Иванов А. И. Чужой крест

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22

– Не фантазируете ли вы, дорогой президент? – усомнился Скрипач. – Хотя… Во времена Атлантиды люди использовали голосовые данные даже при распиливании могучих скал… Простите, но если все, что вы говорите, правда, и вас это мучит, почему бы не найти вашим редкостным данным достойное применение?

– Какое? Да вы что? Развал Союза и был осуществлен для того, чтобы проявились такие, как я, и мне подобные. Это же дьявольская, дьявольская игра! Из нее немыслимо выйти раньше намеченного кем-то срока. И потом… потом мне даже интересно, мне нравится делать одно, а выдавать за истину другое, причем, так выдавать, что люди принимают сказанное мною как нечто действительное, существующее, не подлежащее никакому сомнению. Возможно, тоже до определенной, неведомой для меня черты… Иной раз, бывая за рубежом, слышу от коллег: тяжелый крест президентства. Ерунда все это! Ах, бедный мой народ!.. Вот у кого крест тяжелый!.. Нет, я что-то не то говорю… Пора, наверное, отдыхать.

Президент тяжело поднялся, к нему подскочил телохранитель и незаметно, делая вид, будто беседует с ним, повел его к боковому отсеку, где находился лифт. Следом за ним ушел и великий Скрипач, который больше в эту страну уже не приезжал.

А Глебов, ставший невольным свидетелем столь странного разговора, долго не мог прийти в себя. Произошло полное крушение его кумира. И он воспылал желанием подготовить в журнале ряд публикаций о двуликости политики президента. Что из этого вышло, уже известно. На самого же Глебова с той поры, словно он выпил противоядие, голос руководителя страны перестал оказывать магнетическое воздействие, и в его речах им сразу улавливалась несостыковка с реальностью.

11

У них был с Никой договор: дома о работе – ни слова. Что бы там ни происходило, они, находясь здесь, должны жить только этим, их сейчас окружающим. Ведь иначе и дом можно превратить в продолжение, а то и довесок редакции. Тогда из него будет уходить, выветриваться атмосфера тепла, уюта, глубоко личных взаимоотношений, свойственная лишь дому. Договорились – и точка. Поначалу к этому трудно было привыкнуть, глядишь, кто-то из них погружается в тяжкую думу, словно черствый сухарь грызет в одиночку. Другой тут же находит способ, чтобы вывести его из этого состояния, предлагает какой-нибудь лакомый кусочек взамен.

– Олег, ты разве забыл, что завтра воскресенье, и мы едем кататься на лыжах?

– Как я могу забыть! – загорается Олег, отвлекшись от своей думы. – Снаряжение у нас в походном состоянии, за тобой бутерброды и термос с чаем.

Для Олега горные лыжи, как ветер для паруса, он сразу устремляется мыслью к заснеженным склонам, по которым можно мчаться и мчаться, выписывая дуги. Благодаря ему и Ника пристрастилась к лыжам. И всякий раз удивляется, как же так получилось, что она раньше и представления о них не имела.

Училась она кататься медленно, но упорно. Попытки Олега утащить ее с собой на склон и там показывать, как делаются повороты, Ника отмела сразу. «Вот буду твердо стоять на лыжах, хоть малость спускаться по прямой, тогда и воспользуюсь канатной дорогой, а пока…». Нашла у подножья горы небольшую ложбинку, стала съезжать то с одной стороны, то с другой. Падений было – не счесть. Но тут же она вставала, отряхивала снег и лесенкой одолевала подъем в несколько метров.

– Слушай, ну что ты тут по низине царапаешься, – лихо подлетал к ней Олег. – С помощью канатки гораздо быстрей все освоишь. Поверь моему опыту.

– Нет! Я же сказала, – встряхивала Ника головой в красной шапочке с козырьком. Она была страшно упряма, причем, не только в непослушании, но, гораздо больше, в достижении цели. Хорошо, если цель, как в данном случае, была благая.

