, т е. русских староверов, живших ранее в Польше и

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7

Женский наряд наравне с мужским подвергся изменениям, и на нем также отразилось распространение фабричных изделий. Прежние кубовые, а для торжественных случаев шерстяные или шелковые косоклинные сарафаны — «дубасы» — заменились обыкновенными русскими сарафанами со сборками вверху; шьются они из пестрого ситца ярких цветов; редко только на какой-нибудь старухе можно увидеть холщевый кубовый сарафан, но и то прямой, а не косоклинный. Холщевые вышитые рубашки также вышли из употребления, и женщины даже на работу надевают рубашки, верхняя часть которых и рукава шьются из ситца, и только нижняя часть — «стан» — сделана из холста. Сарафан подвязывают поясом, искусно вытканным из разноцветной шерсти, с кистями или бахромой на концах, которые украшаются также пуговицами; такой же пояс носят и мужчины. Поверх сарафана надевается еще фартук, иногда вышитый, но чаще покупной, или «нарукавни» — фартук, доходящий до горла спереди, а сзади оканчивающийся у лопаток, и имеющий узкие рукава. Сарафан, рубашка, нарукавни вышиваются разноцветными шерстями; в фартук часто вставляются полосы бархата с разноцветными вышивками; ворот рубашки и обшивка у сарафана, кроме вышивки, украшаются еще позументом.

Волосы женщины плетут, как и вообще русские крестьянки, замужние в две косы, обернутые вокруг головы, а девушки — в одну, распущенную по спине; к косе девушки привязывают длинные ленты или «подвески» — бисерные или вязаные шерстяные полоски с бахромой и пуговицами. Головной убор девушки очень красив: носят шали, свернутые широкой полосой, которая накладывается срединой на лоб и обертывается вокруг головы; концы же ее сзади перекручиваются и искусными завитками переводятся снова наперед — получается очень красивый и оригинальный убор, нечто вроде короны, высокой спереди и понижающейся сзади; темя остается при этом открытым. За закрученные концы, с боков и спереди, прикалывают живые цветы, а за неимением их искусственные, сделанные из бумаги или шерсти, и даже втыкают конфеты в разноцветных бумажках. Спереди под шаль прикрепляют перья дикого селезня — «косички», концы которых падают на лоб, напоминая дамскую «челку». В будни и на работу девушки повязывают голову обыкновенным ситцевым платком, сложенным в косынку, причем все концы сзади скалывают вместе булавкой, пришпиливая тут же и букет цветов. В дорогу, поверх описанного головного убора, покрываются большой шалью.

Замужние женщины носят еще более разнообразные головные уборы. Непосредственно на волосы они надевают «кичку» — особое сооружение из проволочных обручей, обтянутых ситцем или холстом, чтобы уборы не прилегали к голове. Поверх кички надевают шаль, свернутую на особый манер: сложив шаль косынкой, заворачивают широкий край ее полосой не до конца, как девушки, а оставляя средний угол не завернутым для прикрытия темени, так как замужние женщины не имеют права ходить с непокрытыми волосами; пожилые распускают концы шали по спине, а молодые закручивают их вокруг головы. Такой убор — кичка вместе с покрывающею ее шалью — называется «шашмурою», и носят его в будни. В праздник надевают особый убор, называющийся весь вместе просто «кичкою». Состоит он из кички собственно, т.е. описанных выше обручей, на которую надевается «кокошник» из шелка или бархата, сплошь вышитый серебром и золотом и имеющий форму наколки с широким околышем спереди; сзади к кичке подвязывают «подзатыльник», закрывающий весь затылок и делающийся также из шелка или бархата с вышивкой серебром и золотом; внизу подзатыльника пришивают серебряную или золотую бахрому; промежуток между кокошником и подзатыльником закрывается шалью, которая обвивается вокруг головы, и за которую молодые бабы также втыкают цветы. В дальнюю дорогу также укутываются шалью, завязываемою у пояса.

На похороны девушки и женщины надевают, сверх описанных уборов, белые кисейные «покрывала», одним краем обвязываемые вокруг лица и зашпиливаемый под подбородком. Ранее такие покрывала было обязательно надевать всем — замужним и девушкам, когда они отправлялись на богослужение; теперь же даже из старух редкие надевают их иначе, как на похороны. Кроме того, «покрывало» — обязательная принадлежность подвенечного костюма, который только этим и отличается от обыкновенного праздничного. Но подвенечное покрывало гораздо длиннее похоронного: оно делается длиною в три аршина, и делалось раньше не из кисеи, а из какой-то золототканной шелковой материи — «коновата»; впрочем, некоторые, кто побогаче, и теперь употребляют на покрывало шелковую материю вместо кисеи.

