Иванов А. И. Чужой крест

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 22

Часть III. ЧУЖОЙ КРЕСТ

1

Они казались себе безумно, отчаянно молодыми, хотя ему подкатывало к пятидесяти пяти, а ей было на одиннадцать лет меньше. Бурлящие в них чувства зашкаливало за мыслимые и немыслимые пределы. Когда они ходили, вернее, носились по городу, чтобы движением сбить накал требующих выплеска страстей, подошвы туфель дымились от скорости. Но разве тогда кто-то из них задумывался, к чему все это может привести? Впрочем, задумываться при таких обстоятельствах – значит не быть молодым.

А ведь нарисуй, распиши кто-нибудь их нынешнее поведение всего неделю назад – и они бы на смех подняли. Особенно Олег Павлович. Можно представить, как по его тонкому правильному лицу, основной достопримечательностью которого является четкая линия умеренно греческого носа с водруженными на него очками, скользнет едкая полуулыбка и губы выжмут: «Чушь собачья!». Да и Ника поступила бы столь же категорично. Каждый из них имел свою устоявшуюся семью, взрослых детей и напрочь исключал саму возможность сильного увлечения, способного поколебать то, что уже давным-давно сложилось и мнилось крепким и незыблемым. От какой-либо мелкой, ничего не значащей любовной интрижки где-нибудь далеко на стороне ни тот, ни другая про себя, конечно, не зарекались, но ведь от нее ни волны, ни встряски, так что она, согласитесь, не в счет.

В общем, даже накануне ничто не предвещало ни грозы, ни землетрясения, ни цунами, ни прочих стихийных происшествий. Все разворачивалось размеренно и предсказуемо в соответствии с законами человеческого миропорядка. Была обыкновенная редакционная пирушка в честь женского празд-ника. Сотрудники собрались в одном из кабинетов за сдвинутыми письменными столами, на которых вместо исчерканных рукописей и писем трудящихся толпились бутылки с выпивкой и тарелки с разной снедью.

Стихия, вмещающая разнополюсные силы, дремала в укромном уголке, свернувшись по-собачьи клубком и ожидая своего часа. Она дремлет так повсюду, пока ненароком ее не разбудят.

Тосты поднимались за милых дам, за их потрясающее очарование и головокружительное, как молодое вино, внутреннее содержание. Пить старались умеренно, поскольку главный редактор Олег Павлович Глебов, весьма сдержанный на этом поприще, не поощрял инакопьющих. Рюмки на столах крохотные, в полмизинца. От тоста до тоста – и уже просох.

Журналисты, писатели, как и все творческие люди, обычно склонны подогревать свое воображение с помощью Бахуса, а тут вынужденные ограничители. Любая попытка ускорить процесс пресекается стальным взглядом из-под очков в массивной роговой оправе. Можно бы и взбунтоваться, но ведь не в ресторане, а на рабочем месте, хоть и в вечернее время. Сидящий рядом с Никой заведующий отделом публицистики Вадим Щеглов наклонился к ней и шепнул:

– На правах старого товарища выручи, а?

– Если смогу, – чувствуя сложность задачи, засомневалась Ника.

– Сможешь, сможешь, только на тебя и надежда. Значит, так. Надо шефа отсюда вытащить… на пяток минут. Зачем? Чтобы мы успели врезать и повеселеть, ясно?

– Но как?

– Придумай. Ты у нас не только поэтесса от Бога, но и умница. Редкое сочетание.

Большинство женщин Никиного возраста похожи на консервную банку, где все аккуратно уложено, дозированно и неизменно вплоть до вскрытия. Она же, несмотря на бремя семейных тягот, сохранила в себе озорство, раскованность, свойственные юности. Обычно коллеги ценят друг друга за какие-то отдельные качества, реже – за все вместе, целиком. Нику же чтили и за отдельные качества, и целиком. К ней толпились за добрым советом не только поэты, но и прозаики. Даже самое беспощадное мнение звучало в ее устах так, что никому из них и в голову не приходило обидеться. А личные, житейские проблемы? Трудно представить, чтобы чья-то свадьба, чей-то развод, покупка сослуживцами квартиры или мебельного гарнитура обходились без Никиного мимолетного или деятельного участия, поскольку всем почему-то хотелось знать, что она думает, как она считает по любому важному для них поводу. Это, конечно, тяготило ее, мешало, отвлекало от своих собственных дел, но она, добрая душа, не могла никому отказать. По загруженности служебного телефона и количеству посетителей Давыдова превосходила всех сотрудников редакции, кроме главного редактора.

