Философия. Притворись ее знатоком. Джим Хэнкинсон

Вид материалаДокументы
Англосаксонская ветвь
Сол Крипке
Джон Роулз
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

АНГЛОСАКСОНСКАЯ ВЕТВЬ


Англосаксонские философы (включая финнов, как вы помните) не любят, чтобы их причисляли к какой-то определенной философской школе или секте.

Они считают, что злостное сектантство – отличительная черта континентальных философов и потому заслуживает всяческого осуждения. Тем не менее англосаксонцы стараются держаться вместе – по-видимому, полагая, что так оно безопаснее (не исключено, что в чем-то они правы). Всех их неизменно называют «аналитическими философами», если даже они никогда и не пытались что-либо анализировать.

Перед Первой мировой войной двумя наиболее заметными фигурами в рядах британских философов были, пожалуй (старайтесь по возможности избегать категорических утверждений), Бертран Рассел и Дж. Э. Мур. Рассел приобрел известность, опубликовав, в соавторстве с А. Н. Уайтхедом, труд «Principia Mathematica», после чего в научной литературе на него иначе как на «Рассела и Уайтхеда» не ссылались – очевидно, взяв пример с исследований по проблемам секса. Книга подробнейшим образом растолковывает все положения формальной символической логики, и потому мы не рекомендуем вам браться за нее во время длительного путешествия на поезде (а лучше и вообще не браться).

Мур, чтобы показать, что латынь ему тоже знакома, выпустил в ответ трактат по философии морали «Principia Ethica», считавшийся очень авторитетной работой и проводивший идею, что понятие добра не поддается какому-либо определению, а лишь выражает некое качество неприродного происхождения. Мур выдвинул концепцию «натуралистического заблуждения», вызвавшую большой переполох в философских кругах. Трудно, однако, сказать, в чем ее суть. Сам Мур вроде бы объяснял это так: невозможно обсуждать этику, пользуясь не-этическими терминами, и невозможно выводить этические суждения из не-этических, основанных на факте.

Все это, конечно, несколько туманно и потому крайне ценно для знатока, особенно, если, вслед за самим Муром, вы не будете объяснять, почему то или иное суждение является заблуждением. Просто объявите, что это заблуждение, и все тут. Вы сделаете очень сильный ход, подкрепив свою позицию еще одной концепцией Мура, которую можно назвать «презумпцией неизвестности» . Если, к примеру, известно, что та или иная вещь обладает определенными свойствами (скажем, нравится большинству людей или имеет привкус сыра), то еще неизвестно, хорошо ли это. Мур славился своей трезвостью и несгибаемостью в решении философских вопросов, и сбить его с толку было невозможно. Так, однажды он объявил потрясенной аудитории, что у него две руки и что этот факт неоспорим. Жаль, история не сохранила имя того, кто пытался это оспорить.

Что касается Рассела, то, помимо философии, он уделял много времени пацифистской деятельности и сексу, так что знаменитый лозунг 1960-х «Make Love Not War» – это как раз про него. (При этом, что самое возмутительное, занимался он этим до глубокой старости.) В философии же его крупным достижением явилось, во-первых, открытие «парадокса Рассела», который положил конец так называемой (несколько пренебрежительно) «наивной теории множеств», а во-вторых, изобретение «теории дескрипций» (т. е. описаний). Теория дескрипций – это попытка проанализировать «логику обыденного языка» (запомните это выражение – может пригодиться) и, в частности, проблему собственных имен. Она, конечно, как и большинство философских проблем, не является таковой для людей, далеких от философии. Материалом исследования Расселу служили самые обыденные фразы английского языка – например, «Нынешний король Франции лыс» или «Вальтер Скотт был автором романа „Уэверли”». Последняя фраза, по мысли Рассела, означает, что кто-то был автором романа «Уэверли», что автором романа «Уэверли» был какой-то определенный человек и что если кто-то и был автором романа «Уэверли», то это был Вальтер Скотт. Как можно понять из этого рассуждения, представления философов об обыденном языке недалеко ушли от их представлений об обыкновенных людях (см. «Введение»).

Расселовскую «Историю западной философии» принято хвалить за ее стиль, доходчивость и юмор, но в отношении содержания высказывайтесь более сдержанно – например: «Книга написана великолепно, что и говорить, но несколько тенденциозна, вы не думаете? » («Вы не думаете?» – это риторический вопрос, и его не следует понимать буквально.)

Пожалуй, самой знаменательной датой в истории мировой философии накануне Первой мировой войны был один из дней 1912 года, когда Ранний (Очень Ранний) Витгенштейн встретился с Расселом в Кембридже и спросил его (т.е. Рассела), не идиот ли он (т.е. Очень Ранний Витгенштейн). Если он идиот, объяснил О. Р. Витгенштейн, то он пойдет, выучится на пилота и будет водить аэропланы. Рассел велел ему сначала пойти и написать что-нибудь. Когда Витгенштейн принес написанное, Рассел прочитал первую строчку и сказал Витгенштейну, что пилота из него не получится, так как он для этого слишком умный.

Кембриджская карьера Очень Раннего Витгенштейна была прервана войной, с которой он вернулся уже Ранним Витгенштейном и в течение тридцати лет после этого заправлял всей философской жизнью в Кембридже, да и не только в Кембридже. Он был до предела эксцентричен и неотразимо обаятелен, обожал ходить в кино на «ужастики», жил в шезлонге под электрическим вентилятором и больше никакой мебели в своей комнате в Тринити-колледже заводить не желал. Только одна яз его публикаций была прижизненной – «Tractatus Logico-Philosophicus», в котором рассматриваются такие вопросы, как структура суждения, средства выражения смысла в языке и понятия истинного и ложного.

