Иванов А. И. Чужой крест

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 14 15 16 17 18 19 20 21 22

Вечерами Глебов и Ника мчались, кружили по городу в поисках подходящего жилища. Сначала их потянуло на север, где больше всего бродили они по весне и где вкусно пахло жареной картошкой, квашеной капустой и пирожками. Жить на земле, с садом и цветниками – о, это так романтично! Но частные дома, которые были им по карману, при обстоятельном осмотре оказывались в столь запущенном состоянии, что даже им, воспринимавшим в ту пору будущее совместное житье-бытье бесстрашно и бесшабашно, становилось жутко при одной мысли о вселении туда. Как правило, продавались дома с худыми крышами, щелястыми окнами и полами, с печками, нуждающимися в ремонте. А осень набирала обороты, грозила затяжными дождями, ранним снегом… Узкие улочки в непогоду представлялись им грязными и темными…

– Как ни жаль, но здесь мы ничего для себя не найдем, – первой поставила точку на бесплодных хождениях Ника. – Одно дело – любоваться всем этим во время прогулок и другое – обрести на долгое время пристанище. А нам оно нужно как можно скорее. Что я предлагаю? Создать мысленную форму жилья, требуемых для нас параметров. Предельно лаконичную.

– Двухкомнатная квартира со всеми удобствами поблизости от редакции и по приемлемой для нас цене, – сказал Олег.

– Хорошо. Сосредоточимся на этой формулировке, – Ника сдвинула темные стрелки бровей и, полуприкрыв глаза, обратила взгляд внутрь самой себя. – Та-ак… В завтрашней «Вечерке» будет объявление, которое поможет решить нашу проблему. Но нам обоим еще надо основательно поработать с этой мыслеформой.

Глебов, который сперва отнесся к предложению Ники, как к шутке, и хотел соответственно отреагировать, понял, наблюдая за ней, насколько она уверена в действенности такого метода, и тоже на минуту-другую задержал мысль на вожделенном объекте.

Им действительно надо было торопиться с покупкой жилья. Никина подруга Рая уже успела разнести на хвосте весть о том, что известная поэтесса собирается разводиться, а пока квартирует у нее. Упомянула вскользь и о новом избраннике Давыдовой. В семьях Глебова и Ники, куда уже давно стекались, как струйки молока в подойник, разные слухи, касающиеся любовных похождений их благоверных, теперь все сошлось, закольцевалось. Благо, муж Ники, Артур, узнал об этом лишь перед отлетом в командировку в Сирию, но пообещал после возвращения нагрянуть к Рае и разгромить ее «сучье гнездо». Вся в слезах, Рая картинно стала заламывать руки и умолять подругу поскорее перебраться куда-нибудь еще.

А у Глебова разговор с женой состоялся, короткий разговор старающихся понять друг друга людей. Хоть и была она самодостаточным человеком и не питала иллюзий относительно прочности их супружеских связей, случившееся все-таки больно ранило ее. Однако держалась жена со свойственным ей достоинством, не выплескивала на него упреки и оскорбления, а когда Олег сказал, что не имеет притязаний на квартиру, имущество, она и вовсе успокоилась. «Что ж, – глянула на него с непонятной улыбкой, – попала я тебе в сети невинной девушкой, так хоть теперь поживу вольно, себе в удовольствие. Сын наш вырос, и что бы мы ему друг о друге ни говорили, он сам даст всему оценку». – «Думаю, так оно и будет», – ответил он. Еще какие-то добрые слова торкались в нем, просились наружу, но главное было произнесено и остальное уже не имело смысла.

9

На следующий день, купив «Вечерку», которая почему-то поступала в киоск всего лишь на час позже утренних газет, Глебов сразу принялся за изучение объявлений о продаже квартир. Меньше всего, как ни странно, предлагались двухкомнатные. Бродя карандашом средь объявлений, Олег какие-то вычеркивал, возле некоторых его карандаш притормаживал, там ставился бледный или жирный вопрос. «Ника все-таки придумщица, – думал он, – заставила и меня поверить в пробивную силу мыслеформы, а газета показывает кукиш – двухкомнатные квартиры сплошь из окраинных спальных районов».

