Geum.ru

Г. П. Щедровицкий знаки и деятельность предварительные замечания тема, объявленная в заголовке моего доклад

Вид материалаДоклад
Воспроизводство - основной процесс, задающий целостность деятельности.
Первое определение семиотических элементов.
Подобный материал:
1   2   3   4   5

ВОСПРОИЗВОДСТВО - ОСНОВНОЙ ПРОЦЕСС,
ЗАДАЮЩИЙ ЦЕЛОСТНОСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.


Принцип воспроизводства не раз уже формулировался нами в различных статьях. Общие характеристики процессов воспроизводства деятельности и фиксирующие его структурные схемы описаны в них довольно подробно и здесь не имеет смысла повторять это снова. Поэтому я ограничусь лишь констатацией того, что анализ и описание всех этих процессов достаточно точно соответствует общей схеме, приведенной выше. В дополнение тому, что там уже описано, можно отметить лишь несколько методологически важных моментов.

1) Исходные структуры носят преимущественно функциональный характер и почти не учитывают возможных материальных реализаций.

2) Основными категориями, в соответствии с которыми развертываются схемы, являются пара: "процесс - механизм".

3) Обращение к категориям процесса и механизма заставляет все врем пользоваться со стороны между исходным материалом и продуктом или результатом, со стороны процесса, переводящего первое во второе, схема оказывается вместе с тем неограниченной со стороны механизма. Поэтому, выделив и изобразив исходный процесс, ограничив схему с этой стороны, мы затем ставим вопрос о тех механизмах, которые обеспечивают существование этого процесса, а чтобы ответить на него, вынуждены выходить за рамки уже очерченной схемы и дополнить ее новыми элементами и связями. Относительно этих дополнений исходная схема может рассматриваться двояко:

а) как изображение всей целостности объекта, взятое с одной стороны, а именно со стороны первоначально определенного процесса; в таком случае все дополнения должны рассматриваться как лежащие как бы внутри исходной схемы и уже охваченные ею;

б) как изображение одной лишь части объекта, именно той, которая трактуется нами как превращение или преобразование исходного материала в конечный результат; в таком случае все дополнения рассматриваются как лежащие вне исходной схемы и фиксирующие другую часть объекта.

Однако развертывание схемы в соответствии с категорией "процесс - механизм" не сводится лишь к дополнению исходной схемы новыми элементами и связями. Такое развертывание обязательно предполагает и включает в себя перестройку исходной схемы и принципиальное изменение смысла и содержания ее.

Действительно, предположив существование процесса, переводящего некоторый объект из состояния А в состояние В, а затем поставив вопрос о том, как, посредством какого механизма, т.е. за счет каких других процессов, он осуществляется, представляем его как чистую форму, а объективность приписываем уже другим процессам, те, которые включаются нами в механизм. Схематически эту смену смысла и содержания можно представить в последовательности трех изображений:

А----А----А

С----С----С

В----В----В

Переход от изображения процесса к изображению осуществляющего его механизма весьма сложным образом связан также с переходом от чисто функциональной схемы к схеме, фиксирующей также то, что называется обычно материалом и организованностями материала, но это вопрос требует специального, притом весьма детального обсуждения,

ПЕРВОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ СЕМИОТИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ.


Задав в качестве основного и исходного процесса, характеризующего деятельность, процесс воспроизводства, построив структуру, фиксирующего в самом общем виде механизм этого процесса, изобразив в ней отношения между социальными системами и системами норм культуры, мы получим возможность дать первое, с нашей точки зрения, предельно общее и лежащее в основании всех последующих различений и классификаций определение знака или, что то же самое, семиотического элемента деятельности.