Казалось бы, что ей до просьбы Щеглова? Выпить пообильней можно и после редакционной пирушки, которая наверняка долго не протянется. Олег Павлович – ярый противник всяческих длиннот. Добиваясь динамичности, он безжалостно сокращает повести, рассказы, статьи. Та же участь постигает и редакционные мероприятия. Но Вадиму, да и другим коллегам, видимо, неймется, невтерпеж…

Прикинув, каким образом все это лучше организовать, Ника поднялась.

– Я сейчас.

Ее кабинет находился чуть наискосок от того, где собралась редакция. Скользнула глазами по письменному столу, книжному шкафу. Господи, какой бардак! Нельзя, чтобы шеф, приучавший сотрудников к безупречному порядку, видел покосившиеся горы рукописей, разбросанные по стульям и подоконнику стопки книг в кабинете своего зама. Не будешь же ему объяснять, что вот искала нужную книгу, не нашла, а тут позвали: «Скорей, тебя ждут, все в сборе!». Быстро, только руки мелькали – и все аккуратно разложено по местам. Сняла с рычагов телефонную трубку. Так… Теперь можно его приглашать.

Олег Павлович уже явно скучал, теребя пальцами подбородок. По первому кругу тосты были куда искрометней, чем по второму. Выдыхаются мужики, выдыхаются. Фантазии, что ли, не хватает? Или горючего? Ну, уж нет, дашь послабление в праздник – и в будни запросят. Он усмехнулся. Когда несколько лет назад его назначили главным редактором, обстановочка здесь была еще та. С утра брали разбег портвейном, а дальше добавляли чем придется. Он сразу поставил на этом крест. Его друг по университету талантливый прозаик Женя Веприков, размахивая руками и тряся седеющей бородой, кричал в его кабинете: «Это же творческие люди! Им, как спортсменам, нужен допинг. Посмотришь, все уйдут, один останешься!». И в знак протеста хлопал дверьми. Не ушли, вместе с ним подняли журнал так, что он гремел по всему Союзу. Понятно, успех имеет много причин, но и эту тоже.

Влетела, будто за ней гнался осиный рой, Ника и, прерывисто дыша, выпалила:

– Олег Павлович, вас к телефону, срочно, из Дома правительства!

– К какому еще телефону? – недоумевающе повел плечом Глебов. Его кабинет закрыт, ключ вот он, в кармане.

– Вам, видимо, не дозвонились, стали набирать мой номер, а тут как раз я заглянула…

Последовавший за ней Глебов не видел, как перемигнулись Вадим Щеглов и Женя Веприков, как ловко, достав из спортивной сумки бутылку водки, Вадим разливал ее по фужерам для минводы. Разливал, восхищенно приговаривая: «Вот женщина! Вот настоящий товарищ! Своя в доску! Для таких и праздника не жалко!». Остальные хоть и не понимали, за что Вадим превозносит Нику, но выпили за нее с удовольствием. Если кто и был общим любимцем в редакции, то это Ника. С юности в журнале, слита с ним, его радость и гордость. Талантливых и удачливых не очень-то любят. Ника была исключением и в силу своего распахнутого характера, и в силу того, что дарованный Богом талант не присваивала себе как частную собственность, не кичилась им, как не кичится долина текущей через нее полноводной рекой.

В кабинете Давыдовой Глебов с удовлетворением отметил полный порядок. Все-таки повезло ему с заместителем. По всем статьям повезло. Он поднял лежащую на тумбочке телефонную трубку и, услышав короткие гудки, подозрительно глянул на Нику.

– Кто звонил?

–Я же говорила: из Дома правительства. Какой-то требовательный густой мужской голос.

– А фамилия?

– Он не представился, а я не стала спрашивать.

– Ох, Ника, чует мое сердце, что здесь что-то не так, – Олег Павлович покачал головой и направился к двери.

«Не успеют! Тогда я пропала!» – мелькнуло в ее голове. И она, сделав рывок – так бросаются на амбразуру, встала на его пути.

Глебов был озадачен. Он смотрел на нее, высокую, стройную, с короткой прической темно-каштановых волос, угадывая в ее плещущем взгляде то смущение, то вызов. Попробовал обойти ее с правого фланга, она подвинулась туда, с левого фланга – она уже там. Это становилось забавным и… опасным. Решимость, с которой Олег направлялся к двери, таяла, словно кусочек сахара-рафинада в стакане горячего чая.

– В чем дело, Ника Федоровна? – голос какой-то чужой, деревянненький.

