Рождение волшебницы побег
| Вид материала | Книга |
- Рождение волшебницы погоня, 7346.97kb.
- Рождение психоаналитика, 4014.43kb.
- «Побег», 555.88kb.
- В. А. Сухомлинский. Сердце отдаю детям Рождение гражданина, 10155.76kb.
- "Рождение трагедии, или Элиннство и пессимизм" рождение трагедии из духа музыки, 1524.2kb.
- Лекция 17. Половое размножение цветковых растений, 66.31kb.
- Внеклассное мероприятие в 1-м классе "Загадки волшебницы Зимы", 87.97kb.
- Исмаил Ахмедов служба в сталинском гру и побег из него бегство татарина из разведки, 13248.04kb.
- Социально-значимый проект «рождение гвардии» Новосибирск 2012 год, 77.18kb.
- Этот старинный метод получил в наше время свое второе рождение и научное обоснование, 51.3kb.
– Постойте! – успел сказать Киян, товарищи его вскинули самострелы с поставленным на сорок шагов прицелом.
Стрела сорвалась и взвизгнула. Тяжелая и короткая, в локоть длиной, она пробила чудовище насквозь, выскочив через спину наземь. Едулоп ахнул от толчка в грудь и продолжал бежать, хотя из черной дыры под соском брызгала бурая жижа, раздавалось задушенное посвистывание или хрип. Стрела, как видно, пробила легкое, почему едулоп и насвистывал в лад бегу при посредстве обеих отверстий.
– Рукосил! – вскричал Киян, окончательно опознав портки и рубаху оборотня в мельтешении грязно-зеленых чудовищ, которые то и дело перекрывали его своими телами.
Киян выстрелил в тот самый миг, когда товарищ его, что потратил стрелу на свистуна, бросился спиной наземь, чтобы перезарядить самострел, а Чихан прянул в сторону, рассчитывая, что Рукосил откроется для выстрела.
Стрела Кияна пробила толстенную, как бревно, дубину и воткнулась меж ребер, пригвоздив дубину к чудовищу. Едулоп же пытался взмахнуть орудием и сам себя повалил – мордой в гравий. Сверкание стрел, вой и посвист, яростные удары камнем об искрень – все разразилось вдруг и враз, как один сплошной вскрик. Выбежав из ворот шагов на десять, Рукосил опомнился и остановился, оказавшись без прикрытия. Да некому было выстрелить! Чихан вскинул самострел – со злобным шипением выскочивший из-под руки искрень выбил оружие.
Тот стрелок, что бросился на спину, одновременно попадая ступнями в крылья железного лука по бокам перекладины, зацепил ходящий в пазу замок за спущенную тетиву и сильным толчком ног взвел самострел, вскидывая его от себя вверх, а замок и тетиву удерживая выпрямленными руками. Осталось только вскочить и вставить стрелу. Это боевое упражнение, рассчитанное на семь мгновений, за семь безошибочных, выверенных мгновений пигалик и исполнил, вскинув заряженный самострел в грудь набегающему свистуну. Не было ни малейшей возможности уклониться от столкновения. Не целясь, пигалик спустил крючок и стрела, пробив подбородок, вышибла мозги вверх, навылет просадив изнутри макушку черепа. Но безмозглое чудовище уже не могло остановиться и рухнуло, опрокидываясь, на пигалика – бурые, как перекрученные корни, лапы стиснули противника мертвой хваткой. Лишенные общего руководства, конечности едулопа продолжали действовать уже порознь: с нисколько не ослабевшей силой руки цеплялись за все, что подвернулось, ноги колотились, изображая нечто вроде бега в лежачем положении.
Киян же вовсе не успел перезарядить самострел перед лицом летевшего на него чудовища. Он выставил бесполезное оружие так, что едулоп, наскочив, непроизвольно схватился за лук, а Киян, цапнув правой рукой кинжал, всадил его зеленому гаду в живот. Удар этот поразил бы и кабана, но едулоп, живучая тварь, хотя и хрюкнул по-поросячьи, одним ударом свернул человечку голову.
