Иванов А. И. Чужой крест

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22

Позади их слышен ропот: «Нас на бабу променял,

Только ночь с ней провозжался – сам наутро бабой стал».

Этот ропот и насмешки слышит грозный атаман.

Но по-прежнему рукой он обнимает Ники стан.

Когда Глебов возник на пороге, они уже запели повторно две последние переиначенные строчки, но, увидев его, Вадим и Коля осеклись, и лишь его друг Женя Веприков с вызовом допел их до конца. У Веприкова вообще была манера демонстрировать свою независимость от главного редактора. Ему казалось, будто таким образом он покажет другим сотрудникам, что дружба дружбой, а деловые отношения превыше всего, и ни на какие поблажки со стороны шефа он не рассчитывает.

– По какому поводу? – Глебов, насупившись, метнул взгляд на бутылки.

– Повод у нас один – сплошное сиротство, – борода-веник поэта Коли Степнова упала на худосочную грудь. – Корабль, оставленный капитаном, медленно, но верно идет ко дну.

Глебов коротко задумался, словно ставя диагноз.

– Уж если поэтов потянуло на банальности, то положение действительно скверное. Впрочем, напомню: у всех отделов есть план материалов следующего номера. Работать надо, а не искать отговорки. Вадим, – сказал он Щеглову, – минут через пять загляни ко мне.

– Может, лучше завтра, пораньше, на свежую голову?

– Жду через пять минут.

Глебова интересовало, как идет у Щеглова подготовка следующей статьи о президенте, чья политика вызвала мощный отток русскоязычного населения из республики. Вокзалы забиты отъезжающими, квартиры, дома даже в столице продаются по бросовой цене. Щеглов, усевшись напротив шефа, развел руками. Фактический материал был полностью собран, он уже начал писать, но тут появилось интервью нашего президента в московской газете «Новое время», его сразу же перепечатали правительственные газеты – и все, аут, никакого смысла в нашей статье больше нет. Что, шеф даже не успел прочитать интервью? О, его ожидает преогромное удовольствие. Во врезке автор интервью не скупится на самые лестные эпитеты в адрес главы нашего государства, который, приехав по собственной инициативе на встречу с коллективом редакции, всех обаял, покорил и тому подобное. Общее мнение там таково: столь дальновидных, интернационалистски настроенных президентов на просторах СНГ единицы, но именно в них сила и будущее Содружества. Кстати, даже массовый исход русскоязычных, продолжал Щеглов, он объясняет не собственной политикой, ущемляющей их права, а тем, что они потянулись на историческую родину, где экономика развивается гораздо эффективнее, нежели в нашей республике, не имеющей ни нефти, ни газа, ни других природных богатств. Есть у него потрясающая фраза, которая вызвала у меня дикий восторг и слезу умиления. Вот она: если бы я мог изменить эти миграционные настроения, я бы не только издал любой указ, но встал бы на колени перед поездом с переселенцами и умолял их не покидать нас в столь трудное время.

Глебов грустно усмехнулся. Президент и здесь явно переиграл его. Ну да ничего, редакция не пропадет, у нее есть читатель, а это главное.

– Меня иногда сомнения раздирают в клочья: и чего это мы ввязались в столь грандиозную драку? – подвыпившего Щеглова тянуло на откровенность. – По твоей команде собираю факты – ужас, что у нас творится, а послушаю президента – и появляется уверенность, что мы живем все лучше и лучше. Так и хожу раскорякой. Самому бывает противно. Ответь, если хочешь: как на тебя прозрение вдруг нашло, и ты увидел то, что мы без твоей подсказки не видим?

– В другой раз, – отмахнулся Глебов.

– А со статьей? Писать или...?

– Отложи. Потомки допишут.

На вышедшего из кабинета Щеглова надвинулся плечистый Веприков, чей крупный нос после застолья предательски белел, как флаг сдающейся крепости.

– Ну что, крепко досталось? Почему он решил, будто организатор пьянки именно ты?

– Ошибаешься, до обсуждения столь низменных дел главред не опускается. Наш разговор касался, – Вадим задрал голову к потолку, – самых высоких сфер.

– И ты, конечно, высказал ему все то, что у нас накипело? – в тоне Веприкова сквозила издевка.

– Отвяжись, – вспылил Щеглов. – Я же не сумасшедший.

– А жаль, именно сумасшедшие спасают мир от беды, когда в саму возможность этого прагматики, вроде тебя, уже не верят, – и, потеснив Щеглова в сторону, Веприков вошел в кабинет главреда.