Через какое-то время Ника сама попросила: «Помоги сесть на канатку. Как этот чертов бугель за трос цепляется?». Поднявшись на высокий, не слишком крутой, широкий склон, Ника испытала восторг и страх. Кучевые, белопенные облака плыли рядышком, казалось, протяни руку – и они коснутся твоей ладони. Но стоило ей глянуть туда, где у начала канатки, словно муравьи, копошились люди, и у нее слегка закружилась голова. «Да я отсюда никогда не спущусь!» – испуганно подумалось ей. Посоветовав спускаться длинными дугами поперек склона, Олег понесся вниз. Она залюбовалась тем, как легко он идет, коротко взмахивая на поворотах руками, словно крыльями, как будто стремится, чтобы скольжение переросло в полет.

Вдруг у нее сжалось и защемило сердце: откуда-то сбоку вынырнула тяжелая фигура другого лыжника, который, потеряв на скорости управление, мчался наперерез Олегу. Она закричала и, не раздумывая, поехала туда, где столкновение было уже неизбежно. Краем глаза увидела, как схлестнулись и рухнули эти двое и остались большим пятном на снегу. Когда очутилась возле них, Олег уже отлепился от наехавшего на него лыжника и стал платком вытирать сочащуюся из разбитых губ кровь.

– Руки, ноги в порядке? – услышал он тревожный голос Ники.

Пошевелил конечностями.

– В порядке.

Ника принесла пригоршню чистого снега, присела рядом, промакая ранки белыми чистыми кристаллами. «Господи, как же я люблю тебя, – шептала она. – Я бы убила его, – ткнула пальцем в сторону соседа, – если бы ты получил серьезную травму».

– Извините, – пошевелился сосед. – Я тоже, вроде, цел и невредим. Извините, – и начал на пятой точке, отталкиваясь руками, сползать по склону в сторону укатившихся лыж.

Уже готовый к дальнейшему спуску Олег, которого поразила мелькнувшая мысль, повернул голову вверх и, прикинув, сколько проехала Ника, присвистнул:

– Ну, ты и даешь, девушка! Метров пятьсот вмиг одолела! Если такими темпами будешь осваивать трассу, к концу сезона тебе здесь не будет равных.

– Сама не знаю, как это у меня получилось, – растерянно произнесла Ника. – Просто экстремальная ситуация. Увидела, что на тебя этот боров налетел, и рванула сюда…

После этого она долго каталась не спеша, осторожно переставляя лыжи на поворотах, как обычно и катаются начинающие. Но и тогда, когда скованность прошла, и Ника стала свободно владеть лыжами, ее не влекли быстрые спуски. Размеренность, плавность и легкость движений – вот, чему она постоянно училась. «Мне нравится скользить, как в танце, под ту или иную мелодию, звучащую в душе», – признавалась она Олегу. Олег понимал ее, соглашался с ней, но он искал иных ощущений на горных склонах, и они катались вроде бы каждый сам по себе и все-таки вместе, объединенные душевной близостью. Увидят издали друг друга на трассе или на канатке, вспыхнет меж ними вольтова дуга, помашут радостно рукой – и снова разъезжаются, ловя в спусках свой вкус, свой миг наслаждения.

Возвращались они домой после катания хоть и уставшие, но с таким запасом свежести и ясности в душе, что его вполне хватало на предстоящую неделю.

– Что же мы будем делать, когда зима покинет нас и, выпустив медведя на волю, отправится вместо него спать в берлогу? – посматривая на загорелое лицо Ники, выглядевшей в светло-желтом лыжном костюме совсем юной, спрашивал Олег.