Сверкая клинками, все, кто остался жив, все трое, метались между едулопами, в отчаянном порыве достать чародея каким-то случаем – на излете броска за миг до собственной смерти уколоть его кончиком кинжала.
Они погибли, ничего не успев.
Распаленные едулопы целыми сворами терзали тела малышей, раздирали одежды и мозжили головы. Искрени упивались разбросанным по дороге и по обочинам железом.
Рукосил разевал рот, только сейчас осознав всю меру избытой опасности. Так близко к гибели он, кажется, еще никогда не бывал, хотя и не раз уже заглядывал за темный полог смерти.
Юлий и Поплева не спешили гоняться за вздорной девчонкой. Юлий – из самолюбия, а Поплева из уважения к Юлию, к его оскорбленным чувствам. Изначальное почтение к Золотинкиному мужу подкреплялось вновь возникшей приязнью и еще больше возрастало оттого, что Юлий избегал говорить о жене дурное. А невозможно было не видеть, что юноша мучается. Поплева и сам ощущал неладное. Никакое добродушие не избавляло его от сомнений, от тяжкого недоумения, которое началось еще в пору потешных гонок за Золотинкой.
Наверное, Юлий все бы выложил, стоило на него приналечь, – Поплева из какой-то нравственной застенчивости удерживался от расспросов. Достойнее разобраться самому, полагал он, не допытываясь слишком многого, потому что обиды и недоразумения, омрачившие жизнь супругов, это еще пол-обиды и полнедоразумения, пока они не стали достоянием кого-то третьего. Сказанного не воротишь, а не сказанное, бывает, и возвращается.
В семейных раздорах обидные попреки и сами по себе штука небезобидная. Если бы Поплева решился высказаться от себя, то для того разве, чтобы защитить Юлия или защитить Золотинку. Обвинения они и сами найдут, заминки не будет, когда любовь разладилась, а защитить слабого – достойное дело. Слабым представлялся Поплеве Юлий, но это было только предположение. Ничего нельзя было сказать наверное, не понаблюдав их рядом. Один случайно подмеченный взгляд откроет иной раз больше пространных объяснений.
Наутро после отъезда Золотинки в Екшень государь послал вдогонку гонца с запиской от себя и с письмецом Поплевы, а еще через четыре дня небрежно сказал “едем!” Так небрежно, что нельзя было беднягу не пожалеть.
Большая покойная карета, мягко катившая по равнинам правобережья, бархатные подушки располагали к разговорам. А говорили о Золотинке. То есть Поплева рассказывал, поминал дорогие его сердцу “суй лялю” и прочие пустяки, а Юлий пустяками упивался, хихикал и сиял глазами, как зачарованный сказкой ребенок. Раз или два приключения маленькой Золотинки, забавного, доброго и слегка заполошенного от необыкновенного простодушия существа, вызывали у слованского государя слезы, которые Поплева должным образом не замечал, отказываясь понимать, почему поникла вдруг голова и так странно сведены руки.
Чувствительность юноши и трогала Поплеву, и смущала. А что же Золотинка, ломал он голову, где же ее глаза?.. Разве что Юлий совсем рохля, разве что мягкость его переходит во всеконечную слабость. Женщина ведь не прощает мужчине утрату достоинства даже и в том случае, когда сама же его этого достоинства и лишает. Но и тогда... тем более... Из одного чувства справедливости, без любви, из благородства одного... Нет, никогда бы она не сделала грубого движения, чтобы оскорбить мужа. Что ж говорить о невозможных выходках! Поплева ведь многое угадывал за недомолвками Юлия.
В первом почтовом яме в местечке Медня, которое считалось в двадцати семи верстах от столицы, они задержались на полтора часа – словно с разбега остановились по неизвестной никому причине. А потом и вовсе пошли пешком, впереди кареты и свиты, отставших шагов на двести. Теперь замолчали оба. Юлий вздыхал и хмыкал, то глядел под ноги, то вскидывал голову к небу. И кажется, было ему хорошо и грустно. То были, наверное, последние покойные часы в жизни Юлия, так он это по прошествии времени ощущал.