В кабинет вошла Ника и, увидев, чем занят Олег, тоже склонилась над газетой. «Обязательно есть то, что мы ищем, – она даже не сомневалась в этом. – Вот, смотри! – и ткнула пальцем в объявление, которое Глебов пропустил, не удостоив даже вопросика. Продавалась квартира требуемых параметров на перекрестке Советской и Киевской. И цена была сносная. Чертыхнувшись и обозвав себя раззявой, он схватился за телефон. Послышались длинные гудки, но к аппарату долго никто не подходил. «Жди, – сказала Ника, – сейчас возьмут трубку». Так оно и произошло. Спустя пять минут они уже шли, лавируя между машинами и пешеходами, к высотке, расположенной через дорогу от телеграфа. И остановились только в подъезде, когда увидели, что на этаже всего четыре квартиры, а им нужна шестидесятая.

– Ничего себе! – воскликнул Глебов, ошарашенный итогом простого арифметического действия. – Пятнадцатый этаж! А мы-то стремились поближе к земле. Может, дадим отбой?

– А разве в мыслеформе был указан этаж? – в карих глазах плескалось веселье. Высота не смутила Нику. – Что заказано, то и получили. Давай не будем упускать шанс.

Хозяева квартиры, муж и жена, лет двадцать проработали на инструментальном заводе. Теперь, когда производство за-крылось, когда станки, конвейерные линии, оборудование – все продавалось и вывозилось, а работники увольнялись сотнями и тысячами, решили, как и многие другие, податься в Россию.

– У нас, вишь, родственники в Ульяновске, – хозяин был крепок, на рубленом лице глубоко посаженные маленькие глаза и белесые усы под широким прямым носом. – А тут ноль перспективы. Жаль. Что ни говори, жизнь за плечами немалая, вся она во Фрунзе и протекла. Думали с Глашей, – кивнул на притихшую у его плеча жену, – весь свой век на этой земле провести. А, вишь, как все обернулось. Будто Мамай по ней прошел. Никому не нужны стали. Я, к примеру, наладчик высшей категории, по Союзу в пятерку лучших входил. Что мне, челночную профессию осваивать? Стыдно. Начальник нашего цеха, Митрохин, к арабам за барахлом ездит и на толчке торгует. А мне стыдно. И за него, и за себя, и за всех. Какую страну загубили, с умом распорядиться не смогли.

– Толь, а Толь, – ласково торкнулась в плечо Глаша, – люди-то за другим пришли, квартиру покупать, им это неинтересно.

– Почему же, очень даже интересно, – поддержал хозяина Глебов, понимая, что именно за ним решающее слово, когда вопрос пойдет об уступке в цене. – А вы, Анатолий, слушаете выступления нашего президента?

– Раньше, бывало, часто слушал. И верил ему, очень даже верил. А потом бардак начался, все полетело прахом, некогда слушать. И от веры пшик остался. – Хозяин что-то тяжело поворочал в своей голове, подкрутил и выдал: – Бес, по-моему, в нем сидит, бес.

Глаша испуганно всплеснула руками.

– Перестань, Толя. Вечно тебя заносит. – И, обращаясь к Нике и Глебову: – Давайте посмотрим наши хоромы, которые скоро, если сговоримся, станут вашими.

Комнаты были небольшие, квадратные, с двумя примыкающими к ним балконами. С одного из них, круглого, выходящего на запад, открывался головокружительный вид на благодатную Чуйскую долину вплоть до аэропорта «Манас».

– Все хотел застеклить балкон, а то женщины от страха трясутся, да руки не дошли, – посожалел хозяин. – Вон даже стеклом, тройкой, запасся.

– Не беспокойтесь, – Глебов счел момент самым удобным для своей просьбы, – мы исправим все ваши недоделки, если… вы хоть чуточку уступите нам в цене. Линолеум износился, сантехника требует замены, я уж молчу о батареях, обоях и прочем.