Верхняя женская одежда почти та же, что и у мужчин: халат, летом — из домашнего сукна, зимою ватный; покрой его одинаков с мужским, только вышивки, может быть, несколько шире и разнообразнее. Женщины носят шаровары и вместо открытых башмаков, в которых ходят дома, надевают высокие сапоги, когда идут в поле или едут верхом, при этом сарафан подбирается вокруг пояса. Чулки в настоящее время носят белые или одноцветные красные и синие; прежде не только женщины, но и мужчины носили узорчатые чулки из разноцветной шерсти, с разноцветной же бахромою, которую выпускали поверх сапог; теперь такие чулки можно встретить лишь у немногих, как редкость, и над ними смеются деревенские щеголи и щеголихи.

Польский костюм, в особенности женский, изобилует украшениями. Серьги, кольца и «бисера» составляют необходимую принадлежность женского туалета. Серьги делаются серебряные, в виде огромных колец, или маленькие, но с длинными серебряными же подвесками; щеголихи носят зараз по двое серег — и круглые, и длинные. Кольца и перстни также увидите почти у каждой женщины, как замужней, так и девушки — разве какая из бедных решится выйти на игрище без колец на пальцах. «Бисера», т.е. ожерелье, очень разнообразны, начиная от золотых и серебряных монет до дешевеньких стеклянных бус; ожерелье большей частью делается в несколько рядов, по возможности ярче и разнообразнее. О вышивках и кружевах, украшающих даже мужские рубашки, я уже говорила. Но главным украшением являются цветы, преимущественно живые, но за недостатком их и искусственные. Их носят и мужчины, и женщины — мужчины на шляпах, а женщины на головных уборах и поясах, благодаря чему, «хоровод», как здесь называют собирающуюся на игрища толпу молодежи, парней и девушек, кажется живым, движущимся цветником: цветы на головах, миловидные цветущие лица девушек, яркие колера одежды — все это гармонирует одно с другим и не режет глаз, составляя художественное целое с зеленой лужайкой, залитой горячим светом почти южного солнца.

Описанный костюм носят все поляки Змеиногорского округа, хотя в каждом селении он имеет свои особенности, благодаря которым, жителей одного селения всегда можно отличить по костюму от жителей другого. Так, в д. Стрежной и Поперечной мужчины носят обычный в Сибири крестьянский костюм, некоторые ходят даже в «пиньжаках», вышитые же рубашки употребляются лишь в особо торжественных случаях — на свадьбу, похороны и т. п. Женщины также редко надевают кичку с кокошником, чаще же ограничиваются шашмурой, а то и просто повязывают голову шалью, распуская концы ее по спине; вышивки на рубашках и фартуках почти исчезли, заменившись набивными ситцами фабричного изделия; под сарафан часто надевают пестрядинную или синюю холщевую рубашку без всяких вышивок, только ластовицы да обшивка ворота и рукавов делаются из красного кумача.

Д. Бутакова и в особенности Черемшанка сохранили в наибольшей чистоте старинный костюм, но и между этими деревнями все-таки замечается разница: в костюмах бутаковцев преобладают темные цвета, а затем, благодаря распространенности секты самодуровцев, отрицающих значение того или иного костюма, здесь нередко можно видеть женщин в юбках и кофтах, вместо сарафана, с подвязанными под подбородком платками на головах, вместо кичек и шалей; в Черемшанке же считается грехом надеть «мирской» наряд, строго наблюдаются все мелочи, и даже те, кто много путешествовал и привык к иным взглядам, не решаются отступать от принятого костюма, боясь подвергнуться общественному осуждению.

Крестьян д. Зимовья я видела только в будничных одеждах. Говорят, по праздникам они обязательно одеваются в старинный костюм — шитые рубахи, кички, цветы, пестрые шаровары и пр., но в будни их наряд чрезвычайно напоминает костюм крестьян в глухих деревнях Европейской России: те же белые холщевые рубашки с красными ластовицами и вышивкой на рукавах; те же набойчатые сарафаны и юбки, причем последние иногда делаются из домашнего сукна; те же платки на головах — у женщин, и холщевые, белые, пестрядинные или кубовые рубашки и шаровары у мужчин. Впрочем, Зимовье не только этим, но и в других отношениях напоминает Россию: местность гористая, но горы не высокие, вполне доступные; лес мешанный — хвойный и лиственный, последний преобладает; в противоположность большинству сибирских лесов, безмолвных и мрачных в своем величии, здесь он веселый и все лето наполнен неумолкаемым птичьим гамом. «Утром проснешься, выйдешь на двор — и уйти неохота: соловьи, пташки разные, все Богу хвалу поют, — рассказывала мне жена раскольника дьяка, — слушаешь-слушаешь, и разбудишь мужа: «грех спать — все Богу молятся!»