Уединение их было нарушено. Послышался топот пустившейся вскачь стражи – среди доспехов витязей различалось несколько ярких пятнышек. Пигалики на низеньких горных лошадках. Юлий узнал Буяна, посла Республики и насторожился, не ожидая от такой погони ничего доброго.
– Государь! – воскликнул посол, соскакивая с коня (стремена у лошадки были подтянуты под самое брюхо). – У меня дурные новости.
Он мог бы этого и не говорить.
Юлий молчал, словно горло перехватило. А посол, не теряя времени даром, сдержанным поклоном возвратил приветствие Поплеве.
– Вы могли бы, государь, уделить мне полчаса? Дело не терпит отлагательства.
– Поплева, не уходите! – сказал Юлий и обратился к послу, словно бы извиняясь: – Мой тесть Поплева, вы его отлично знаете.
Государев тесть успел уж отступить в сторону. Буян оглядел его с невежливым удивлением, будто и не здоровался только что.
– Отчего же, не стану возражать, пусть почтенный Поплева присутствует, – сказал Буян, не замечая, что никто его согласия не спрашивал. Непозволительная рассеянность указывала не просто на расстройство чувств, но, по видимости, на глубокое внутреннее потрясение. Посол не улыбнулся даже из учтивости.
Карету поворотили в поле, кучер, вершники и гайдуки оставили ее; товарищи посла расположились у подножек, а еще дальше широким кольцом стала стража. Затянувшиеся приготовления беспокоили Юлия все больше. Устроившись на широком мягком сидении напротив собеседников, пигалик нахмурился, собираясь с мыслями, и потупился.
– Все, что я имею сообщить, – начал посол, взболтнув ножками в крошечных башмаках – он не доставал пола, – это мнение правительства. Понятно, что я обязан изложить вам точку зрения правительства и, соответственно, ограничен рамками этого сообщения. Возможно, я не имею права касаться некоторых мм... существенных подробностей, какие не ускользнули бы от нас, когда бы речь шла о чисто дружеских, доверительных и вообще... человеческих отношениях. Межгосударственные отношения, увы! не совсем человечны.
– Я понимаю! – нетерпеливо, с некоторым раздражением прервал Юлий.
– Речь идет о несчастье в Екшене, – бухнул Буян. – Мы получили новости скорой воздушной почтой.
– Что? – обомлел Юлий.
– Да нет: слованская государыня, вероятно, жива и невредима.
Юлий сдержал вздох, покосившись на Поплеву, который тоже расслабился и откинулся на сиденье с облегчением. Поплева, ничего не имевший в виду, кроме несчастья в общем значении этого слова, не догадывался, что первой мыслью Юлия, к собственному его стыду, были Дивей и все прочее... измена. Что же иное могло представиться оскорбленному и измученному мужу, когда Буян начал разводить канитель про некие “существенные подробности”?
Похоже, однако, что и Буян кое-что пережил, пока справился со вступлением. Нельзя было с уверенностью сказать, в чем именно выражалось то несколько суетливое беспокойство, какое вызывала у посла Республики необходимость порадовать государя известием, что Золотинка жива и невредима. Но Юлий, болезненно чуткий, угадывал это беспокойство, он поймал Буяна на неком нравственном затруднении. И ничего не понимал.
– Слованская государыня избежала большой опасности, – добавил Буян, опять словно бы через силу.
– Вы имеете в виду Золотинку? – спросил Поплева без задней мысли. Единственно потому, что безликая “государыня” его не удовлетворяла.
Посол Республики бросил на Поплеву затравленный взгляд, значение которого от Юлия опять ускользнуло, и заявил, после короткой заминки возвратив себе посольское достоинство:
– Да. Таков смысл сообщения.
– Рассказывайте! – поморщился Юлий. – Прошу вас, рассказывайте.
– Простите, государь, несколько вопросов для начала. Поверьте, это не праздное любопытство. Знакомо вам имя Сорокон?
– Нет.