Глебов как раз закончил беглый просмотр почты и поднялся из-за стола. В руках он держал свой командировочный из крокодиловой кожи чемоданчик.

– Давай, Женя, заходи! – обрадовался он другу. – Хотя я сам уже на выходе. Впрочем, почему бы тебе не проводить меня, по пути и поболтаем, а?

Осенний вечер скоротечен, как чахотка. Едва сумерки помаячат, и тут же наступает тьма. Три года прошло после смены советской власти на неизвестно какую, но взамен разрушенного прежнего порядка новый так и не появился. Фонари на улицах разбиты, с электричеством перебои. С наступлением темноты по городу бродят стаи парней, хлынувших в столицу из сел, где нет никакой работы, в надежде хоть чем-нибудь здесь поживиться.

Сначала шли молча. Глебов ждал, что скажет ему Веприков, единственный, кто не будет таить своего мнения, ходить вокруг да около, а тот уже поостыл и оттягивал неприятный разговор. Но если чему-то суждено случиться, то толчок не заставит себя ждать. Когда они повернули в противоположную сторону от улицы, на которой находился дом Глебова, Веприков приостановился.

– Забыл, что ли, где живешь?

– Вовсе нет. Просто я хочу переночевать у родителей.

– Слушай, что происходит? – взорвался Веприков. – На глазах у всех завел интрижку со своей сотрудницей, о чем я узнаю в последнюю очередь, ездил с ней прохлаждаться в Алма-Ату, а теперь собираешься ночевать у родителей – не слишком ли много за столь короткий период?

– Да ты хоть знаешь, что Нике в Алма-Ате сделали серьезную операцию, что она могла умереть? – окатил его ведром ледяной воды Глебов.

– Впервые слышу, – растерянно произнес Веприков. – Ну и дела… Сейчас-то она как, в каком состоянии?

– Нормально, вернулась вместе со мной. Прежде, чем песни переиначенные горланить, набрасываться на меня, хотя бы выяснил ситуацию.

– Но и ты хорош! – отступив, не сдавался Веприков. – Уехал – и ни слова. А скрытность всегда рождает кривотолки. Сперва я отметал всякие слухи, полагая, что все это ерунда. Во-первых, насколько мне со студенческих пор известно, тебя никогда не привлекали женщины из разряда давно знакомых; во-вторых, ты яростный противник служебных романов. Но время шло, кто-то вспомнил, что видел, как вы голубками пропархивали по городской окраине, кому-то показалось, будто и в редакции вы частенько обмениваетесь многозначительными взглядами, в общем, из ручейков составилась речка и, каюсь, меня поволокло в этом потоке. Слава богу, все наконец очистилось и стало ясно: ты просто помчался в Алма-Ату, как шеф, как старший товарищ, спасать свою сотрудницу от беды. Ведь наверняка надо было мотаться по аптекам, покупать дорогущие лекарства, упрашивать врачей и медсестер, чтобы они были внимательней к Нике…

Глебов утвердительно кивнул. Что было, то было. И на этом поставил точку. Рассказывать о своих отношениях с Никой, как собирался раньше, он не стал. Зачем разочаровывать друга, сбивать его с той позиции, на которой Женя только что радостно укрепился? Вот подготовит почву – тогда и откроет ему все как на духу.

8

Родители Глебова жили в двухкомнатной квартире многоэтажного дома. Строился дом в период Брежневского правления, и жилье в нем настолько же было лучше «хрущевок», насколько хуже «сталинок». Эдакий во всем усредненный предзакатный период коммунистической эпохи.

Но Вере Петровне и Павлу Степановичу квартира безумно нравилась. До этого они жили в Чимкенте, в доме с печным отоплением и безо всяких удобств. Когда сын помог им перебраться во Фрунзе, где старшему Глебову, как ветерану войны, выделили эту квартиру, они долго ходили по ней, восторгались и все никак не могли привыкнуть, что теперь она полностью принадлежит им.

С дороги Олег сразу, едва поздоровавшись, залез в ванну, долго плескался, раздумывал, подбирая слова, как объяснить родителям свое желание ночевать у них. Такого еще не было; все недоразумения, случавшиеся в личной жизни, ему удавалось гасить до порога родительского дома, и отец с матерью пребывали в уверенности, что в семье их сына мир да лад. Во многом этому он был с детства приучен ими же самими. Никогда ни он, ни его старшая сестра Лера не были свидетелями их раздоров. Выяснять между собой отношения они умели таким образом, чтобы ни дети, ни соседи, ни сослуживцы даже не догадывались об этом. При тесноте и тех бытовых условиях, в которых жили Глебовы, надо было обладать необычайным тактом, способностью оставлять вспыхнувшее вдруг недовольство друг другом тайной для остальных. Повзрослев, обзаведясь своей семьей, Глебов не раз размышлял над этим. И только однажды вспомнил, как, проснувшись глубокой ночью, услышал какой-то спор, доносившийся из угла, где стояла кровать родителей. Они говорили раскаленным шепотом, но настолько тихо, что ему не удалось разобрать ни слова. А вскоре его сморил сон…

