Geum.ru

Однажды утром ты проснешься в чужой постели, с ощущением того, что ты живешь чужой жизнью

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1
Однажды утром ты проснешься в чужой постели, с ощущением того, что ты живешь чужой жизнью. И все, что вчера казалось таким надрывно-родным, окажется посторонним и смешным. И ты поймешь, что это уже было с тобой когда-то давным-давно.… Так в твоей жизни появляется дежа-вю. 
У нее было красивое французское имя, грузинская внешность, отсутствие лукавства и неровная родинка на левой щеке. А у меня не сложился день и не закрывался портфель. Ужасно раздражал поезд и его пассажиры. Но большего всего меня раздражал мой возраст и подгулявшее сердечко. Двенадцать ступенек к платформе изрядно потрепали его, сбили с нужного ритма. Телефон вибрировал в кармане больше двух минут, но снимать перчатки и расстегивать пальто не хотелось. Я продолжал рассматривать девушку, размышляя, кто провожает ее – муж, брат, друг? И загадал, что если мы окажемся в одном купе, я изменю свою жизнь и уеду в Израиль к маме. Судя по прощальному поцелую, это был ее брат. Десять минут спустя я мысленно начал собирать вещи и оформлять документы. Достал телефон – звонила мама, наверняка очередной инфаркт. 
- Вы посмотрите за моей сумкой? Я скоро вернусь. – У Лили была некрасивая улыбка, зубы такие же неровные, как и родинка. Она об этом знала, но продолжала улыбаться. 
Я не стал производить хорошее впечатление и, забыв о галантности, проворчал, что только если у меня нет выбора. 
Через два часа я знал о Лили все. Не могу сказать, что горел желанием узнать все ее секреты, но девушка оказалась великолепной рассказчицей и чувствовалась, что поезд с его размеренным постукиванием колес и я, случайный попутчик, оказались совсем не случайной частью ее истории. Истории о большой мечте и громком провале.
Лили родилась в грузинском селе, где прожила с родителями и старшим братом до 15 лет. Потом ее выдали замуж за дальнего родственника, и она переехала в Тбилиси. Семейная жизнь не сложилась – муж был старше Лили на 23 года и невероятно красив. Пережив две неудачных беременности и рождение мертвого ребенка, почти убийственную дозу снотворного и окончательное предательство мужа, она сбежала к брату, который успел к тому времени обосноваться в Киеве. Ее семнадцать лет прошли на Андреевском спуске, где она торговала собственными картинами. Денег порой не хватало даже на краски. Помогал брат, единственный поклонник ее реалистичного творчества. 
С тех времен у Лили сохранилась единственная фотография, сделанная братом в очередной отчаянный вечер. Она протянула мне пожелтевший картон, где сзади витиеватым почерком было выведено: «Я не хочу такую память». Я перевернул фотографию – тощий подросток с глазами старухи улыбался. Я не видел улыбки прекрасней. От нее хотелось жить. И жить без боли, страха, укоров и зла, построить города, взорвать хлипкие мосты, обнять мир в экваторе, спасти людей от них же самих. Зачать новую жизнь и умереть вместе с закатом солнца, чтобы с рассветом возродиться. Трагедия всей планеты была вложена в эту трогательную улыбку, маленькая женщина боролась с жизнью на смерть. Кривой парадокс ущербной судьбы – горе человеческое выпрямляет твою сгорбленную спину и приподнимает подбородок.
- Я в тот вечер перерезала себе вены, но Богу снова не хотелось видеть меня наверху. Соседка, с которой мы за год даже не поздоровались ни разу, вдруг решила приобрести мою картину. Смешно? Почему он не пожалел меня? – Лили подтянула рукава, грубые шрамы не портили сухие запястья, они дополняли общую картину – два легких штриха нелегкой завершенности. 