– Сорокон – это волшебный камень. Все выдающиеся волшебные камни имеют имена... Значит, вы не знали о том, что великая слованская государыня...
– Золотинка, – подсказал без нужды Поплева.
На этот раз Буян уж не дрогнул, а только переложил свою сиреневую шляпу на колени и повторил, не выказывая досады:
– Значит, вы не знали, что великая слованская государыня Золотинка обладает Сороконом?
– Н-нет, – протянул Юлий с острым чувством стыда. – Мы... никогда... собственно, не говорили о волшебстве... Не было надобности. И потом я считал... мне казалось, что она не одобрила бы такого разговора. Поэтому я никогда не спрашивал, – закончил он вполне твердо.
– Понятно, – кивнул посол и поправил шляпу, которой прикрывал плотно сведенные колени. – Сорокон – это тот самый большой изумруд на золотой цепи, который великая слованская государыня Золотинка имела на себе в день праздника рыбаков.
– Вот как?
– Где ж она его взяла? Куда ни ткнись, все загадки, – захватив бороду, решился улыбнуться Поплева, но робкая его попытка придать разговору больше непринужденности никем не была оценена.
– Ну, это не вопрос! – воскликнул Юлий с живостью даже излишней и беспокойно поерзал. – Большой изумруд подарил Золотинке я.
– Как? – стиснул шляпу, неприятно пораженный, казалось, Буян.
– Я купил цепь с Сороконом, как вы говорите, у бродячего торговца. Как раз мы возвращались в Толпень из Каменца. Купчина сам меня нашел.
– Сам пришел? – пробормотал Буян, удивляясь все больше.
– Вы уверены, что это именно Сорокон? Точно ли?
– А? – вздрогнул Буян, мысль которого уж забежала вперед. – М-да. Совершенно. Теперь в этом не осталось сомнений. Никаких. К сожалению. При помощи Сорокона Рукосил запустил в Екшене искрень. Сорокон ныне у Рукосила.
– А Золотинка?
– Великая слованская государыня бежала из Екшеня. Чудом бежала, оставив за собой горящую усадьбу. Спутники ее в большинстве погибли, частью рассеялись. Полковник Дивей сгорел. Наши разведчики встретили государыню в лесу. Однако дальнейшая ее судьба неизвестна. Вскоре после этого оба разведчика погибли в столкновении с едулопами.
– Но Рукосил? Как он там очутился? – произнес Юлий. Поплева, не менее зятя потрясенный, молчал. – Рукосил, значит, жив?.. Вы хотите сказать, – недоверчиво продолжал Юлий, – что Золотинка от Рукосила зависела? Он имел над нею неведомую нам власть? Пытался ее запугать? Запутал?
– Мы вторгаемся тут в область предположений, где я не особенно силен. Во всяком случае, нет никаких оснований утверждать, что слованская государыня Золотинка передала Рукосилу Сорокон добровольно. Он выманил государыню в Екшень коварством и отнял волшебный камень силой. Думаю, такое предположение звучит не менее убедительно, чем обратное: выманил силой и отнял коварством.
– Забываетесь, Буян, простите, – потемнел Юлий. – Вы заговорили в каких-то странно игривых выражениях.
Буян выдержал пристальный взгляд Юлия. И смутился отчего-то государь, опустил глаза, словно пристыженный. Малодушно закрылся рукою, охватив лоб, и пробормотал себе под нос:
– Как же так?.. Как же так?
– Не могу сказать, – отчетливо возразил Буян.
– Но Золотинка, что с Золотинкой? – напомнил Поплева.
– С большой долей вероятия можно предположить, что она благополучно ушла. Да Рукосил, скорее всего, ее и не ищет. Рукосил с оравой едулопов, в ней свыше пятидесяти голов, движется к столице. Через две недели, самое большое через три, он будет под стенами Толпеня.
– С пятьюдесятью едулопами? – вскинулся Юлий.
