Geum.ru

Психологические основы и юридическая конструкция форм виновности в уголовном праве

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   43
*(703).

Наблюдение проявлений нашей психической жизни приводить Дробиша к убеждению, что часть этих феноменов проходит для нас без того, чтобы мы могли заметить сколько-нибудь значительную потерю активной или пассивной энергии. Этими феноменами являются наши представления. Рядом с ними мы можем наблюдать такие проявления душевной жизни, которые происходят, так сказать, при нашем ближайшим участии (mit uns vorgehen). Дробиш конструирует эти феномены, как область чувствований. Но существует еще третий вид проявления нашей психической деятельности. Он характеризуется тем, что протекает в некотором отношении вне нас и отливается в форму поступков. Эти последние комбинации душевной жизни Дробиш квалифицирует, как стремление - Streben*(704). Все упомянутые три класса психической деятельности, думает Дробиш, исключают друг друга в известном смысле. Но это не препятствует тому, чтобы между ними было подмечено соотношение следующего свойства. Категория представлений выступает часто свободной от всякой примеси чувствований или желаний; но, в свою очередь, ни чувствования, ни желания никогда не проявляются в нашем сознании без того, чтобы заключать в себе элемент представления, хотя бы в недостаточно отчетливой форме. В таком соотношении представлений, чувствований и стремлений или желаний Дробиш усматривает некоторую зависимость чувствований и желаний от представлений. Мало того. Психолог этот принимает, что только за последней категорией душевных феноменов должна быть признана независимая самостоятельность (unabhangige Selbststandigkeit) и что учение о представлениях, вместе с тем, является естественной основой опытного исследования душевной жизни*(705).

Атомистическая трихотомия души в смысле взаимного противоположения различных элементов душевной жизни выступает в глазах Дробиша началом, против которого следует энергично бороться и которое укоренилось в психологии только благодаря Канту и его школе*(706). Прошлое психологии обнаружило, однако, в то же время, как нельзя более ясно, думает Дробиш, что совершенно бесплодно ограничиваться возведением всех видов психической деятельности к представлениям в том смысле, чтобы настаивать на существовании или одной общей способности представления, или отдельных подразделений этой способности под формой способности восприятия, способности воображения, разума и проч. Путь этот не помогает делу уже по одному тому, что приводит к необходимости все более и более дробных подразделений способностей, - к классификации, которая, благодаря своему формальному характеру, совершенна бессильна, однако, дать какие-нибудь положительные результаты. Единственно правильным является, с точки зрения Дробиша, тот прием, при помощи которого, вместо разделения нашего духа на множество отдельных способностей, каждое отдельное представление будет рассматриваться, как самостоятельное состояние души. Но этот-то путь и приводит к необходимости допущения элемента представления во всех психических проявлениях.

Те же приблизительно мысли о возможности сведения всех проявлений душевной жизни на представления приводит Дробиш в своем более позднем труде, посвященном основаниям математической психологии*(707). "Чувствования и желания, замечает здесь Дробиш, или связаны с представлениями, или зависят от известных видоизменений деятельности представлений. Чувствования и желания поэтому не только в эмпирической, но и математической психологии не могут служить ближайшим, непосредственным объектом исследования..." Признание со стороны Дробиша того, что представления являются единственно допустимым объектом математической психологии, ценно для характеристики взглядов Дробиша; оно обнаруживает, что психолог этот смотрит на представление, как на единицу, из которой слагается та величина, которою является психический феномен. Обратимся, однако, к изложению того, что понимает Дробиш под представлением, как единицей душевной жизни человека.

Обычное словоупотребление, говорит Дробиш, подразумевает под представлением образ отсутствующих предметов и в тех случаях, в которых объект представлений имеется налицо, усматривает восприятия*(708). Несмотря на это, думает Дробиш, необходимо и область восприятий подводит под понятие представлений в широком смысле*(709).

Процесс функционирования и видоизменения представлений только в упомянутом выше широком значении этого слова Дробиш отождествляет с психической деятельностью человека. Дробиш констатирует при этом, в частности, что представления обнаруживают стремление к взаимному уравновешению друг друга и что на тот конец, когда эта цель остается недостигнутой, наступает неустойчивое и изменчивое состояние духа. Это последнее может проявляться в нашем сознании. с точки зрения Дробиша, под формой чувствований и желаний, т.е. состояний, которые не перестают, в сущности, быть представлениями.