– Ну вот! – удивилась его непонятливости. – Сегодня же праздник женский! А вы пытаетесь меня обойти, как столб. Скажите мне комплимент… хотя бы…

– Вы превосходный работник, я вам говорил тысячу раз, – промямлил он, аж самому стало противно.

– И это мне, женщине, не на рабочем совещании, а здесь, тет-а-тет? Эх, вы! – на какой-то миг она, огорченная, потухла, потом тихо попросила: – Может, хотя бы поцелуете меня?

Они были одного роста, он слегка притянул ее за талию и по-отечески чмокнул в щеку.

– Господи! Да так целуются только на похоронах! Вот как надо!

После ее поцелуя, едва не задохнувшись, он хватал ртом воздух, а в глазах сияли радуги. А Ника замерла, прислонившись спиной к двери, и только сердце колотилось гулко-гулко, выдавая с головой то, что с ней происходит.

Дремавшая у порога и скорее по служебной обязанности, нежели из любопытства наблюдавшая за ними Стихия вдруг оживилась, всплеснув руками. Меж Никой и Олегом заискрила вольтова дуга, способная не только светить, но и сжигать дотла. Ибо к любому необычному явлению непременно причастны и ангелы, и бесы, наперегонки кидающиеся выполнять волю своих высоких повелителей и тем самым ввергающие нас то в благодать неземную, то в беды неисчислимые.

Когда главный редактор и его заместитель вернулись к столу, никто и не заметил, что они уже не такие, какими только что выходили отсюда. В повеселевшей, говорившей громко и вразнобой компании каждый был занят собой, своим окружением. Женя Веприков и поэт Коля Степной спорили о том, кто больше сделал для русской словесности – Державин или Тредиаковский; заросший черной щетиной, горбоносый водитель редакции Виктор Дзюбенко, похожий на афганского моджахеда, рассказывал смазливенькой наборщице Люсе Портных, как велик его вклад в рост подписки на журнал, поскольку именно он возил бригады писателей по читательским конференциям. Но даже если бы сотрудники не были столь увлечены своими разговорами, вряд ли кто-нибудь из них проник бы в тайну случившегося в соседнем кабинете.

Почему? Ну, во-первых, Ника и Олег были знакомы уже лет двадцать, из них десяток по совместной пахоте в литературном журнале. За это время если что-то и должно было у них произойти, то произошло бы давным-давно. Коллектив редакции небольшой, любое движение тела и души – как на ладони. А тут – полный штиль, без малейшего взаимного колыхания. Кто раньше и приглядывался к ним, перестал, надоело. Да и чего приглядываться? Уж больно разные они, несовместимые, прямо противоположные натуры. Порывистая, открытая всем ветрам, ранимая, погруженная в свои и чужие проблемы Ника и собранный, застегнутый на все пуговицы, спокойно отсекающий то, что мешает журналу, его собственному миру, Олег Павлович. К тому же их верность семейным узам… В общем, адюльтер исключается. А уж каких-то глубоких серьезных отношений меж ними никто и представить не мог. Не мог, потому что их попросту не могло быть. Откуда им взяться?

Меж тем Глебов, испытывая какие-то еще неясные, но постепенно охватывающие душу пожаром чувства, по-иному взглянул на окружающих и вдруг решил, что его сотрудники совсем приуныли, что их необходимо испытанным способом расшевелить. Говорил он негромко, медленно, растягивая отдельные слова, все к этому привыкли, их поразил даже не тон, а смысл сказанного.

– Друзья! Женский праздник дарован небесами для нашего прозрения. Да, да – прозрения! А поскольку нынче он совпадает с пятилетием отмены горбачевского сухого закона, предлагаю мужчинам выпить за женщин стоя, наполнив не стопки, а фужеры.

Вадим Щеглов, отправлявший в рот кусочек ветчины, поперхнулся от неожиданности. Ни фига себе! Наклонившись к самому уху Ники, спросил: «Он что, знает, чем мы тут без него занимались и теперь провоцирует?». Ника покачала головой. «Ну, тогда ты его классно обработала», – успокоился Вадим. Остальные, опешив сначала от предложения шефа, в конце концов охотно поддержали его.

2

Возвращаясь домой, Глебов пытался все выстроить, разложить по полочкам, чтобы понять свое состояние. Но тщетны были эти попытки. В нем сияли, метались на ветру солнечные блики, а по горизонту плыла, то ли уходя, то ли надвигаясь, гроза. И вместо привычных логических схем пред ним возникало одухотворенное, слегка запрокинутое в небо лицо Ники с темными грустными глазами, с ее губ, как лепестки горных цветов, слетали слова:

Не берите поэтов в мужья.

Не берите их в жены!..