– А вы, случаем, не еврей? – подозрительно покосился на него хозяин.

Глебов рассмеялся.

– Нынче другая конъюнктура. Где один русский прошел, там двум евреям делать нечего.

Хозяин помолчал, потом буркнул:

– Ладно, до расчета дело дойдет, тогда поглядим.

А хозяйка, показывая Нике кухню, доверительно говорила:

– Только вчера после обеда отнесла объявление о продаже квартиры, а сегодня уже напечатали. Думала, звонками замучают. Нет, пока вы одни. Странно…

– Ничего странного, – Ника зевнула, словно показывая, что все до очевидного просто. – Эта квартира для нас предназначена. Только для нас. Никому больше она достаться не может.

– Заговоренная, что ли?

– Вроде того.

Глаша отозвала Анатолия в коридор, и они стали о чем-то шептаться.

– Если не сбавит цену на сотню баксов, нам даже плохонький ремонт не потянуть, – сказал Глебов.

– Сбавит, поверь мне на слово.

– Ну, Ника, – Глебов восхищенно поцокал языком, – никогда не ожидал от тебя такой хватки.

– Понимаешь, – она посмотрела на Олега так, что у него сладко защемило в груди. – Для себя самой я бы и пальцем не пошевелила. А ради нас…

Глебов с благодарностью взял ее маленькую теплую ладошку и прижал к губам.

– Вы прямо как молодожены, – сказала Глаша, подходя к ним вместе с хозяином.

– А мы и так молодожены. Появится жилье и сразу – под венец, – Глебов подбоченился, вскинул голову, изображая из себя жениха.

– Ишь ты! Так бы сразу и сказали. Мы люди понятливые, в таком разе пойти вам навстречу, как росой свежей умыться.

В общем, сладилась купля-продажа лучшим образом, в угоду одним и не в ущерб другим. И нечаянно вышло, что теперь уже бывшие хозяева этой квартиры, где Нике и Олегу предстояло начать совместную жизнь, первыми пожелали им счастья.

Поселившись в одной из комнат, они сразу же приступили к ремонту. Побелку, покраску, наклейку обоев взяла на себя Ника, всем остальным занялся Олег. После работы, забыв про отдых, перекусив чем-нибудь всухомятку, они мчались на пятнадцатый этаж облагораживать свое жилье. Это был их дом, их мир, и они были счастливы, что могут сделать его таким, каким им хочется.

– Олег, иди сюда! – звала Ника, и он, прыгая через ведра с песком и цементом, обходя ящики с кафелем, устремлялся к ней. – Смотри, первый снег…

Они выходили на круглый балкон и стояли, обнявшись, словно на мостике между небом и землей, поглощенные волшебным зрелищем снежного пришествия. Снег шел густой, крупный, то сверху вниз, то снизу вверх, то закручивался мягкими, мохнатыми потоками, которые тут же рассыпались, образуя сплошную белую стену. Сквозь нее на какой-то миг проглядывали далекие, будто с другой планеты, огоньки фонарей и машин и снова исчезали, заслоненные снежной круговертью.

– Где мы? Кто мы? – она повернула к нему лицо, в ее блуждающем взгляде Олегу почудилось столько неземной тоски, что плечо, на котором лежала ее рука, дрогнуло. – Ты замерз? А сколько времени? Ого, два часа ночи! Пойдем скорее в комнату, спать, я согрею тебя…– Голос вновь, как прежде, полон нежности и любви.

Они все еще казались себе молодыми, ему пятьдесят шесть, а ей на одиннадцать лет меньше. В наследство от прежней жизни Олегу достался ватный спальник, верный его друг в турпоходах, а Нике шерстяное одеяло. Брошенный прямо на бетонный пол спальник служил для них первое время, пока Олег не сколотил из оставшихся после ремонта досок топчан, единственной постелью. Они падали на нее и просыпались утром с ощущением бодрости и жажды жизни.