После ванны сели за стол. Мать к приходу сына испекла круглый, светящийся желтизной кекс, и теперь нарезала его широкими аппетитными кусками. Отец колдовал над заварочным чайником. В этом он был большим мастером. Средненький грузинский чай, пройдя все этапы его заварочной деятельности, источал такой аромат, был настолько вкусен, что даже ценители и знатоки этого напитка могли спутать его с высшим сортом цейлонского. А уж когда он доставал пачку редкого в те времена настоящего чая!..

Ни Вера Петровна, ни Павел Степанович не спрашивали, почему Олег после командировки приехал к ним, а не домой. Надо будет – сам расскажет. Вот о литературном журнале, который возглавлял их сын, они говорили с удовольствием. Отец особо увлекался статьями о здоровье, сравнивал их с материалами на аналогичные темы в других изданиях, подчеркивал карандашом спорные места и радовался, когда напечатанное в родном журнале оказывалось глубже по мысли и проще, доступней по изложению. Значит, у журнала будет больше читателей. К восьмидесяти годам Павел Степанович, дважды в день делая гимнастику, проходя до десяти километров и питаясь по системе Брега, выглядел бодрым и крепким и всем своим видом доказывал, что вовсе не зря проявляет интерес к здоровью.

Отец и рассказчиком был прекрасным, Олег наслаждался беседами с ним, но мать не любила, чтобы стрелка общего внимания слишком долго отклонялась от ее персоны. Одной-двумя репликами она поворачивала разговор в свою сторону и как-то сразу становилась в нем центральной фигурой. Впрочем, она и молча умела сидеть на простеньком стуле с изогнутой спинкой, будто на троне, и слушать так, будто все, что здесь произносится, произносится ради нее, с ее позволения. Грузная, седовласая, с коротким, чуть вздернутым носом и глубоким разрезом синих глаз она с годами все более держалась под стать царственной особе.

Выбрав момент, Олег сказал, глядя в чашку с черным чаем:

– А я к вам, видимо, надолго.

– Это как? – у отца вздрогнула и поползла вверх левая бровь.

– Не знаю, пока жильем не обзаведусь.

– А дома… совсем плохо? – недоверчиво спросила мать.

– Почему плохо? Обычно. Только так получилось, что меня это теперь не устраивает.

Отец с матерью задумались. Чувствовалось, они не одобряют решения сына, но и спорить с ним, поучать его не намерены.

– Ты далеко не маленький, – сказала мать, с укоризной посмотрев на него. – Поступай, как знаешь.

– Что бы там ни было, родительский кров – твой кров, – подытожил отец.

Ему постелили на диване в зале, и он заснул глубоким сном младенца, напоенного материнским молоком.

Ника не сомневалась, как отреагируют ее родители, попросись она к ним на ночлег, поэтому прямо с автовокзала отправилась к подруге, живущей после развода в уютной однокомнатной квартире. Та обожала ее поэзию, гордилась дружбою с ней, завидовала, конечно, тому, что у нее множество почитателей, что она так известна, популярна, да и семья у нее благополучная, богемная…

Женщины могут хранить друг от друга государственные секреты, но не перемены в личной жизни. Одни, почуяв запах этих перемен, тут же кидаются выведывать, в чем они заключаются, другие столь же охотно раскрывают свои карты. В данном случае этому способствовали еще и обстоятельства: Нике на неопределенное время нужна была крыша над головой. Не прошло и часа, как подружка Рая уже знала, что Ника собирается разводиться и у нее роман с Глебовым. Внутренне она ликовала: развод и создание новой семьи потребуют огромных моральных затрат, Нике придется повременить со стихами, а, значит, поэтическая слава ее слегка померкнет. И Давыдова не будет парить над ней, преподавателем вуза, кандидатом медицинских наук, они уравняются во мнении людей. Рая с готовностью обещала помогать Нике во всем, где бы и в чем бы ни понадобилось ее участие.

– Во-первых, – говорила она, расположившись в широком кресле и свернув ноги в клетчатых пижамных брючках калачиком, – тебе нужен толковый адвокат. У меня такой есть. На себе проверила. Вхож в любые кабинеты, любое дело, если возьмется, выигрывает.