Но, если весь механизм душевной жизни и порождение сложных психических феноменов поставляется Дробишем в соответствие с процессом движения и борьбы представлений, то каковы те законы, которым подчинена деятельность представлений? Но вопрос этот Дробиш*(710), в согласии с началами, развитыми еще Гербартом, дает следующий туманный ответ.

Число представлений, которые мы можем иметь в данный определенный момент, очень незначительно, по сравнению с количеством тех, которые могут в нас возникать. Ограниченное число, имеющихся в нашем распоряжении, представлений вытесняется из сферы нашего сознания при помощи вновь созревающих представлений. Те представления, которые находились в состоянии актуализации, по мере того, как они исчезли из нашего сознания, могут, при известных благоприятных обстоятельствах, снова вернуться в наше сознание. Их следует рассматривать, не как уничтожаемые окончательно, исходя из того соображения, что хотя восприятие этих представлений при данных условиях невозможно, но на случай возвращения их в наше сознание имеет место не их возникновение вновь, но их возрождение. Актуализация представления, с точки зрения Дробиша, предполагает ясность. С другой стороны, отступление представления на задний план, не исключающее возможности новой актуализации того же представления при благоприятных условиях, предполагает постепенное затемнение представления. Дробиш находит возможным утверждать, кроме того, что ясность представления прямо пропорциональна его интенсивности и что степень той ясности, которая выпадает на долю какого-нибудь представления, под влиянием затемнения его другим представлением, прямо пропорциональна тому остатку представления, который сохранился после оказанного противодействия. Вместе с тем Дробиш принимает, что уменьшение ясности представления, наступившее в зависимости от задержки одного представления другим, прямо. пропорционально силе задержки*(711). Ясность представления является, таким образом, у Дробиша мерилом свободы или незадержки представления. Представление, продолжает Дробиш, свободно, когда одновременно в сознании нет других представлений противоположного качества и имеются только представления одинаковые или несходные. Как только сходятся, однако, противоположные представления, наступает, вместе с тем, то ограничение свободы, представления, которое может быть названо задержкой. Под влиянием этой последней представления переходят в некоторое состояние, в котором они совершенно или только в известной степени перестают быть представлениями и, не изменяя своей сущности, принимают другую форму.

Эта другая форма представлений сводится к преобразованию их в то, что Дробиш называет стремлением - Streben. В той же самой мере, полагает этот психолог, в какой уменьшается живость и сознательная ясность представления, в той же самой степени в представлении возникает противостремление (Wiederstreben), направленное на выход из этого состояния. При этих обстоятельствах представление становится силой, которая направляется против определенного препятствия, задерживающего и стесняющего его свободу. Но представление тотчас же перестает быть силой, как только это препятствие отступает на задний план, и само представление переходит снова в свое естественное и, не задерживаемое никакими препятствиями, состояние.

В понятии стремления, как его понимает Дробиш, и заключается, думает этот психолог, принцип для объяснения желания, как психического феномена. Было бы, однако, полагает Дробиш, и преждевременно, и необдуманно, если бы мы стали утверждать, что уже. стремление, само по себе, является желанием. Допуская такое предположение, нам пришлось бы признать, что ни одно представление не исчезает из нашего сознания без того, чтобы возвращение его не желалось. Мало того. Все представления, которыми мы когда-то располагали и которые мы давно уже забыли, должны бы желаться нами и, следовательно, стремиться к возвращению в сферу нашего сознания. В действительности, однако, ничего подобного не наблюдается и мы не замечаем даже стремления со стороны тех представлений, от которых только что отклонилось наше внимание. Все трудности в разрешении проблемы по вопросу о соотношении желаний и стремлений отпадают, однако, думает Дробиш, на тот конец, когда начинают друг другу противополагать стремления сознательные и бессознательные*(712). Переходим, ближайшим образом, к тому, как конструирует Дробиш при помощи представлений область волевую.