Что им надо, какого рожна,

С их душой обнаженной,

В этом мире, где всяк норовит

В свой улиточный домик сокрыться?..

Что у них колобродит в крови? –

Только с Истиной слиться!..

Не берите поэтов в мужья,

В жены их не берите,

Не берите их даже в друзья,

А всего лишь – любите!

Вадим слышал эти стихи много раз. Выступая на встречах с читателями, она частенько включала их в свою программу, потому как они, написанные еще в юности, были, наверное, ее сутью, ее жизненной основой. Именно так виделось ей пребывание на земле. Впрочем, жизнь текуча, она меняет берега юности, и сохраненный давний образ редко, крайне редко совпадает с нынешним. Коротко побывав замужем за одним поэтическим гусаром, она вышла замуж за другого… и вот сколько уж лет… Да и читались ею эти стихи то озорно, то с вызовом, то с грустью, то с отчаянием, в них билась, как птица в клетке, единственная просьба – любите!

«Так что же со мной стряслось?» – в кутерьму охвативших Олега чувств вновь и вновь проникал холодящей струйкой вопрос. Но все его существо яро противилось ответу, хотя сам он, этот ответ, без особого труда уже проклевывал желтым клювиком яичную скорлупу неопределенности, готовясь явиться на свет белый. Олег даже головой потряс, чтобы прогнать его, заставить убраться восвояси, но тот продолжал невозмутимо тюкать своим желтым клювиком, словно во что бы то ни стало хотел себя обнародовать.

Глебов полагал, что, переступив порог квартиры, он окажется в атмосфере привычной реальности, которая быстро избавит его от призрачных видений и неподобающих серьезному женатому человеку мыслей. Но не тут то было! Все происходящее дома вдруг сдвинулось, окуталось легким туманом и уже не воспринималось как раз и навсегда данная для него реальность. Садился Олег почему-то не туда, куда полагалось, где всегда восседал именно он, отвечал невпопад, вовсе не так, как отвечал обычно. В общем, начал разлаживаться механизм его взаимодействия с домом.

Жена, красивая, дородная и добродетельная, знающая, насколько он точен и пунктуален во всем, была обескуражена.

– Что с тобой? Ты сегодня будто с луны свалился.

– А это очень плохо?

Она внимательно посмотрела на него и покачала головой.

– Иди-ка лучше спать, на тебя выпивка скверно действует.

Прежде бы он возразил, завязалась бы вялая словесная перепалка, характерная для многих семей с большим стажем совместного проживания. На сей раз он с удовольствием отправился туда, куда его послали.

Расположившись на тахте в своей комнате, Олег вновь очутился в мучительном и сладостном плену внутренних борений, мечтаний и дум. Медленно и неохотно подбирался к нему сон. На грани сна и яви, когда сознание и тело еще находятся в чуткой полудреме, с ним стали твориться необъяснимые вещи.

Ангелы, взявшие Нику и Олега под временную опеку, решили порезвиться. Сначала Глебов ощутил, как по нему прокатились легкие волнительные волны, от которых замирало дыхание и закладывало уши, словно в самолете, резко набиравшем высоту. И вот без предварительного телефонного звонка или хотя бы стука в дверь его комнаты вошла Ника и присела на край тахты. Это, как ни странно, не шокировало Олега. Она была в белой ночной рубашке, и серебристый лунный свет, сочившийся сквозь окно, просвечивал ее до мельчайших подробностей.

– Можно? – шепнула она, забираясь к нему под одеяло.

Оторопев от неожиданности, он отодвинулся к стене и замер, не представляя, что бы все это значило. Во сне всякое бывает, но Олег находился лишь на его пороге, не спал вовсе, готов был поклясться, что это именно так, а не иначе.

Стремление анализировать, искать разгадки непонятного сковывало его действия, замедляло реакцию. Увы, иной раз въедливая, остужающая мысль, тормозящая инстинкты, лишает нас многих радостей бытия. Возмущенный ангел бесцеремонно оттолкнул Олега от стены, и в тот же миг вспыхнувшее пламя охватило его и Нику, ввергло их в такой водоворот страстей, что ангелу пришлось сматывать удочки от греха подальше.

В середине ночи к нему в комнату пожаловала заспанная жена.

– Заболел, что ли? – коснулась ладонью лба. – Температуры, вроде, нет… Спишь так неспокойно, вскрикиваешь, мечешься, мне через коридор слышно. Может, побыть с тобой?

До последней фразы он лежал, затаившись. Но тут:

– Ни в коем случае! А вдруг у меня тропическая лихорадка? Это очень заразная болезнь.