– При чем тут адвокат? – силилась понять Ника.

Похудевшая, с выпирающими сквозь тонкий халат лопатками, она страшно хотела спать, но вынуждена была продолжать разговор.

– А как же! – удивилась ее наивности подруга. – Развод без адвоката, что стадо без пастуха. Все можно потерять. А у тебя огромная квартира, которую надо делить, мебель, прочее барахло. Но не переживай, я в этом вопросе кое-что соображаю. С моей помощью ты ничего не потеряешь. Если же мы присовокупим сюда еще половину Глебовской жилплощади, то…

– Спасибо, Рая, – перебила ее Ника, – только я обойдусь без этой помощи. Мы с Олегом решили не заниматься никаким дележом. Пусть все нажитое в наших семьях останется тем, кого мы оставляем. Так будет справедливо.

– Ой! – икнула Рая и глаза у нее округлились, как пятаки советских времен. – С тобой, дорогая, инсульт схватишь, не успев чихнуть. Ну, что ты – дура, не от мира сего, я давно догадывалась. Но Глебов!.. Он же сухарь, прагматик, от него за версту разит рационализмом, неужели он не понимает, насколько это глупо? Вам же не по восемнадцать лет, чтобы создавать семью на пустом месте. Запомни: игра в благородство имеет плачевные, а то и роковые последствия. «Любовная лодка разбилась о быт», – тебе мало предупреждения Маяковского?

– А никто в благородство и не играет, – возразила Ника. – Поступаем по совести – только и всего. Что же касается лодки… Будь она крепка, надежна – не разбилась бы.

Подруги долго еще продолжали бы спорить, оставаясь каждая при своем мнении, если бы Рая вдруг не попросила:

– Прочти что-нибудь свое, новое.

Задумавшись лишь на мгновенье, равное глотку свежего воздуха, Ника откинула голову и, полуприкрыв глаза, повела стих на высокой душевной ноте:

Подари мне песчаную розу,

Что свивает бесшумно волна,

Подари мне песчаные плесы –

Им дадим мы свои имена.

Подари костерок мне прибрежный

И душистый дымок над огнем;

Подари мне заботу и нежность,

Чтоб беречь эту радость вдвоем;

Пусть смыкаются губы и руки,

Пусть смеются и плачут тела,

Как огонь, растворяясь друг в друге,

Пусть не ведают грусти и зла.

Пусть река с нас смывает наутро

Мимолетные сны о былом;

Пусть оставит нам старость лишь мудрость

В беспечальном житье молодом…

Рая обняла подругу, надеясь скрыть свои слезы. Но Ника знала, о чем она плачет. Казалось, совсем недавно она говорила столько ласковых слов о своем Леше, Лешеньке, а нынче от всей их долгой и несуразной совместной жизни у нее только и осталось, что вот эта квартира да недобрая память о некогда любимом человеке.

Вдруг перед затуманенным Никиным взором Рая стала покрываться темной густой шерстью, а нежно-розовые наманикюренные ногти превратились в хищно выставленные вперед когти. Ника невольно отстранилась от Раи, но та, поглощенная взыгравшими в ней чувствами, не обратила на это внимания.

– Он еще не испил до конца моей мести, – зло сверкнула она глазами. – Двадцать лет жизни коту под хвост. Я его так обнищу, что вынужден будет пойти бомжевать и в первую же зиму околеет где-нибудь в канаве.

– Господи, да что с тобой? Откуда в тебе столько злости? Ты же на себя не похожа!

– Помолчала бы! – оборвала ее Рая. – Хорошо рассуждать, когда от одного мужа сбегаешь под венец к другому. Тем более к такому, как Глебов. А мне в мои годы уже ничего не светит.

Ника принялась утешать подругу, которая тут же, преображаясь на глазах, обретала прежний нормальный вид, а у самой испуганной птицей бился вопрос: что за наваждение, почему она предстала передо мной в таком жутком обличии? Неужели у меня опять начался сдвиг по фазе?..