Желание, с точки зрения Дробиша, является стремлением вверх (Aufstreben) того представления, содержание которого желается. Препятствия, против которых оперирует представление, содержание которого желается, являются, в свою очередь, представлениями. Об этих препятствиях Дробиш замечает, что они необходимо должны быть восприняты нашей душой; при отсутствии этого условия, стремящееся вверх представление, которое всегда остается в душе, не могло бы найти препятствия; эти последние, таким образом, должны быть, по крайней мере в широком смысле, опять-таки представлениями*(713).

Противоположностью желания (Begehren) Дробиш считает, в известной степени, отвращение от чего-либо (Verabscheuen). Стремление становится, по Дробишу, желанием или состоянием обратным - Verabscheuen в зависимости от того, направляется ли оно на будущее, или настоящее и в зависимости от того, является ли предмет стремлении притягательным или отталкивающим*(714). Но и желание - Begehren, и отвращение - Verabscheuen суть такие состояния, при которых имеет место борьба (Aufstreben) какого-нибудь представления с препятствиями. Не всегда, думает Дробиш, в основании желания и отвращения - этих напряженных душевных состоянии, лежат чувствования приятного и неприятного, но если это и имеет место, то приятное действует, как элемент содействующий, а неприятное, как противодействующий.

Но если, думает Дробиш, представление желаемого всегда предшествует самому желанию и является как бы рычагом, приводящим в действие желание, то этим оправдывается только старая пословица ignoti nulla cupido. Не всегда, однако, бывает действительно так. Факты погружения представлений ниже порога сознания, затемнения их и т.д. дают Дробишу почву для утверждений, что желания могут вытекать и из несколько неопределенных душевных состояний. Так или иначе, но вполне сознательные желания легко обращаются, с точки зрения Дробиша, в воления (Wollen) в тех комбинациях, всегда, при помощи желания одного и того же или подобного, достигалось в прошлом известного рода удовлетворение. В этих случаях, констатирует Дробиш, образуется обыкновенно такая привычка, направленная к достижению желаемого, которая сопровождается ожиданием наступления известного результата*(715). Отсюда, в свою очередь, следует, что воля, по Дробишу, представляет собой такой вид желания, который характеризуется отчетливым сознанием того объекта, на который она направлена. Для того, чтобы хотеть, нужно знать, чего хочешь. Особенностью хотения, по Дробишу, является безусловное предположение достижения желаемого. "Я хочу, пишет этот психолог, значит то же, что я достигну"*(716). Господство воли проявляется, с точки зрения Дробиша, или в движениях вовне, или во внутреннем направлении течения мыслей. При произвольных движениях с представлением о желаемой цели ассоциируется представление о необходимом для этого движении и соответствующей мускульной иннервации. Внутренняя деятельность воли проявляется, по Дробишу, в произвольном внимании и рефлексии. Произвольное внимание может быть направлено, в свою очередь, наружу и вовнутрь. В первом случае оно связано о действием, возбуждаемым нашими представлениями. Что касается волевого акта при рефлексии, то он сводится к воспроизведению того предмета, о котором размышляют. В заключение, Дробиш считает возможным определить волю, как способность души определяться к действию в соответствии с ее представлениями или мотивами*(717).

При оценке учений Гербарта и Дробиша в тех частях, которые являются общими у этих психологов, обращает на себя, прежде всего, внимание то, что обе доктрины отводят представлениям значение единицы душевной деятельности и смотрят на эту единицу, как на элемент первичный.

В этом взгляде нам кажется неправильным, прежде всего, то, что представление есть нечто первичное. II на самом деле, уже но смыслу своему, представление предполагает нечто ясно сознаваемое, нечто представляемое, а вместе с тем заключает в себе такие элементы, которые нами отчетливо сознаются. Не соображаясь с этим, Гербарт и Дробиш находят, однако, возможным говорить о представлениях, оттесненных за порог нашего сознания, т.е. о представлениях "непредставляемых", но могущих стать такими при условиях их представления, т.е. тогда, когда они станут действительно представляться.