Это определение отличается от всех других известных нам, в том числе и от определения, приведенного в книге А. Шаффа, тем, что в основании его лежит не процесс коммуникации между индивидами, из которого обычно исходят исследователи, а значительно более широкий и фундаментальный процесс трансляции культуры. Это определение соответствует также новейшим тенденциям, которые включают в число знаков не только речь, язык, картины, музыку и т.п., но любую вещь, искусственно созданную человеком. Этот тезис был очень четко и резко выражен в докладе Бермана и, как мне кажется, правильно суммирует опыт теоретических и эмпирических исследований, проведенных в последнее время. (Прим. 9)

С этой точки зрения любая вещь является не только объектом нашего оперирования - это лишь одна ее сторона -, но также всегда и знаком. Мы не только действуем с вещами окружающего нас мира, преобразуя их к одному или иному виду, но также понимаем их, находим в них определенный смысл, приписываем разнообразные значения и содержания. Чтобы какая-то вещь могла стать объектом нашей деятельности, она сначала должна стать знаком, точнее, должна предстать перед действующим человеком в качестве знака. Это достигается всегда благодаря тому, что сталкиваясь с какой-то вещью, человек прежде всего опрокидывает на нее массу эталонов и эталонных представлений, фиксируемых в нормах его культуры. При это он автоматически разлагает вещь на форму, которая соответствует его нормативным представлениям, и материал, к которому эти нормативные представления относятся.

Однако, такое представление знака является лишь самым первым. Оно опирается на такую модель деятельности, в которой отсутствуют почти все определения. Эта модель настолько абстрактна, что ее бессмысленно прикладывать к реальности: любое фиксируемое нами явление, любая вещь оказывается также и знаком. Но это не отвергает значение и смысл приведенного выше определения. Его смысл и назначение состоит в том, чтобы выделить первый процесс и, соответственно, первую структуру, в рамках которой будут развертываться все дальнейшие определения знака. Но эти определения должны быть развернуты на основе развертывания самих моделей, прежде чем мы получим возможность и право прикладывать эти модели и определения к реальности. Иначе можно сказать, что сформулированное выше определение задает необходимые, но пока это отнюдь недостаточные признаки знака.

Дальнейшее развертывание схем деятельности, происходящее по схеме категорий "процесс - механизм", вносит в исходные структуры воспроизводства все новые элементы и связи. Как следует уже из первоначальных схем, это развертывание идет параллельно по двум сферам - социальным системам или ситуациям и нормам культуры. Раньше или позже все нововведения, возникшие в социальных системах, отображаются в системах культуры в виде определенных норм, т.е. переходят в процесс трансляции. Обе сферы как бы замкнуты друг на друге и объединяются непрерывно развертывающимися структурами деятельности.

В других работах мы специально обсуждали возможные направления и способы развертывания систем деятельности и давали образцы тех структур, которые при этом получаются.(Прим. 10) Сейчас нам важно подчеркнуть, что каждое из этих направлений развертывания дает особую структуру, которая может рассматриваться нами, во-первых, как особа связка социальной системы с системой трансляции норм культуры, а, во-вторых, как особая связка или кооперация деятельностей разных индивидов. Все эти типы связей (или связи кооперации) должны быть специально исследованы. Поэтому мы предполагаем или можем предположить, что уже существует или должна существовать типология основных видов кооперативных связей, равнозначная, по сути дела, типологии основных, относительно замкнутых и ограниченных структур деятельности. Если пользоваться аналогиями из других наук, то можно назвать эти структуры "оперативными единицами деятельности".