2
Ночь встретила нас убаюкивающим спокойствием, размазывая огни семафоров за окном. Допивая второй стакан терпкого ароматного кофе с коньяком, я перехотел спать. Моя спутница продолжала свой рассказ, иногда прикладывая к губам флягу с бехеровкой. 
- Меня не лечили и не успокаивали. Дали пинка на второй день, пригрозив психушкой. Я вернулась в свою комнатушку, отмыла кровавый пол и села за холст. Помню, как дрожали руки, а глаза не различали цвета. Рисовала наугад, сердцем. – Лили пристально посмотрела на меня, медленно перевела взгляд на мои руки, - вы напрасно волнуетесь. У меня все закончится хорошо.
Почему-то я не верил девушке, в голосе которой звучала полная безвыходность. Не жалел, не сочувствовал, не переживал, но однозначно, не оставался к ней равнодушным. И ждал продолжения…
- Вы, конечно же, хотите узнать, что я нарисовала в ту ночь. – Она снова улыбнулась. – Это были руки. Какой-то безумный немец купил у меня эту картину, заплатив громадные по тем временам деньги, почти триста долларов. Я была очень слабой, чтобы порадоваться такой удаче.
В тот же вечер она написала «Роковую Улыбку», тем самым, открыв серию картин «Анатомия души». Утром снова пришел немец, но уже не один. Переводчик, симпатичный еврей лет 25, удивленно пожимал плечами, когда его подопечный тараторил. Он впервые видел Давида таким эмоциональным, поэтому не успевал переводить и половины сказанного. 
- Талантлива, нет, гениальна! Я забираю тебя. У меня своя галерея в Берлине. И в Нью-Йорке. Я сделаю тебя звездой. – Давид целовал пальцы Лили – Я целую гениальность. Ты будешь знаменитой и богатой. А вместе с тобой и я. Соглашайся.
Она осталась. Слишком нереальным ей тогда казалась вся эта история.
- Я не привыкла верить в сказки, не факт, что меня не убили бы после первых десяти картин. Пообещав Давиду, что как только я решу проблемы с паспортом, сразу уеду к нему. Я не гордая, деньги, которые он оставил, взяла. Нужны были краски и кисточки. Связь мы поддерживали через переводчика Мишаню. 
3
Миша часто заходил к ней, сначала раз в месяц, передавая деньги и слезные просьбы о скорейшем переезде, потом каждые выходные. В одну из таких суббот, снежную и невероятно уютную, он остался до утра. Лили переехала к нему уже через неделю. В пятикомнатной «сталинке» бабушка Аза выделила им свою спальню с кроватью, накрытой синим балдахином с золотыми кисточками и солнечную гостевую комнату, в которой Лили организовала мастерскую. 
- Мы могли с бабулей разговаривать часами. Она прожила очень непростую жизнь, но в 92 года оставалась милой кокеткой. – Тяжелая слеза медленно сползла по ее щеке.
Я понял, что это была еще одна горькая потеря. 
Миша остался сиротой в 12 лет, его воспитанием занималась Аза, прабабушка и лучший друг в одном лице. О смерти детей и внуков она никогда не рассказывала Лили, и это можно было понять. Правнука она не разбаловала, сохранив до последнего дня жизни строгость не только в голосе. Она не одобряла их свободных отношений, но никогда не вмешивалась в них. 
- Тем вечером я закончила «Синее сердце». Аза зашла в мастерскую в тот момент, когда я поставила холст напротив окна. Закатное солнце расползлось лучами по картине, сердце ожило и забилось. – Вздохнув, она продолжила,- Я никогда не видела ее слез. И не могу себе простить до сих пор, что заставила Азу плакать в последний вечер.
Смерть подарила старухе красивую маску, придя к ней во сне, разгладила морщины и оставила на губах кокетливую улыбку. Мишка стойко пережил похороны. И только через две недели, складывая ее вещи в огромный сундук, он, пришпорив горе, пустил его галопом. 
- В сентябре приехал Давид, подсуетился, и в одной известной галерее выставили семнадцать картин «Анатомии души». Он нашел нужных людей, провел небольшую рекламную кампанию. И утром следующего дня я проснулась знаменитой. - Лили сделала два больших глотка из фляги, нервно дернулся кадык на тощей шее.
«На этой шее не хватает шрама, как на запястьях», - подумал я и отвернулся от неприятного зрелища к окну, но по стеклу расплылось ее отражение, неровное и страшное, как и вся ее Судьба. Мне захотелось разбить дьявольское зеркало, но что я мог изменить этим броском?
4
Известность угнетала Лили, звонки с бесконечными предложениями раздражали, радовало только то, что картины продались мгновенно. Ей не хотелось оставлять у себя больное прошлое, к которому она добавила и Мишку. В начале декабря, когда выпал первый снег и город запах предновогодней суетой, Лили позвонила Давиду. Последнее время не писалось, не думалось, не дышалось. 
- Я была уверена в том, что переезд изменит меня. И почти не ошиблась. Можно изменить образ жизни, привычки, настроения. Но исковерканные мысли – никогда.
Лили достала из сумки коробочку нюхательного табака, из под свитера извлекла цепочку с серебряной трубочкой, из кармана - пластиковую кредитку. Я ожидал увидеть кокаин и, признаюсь, был разочарован – она ровняла табачную дорожку. Минуту спустя, чихая, вытерла кончик носа, прижала к губам фляжку и продолжила:
- Я ненавидела Германию и немцев, свою славу и Давида, который сделал все возможное, чтобы я стала еще популярней. Я писала как одержимая, картины – единственное, что меня спасало тогда. Просыпаясь в четыре утра, я уходила в мастерскую, которую с огромной нежностью создал для меня Давид. Работала до полуночи, часто засыпала там же. 
Все сорок семь картин серии «Воспоминания о Смерти» были проданы в первый же день выставки. Это был полный успех. И крах. Стены опустевшей мастерской, выкрашенные белой краской, давили своим больничным покоем. Лили пила двое суток, пытаясь забыть о том, что не картины, а жизнь свою дрянную она продала в тот день. Следующие полгода она провела в Праге и ни разу не подошла к холсту. То время она обозначила одним выражением: «Было грустно». Вернувшись к Давиду, она за два месяца написала тринадцать картин. «Вендетта грешницы» была выкуплена полностью коллекционером из Италии. Критики захлебнулись восторгом, картину «Радость материнства», на которой была изображена женщина-ребенок с мертвым младенцем на руках, назвали «Иконой Современности». После выставки Лили вколола убийственную дозу героина. Давид успел вовремя.
- Клиника, острова, мужчины. Был длинный реабилитационный список. В одно утро я проснулась с ощущением голода и огромным желанием жить. И жить свободно. Я вернулась в Киев. За два года ничего не изменилось. Люди, машины, собаки, дома, тротуарная плитка. Изменилось только моя финансовая независимость. – Лили небрежно пожала плечами. – Я никогда не понимала людей, которые делают глупые покупки.
И только потом я понял, что она говорила о своих картинах.