Но, так или иначе, оба психолога, о которых у нас идет речь, усматривают в том, что они называют представлениями, основной элемент нашей душевной жизни. Если это и так, то это далеко, однако, не следует из тех аргументов, которые приводятся в пользу этого взгляда Гербартом. и Дробишем. Мы видели уже выше, что представления - непростые проявления нашей души, как полагает Гербарт, и что, следовательно, этим путем не может быть доказана элементарность представления. Что касается аргументации Дробиша, то мы не должны упускать из виду следующего. Если элемент представления и наблюдается в проявлениях чувствования и воли, то это не значит еще, что элемент представления является элементом основным, и далеко не дает еще права смотреть на него, как на причину и чувствований, и волевых феноменов. Представление может быть признано основным элементом нашей душевной деятельности только на тот конец, когда оно неразложимо. О представлении же, как причине всех других феноменов, может быть речь только в том случае, когда оно является единственным условием, при наличности которого могут наступать самые разнообразные душевные явления. Но мы уже видели, что нет особого основания для того, чтобы смотреть на представления, как на феномен неразложимый. Еще труднее доказать исключительность представления, как формы проявления душевной жизни, с точки зрения Гербарта и Дробиша. Правда, оба они ссылаются на то, что чувствования и воления, если бы и существовали, как самостоятельные элементы, то могли бы сознаваться нами только в форме представлений. Но значение этого довода могло бы иметь значение только на тот конец, когда Гербарт и Дробиш не говорили бы и о бессознательных представлениях, не предполагали бы, что и та часть нашей психики, которая не сознается нами, сводится к представлениям. Вполне естественно спросить этих двух психологов о том, на каком оснований они находят возможным конструировать и бессознательную сторону нашей психики, как мир представлений. Но вряд ли может быть дан, с их точки зрения, сколько-нибудь удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Мы видим, таким образом, что положения Гербарта и Дробиша не выдерживают строгой критики и не свободны от некоторых ошибок. Но этого недостаточно еще для полного осуждения их взглядов. Последнее может иметь только место на тот конец, когда и само наблюдение проявлений нашей психической жизни, при условии применения, правильного метода, обнаружит, что конструкции Гербарта и Дробиша совершенно не соответствуют действительности.

После вопроса о роли представлений в нашей душевной жизни, как первичного элемента, в учении Гербарта и Дробиша существенное значение должно быть приписано исследованию процесса движения представлений, их борьбы, погружения и подъема над порогом сознания, как условиях образования и комбинирования из представлений феноменов чувствования и воли.

Выше мы уже имели случай заметить, в частности, по поводу учения Гербарта, что его объяснения превращения представлений в желания и чувствования совершенно произвольны и бесплодны. Они не дают сколько-нибудь устойчивого критерия для исследования характера и принципов, по которым борьба представлений осуществляется. Гербарт совершенно безрезультатно стремится к математическому вычислению "суммы задержки" (Hemmungssumme), несмотря на то, что несколько раз менял самый способ вычисления задержки. То же делал и Дробиш, но, конечно, неизменно все с тем же неудовлетворительным результатом*(718). Но если не удалось при помощи математической формулы уловить сущность борьбы представлений, то объяснение этого в том, что отдельные представления далеко не однородные единицы и суммирование их, дробление и проч. столь же допустимо, как складывание или деление друг на друга пудов и дюймов *(719).

Неудача Гербарта и Дробиша не дает, однако, права считать неправильным то начало, подмеченное этими психологами, что в душевной жизни нашей мы имеем дело с постоянным как бы потоком представлений. Наблюдения, которые каждый может проверить над самим собой, красноречиво убеждают, что кругозор нашего сознания может одновременно обнимать собой многие представления, что представления эти не остаются в состояний покоя и, повинуясь каким-то неуловимым нами законам смены, уступают друг другу место. Область спорного начинается только тогда, когда начинают приискивать объяснение этому явлению. На этом месте в наш план не входит дать посильный ответ на этот вопрос. Мы должны, однако, констатировать, что то объяснение, которое дают Гербарт и Дробиш, несомненно неудовлетворительно. И на самом деле, что это за борьба, о которой говорят оба эти психолога и как она осуществляется? И Гербарт, и Дробиш не дают, в сущности, ответа на эти вопросы и ограничиваются указанием на то, что задержка происходит между противоположными представлениями, что представления не противоположные оказывают друг другу помощь и проч. Ни Гербарт, ни Дробиш не останавливаются, при этом, на выяснении того, что называется представлениями противоположными и в каком отношении противоположность стоит к несходству представлений. Все относящиеся сюда утверждения Гербарта и Дробиша лишены, по-видимому, совершенно всякой опытной подкладки и навеяны математическими аналогиями, которые не могут, конечно, как мы заметили уже выше, с успехом применяться к таким сложным величинам, как психологические феномены.