– Да, немного. Больше их и не будет, вы правы. Нужно несколько лет, чтобы вырастить зрелого едулопа. Насколько нам известно, старых посевов у Рукосила уже нет, он все потратил с досады под Каменцем. Потребуется много человеческой крови, чтобы вырастить новое поколение нечисти, но после этой войны хватит и крови: на полях сражений взойдут обильные всходы. Через несколько лет Рукосил будет считать едулопов десятками тысяч. Но все же должны пройти годы. А нынче неоткуда их взять. Едулопов не будет, но через две недели Рукосил сможет располагать собственным войском больших или меньших размеров. Страх и алчность, обычная подлость – преклонение перед силой, погонят под его знамена сотни и тысячи людей. Нужно исходить из того, государь, что значительная часть владетелей Полесья в ближайшие две недели вам изменит. Некоторое время вы можете рассчитывать еще на юг страны. Вероятно. Искрень, едулопы и войско, пусть небольшое, – против этого трудно будет устоять.
Позавчера вечером Рукосил сжег Бобрик. Небольшой городок верстах в двадцати от Екшеня по дороге на Толпень. Оборотень послал человека с приказом открыть ворота, а городской голова повесил гонца на стене. Рукосил сжег город. Понадобилось четверть часа, чтобы, подпаленный десятком искреней, городок запылал весь от края до края. В пожаре погибло несколько сот человек, прежде всего женщины и дети. Сотни сожжены, перебиты едулопами, утоплены в реке. Мало кто уцелел. Наши пишут, это было ужасающее зрелище.
Буян повествовал с ровным тяжелым утомлением, и чем более страшные говорил вещи, тем ровнее звучал голос. Юлий с Поплевой едва находили силы переглядываться.
– Под Бобриком Рукосил имел несколько десятков приспешников. Вчера вечером его окружала толпа всякого сброда. Эти люди, может быть, мало что понимают в военном деле, но тут уж все пошло кувырком: прежнее оружие, прежние приемы боя утратили смысл, когда решает искрень. Имея Сорокон, Рукосил без большого труда просвечивает намерения людей и подчиняет их своей воле. Он быстро обрастет деятельными помощниками и настоящим войском.
Население Полесья в ужасе. Это сплошной стон, вопль и плач, нескончаемый рев. Никто не помышляет о сопротивлении. При первом приближении Рукосила со своей ордой люди, мужчины и женщины, совершенно подавленные страхом, ложатся на землю и складывают руки, ожидая, когда их убьют. Те, кто разбежался по лесам, горят. Леса пылают на десятки верст сплошным огненным морем. Шальные искрени перебрасывают пожары на огромные расстояния. Запах дыма слышен за сотню верст. Скоро повеет гарью и в Толпене. Горят десятки деревень и местечек. Сколько людей погибло, невозможно и помыслить. Опасность не просто велика... она очень велика, государь. Рукосил в исступлении. Он пойдет напролом, и кто знает, где удастся его остановить.
Не открою большой тайны, если скажу, что правительство Республики встревожено. Между нами говоря, государь, они все потеряли голову. Я буду настаивать на немедленном военном союзе между Республикой и Великим княжеством Слованским, но боюсь, мое мнение не переломит общего настроения. Боюсь, мое мнение сейчас там не много значит... – Буян сдернул с колен шляпу, швырнув ее рядом с собой на сиденье. – Если так – я ухожу в отставку. Но и вы, государь, должны нас понять, – продолжал он, переменившись.
Так резко возвратился он к сдержанности, что в самообуздании этом выразилось нечто неестественное, даже нарочитое. Буян покосился на шляпу с побуждением возвратить ее на колени, чтобы восстановить порядок, но благонравно сложил руки, оставив головной убор в покое.
– Вы, государь, должны понять и Республику. Борьба с Рукосилом, который овладел искренем, не только трудна... она... словом, я не буду особенно удивлен, если кто-то заговорит о безнадежности. Правительство Республики будет искать спасения в глухой и жесткой обороне. Вы должны представлять вековые обычаи пигаликов, невмешательство – это что-то вроде символа веры для нас. Трудно отказаться от традиций в одночасье.