5
В полночь я принял решение. Лили смеясь, рассказывала, как покупала квартиру и подарила брату дорогую машину, как играла в казино и летала на уикенд в Амстердам. Демонстрировала норковую шубу и очень дорогое кольцо. Она хохотала, вспоминая пошлую историю об улице Красных Фонарей. Но, перехватив мой взгляд, резко оборвала ее. 
- Хочу сделать Вам подарок. – Она протянула мне ключ с номерком. – В камере хранения киевского вокзала лежит одна моя картина. Сохраните ее. Мы вряд ли увидимся. Я выхожу в Днепропетровске и планирую задержаться надолго в этом городе. А вы мне очень понравились. Редко встретишь такого живого человека.
И живой человек, молчавший весь вечер, сорвался. Я уговаривал ее уехать со мной, попробовать начать все с заглавия, перерисовать все пережитое. Мое решение – это не любовь и не жалость, а обыкновенное определение будущего. Нашего, общего будущего. А она улыбалась и растеряно разводила руками. В какой-то момент Лили села рядом, прижала мою голову к своей груди и прошептала:
- Спасибо тебе. – И я вспомнил маму.
Открывая дверь, не оборачиваясь, она попросила меня не провожать ее. Я зажал ключ в кулак и отвернулся к окну – но увидел там только суетливую станцию. Шорох закрываемой двери, щелчок и отчаянная пустота.
Поезд тронулся, начал набирать обороты, вздохнув, я встал и потянулся за кейсом, лежащим на верхней полке. 
Резкий толчок, еще один, раненый вой, крики, хаос криков, разжимаю ладонь, ключ утопает в ворсе ковра. Теряется какая-то очень важная мысль в миллионах извилин. Я уговариваю сердце биться не так громко, чтобы понять то самое.… Не понять, а принять, смирится. Она говорила, намекала, упрашивала, а я так чертовски сглупил. Спрыгивая на платформу, я молился, чтобы это был сон, пусть страшный, кошмарный, но уходящий вместе с ночью навсегда. Но навсегда ушла Лили. Анатомия тела, обрывки воспоминаний и жуткая улыбка Смерти, застывшая на окровавленном лице – все, что осталось на долгую память, которую я не хотел…

6
В Донецк поезд прибыл с шестичасовым опозданием. Встречающие волновались, а я торопился на самолет. Первым же рейсом я вернулся в Киев. Такси парило над дорогой, я боялся опоздать еще раз. Вокзал принял меня за своего, суетились таксисты и нищие. Очередь в камере хранения убивала такие драгоценные секунды. Из ячейки выпало письмо.
«Я не знаю, кто Вы, мужчина или женщина, не знаю ваш возраст и цвет глаз, как жаль, что я сейчас не вижу их. Простите мне мое незнание, но если Вы читаете это письмо, значит, ОН пожалел меня. Трижды я покупала билет в один конец, трижды я проходила по темному коридору, но ОН возвращал меня. Я прожила бестолковую жизнь. Никчемную потому, что я познала собачью любовь, основанную на слепой покорности своему хозяину. Я познала радость материнства, но руки сжимали мертвое тельце, а груди, полные молока кормили чужих детей. Мое творчество, как окрестили остаток моей жизни, было продано с молотка. Его покупали больные люди, упивающиеся чужим горем. 
Человек, живущий днем сегодняшним, это человек без будущего. И этот человек – я. Посмотрите в свое завтра и не изменяйте ему с хорошим сегодня. Я не имею права на жизнь. Как впрочем, и на смерть. Вечность – вот мое призвание. Там я нужнее.
И сохраните мой подарок, в нем – вся я»
Я стекал по стене на бетонный пол, разрывая бумажный пакет с картиной внутри. «Синее Сердце» пульсировало в моих руках, я прижимал его к груди, чтобы выучить ритм сердцебиения Лили…
Морозная ночь, обволакивая холодом, уводила меня подальше от людей. Я поднялся на крышу 14-этажного дома бессознательно. Стоя на парапете, я задрал голову вверх и крикнул черному беззвездному небу:
- Пожалей меня!!! 
Сильный порыв ветра ударил меня в спину, задрожал позвоночник.
В кармане завибрировал телефон, звонила мама. 
Но это было в прошлой жизни…

© Лера..