Вспоминая себя, недавних, тех, какими были еще друг без друга, Ника и Олег с радостью думали, сколько дремлющих сил пробудилось в них, какой необъятный простор, насыщенный любовью и творчеством, простирается впереди. Ничто не омрачит их путь. Ведь все точки, кажется, расставлены. Артур, вернувшись из Сирии, пошумел для приличия, да и женился на молодой, которая, как выяснилось, уже года два значилась у него в резерве. Дети, и Ники, и Олега, сначала замкнулись, переживая, но постепенно стали оттаивать, привыкать, что их родители расстались, и выстраивали свои отношения с ними, исходя из принципов нейтралитета.

В один из вечеров, когда Олег и Ника задержались в редакции, а дома в холодильнике (впрочем, холодильник еще предстояло купить) было шаром покати, Глебов предложил:

– Давай заглянем к моим родителям, они неподалеку живут. Перекусим, а заодно и познакомишься с ними, идет? Я сам уже недели две у них не был.

– Да ты что! – замахала руками Ника. – Вот так нагрянуть без предупреждения, без подготовки? Нет, это неудобно.

– Я заранее позвонил им, – успокоил ее Олег. – Они ждут нас.

Но Ника продолжала упрямиться.

– Ты посмотри, как я одета. Идти в гости, первый раз и в таком виде… Я со стыда сгорю.

– Резонно, – согласился Олег. – Отец уже наверняка облачился в белоснежную сорочку, смокинг и черную бабочку, а мать восседает в кресле в бархатном вечернем платье, так гармонирующем с ее фамильными бриллиантами.

– Тем более!.. – и осеклась, поняв, что он шутит. Поставила условие: – Но без подарка я ни шагу.

– Мои родители чтут книгу. Подари им свой сборник стихов с автографом.

Дверь открыл Павел Степанович, невысокий, плотный, подтянутый, с пышной седеющей шевелюрой, одетый в бежевые полотняные брюки и клетчатую рубашку навыпуск. Приветливо улыбаясь, он помог Нике раздеться и сделал широкий жест рукой: «Проходите, прошу вас!» – как будто приглашал ее во дворец, а не в комнату семнадцати квадратных метров.

Вера Петровна сидела за столом в своей излюбленной позе: прямая тяжелая спина надежно покоится в полукруге гнутой спинки венского стула. Перед ней газеты с кроссвордами, решать которые она была большой мастерицей. Задумчиво повернула голову навстречу гостье, окропив ее бледной синевой глаз. В ответ на бурное Никино приветствие произнесла весьма сдержанно: «Здравствуйте, Ника!».

Видя, как сразу сникла его возлюбленная, Глебов шепнул ей на ухо: «Не переживай, у мамы такая роль». Ника не поняла, но успокоилась.

– Мойте руки и за стол, – распорядилась Вера Петровна. И добавила: – А то уже поздно, ровно в десять мы ложимся спать.

За столом, уставленным нехитрой снедью – тушеным судаком с тонкими ломтиками лимона, домашними пельменями, винегретом и фирменным кексом хозяйки дома, Нику ни о чем не расспрашивали, только приглядывались к ней. Сидевший справа от гостьи Павел Степанович нет-нет да и подкладывал ей что-нибудь вкусненькое. Но это продолжалось недолго.

– По этикету за дамой ухаживает тот, кто сидит слева, – как бы между прочим заметила Вера Петровна. – В данном случае это миссия Олега.

– При чем тут этикет, – поморщился Павел Степанович, неохотно сосредоточиваясь на собственной тарелке.

– Да, чуть не забыла, – спохватилась Ника и попросила Олега: – Подай, пожалуйста, мою сумочку. – Достав книжку, протянула Вере Петровне. – Последний мой сборник.

Та тщательно вытерла салфеткой губы и руки, только после этого взяла книгу. Автограф, видно, ее растрогал.