– О, лето для меня как поцелуй Бога. Когда вокруг жара, а у ног плещется Иссык-Куль, меркнут, отступают все чудеса света. Уходящая в безбрежность водная гладь манит меня ничуть не меньше самой поэзии. Если такой подарок, как катание на горных лыжах, я получила только теперь, то на Иссык-Куле плаваю с детства. И потом, не забывай, что по гороскопу я Рыба, этим все сказано.

– Жаль, до Иссык-Куля далеко, не так, как до лыжных баз, в один день с купаньем не уложиться, – говорил Олег, для которого плаванье было почти столь же притягательным, как и лыжи.

– А суббота и воскресенье? А отпуск, наконец?

– Какой отпуск? О нем, чувствую, придется забыть. И надолго. Во всяком случае, мне.

– Ты что-то скрываешь? – забеспокоилась Ника, над скошенными в его сторону карими глазами трепетали ресницы.

– Не скрываю, а умалчиваю. Есть разница? Это касается работы. А о ней вне ее, как уговорились, ни слова.

– Ну, хоть намекни, в чем дело, – попросила Ника.

– Ни за что! Странная манера у вас, женщин: добиваетесь нарушения в одном, забывая, что тем самым открываете ворота для нарушений во всем остальном. Согрешивший раз по вашей просьбе продолжает грешить дальше вам вопреки, а вы хватаетесь за голову.

Характер Глебова был скроен жестко, без люфта в ту или иную сторону. Если уж принято решение, взято обязательство, дано обещание, то он становился их рабом, сколь бы велико ни возникало искушение проявить гибкость и сманеврировать. Нике, привыкшей в прежней семейной жизни к мужчинам другого сорта, эта черта Олега нравилась, но иногда ей хотелось, чтобы для нее он делал исключение. В конце концов, говорила она, разве обходятся без исключений правила того же русского языка, продолжая быть при этом теми правилами, неукоснительно следовать которым мы должны. В ответ Олег приводил полюбившийся ему афоризм Сенеки: «Человека создал соблазн, устоял – шаг к человеку».

После того как журнал выбросили из каталога по подписке, встал вопрос, а на какие шиши существовать редакции? Глебов посчитал, что средств от продажи журнала в розницу едва хватит на покрытие типографских расходов по его выпуску. И это в том случае, если читатель по-прежнему останется верен журналу и будет каждый раз покупать его в киоске. А где взять деньги на все остальное, включая зарплату сотрудникам?

В дверь кабинета просунулось горбоносое, заросшее черной курчавой бородой лицо водителя Вити Дзюбенко, а следом подтянулась и вся его длинная, облаченная в джинсовый костюм фигура.

– Можно войти, Олег Павлович? – направляясь к главреду, спросил он.

– Зачем спрашивать, коли вошел, – поморщился Глебов. Любая бесцеремонность портила ему настроение. – Почему приехал с опозданием?

– А я без машины сегодня, автобусом добирался, – в его тоне проскользнула нотка независимости. Сел, закинув ногу на ногу.

– Что так?

– Не выпустили из гаража. Пришло распоряжение, говорит директор, сократить число организаций, пользующихся правительственным транспортом. В перечне нашего журнала нет. Меня, якобы, министру здравоохранения передают. Позвоните, кому надо, может, оставят по-прежнему?

– Обойдемся, жираф большой, ему видней.

– При чем здесь жираф, – обиделся Дзюбенко.

– Спроси у Высоцкого, – слегка повеселел Глебов.

– А-а-а… Ну, я пойду. Если что, знаете, как меня найти.

Перед этим в кабинете главного редактора отключили телефон правительственной связи, так называемую «тройку». Когда он попытался выяснить причину, тоже сослались на какой-то новый перечень. Черт с ними! Не нужны ему ни персональная машина, ни телефон-«тройка». Важнее всего сохранить журнал. Вот за это он будет драться.

На летучке Глебов коротко обрисовал ситуацию с журналом. Лишенный подписки, он в следующем году резко сдаст в тираже и, пожалуй, станет убыточным. Чтобы выжить, придется заняться дополнительным, попутным бизнесом.