В Секисовке, где посторонних почти совсем нет, старинные костюмы снова преобладают, но в отличие от Черемшанки женские сарафаны шьются здесь из ситцев темных цветов даже у молоденьких, что выходит очень эффектно в соединении с ярко-розовой или алой рубашкой; цветы прикалывают к поясу сзади; на голове цветов меньше — обыкновенно носят только маленький букет, приколотый в том месте, где завязан платок, т.е. также сзади.

Начиная с Быструхи и в особенности с Лосихи, костюмы сильно меняются: хотя сарафан и здесь является преобладающей женской одеждой, но наряду с ним часто видишь и юбки; кички надевают только по праздникам, на богослужение, да и то одни пожилые женщины, в обычное же время и те просто повязывают голову шалью; ни на одном мужчине не увидишь вышитой, холщевой рубашки — все они ходят в ситцевых; пестрых ситцевых шаровар уже не носят, они заменены пестрядинными или нанковыми, бязевыми и т. п. В Шемонаихе женщины носят даже модные кофты, а мужчины — пиджаки, хотя, конечно, далеко не все, а лишь те, кто побогаче и посмелее, так как старики все еще сильно косятся на такие новшества. Из селений степных только с. Староалей-ское составляет в этом отношении исключение, строго храня дедовские заветы и не отступая от дедовского костюма даже в мелочах.

Отступление от старины сказывается также и в замене ручных вышивок покупными узорчатыми тесьмами и ситцами, полосы которых вшивают в полотенца и фартуки, на рубашках же мужских и женских, вышивки часто заменяются кружевами или шнурками, позументами и т. п. Только те полотенца, которые невесты дарят женихам в задаток, должны быть вышиты собственноручно, но и они вместо холста часто делаются из кумача, с бархатными вставками, по которым уже и производится вышиванье.

То же заметно и в постройке и убранстве домов. В степной части описываемой местности уже не строят домов с резными коньками на крышах, фигурными столбиками на крыльцах, деревянными петухами вместо флюгеров и резными воротами — их заменяют обыкновенные сибирские крестьянские дома, чаще всего связные и крестовые. Только в Екатерининке да в Староалейском, главным образом, в последнем, сохранились еще дома старинной конструкции, с узенькими галерейками и высокими крылечками на столбах; но и там новые дома строятся по общесибирскому типу. В убранстве, прежде всего, бросается в глаза отсутствие цветочных гирлянд, соломенных птиц и полотенец в виде украшений. Затем, наряду с[о] старинными иконами, часто вы видите и бумажные картины священного содержания, а также изображающие царей, полководцев и т. п., новейшего изделия. В этом случае Староалейское опять-таки составляет исключение: там, кроме старинных икон, да изредка куска обоев, служащего чем-то вроде киота для этих икон, на стенах нет никаких картин; полотенце также обязательно имеется. Такая приверженность к старине жителей Староалейского объясняется, вероятно, тем, что это село лежит в стороне от трактов, почтового и земского, почему в него заезжают посторонние редко, больше чиновники да скупщики, которые бывают здесь лишь по делам и на население оказывать влияние не могут, как элемент слишком чуждый ему.

IV

По вероисповеданию все поляки посещенной мною местности принадлежат к единоверцам и старообрядцам, от которых в последние три-четыре года отделилась секта самодуровцев.

Точных сведений о количестве принадлежащих к расколу нет, так как официально раскольниками признаются только те, кто родился от раскольников-родителей и записан таковым в особо установленных книгах, которые имеются для этой цели в каждой волости. Все же остальные, хотя бы родившиеся от раскольников и сами принадлежащие к какой-нибудь секте, но не записанные в волостную книгу, числятся «православными», «уклонившимися в раскол», если они обнаруживают приверженность к расколу. Ввиду того, что волостные книги заведены лишь очень недавно, и многие раскольники даже не подозревают об их существовании, понятно, большинство детей остаются не записанными и считаются «православными», к которым относят также единоверцев.