Буян замолчал. А Юлий, не понимая собственных ожиданий, некоторое время глядел на посла. В подспудной надежде, вероятно, услышать еще нечто настолько важное, что значение этого последнего, добавочного слова могло перекрыть, если не вовсе отменить, все прежде сказанное. Потом замедленно и трудно он приложил ладонь ко лбу и чуть слышно застонал, ссутулившись.
– Но как же это могло случиться? – сказал Поплева. – Как Золотинка? Она что?
– Золотинка, по всей видимости, – сухо пояснил посол, – великая волшебница. Без Золотинки, сударь, искрень никогда бы не был запущен. Тут такое чудовищное стечение обстоятельств, которое... всегда и происходит. Никакое несчастье не происходит без чудовищного стечения обстоятельств, уважаемый Поплева. Потому что счастливое стечение обстоятельств приводит к прямо противоположным следствиям.
– Вы будете Золотинку преследовать? – спохватился Юлий, придавленная мысль которого зацепилась за нечто известное и понятное.
– Великую слованскую государыню мы преследовать не будем, – возразил Буян с особенным, посольским бесстрастием. – Теперь, я бы сказал… обстоятельства изменились.
– Но что же делать? – растерянно проговорил Юлий, словно советуясь с собой вслух. – Я не могу все бросить, чтобы искать Золотинку.
– Ни в коем случае, государь, – подтвердил Буян. – Сейчас в Полесье такая катавасия, что ускользнуть от гибели так же просто, как и погибнуть. Все зависит от случая, и вы ничем слованской государыне не поможете, если ринетесь туда очертя голову, без войска. Скорее всего придется спасать спасателя. Только кто это будет делать? Пока вы будете искать государыню, пропадет и страна.
– Так что вы предлагаете, пойти и утопиться? – вскричал Юлий с неожиданным раздражением. – Я буду бороться до конца!
– Искренне на это надеюсь, государь. Позвольте мне изложить несколько соображений. Победить Рукосила можно только в полевом сражении – не иначе. Все крепости и города после появления искреня стали большими ловушками. Они полны железа. Нет никакой возможности уберечь город (и чем больше город, тем хуже) от мгновенного, в считанные часы уничтожения. Полевое сражение, да, его можно выиграть. Вероятно. Я не говорю теперь о самом простом решении – убить Рукосила. Он преступник, нет вопросов. Конец Рукосила избавил бы мир от страшной угрозы и решил дело одним ударом. В его окружении, по видимости, нет ни одного человека, который способен запустить искрень даже с помощью Сорокона. Чем мощнее волшебный камень, тем труднее им овладеть – это известно. Сорокон мало кому доступен. Да. Но добраться до Рукосила уже сейчас трудно, а с каждым днем будет еще труднее – невозможно. Забота о безопасности станет для него оборотной стороной борьбы за власть, он сделает все, чтобы оградить себя от случайностей. А с помощью Сорокона можно очень многое сделать. Мы упустили случай уничтожить Рукосила в самом начале и, хуже всего, сразу его испугали. Если пигалики не могут добраться до чародея, то, простите, государь, это и вам не по силам.
Я советую вам немедленно возвращаться в Толпень и со всей поспешностью, и малого часа не теряя, готовиться к сражению. За неделю можно многое переустроить. Нужно выделить часть войска и вооружить его бронзовым оружием, удалив все железное. Вероятно, основу такого войска могут составить конные лучники на неподкованных лошадях, а стрелы с бронзовыми наконечниками. Пехота с длинными копьями, опять же – бронзовые наконечники. Если вы успеете снарядить хотя бы тысячу таких бойцов, то получите ощутимое преимущество перед Рукосилом.
Юлий слегка кивнул, как человек, сверяющий чужие мысли с собственными соображениями, и неожиданно сказал:
– В засаде, в тылу хорошо бы иметь железное войско. Без доспехов, понятно, но со стоящими мечами и копьями. – И на вопросительный взгляд Буяна пояснил: – А если Рукосил придержит искрень? Не станет его запускать, а пошлет закованных в железо всадников против моих босоногих лучников? Он сокрушит их первым же натиском.