– Я бы очень неплохо смотрелся в ларьке мясника, – подал реплику Женя Веприков. – Только вместо топора в моей руке должна быть секира.

– А почему бы нам не открыть лепешечный цех? Я интересовался, места еще есть, доход бешеный, – добавил, моргая, Коля Степной.

Посыпались и другие предложения, порой не отличить, где в шутку, где всерьез. Глебов, сам уже все обдумавший, терпеливо ждал, когда каждый выскажет то, что пришло ему на ум. За ним, главредом, как всегда, последнее слово, и его выбор, наверное, самый разумный. Интересно, что же предложит Ника…

– Мы забыли простую вещь, – озадаченная сообщением Глебова не меньше других, она говорила тихо и ровно, без свойственной ей порывистости. – Игра на своем поле всегда предпочтительней, сулит больше шансов на успех, чем на чужом. Так? Мы профессионалы в издательской деятельности, значит, именно здесь надо искать выход из тупика, в который нас загнали.

«Словно мои мысли читает, – восхитился Глебов. – Неужели и дальше она пойдет по выбранному мной пути?.. Точно, – продолжая слушать, утвердился он. – Потрясающая телепатия!». Давыдова предложила переиздавать книги выдающихся авторов – и художественные, и научно-популярные, на которые спрос пока довольно-таки высок, авторские же права на территории республики еще никем не охраняются. Так что доход гарантирован.

– Конечно, книжный бизнес тоже не прост, – после небольшой паузы заговорил Глебов, – но, во-первых, приятней заниматься тем, что каждому из нас близко, и, во-вторых, нам проще будет угадать, где, на каком повороте можно споткнуться, а потому заблаговременно подстелить там соломку. Рассуждения Ники…

– …из разряда домашних заготовок, – съязвил Коля Степной.

Давыдова вспыхнула, но промолчала. А Глебов спокойно закончил:

– …на мой взгляд, абсолютно верны, пусть она изучит книжный рынок и подыщет две-три книги, которые редакции выгодно переиздать. Женя, – обратился он к Веприкову, – поможешь ей в этом, а?

– Лады, – кивнул Веприков.

Главред встал, давая понять, что пора расходиться, но не-ожиданно разгорелся спор о самом журнале. Затеял его лысоватый и пухлощекий Вадим Щеглов, который сидел до этого, беззастенчиво ковыряясь пальцем в носу, словно нащупывал альтернативную идею.

– А не кажется ли вам, господа хорошие, что предлагаемый здесь выход грешит однобокостью? – он хитровато обводил всех маленькими и круглыми, словно обведенными циркулем, глазками. – Да, журнал, который поил и кормил нас многие годы, в силу разных причин нуждается теперь в финансовой подпорке, и мы готовы опрометью броситься на издание книг, чтобы его поддержать. Но он-то что при этом: таким же и останется – чопорной девицей в пору мини-юбок и голых пупков, в пору сексуального взрыва, какого на нашей памяти еще не было? Он что, даже не пошевелится, чтобы не стать, простите, обузой?

– Почему же? – возразил Глебов. – Ему тоже придется прибавить и в остроте, динамичности, и в художественности.

– Но нынче читателю подавай иную литературу – интима, полной раскрепощенности нравов! А мы работаем так, как будто не было духовной революции, как будто прежние нравственные ориентиры не сданы на свалку. Надо в корне изменить журнал, не бояться переперчить и пересолить, показывая реальную жизнь во всей ее обнаженности. Цензуры нет, никто нам палки в колеса вставлять не будет.

– Кроме собственной совести и нашего литературного вкуса, – у Жени Веприкова скривились губы в брезгливой улыбке. – Эк, тебя, Вадим, занесло! Нет, такие, как ты, без цензуры – точно водители-лихачи без гаишников.