Очень слабы и те пункты учения Гербарта, в которых он устанавливает аналогии между стремлениями и представлениями, находящимися ниже порога сознания. В этих рассуждениях Гербарт, говоря о разных степенях затемнения сознания и проч., допускает, в сущности, как бы отдельные степени сознания. Но прием этот совершенно недопустим в виду того, что, как мы уже высказывались по этому вопросу в своем месте, такая точка зрения безусловно неправильна.

Самый принцип учений Гербарта и Дробиша, по которому динамическую силу получают представления, переставшие, в сущности, ими быть, и что такие представления - силы пробуждаются к действию действительными представлениями, т. е. представлениями актуализованными, но менее интенсивными, заключает в себе некоторое противоречие; и представление актуализованное обладает, несомненно, некоторой силой и ему, следовательно, не чужд элемент стремления. Признавая то начало, что желать можно только то, что сознаешь, что ignoti nulla cupido, Дробиш впадает этим путем в противоречие с своим положением о том, что наиболыпую энергию развивают представления, ставшие бессознательными. Настаивание Дробиша на необходимости сознавания желания и существенности этого для интенсивности желания не находится, таким образом, в соответствии с его учением о тех принципах, которым подчинена борьба представлений.

Теория Гербарта и Дробиша заключает в себе, таким образом, много такого, с чем невозможно согласиться. Но это не значит еще, чтобы в самом основании этого учения, не лежали верные мысли. Взгляды Гербарта и Дробиша на представления, как на самый удобораспознаваемый элемент нашей душевной жизни, mutatis mutandis, конечно, а равно и сближение волевого процесса с борьбой представлений, являются, и с нашей точки зрения, фактами, не поколебленными выводами современной нам научной психологии. Но, несмотря на правильность основной мысли, учения позднейших последователей Гербарта и Дробиша, в свою очередь, дают, в большинстве случаев, неудовлетворительный ответ на вопрос о том, каковы действительные элементы нашей душевной жизни и к чему сводится собственно та борьба, представлений, о которой так много рассуждали Гербарт и его последователи. Чтобы доказать это, остановимся несколько на. учении о воле некоторых, так называемых, гербартианцев. Мы начнем, при этом, с Штейнталя.

У Штейнталя мы можем наблюдать значительный прогресс в деле объяснения волевых феноменов, по сравнению с Гербартом и Дробишем. Штейнталь строго остается, тем не менее, на почве принципов, преподанных этими двумя психологами.

Штейнталь*(720) начинает с того, что всякий психолог не должен игнорировать двух свойств нашей души: ее способности воспринимать движения извне и способности давать повод к движениям вовне.

Возбуждение чувствительного нерва, думает Штейнталь, при помощи раздражения достаточной силы и, притом, вполне соответственного (adaquater Reiz in hinlanglicler Starke) вызывает к жизни сознание и, ближайшим образом, ощущение - Empfindung*(721). В таком психическом феномене мы имеем дело с первоначальной формой сознательности. Но эта последняя может принимать дальнейшие формы, соединяясь с другими душевными явлениями. Ощущение - результат деятельности одного какого-нибудь органа чувства. Сладкое, белое, твердое и проч. будут ощущениями. Этими последними познается, вообще, как бы качество, того или другого, объекта. За ощущениями следуют восприятия, при помощи которых познаются вещи, как "носители качеств", или познаются известные "качества, поскольку они характеризуют, ту или другую, вещь". Сладость сахара ощущается, но сахар сам воспринимается. Сладость сахара ощущается при помощи вкусовых ощущений, белизна его познается при содействии зрительных ощущений, но сам сахар воспринимается независимо от того, видят ли его только или пробуют. Восприятие вещи обнимает собой, таким образом, все ощущения, которые мы имеем о подлежащим объекте, хотя, в большинстве случаев, восприятия вызываются при помощи одного только ощущения