Витгенштейн приходит к выводу, что имеют смысл лишь те предложения, которые строятся, путем логической связки, из атомарных предложений (отсюда и название его философии – «логический атомизм»). Все остальное бессмысленно, а потому можно с легким сердцем отбросить и метафизику, и еще кучу ненужных вещей. Если же довести эту мысль до логического конца, то столь же бессмысленной становится и значительная часть самого « Трактатуса ».

Даже сам Ранний Витгенштейн признал это, сказав, что понять основные положения его теории можно только в том случае, если в глубине души вы их интуитивно уже знаете. Его философия, добавил он, подобна приставной лестнице, которую вы отбрасываете в сторону, взобравшись по ней. Многие тут же так и сделали. Последняя фраза книги подводит черту под всей его философией: «О чем невозможно высказаться, о том следует умолчать? (или, для истинных знатоков, «Wovon man nicht sprechen kann, daruber muss man schweigen»).

Решив, что он сказал в философии все, что можно сказать, Витгенштейн оставил ее в покое.

Однако спустя некоторое время он изменил свое решение: это и был тот исторический момент, когда он превратился в Позднего Витгенштейна – вторую по значимости фигуру во всей западной философии в промежутке между мировыми войнами (первой был Ранний Витгенштейн).

В «Трактатусе» Раннего Витгенштейна высказывалось мнение, что суждения имеют смысл лишь постольку, поскольку они отражают реальные факты. С этим не согласился Поздний Витгенштейн, усматривавший смысл в том, что практически целесообразно, и заявивший, что обыденный язык гораздо сложнее и в нем гораздо больше смысла, нежели это представляется Раннему Витгенштейну. Это несогласие было выражено им в «Философских исследованиях», опубликованных уже после его смерти, случившейся в 1951 году. С тех пор неиссякаемым потоком выходят в свет его записные книжки, конспекты лекций, списки грязного белья для прачечной, записки к домовладелице и проч. – в результате он предстает пред миром как уникальный философ, написавший при жизни лишь одну книгу и еще штук пятнадцать посмертно.

После войны центр британской философской жизни переместился в Оксфорд (кембриджские философы, разумеется, сочли бы это утверждение не-истинным). Как бы то ни было, но в Оксфорде зародилось некое довольно таинственное явление, называемое «оксфордской философией» или, с оттенком иронии, «лингвистической философией». Ее основными представителями были Гилберт Райл, прославившийся как заядлый курильщик трубки, и Дж. Л. Остин, не менее прославленный курильщик трубки. Остин был известен и устраиваемыми им «субботними посиделками», на которые собирались все наиболее прославленные философы (прославившиеся, разумеется, тем, что курили трубку). Они сидели, курили трубки и обсуждали всевозможные нюансы обыденного языка – или, иначе, валяли дурака, как это предпочитали называть некоторые. Например, они могли потратить уйму времени на то, чтобы откопать все значения слова «тачка», что, естественно, вызывало язвительные насмешки у тех, кто не был допущен на эти посиделки, поскольку или был недостаточно умен, чтобы валять дурака, или не курил трубку.

Во всем мире (кроме Оксфорда) принято считать, что после войны наибольших успехов в развитии англосаксонской философии удалось достичь американцам. Соединенные Штаты стали естественным центром притяжения всей философской мысли (включая ее финскую ветвь), поскольку в американских университетах философам (да и всем прочим) платили баснословные гонорары. Патриархом американской философии стал Уиллард ван Орман Куайн (или, для краткости, «Ван»). Он утверждал, что кантовское различие между аналитическим и синтетическим (см. «Глоссарий») проведено недостаточно убедительно (и вообще неизвестно зачем), и был также известен тем, что взял в качестве заглавия одной из своих книг название калипсо Гарри Белафонте9: «С точки зрения логики».

Среди его последователей был Сол Крипке, который трудился на ниве философской логики и исследования модальности (что бы это ни значило). Основная его работа, «Наименование и необходимость », была посвящена изучению таких понятий, как собственные имена, смысл и значение, возможные миры и т. п. – всего, что вы найдете в конце данной книги. Можете мимоходом обронить, что труд Крипке, пожалуй, наиболее выдающееся философское сочинение, появившееся после войны.

Обзор панорамы послевоенной американской философии позволяет отметить весьма странный факт: обладание дурацким именем дает философу колоссальное преимущество, как, например, было в венском кружке, члены которого постепенно и почти поголовно переметнулись за океан – и не исключено, что именно по этой причине. Примерами могут служить Элвин Плантинга, занимающийся логикой модальности и философией религии (довольно причудливая комбинация), и Роберт Нозик, крайне правый радикал, убежденный, что необходимо приватизировать буквально все.

Заметной фигурой является и Джон Роулз, чей главный труд, «Теория справедливости», пользуется большим спросом на книжном рынке. Основная идея Роулза сводится к двум принципам:

1. Человек должен иметь ровно столько свободы, сколько и все другие, но при этом желательно как можно больше.

2. Имущественное неравенство между людьми может быть оправдано только в том случае, если самые малообеспеченный при этом обеспечены лучше, чем были бы обеспечены при какой-либо системе, уравнивающей всех.

Это называется «теорией справедливого распределения». На самом деле она не так нелепа, как кажется на первый взгляд, хотя и допускает очень большой разрыв между доходами разных людей. Можете высказать свое возмущение этим фактом – если, конечно, вы не выигрываете в результате этого неравенства.