– Я недавно читал в «Комсомолке» интервью с молодым продюсером, завоевавшим популярность телезрителей своими пошлыми мини-комедиями, – Щеглов, перешагнув через выпад Веприкова, пошел дальше. – Его спросили, почему он гонит пошлятину, почему сплошь и рядом использует матерки, неужели ему самому не противно? Знаете, что он ответил? Мы все работаем в условиях рынка, где должно производиться только то, что покупается. Однажды, наслушавшись замечаний от всяких умников, они выпустили фильм без пошлости. Зрительская аудитория сразу резко сократилась. Соответственно и гонорары. Тогда решили: коли мы делаем мини-комедии для зрителей, значит, надо делать то, чего они хотят, что им нравится. Выходишь на публику – учитывай ее запросы, соблюдай ее интересы. Иначе прогоришь. Разве это не касается нас, господа хорошие?

– Касаться-то касается, потому мы и ведем речь о дополнительном бизнесе, – Глебов поправил очки в толстой роговой оправе – один из признаков того, что он начинает заводиться. Короткая стрижка русых волос, быстрый и острый взгляд, легкий наклон вперед прямых плеч придавали ему спортивный вид человека, не привыкшего отступать. – Наш русский литературный журнал не чета однодневкам, возникающим на мутной волне общего хаоса. У него давние традиции, которые он унаследовал от великой русской литературы и худо-бедно старался десятилетиями придерживаться их, постоянно знакомя читателей с лучшими произведениями писателей республики, насыщая их высокой духовной энергией. О какой культурной революции ты, Вадим, говоришь? Ей-богу смешно! На определение истинности духовных ценностей, выработку истинных нравственных ориентиров человечество потратило уйму веков и никакими директивами, голыми пупками и задницами их не изменить. В силу различных политических катаклизмов на какое-то время меняется форма, но не суть, меняется отношение части общества к этой сути, но не она сама. Ужель это не ясно? И потом, возвышающая, просветительская миссия русской литературы в чем заключалась? Она никогда не опускалась до уровня массового читателя, а стремилась поднять его до своего уровня, взывала к душе, разуму читателя, а не к его кошельку. Нам предстоит сохранить журнал таким, каким он должен быть. Превращение его сегодня в орудие заработка, дешевой популярности равносильно погибели. Просил бы запомнить это и больше к подобным разговорам не возвращаться.

– А мы еще говорим, что авторитарным режимам пришел конец, – тяжело вздохнув, с унылым видом заметил Щеглов.

Послышались смешки, атмосфера разрядилась, заговорили о потерянных для журнала подписчиках и о тех читателях, которых, если повезет, он обретет.

Вечером Глебову позвонил его московский товарищ Виктор Санников. Узнав, что журналу «зарубили» подписку, он неожиданно предложил:

– Олег, перебирайся-ка лучше в Москву. Мне отсюда, издалека, не разобраться в том, что у вас происходит. Но не зря же толкуют: с Востоком дружить – по тонкому льду ходить. Работу по душе и твоему рангу я хоть завтра найду. Вон друзья из журнала «Знамя» звонили, им нужен завотделом прозы. С жильем трудновато, но тоже решаемо. Брось, замордуют тебя, да и вообще… русский человек должен жить в России. Осознание этого приходит порой запоздало, но след-то свой надо на Родине оставлять.

– Да ты что, Виктор? Бежать из журнала, когда его всячески зажимают, бьют то с одной стороны, то с другой, причем, если честно, из-за меня? Я ведь первый ударил в колокол, вот и аукается до сих пор. Нет, журнал я не оставлю. Ни за что не оставлю! Как я тогда буду выглядеть?.. А насчет своего следа на Родине, в России… Ей разве безразлично, чем занимаются русские люди за рубежом? Наш журнал здесь называют форпостом русской литературы в республике. Звучит, а?

– Может, ты и прав, – подумав, сказал Санников. – Хотя… сегодняшняя истина далеко не всегда становится завтрашней. Поэтому учти: двери моего дома для тебя всегда открыты.