Вместе с данным шагом развертывание схем деятельности происходит перестройка того элемента исходной структуры, который мы назвали семиотическим. И дело здесь не только в том, что в схеме появляются новые дополнительные элементы, наоборот, весь этот процесс напоминает скорее разложение некоторого исходного материального элемента на все более сложные системы связей. Внешне дело выглядит так, что материальный элемент как бы испаряется, а вместо него остаются как бы иерархические структуры, т.е. чистые решетки. Это впечатление возникает потому, что мы выбрали такую процедуру анализа: от предельно широких и абстрактных функциональных систем объекта к внутреннему строению функциональных элементов. Если бы мы выбрали обратное, чисто конструктивное направление движения - от исходно заданных элементов конструктора к все более усложняющимся композициям, то такое впечатление на возникло бы. Когда в конце Х1Х и начале ХХ века эти особенности движения от широких функциональных схем к их внутреннему строению были отчетливо выявлены и стали предметом специального анализа, то сразу же обнаружилась неадекватность традиционных категорий материи или материала: представление о материи связывалось с доатомистическими представлениями непрерывной и плотной массы вещества, эти представления интересно сравнить с рассуждениями Галилея о законах существования пустот в материи: именно здесь в деталях обсуждалась логика работ с объектами корпускулярного строения; однако, в то врем не было достаточно данных для принципиального изменения категорий, ибо были утеряны исходные оппозиции, в которых она впервые вводилась. Как известно, делались попытки определить ее, исходя из отношения между познающим субъектом и объектами его познания. При всех своих недостатках это определение привело к пониманию того, что связи и отношения тоже являются компонентами материала. Поэтому сейчас нас не должна пугать проблема интерпретации результатов нашего анализа, идущего от широко функциональных схем к определению строению их элементов.

Если мы рассмотрим с точки зрения сформулированных выше принципов исходное представление знака, то заметим, что по мере развертывания внутренних структур элементов, исходные функциональные противопоставления будут всегда сохраняться, а, следовательно, будет сохраняться основание исходного определения, но в дополнении к нему будут фиксироваться все новые и новые функциональные отношения, которые в связках и пересечениях друг с другом, т.е. фактически в своей структуре, будут задавать новые, более полные и более конкретные основания или новых определений знака, двигаясь таким образом, мы будем получать, с одной стороны, все более конкретные модели и определения знака вообще, а с другой стороны, типологию знаков, полученную не формальным путем, а на основе специальных онтологических моделей.

Не обсуждая конкретных шагов подобного развертывания модели знака, хочу, в соответствии с общим методологическим замыслом доклада, обсудить некоторые принципиальные проблемы, связанные с различием натуралистического и деятельностного представления знака.

Исходная ситуация и задача этого обсуждения могут быть воспроизведены указанием на один парадокс (или подобие парадокса), с которым мы сталкиваемся при обсуждении форм существования знака. Этот парадокс возникает в силу того, что мы начинаем употреблять обычные натуралистические представления о существовании моделей применения к деятельности, и там эти представления сразу же разрушаются. Мы воспроизводим этот парадокс, но не в канонической форме противоречащих друг другу высказываний, а в форме несколько более сложных описаний, фиксирующих определенные стороны наших моделей и отношение друг к другу.

1) Обращаясь к истории науки, можно сказать, что все классические апории, антимонии и парадоксы получались именно на модели, фиксировали несовместимость разных моделей и разрешались путем создания таких моделей, которые соединяли в себе стороны, казавшиеся раньше несовместимыми; связь двух противоречащих друг другу суждений была лишь внешней формой.

/1/ Согласно принципам натуралистического представления, знак должен существовать как одни целостный объект, противостоящий мышлению, противоположенный ему, т.е. "положенный против"; поскольку мышление является одним из видов деятельности, мы можем сказать, что знак предстает как одна вещь или одни объект, противопоставленный деятельности вообще, как нечто существующее вне деятельности и независимо от нее.

/2/ Согласно принципам деятельностного подхода, знак, подобно всему остальному, должен и может существовать лишь как предмет практической чувственной деятельности ( здесь в понятие практической чувственной деятельности включается также и инженерно-конструктивна деятельность; "практика", таким образом, выступает как все, что преобразует и создает предметный мир, т.е. мир "предметов"). Как предмет он одновременно противостоит деятельности и включен в нее; это какое-то весьма странное (пока), промежуточное существование знака.

/3/ Согласно принципам теоретико-деятельностного анализа знака и знаковых систем, знак существует и только может существовать как некоторый момент или компонент деятельности. В этом своем качестве он не может противостоять деятельности не может быть ни объектом, ни предметом ее.