При такой неточности официальных данных мне поневоле пришлось ограничиться лишь приблизительными сведениями, полученными мною относительно Алейской и Владимирской волостей из волостных правлений. Что же касается Риддерской волости, то в правлении я могла получить сведения лишь о том, какие секты распространены в селениях этой волости, без обозначения числа принадлежащих к той или другой из сект; в волостном же правлении Александровской волости мне заявили, что «все поляки (в Шемонаихе и Екатерининке) — единоверцы», хотя по личным опросам мне известно, что часть населения названных селений принадлежит к расколу.

За отсутствием полных данных я здесь приведу только таблицу численности раскольников в польских селениях Владимирской и Алейской волостей.

Следовательно, во всех селениях, о числе раскольников в которых есть официальные данные, на 17 308 душ всего населения приходится 7 755 раскольников, или 41,8%; в том числе на общее количество мужчин — 8 597 приходится раскольников 3 814, т.е. 44,4%, а женщин на общее число 8711 — раскольниц 3 941, или 45,2%. При этом не нужно упускать из виду, что от волостной регистрации ускользнуло по объясненным выше причинам значительное число раскольников, так что в действительности последние должны составить никак не менее половины всего населения. Как уже сказано, относительно Александровской и Риддерской волостей есть официальные сведения о преобладании того или иного вида раскола, или же единоверия в польских селениях этих волостей. Группируя селения по этому признаку, т.е. по большей или меньшей степени развития в них раскола, мы получаем следующий ряд:

Сопоставляя эти данные с предыдущей таблицей, мы видим, что более всего раскол распространен в[о] Владимирской и ближайших к ней селениях Риддерской волости, т.е. в той части района, занятого поляками, которая представляет переход от степных предгорий к самым горам Алтая. В степных волостях и в тех селениях Риддерской волости Поперечной и Стрежной, которые расположены уже в горах, преобладает, наоборот, единоверие. Исключение составляют только три селения: в степной части с. Староалейское, где раскольники, в противоположность другим селениям той же местности, составляют значительную часть населения, именно 41,3%, а в средней — деревни Зимовская и Волчиха, из которых в первой всего 19 человек раскольников, а во второй и вовсе нет, хотя соседние селения отличаются именно широким развитием раскола.

Почему раскол имеет наибольшее распространение именно в селениях, расположенных в начале горной области, я решать не берусь за неимением точных данных. Можно указать только на некоторые условия, благоприятствовавшие его сохранению в данной местности: селения Владимирской и Риддерской волостей лежат вдали от почтового тракта, да и по земскому тракту, пролегающему через них, движение очень незначительно, так как это глухой, малокультурный край, сохранивший до сих пор в значительной степени натуральное хозяйство; понятно, что при такой изолированности и экономической отсталости именно здесь и должны были сохраниться в наибольшей неприкосновенности старые воззрения. В другом положении находятся степные селения: почтовый тракт на Семипалатинск и торговый на Локоть и Павлодар, близость крупных горнозаводских пунктов, как Змеиногорск, Колывань и тот же Локоть, имели своим последствием постоянное общение с посторонними элементами, вызвали развитие промышленно-торговой деятельности среди самих поляков, а это не могло не повлиять и на воззрения последних, что сказалось в уменьшении религиозного фанатизма раскольников, переходе значительной части их в единоверие и вообще большей терпимостью в религиозных вопросах. Причина почти полного отсутствия раскола в селениях горной области — дд. Поперечной и Стрежной, — несмотря на изолированность их, по-видимому, благоприятствующую развитию и сохранению раскола, лежит, надо думать, в условиях самого образования селений, первыми садчиками которых явились, главным образом, пасечники-заимочники, а среди них были не одни поляки, но и православные из различных «сибиряцких» селений. Впрочем, об этих деревнях еще труднее сказать что-либо положительное, так как, благодаря малой доступности их и удаленности от всяких административных центров, точные сведения о них совсем отсутствуют в волостях, даже время заселения их, как мы видели относительно Поперечной, с точностью неизвестно; само же население имеет лишь смутные воспоминания о своем прошлом, а может быть, и просто боится говорить о нем.

Из тех же, приведенных выше данных, можно заключить, что время образования селения не имеет, по-видимому, влияния на большую или меньшую распространенность в нем раскола. Так, с одной стороны, мы видим, что в селениях Верх-Убинском (Лосихе), Быструхе, Малой Убинке и Черемшанке, основанных в прошлом столетии, преобладающую часть населения составляют раскольники, а в Секисовском, Шипуновском и Каменке, время образования которых жители также относят к прошлому веку, — в первом раскольники составляют всего 21,3%, т.е. немного более 75 части всех жителей, а в двух последних даже совсем отсутствуют, как и в Шемонаихе и Екатерининке, также старинных польских селениях. С другой стороны, и селения нового образования не представляют в этом отношении чего-либо однородного: наряду с единоверческими Орловкой. Попепечной, Волчихой и пр. мы встречаем и раскольнические Александровку и Пихтовку, в которых единоверцы и православные живут только единичными семьями. То же можно сказать и обо всех остальных польских селениях.