– Да перестань. Откуда она у тебя? – но все-таки отодвинулась.

– Встречал делегацию из Уганды. Жуть какая-то… Не мешай спать.

Он боялся, что жена заметит Нику, разразится скандал, но бог миловал, все обошлось. Когда дверь за ней затворилась, он повернулся на другой бок, протягивая руки к Нике. И… наткнулся на пустоту. Ника исчезла, растворилась, словно ее здесь и не было вовсе. Его опять (в который раз подряд!) охватила растерянность. «Прямо чертовщина какая-то!» – пробурчал недовольно Олег, еще не зная, насколько проделки ангелов, даже если они с солью и перчиком, как в этот раз, отличаются от проделок чертей.

Проснулся он бодрым и веселым. Сделал обычную получасовую зарядку, принял душ, мурлыча под нос: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская страна…». Поймал себя на мысли, что страну разрушили, развалили, а песня, хранящая в себе настроение тех лет, осталась и приятно наполняет собой сердце. Так, видимо, и будет, пока живо его поколение и то, что постарше. Забудут Горбачева, Ельцина, других могильщиков СССР, откатятся вдаль периоды репрессий, очереди за продуктами, зато память о величии, могуществе огромной страны, в которой обитали, останется навсегда.

– Как твоя тропическая лихорадка? – спросила жена, когда он усаживался за стол завтракать.

– Чтобы остановить на полном ходу поезд, надо сорвать стоп-кран. Я к этому, кажется, готов, – ответил скорее самому себе, а не жене. Что ж, и так бывает: мы невзначай говорим о решении проблемы, которая пока даже не возникла.

Овсяная каша, яйца всмятку и стакан крепкого чая – вот фирменный завтрак главного редактора. Он был настолько же сыт, насколько и голоден, а, значит, сонливость ему не грозила. Увы, рукописи на его рабочем столе попадались такие, что скулы воротило от зевоты. И не выбросишь сразу в корзину. Надобно сначала прочитать до конца, чтобы обосновать автору отказ. Благо, в последнее время он ввел систему, при которой безоговорочно признавалось, что все скучное – вредно, ведь именно скучное более всего отвращает читателя от журнала. Отделы, сдававшие ему такого рода материалы, оставались без премиальных.

Все это вертелось в его голове не случайно. Утром предстоял разговор с Вадимом Щегловым, чья статья «Президентская ловушка» планировалась в номер. Но… Выстроенная прямолинейно, без изюминки, она пресна и неинтересна. Щеглов честолюбив, наверняка будет взбрыкивать, выслушивая редакторские соображения.

Стоп, сказал он сам себе, делая неожиданное открытие, повернутое в собственный огород. Ежели принцип «Все скучное – вредно» касается журнальных материалов, то тем более он должен касаться реальной жизни. Серая, однообразная, лишенная взлетов и парения жизнь не достойна того, кто только однажды является на свет белый в человечьем обличии. Она исподволь угнетает дух, изнашивает тело, а самое главное, создает у нас дурное, искаженное впечатление о пребывании на земле. Сколько людей, подойдя к последнему порогу, мучительно пытаются вспомнить что-нибудь яркое, за-хватывающее, необычное в своей жизни, но, увы, ничего такого там не отыскивается. А если подобные впечатления и случаются, то они не делают всей погоды – как два или три даже мощных фонаря не способны полностью осветить пространство многокилометровой улицы.

На работе, слава богу, разнообразия у него хватает. Порой с перебором. А вот дома… Он не любил говорить об этом даже с друзьями. Каждый имеет то, что заслуживает. И раз у него так, а не иначе, значит, виной тому он сам. Одни семьи живут полнокровно, общими интересами, другие сосуществуют. Поворчав для порядка, люди смиряются как с тем раскладом, который их по тем или иным причинам устраивает, так и с тем, который им лень изменить. Во всяком случае, до определенной поры.

Уже приближаясь к редакции, Глебов почувствовал, что его догоняют. По легкости, стремительности шага угадывалась Ника. Спину, сверху донизу, обдало жаром, словно солнышко по ней прокатилось. Ему бы замедлить шаг, но он этого не сделал. И она поравнялась с ним лишь у подъезда, когда уже ни перемолвиться, ни обменяться красноречивыми взглядами: там главреда поджидал бородатый водитель Виктор Дзюбенко, который с утра получал указания, куда и с кем ему надо ехать. Нюх он имел потрясающий, времени на устное сочинительство с избытком, и все амурные истории, зарождавшиеся в недрах редакции, были дзюбенковского происхождения.

Blog

Иванов А. И. Чужой крест