Ника вспомнила, как лет десять тому назад, когда врачи, по сути, вынесли ей смертный приговор: лейкоз, она истово занялась самолечением, годами питалась только растительной пищей, ежемесячно подолгу голодала; и однажды, после двадцатидневного голодания, ощущая себя легкой и бестелесной, вдруг стала читать мысли находящихся рядом людей, знакомых и незнакомых. Они обращались к ней со всякого рода любезностями или просто молчали, стояли лицом к лицу или за ее спиной, но она четко слышала их мысли с присущей этим людям интонацией. Сперва ее забавляло, что она узнает истинное о себе мнение, истинное намерение, которое имеет по отношению к ней то или иное человеческое существо. Но вскоре эти открытия стали похожи на хождение по помойкам. Сколько гадости, подлости, лицемерия, похоти и зависти несли в себе эти двуногие ее сородичи мужского и женского пола! Ее тошнило, голова шла кругом, хотелось исчезнуть, скрыться в какой-нибудь пещере и не выходить на свет белый. О, как она возненавидела все это людское отродье! И это – всего за две или три недели открывшейся у нее уникальной способности.

Диета была прервана внезапно, как пенье соловья, к которому подкрадывается жирный усатый кот. Благо, она уже настолько обновила, очистила свой организм, что от признаков лейкоза не осталось и следа. Во всяком случае, врачи, осмотрев ее, с изумлением констатировали этот факт.

Еще в пору весенних дальних прогулок, когда Ника рассказала Глебову о творившихся с ней чудесах, он, восхищенный ее мужественностью в многолетней борьбе с болезнью, заметил, что такой дар был бы чрезвычайно полезен для сбрасывания масок с крупных политических деятелей, особенно с президента. «Не дай бог, – воскликнула она. – Пытки ложью, тем паче столь изощренной, подобны пыткам на медленном огне. Чтобы их выдержать, нужен иммунитет или высокая цель. Я, например, с содроганием вспоминаю тот короткий момент в моей жизни».

Глебов не стал вслух развивать тему, задумался и долго шел молча, словно продолжая выстраивать в голове какую-то сложную комбинацию.

И вот нынче вновь грянуло необъяснимое: перед Никой внезапно возникло странное видение в образе покрытой шерстью, когтистой подруги Раи. Зачем? Как предупреждение? И чего ей ждать дальше: череды новых многоликих видений или на этом все завершится? Так, в смятении она и уснула под грузом пока безответных вопросов.

Вскоре после возвращения из Алма-Аты Глебов провел редакционное совещание, на котором обозначил новый курс журнала.

– Мы находимся в довольно щекотливом положении, сложившемся в результате выпуска последнего номера, – сказал он. – Напрямую руководство республики ни в чем нас не обвиняет, но и помочь разобраться с исчезновением тиража вовсе не собирается. Такое впечатление сложилось у меня после неоднократного разговора с руководителем администрации президента. Обещаний много, а результат нулевой. Нам самим придется рассчитываться с подписчиками за журнал, который они не получили. Вижу единственный выход – выпуск сдвоенного номера. Чтобы не усложнять ситуацию, не лезть на рожон, сделаем его полностью литературным. В публицистике главным будет не политика, а характер той или иной личности, психологизм ее поступков, борений за созидательную идею. Литературные журналы, как артиллерия, подготовили атаку, наступление на власть, теперь уже газеты начинают выступать в роли пехоты. Надеюсь, все согласны?

В кабинете повисла хрупкая тишина.

– А с несогласными как, коленом под зад? – раздался чей-то ехидненький голосок.

– Зачем же? – сдержанно улыбнулся Глебов. – На дворе демократия. Увольнение только по собственному желанию…

– Главного редактора, – вставил Щеглов.

– Слушайте, – вмешался Женя Веприков. – Давайте по делу. Меня интересует: до следующего артобстрела, когда на первый план вновь выдвинется публицистика, отхватывая значительную часть журнальной площади, у меня в запасе месяцы или годы? От этого зависит план работы нашего отдела: то ли мы трясем писателей-романистов, то ли творцов малых прозаических форм.

– Готовь романы на современные темы; через судьбы людей, наполненные радостями и борениями, нужно основательно копнуть, что же происходит ныне с нашей страной. Понадобятся журналу и более оперативные жанры прозы – повести, рассказы. Так что тряси и тех, и других.

Глебов был доволен. Никто не кинулся обвинять его в отступничестве, в том, что он жертвует принципами ради собственного спокойствия и благополучия редакции. Хотя, думалось ему, рыцарские качества главреда в глазах сотрудников все-таки поблекли. Просто они не знают, что у него появилось нечто более высокое и ценное, чем это противоборство с президентом, и спала с глаз красная пелена азарта, и он, трезво взглянув на расстановку сил, понял: время для схватки еще не созрело. Многие, слишком многие веруют в слова главы государства, которыми он опутывает людей, как паук паутиной. И только когда эта вера даст трещинку, факты, известные журналу, могут сыграть свою роль. В противном случае они попадут на мерзлую, каменистую почву и будут отторгнуты.

Blog

Иванов А. И. Чужой крест