– Знаю, знаю твои стихи, не раз в вашем журнале читала. Не все, но многие прямо в душу проникают. В молодости я увлекалась Фетом, Тютчевым, Есениным, который тогда был под запретом, а позже – Ахматовой и Цветаевой. Мне нравится, когда поэзия сродни скрипке: на ней прекрасно звучит полонез Огинского, но не звучит гимн или походный марш, как бы хорошо к ним ни относиться.

– Скрипка, конечно, душа оркестра, – не то возражая, не то просто размышляя вслух, заметил Павел Степанович, – но ведь у гитары или трубы тоже немало поклонников. Что в поэтической книге для меня, рядового читателя, важно? Не только грустить, испытывать боль вместе с автором, но и наполняться светом, радостью с помощью его творения. А вот это, простите Ника, у вас еще в дефиците.

Начитанность отца и матери не была для Олега секретом, нередко и при нем они спорили о тех или иных книгах. Но до общих рассуждений да еще такого рода дело обычно не доходило. С удивлением послушав их и не желая, чтобы встреча превратилась в литературную дискуссию, он воскликнул, оборотясь к Нике:

– Вот какие родители у главного редактора! Вот чьи гены бродят в моей крови! Но… не слишком ли мы вас утомили своим поздним визитом? Не пора ли нам откланяться?

– Могли бы и посидеть немножко, – милостиво разрешила Вера Петровна. – А то иные поедят – и сразу за дверь.

Уже на улице, нетерпеливо дернув плечом, Ника спросила:

– Ну, как? Я ничего не напортила? Я им понравилась?

– Понравилась, – усмехнулся Олег. – Правда, они об этом предпочтут молчать. У них золотое правило: никогда не вмешиваться в мои семейные отношения. А любая оценка твоих качеств – вторжение в них.

– Но о стихах-то они судят довольно-таки прямо, особенно Павел Степанович.

– Тут совсем другое. Уверен, отец искренне считает, что будь ты по-настоящему счастлива – и грусть-печаль из твоих стихов выветрится до донышка.

Ника задумалась, вздохнула. Если бы все было так просто…

Зато Лера, старшая сестра Олега, человек сколь тактичный, столь и решительный, когда приехала из Москвы и познакомилась с Никой, не стала скрывать от брата своего мнения.

– Это твоя жар-птица. Но как легко ее упустить!..

10

Каждый год главный редактор сам контролировал ход подписной кампании на литературный журнал. В этом же году из-за длительного пребывания в Алма-Ате, где находилась больная Ника, Глебов решил поинтересоваться, как идет подписка, гораздо позднее обычного. Конечно, он и раньше вспоминал о ней, но только вскользь, заваленный другими заботами, полагая, что у журнала хорошая раскрутка, существует наработанная за десяток лет инерция подписки, которая позволит сохранить тираж издания на том же или почти том же уровне.

В отделе подписки на его телефонный запрос долго ничего внятного не могли ответить. В трубку слышался ему шорох спешно листаемых страниц, какие-то разговоры, опять шорох, Глебов готов был взорваться, но тут его – как обухом по голове: «Подписка на ваш журнал не проводится». – «Вы что-то путаете, – с трудом сдерживаясь, проговорил он, – посмотрите внимательней, у нас седьмая позиция среди других изданий».– «Ничего подобного, седьмым идет новый журнал «Элита».

Глебов набрал номер начальника «Союзпечати» Бектура Арыкова. Возникло недоразумение, его нужно быстро устранить, и Бектур, несомненно, сделает для этого все необходимое. Но тут его ожидал новый удар. Секретарша ответила, что Бектур Арыков уже не работает в «Союзпечати». Где он? Кажется, в Караколе. Может, соединить Глебова с новым начальником? «Соединяйте», – хмуро разрешил он, заранее зная, в какой тупик безысходности загнан.

Новый начальник говорил с ним, как с инопланетянином, случайно вышедшим на связь. Да, с этого года для участников подписной кампании – газет и журналов, утверждены новые правила, согласно которым каждое издание, желающее попасть в подписной каталог, должно было подать соответствующую заявку. В редакции, в том числе и литературного журнала, посылались телефонограммы. Кто прислал нам заявку, тот и включен в каталог. От журнала заявки не было и нет. Поэтому он и остался вне подписки. Кто знает, какие вы планы вынашиваете, возможно, готовитесь закрывать журнал.

