от самодуровцев мне пришлось слышать только раз краткое изложение их учения, большая же часть сведений о нем получена мною от соседей, которые могли и исказить слышанное ими от самодуровцев. Тем не менее я изложу те сведения, которые я могла хоть несколько проверить.

В д. Бутаковой, этой колыбели «самодурства», где самодуры составляют громадное большинство в настоящее время, ранее население принадлежало к двум сектам — поморской и федосеевской, представители которых и восприняли от самарских духоборов их учение. Совершенно не подготовленные к пониманию самой сути учения, они исказили ее, переделав сообразно своим понятиям и развитию, причем, конечно, должны были возникнуть и различные толкования его, иногда прямо противоположные его истинному смыслу, и переделка на старообрядческий лад. Сведения о бутаковских самодуровцах, приводимые далее, получены мною главным образом от жителей д. Черемшанки, и лишь незначительная часть их от самих бутаковцев, возвращавшихся домой с «собеседования» в Лосихе, и к этим сведениям больше всего относится моя оговорка относительно степени их достоверности.

Самодуровцы делятся на три «части»: «брачные, безбрачные и самокресты». Насколько я могла понять, только последние принадлежат собственно к последователям духоборов, остальные же две «части» только выражают готовность присоединиться к ним, а пока остаются по-прежнему беспоповцами. Основной догмат самодуровского учения — это необходимость вторичного крещения «в Иордани», т.е. в реке в праздник Крещения. Крещение младенца они признают недействительным, так как младенец подвергается ему не сознательно, не по своей воле, а по желанию родителей; крещение же взрослых «в Иордани» омывает все грехи, сделанные ранее, почему некоторые оттягивают до последней возможности совершение его в том расчете, чтобы сразу очиститься от возможно большего числа грехов. Впрочем, самодуровцы признают, что крещение может быть повторяемо сколько угодно раз, сохраняя свою очистительную силу. Крестят в Иордани всех: и взрослых, и детей, только для последних считается обязательным перекреститься снова, когда они войдут в возраст, так как крещение в детском возрасте смывает только «родительские» грехи, от своих же человек может очиститься лишь тогда, когда он «войдет в понятие».

Кроме крещения, бутаковские самодуровцы не признают никаких таинств, иконам не поклоняются, называя их «идолами» и «деревянными картинами», но распятие имеется обязательно в каждой комнате. По форме оно отличается от старообрядческого тем, что не имеет изображения Духа Святого, которое всегда есть на распятиях первого типа. Старообрядцы говорят по этому поводу о самодуровцах, что «не даром их духоборами зовут», понимая слово «духобор» в смысле борца против Духа. Молитвы самодуровцы, по-видимому, тоже не признают, по крайней мере, некоторые из них: в Черемшанке мне рассказывали, что они заявляют: «прошли те времена, когда Богу надо молиться было, теперь этого не требуется». От секисовцев о тамошних самодурах я слышала, что они молятся, только не на иконы, а в особо просверленные по направлению к востоку дыры, за что население прозвало их веру «дыркина вера». Кажется, для спасения самодуровцы считают необходимыми только веру и вторичное крещение, которое очищает от всех самых тяжких грехов; действия же и поступки человека лишь в том случае могут иметь значение, если он не «омылся» от них в Иордани. Благодаря такому взгляду, самодуровцы и позволяют себе грешить, рассчитывая смыть все грехи крещением, которое повторяют иногда несколько раз, уверяя, что холод при этом совсем на них не действует, так как «Бог греет верующих».

Признавая поклонение иконам за идолопоклонство, считая молитву излишнею, так как «Бог и без нас знает все, что нам нужно, и что мы думаем», относясь к распятию, как к простому изображению, напоминающему нам о том, что «Бог помиловал нас своими страданиями», самодуровцы относятся равнодушно и даже отрицательно и к исполнению прочих обрядов и правил, которые старообрядцами считаются обязательными для каждого «христианина». «Сложению перстов» не придают никакого значения даже те из них, кто признает необходимость молитвы; старинной одежды не носят, заменив ее обычным в Сибири крестьянским костюмом: «одежда — тлен; нет греха, какую хочешь, носить».

К единоверцам и православным, а также, хотя и в меньшей степени, и к старообрядцам, самодуровцы относятся враждебно и считают грехом общение с ними: «на вас даже глядеть-то грех — надо ниц падать, как встретишься, чтобы не сквернить глаз своих». Но, считая грехом еду и питье, даже простую встречу с церковником, самодуровцы в то же время разрешают своим парням и девкам участвовать в общих игрищах с церковниками и очень легко относятся к тому, что на этих игрищах часто возникает связь между тою и другою стороною; даже беременность девушки и рождение ею ребенка не смущают их: «Это птичий грех, — говорят они, — а младенца мы в своей вере взростим». Несмотря на такое легкое отношение к внебрачным половым отношениям, самодуровец никогда добровольно не согласится на брак сына или дочери с церковником, и такие браки заключаются только убегом, да и то крайне редко, потому что самодуровец непременно постарается отомстить. Разницу в отношении к браку и внебрачной связи самодуровцы объясняют тем, что в первом случае дети от брака с церковником крестятся и воспитываются в единоверии или православии, да и сам супруг, а в особенности жена, войдя в семью церковников, чаще всего изменяет своей вере.

Насколько враждебно отношение самодуровцев к подобным бракам, показывает следующий случай, имевший место в Лосихе во время моего пребывания там. Самодуровская девушка на игрищах слюбилась с одним парнем, даже не церковником, а австрийцем, и тайком вышла за него замуж. После брака молодые явились к отцу невесты «просить прощенья». Отец потребовал 150 р[уб] за дочь, зная хорошо, что ее муж не может уплатить их по бедности, и оставил дочь у себя, пригрозив в случае вторичного побега убить ее («только мокренько останется»). На своего зятя он подал жалобу мировому судье, обвиняя первого в «растлении малолетней»: он утверждает, что его дочери 13 лет, а сама дочь говорит, что ей уже 18 год, да и по наружности это вполне сформировавшаяся женщина. На допросе у мирового судьи дочь показала, что она добровольно вышла замуж и желает остаться у мужа; муж и свекор также заявили, что они ею вполне довольны и не желали бы расставаться с нею. Но отец продолжал настаивать: «она мала еще, глупа; он ее опоил да и соблазнил; не отдам дочь». Тут же из показаний свидетелей и дочери выяснилось, что отец, отобрав ее от мужа, систематически подвергал ее различным истязаниям. Мировой судья предложил окончить дело миром, предупредив старика, что в случае продолжения дела, он должен будет подвергнуть его дочь медицинскому освидетельствованию. Старик отказался от мировой и согласился на осмотр дочери, который и был произведен в присутствии двух женщин. Принимая во внимание каким позором считается у крестьян, в особенности у раскольников, осмотр женщины посторонним мужчиной, не трудно представить себе, до какого отчаяния была доведена молодая женщина, и как настойчиво желал расторгнуть брак старик, решившийся подвергнуть свою дочь этому позору.

Blog