Как уже сказано, большинство поляков явилось на Алтай главным образом с Ветки и отчасти из Стародубья, этих знаменитых центров раскола XVII и XVIII столетий. Получив право свободного вероисповедания, поляки и на новом месте жительства сохранили прежние религиозные догматы и обряды, вынесенные ими из Польши, куда стекались представители всевозможных раскольнических толков от стеснений со стороны правительства, — «гонений за веру». Самая Ветка заселилась впервые беглецами из пограничных Стародубских слобод, которые в свою очередь были основаны беглыми раскольниками еще в XVII веке и разрушены уже в правление царевны Софьи, после чего многие из их жителей и бежали на остров Ветку, где и основали селение, вокруг которого вскоре образовалось еще 14 раскольнических слобод.

Ветка просуществовала около полутораста лет — с 80[-х] гг. XVII столетия до 1764 г., когда была разрушена по приказанию Екатерины II, после чего значение религиозного центра поповщины снова перешло к Стародубским слободам, успевшим к этому времени оправиться от испытанного ими погрома и в свою очередь приютившим ветковских беглецов.

Служа главным центром для различных толков поповщины, Ветка в то же время не отказывала в приюте и беглым беспоповцам, в которых поповцы видели своих братьев, также гонимых за веру и спасающихся от записи в «антихристовы книги» и от «наложения антихристовой печати», под которыми понимались ревизские записи и печати на паспортах.

Время с половины XVI по конец XVIII столетия было эпохой коренного преобразования русского церковного и гражданского устройства. В XVI веке русская церковь получила своего патриарха и стала самостоятельной и независимой от греческой, а соборы времен Иоанна Грозного положили начало ее единообразному устройству и тесному союзу с государством, которое взяло под свою защиту церковь, но в то же время поставило ее в зависимость от себя, тогда как ранее она была совершенно независима от светской власти и даже первенствовала над нею. Одновременно с этим шел пересмотр и исправление священных книг, а также установление более правильных и согласных с принятыми от греков церковных обрядов, искаженных невежественным русским духовенством. Эта гигантская, по своей сложности и трудности, работа была закончена при патриархе Никоне уже во второй половине XVII века.

Более образованные слои русского общества понимали необходимость церковной реформы, но огромная масса населения, остававшаяся невежественной и сохранившая в значительной степени языческие воззрения наряду с христианскими, воспринявшая в большинстве только одну внешнюю, обрядовую сторону христианства, именно этой стороне и придавала значение, тогда как дух новой религии был ей совершенно недоступен. Понятно, что исправление церковных книг, перемена «двуперстного сложения» на «трехперстное» и другие чисто внешние изменения казались ей переменой самой религии, изменой «истинной вере Христовой», почему более энергичные и религиозные люди из ее среды выступили против этих «новшеств» с резким протестом и увлекли за собой толпу.

Может быть, еще более развитию раскола способствовали коренные изменения, производившиеся в это время в гражданском устройстве России светской властью, которая поддерживала вводимые церковью новшества, взамен чего и от последней требовала поддержки. К XVI веку русская земля представляла из себя уже сплоченное целое, и это целое не могло довольствоваться теми общественными формами, в которые свободно укладывалась слабо развитая гражданственность удельной Руси. Одновременно с ростом политической жизни России росла и ее экономическая жизнь. Прежнее натуральное хозяйство уже не могло удовлетворять возросшим потребностям общества; прочно установившиеся торговые отношения с европейскими государствами требовали также перемены системы хозяйства. Того же требовали и государственные нужды: для содержания постоянного войска и флота, учреждения школ и пр. нужны были постоянные денежные средства; прежней «дани», «кормления» и т. п. воевод и других служащих было недостаточно для содержания правильно организованной бюрократии; в то же время нужно было знать и действительное количество населения, и места жительства тех, кто должен был нести военную или гражданскую службу. Все это вызвало, с одной стороны, развитие торговой и промышленной деятельности, переход от натурального хозяйства к денежному, а с другой — целый ряд правительственных мер: введение паспортной системы, подушной подати и т. д.

Blog