– Не дождетесь! – рявкнул Глебов, бросая трубку.

Ну, и дурак же он! Думал, что, перестав выступать со статьями, критикующими политику президента, он избавит журнал от прессинга с его стороны. Черта лысого! Запущен механизм по сдавливанию горла редакции. Цель? Заставить Глебова не просто замолчать, а вернуться на прежние позиции восхваления президента. В противном случае удавка будет затягиваться все туже и туже. Теперь уж он точно знал это, хотя пока даже не представлял, с какой стороны ждать очередного подвоха.

Пойти к президенту и покаяться, сказать, что бес попутал, и теперь он полностью переключается на занятие литературой? Ради журнала Глебов сумел бы себя превозмочь и сделать такой шаг, но будет ли от этого прок? Вряд ли. Президент не клюнет на простое покаяние. Ему нужно, чтобы Глебов был у него в прислуге, взахлеб писал о его блистательных успехах на реформаторском поприще. Опуститься до этого Глебов не мог. Когда он верил президенту и с упоением писал о нем, то все это было объяснимо незнанием сути, но вот повязка с глаз упала, он отшатнулся, поняв всю ошибочность прежних взглядов, и возврат назад хуже гибели.

Олегу Павловичу вспомнилось, с чего началось его прозрение. После концерта великого Скрипача, которого президент называл своим другом, Глебов случайно оказался в числе узкого круга лиц, приглашенных на ужин в президентскую резиденцию. Так получилось, что его столик был рядом со столиком, где расположились президент и Скрипач. И хотя он сидел к ним спиной, их голоса доносились до него весьма отчетливо. Поначалу, когда произносились речи и поднимались тосты, ничего интересного, отличного от того, что бывало на других «руководящих посиделках», Глебов не слышал. Пили вокруг много, нагружался, тяжелел и президент. Зал постепенно пустел. Глебов уже собрался уходить, когда его внимание невольно привлек разговор за соседним столиком.

– Завидую я вам, – говорил президент, – ваш божественный талант высочайшее наслаждение людям несет. Как это прекрасно, как это чисто, возвышенно! С помощью звуков вы можете зародить в человеке мечту, а потом исполнить ее. Ради этого действительно стоит жить!

– Перестаньте, перестаньте, дорогой президент, – возразил Скрипач, – вы обладаете не менее ценным талантом. Я наслышан о вашей созидательной деятельности. Неустанно улучшать условия жизни миллионов людей, приобщать их к сокровищницам культуры – разве это не достойно восхищения?

Президент снова выпил рюмку коньяка, сделал паузу и вдруг, чуть ли не всхлипывая, ошеломил откровением:

– Все это, друг мой, величайшая афера, какой, возможно, еще не было в истории человечества. Народ страны живет все хуже и хуже, а я убеждаю его в обратном, он верит мне и с благодарностью прославляет мое имя. Бедный мой народ! Я не в состоянии ему помочь, поднять экономику, культуру, у меня для этого нет способностей. У меня единственная способность, пожалуй, даже талант – так говорить о реформах, подъеме экономики, расцвете культуры страны, что для людей это становится очевидностью, словно возрождение происходит на самом деле. Сама реальность воспринимается ими как летаргический сон, а явью является то, что я рисую в своих речах. Эх, маэстро!.. – Президент снова выпил. – Весь секрет таится в звуках… Похоже на вашу профессию, не так ли? Вы заметили, какой у меня голос? Вот, вот… Но в обычных разговорах его возможности не раскрываются полностью. Когда же я выступаю перед народом и хочу, чтобы мои слова проникли в его подсознание, сохранились там, я форсирую голос, достигающий потрясающей высоты, и стопроцентный результат гарантирован.

Blog

Иванов А. И. Чужой крест