– Спасибо! Знать это мне важно, очень важно, если даже я никогда не воспользуюсь твоим приглашением.

– А ты подумай не торопясь. Помнишь, у Станиславского: надо не только вовремя прийти на сцену, но и вовремя покинуть ее. От себя добавлю: при этом выигрываешь не только ты сам, но и сцена, как ни горько в этом бывает признаться.

После этого разговора Глебов впервые задумался о возможности своего отъезда. Тысячи, десятки тысяч соотечественников, покидающих республику, воспринимались им прежде как нечто абстрактное, не соотносимое с его судьбой, словно с ним-то ничего подобного не могло случиться. А оказалось, что и под его ногами почва заколебалась, и одним из наиболее простых вариантов для обретения устойчивости как раз и является отъезд. Упаковал чемоданы, поднял паруса – и все начинается с чистого листа, а то, что тебя мучило, тяготило, заставляло терзаться и драться, остается за бортом. Прав, вероятно, Санников, приводя фразу Станиславского и свое добавление к ней. Уедет Глебов – и редакцию уже незачем будет дергать, дела у нее наладятся. А он вольется в общий миграционный поток тех, кто ищет свою лучшую долю. Хотя лично для него, да и не только для него, лучшее остается здесь, в республике, где прошли журналистская юность, молодость и зрелость, где все пронизано некой родственной связью, которую если и рвать, то по живому.

Но, может, думалось ему, через людские драмы вершится общий освежающий процесс и для Киргизии, и для России? Может, русские люди, внесшие огромный вклад в развитие экономики и культуры республики, уже сыграли свою роль на ее сцене и теперь, уезжая, закономерно освобождают место новым, своим силам, способным в нынешних условиях на большие революционные преобразования? В конце концов, история знает немало примеров, когда волны миграции, охватывая разные страны, несли с собой не столько потери, сколько обретения.

Вернувшись домой, Олег Павлович рассказал Нике о телефонном разговоре с Виктором Санниковым. Ему было важно знать, как она отнесется к предложению его товарища, ведь ее жизнь тоже срослась с республикой, с ее людьми, и переезд для нее – отнюдь не простая смена декораций.

– Нам надо сначала съездить в Москву, где мы давно уже не были, взглянуть на нее не глазами гостей, а изнутри, глазами живущих там. Это очень разные вещи. Но в сказанном Виктором что-то есть. Вовремя покинуть сцену, где твоя роль уже сыграна… Жестокие слова, хотя из них прорастает зерно истины. – Она как-то враз погрустнела, будто бы заранее переживая миг предполагаемой разлуки. Олег никак не мог привыкнуть к столь зримым и частым переменам ее настроения: словно ветер беспрестанно открывал лицо Ники то солнцу, то тучам. Вот опять лицо ее озарилось улыбкой. – Ты представляешь, сколько возможностей у нас появится ходить по театрам, различным выставкам? Впрочем… У меня один дальний родственник, отслуживший в кремлевской охране, почти полвека прожил напротив Большого театра. Хвастал в письмах отцу, что в любой момент может туда пойти. Но… умер, так и не сходив. Давай на следующей неделе отправимся в Москву, тогда все и решим.

– Правильно! – рассмеялся Глебов, обнимая Нику за талию. – Ты у меня мастер брать быка за рога. Тот, кто медлит, не совершает поступков.

Они прикинули, что если повременить с покупкой платяного шкафа и кровати, то денег на поездку вполне хватит. Сколоченный Олегом топчан, как и вешалка в прихожей, пока их устраивали.

Но бесы, в отличие от ангелов, если уж берутся за дело, то глаз не сомкнут, продолжая строить козни. Из подписной кампании журнал исключили – вам мало? В Москву собрались? Ну-ну…

Blog

Иванов А. И. Чужой крест