Поскольку мы предполагаем, что деятельностное представление является универсальным и должно лежать в основании всех других представлений, то, следовательно, мы должны построить такое структурное изображение деятельности и так внутри нее задать знаки, чтобы в ней органически объединялись и сливались все три указанные выше представления. Это и будет означать создание такой модели знака, которая будет преодолевать обсуждаемое методологическое затруднение.

Основная гипотеза состоит в том, что указанные выше представления знака можно соединить в единую картину существования его за счет связей кооперации: относительно каждого места внутри этой кооперации знака будет иметь свое особое существование, а взятые вместе в рамках единой структуры деятельности эти места дадут ему весь набор возможных существований, связанных друг с другом структурно. В одной позиции знак будет выступать как момент деятельности, не противостоящий самой деятельности в качестве предмета или объекта, в другой позиции он будет выступать как предмет деятельности, в третьей - как объект мышления, и при этом в целом он все время будет оставаться во всех этих формах внутри деятельности и все его формы существования, благодаря механизмам деятельности, будут замыкаться в одну целостную структуру.

Одним из возможных примеров подобной кооперации деятельности может служить связка из семи весьма общих позиций.

Первые две позиции мы получим, изображая двух индивидов, осуществляющих совместную деятельности и обменивающихся при этом какими-то сообщениями, помогающими им добиваться нужного результата. Сами сообщения, также как и парадигма языка, с помощью которых они строятся, не являются ни предметами, ни объектами деятельности этих индивидов; предметы и объекты их деятельности лежат в плоскости самой их практической деятельности, а речевые сообщения просто сопровождают эту практическую деятельность, являясь по отношению к ней эпифеноменами; вместе с тем, эти сообщения весьма существенны дл деятельности - без них она просто не может осуществляться, - и в еще большей мере они существенны для воспроизводства деятельности, ибо фиксируют отрицательный и положительный опыт первой ситуации. Поэтому сообщения, возникающие в процессе деятельности, вместе с их содержанием и смыслом включаются в процесс трансляции; нередко, как мы уже сказали, деятельности, подобная той, какая была осуществлена в исходной ситуации, просто невозможна; в силу этого речевые сообщения становятся необходимыми средствами для третьего индивида, желающего воспроизвести подобную же деятельность, или, если говорить в еще более сложной форме, решить аналогичные задачи.

Специально отметим, что подключение третьего индивида в общую связку деятельности с первым и вторым позволяет объединить в рамках одной структуры процессы коммуникации и трансляции.

Для характеристики заданной таким образом структурной деятельности, в принципе, без относительно к задачам трансляции, без учета той ситуации, в которой придется действовать третьему индивиду, часто оказывается малоподходящим и малодейственным для этой ситуации. Третий индивид, конечно, использует эти сообщения в качестве средств, ибо у него, как правило, нет других, но это нередко приводит к неудачам, разрывам в деятельности. Поэтому оптимальной будет такая структура деятельности и естественно такая кооперация деятелей, при которой тексты сообщения не только создаются в процесса коммуникации, но также еще и перестраиваются, перерабатываются особым образом, с учетом самого процесса трансляции и тех ситуаций, в которых эти сообщения будут использоваться в качестве средств деятельности. По сути дела, это пожелание равносильно утверждению, что в связи с обрисованной выше структурой деятельности, по поводу нее и даже в каком-то смысле над ней, создается, пристраивается или надстраивается другая структура деятельности, целью которой является преобразование тех сообщений, которые родились в процессе коммуникации.

Нетрудно заметить, что эта деятельности должны быть практической или конструктивно технической и должна быть направлена на речевое сообщение как на свой предмет, должны сделать речевое сообщение вместе с его содержаниями, значениями и смыслом, своим предметом.

Но для того, чтобы перестраивать тексты сообщений, созданных в коммуникации с учетом определенной целевой установки, с учетом будущих употреблений этих текстов в определенных целях, нужно достаточно хорошо знать и представлять себе:

1/ те ситуации, в которых они потом должны употребляться или использоваться,

2/ природные и основные характеристики самих речевых сообщений, включая сюда все, что делает их сообщениями, т.е. их содержания, значения, смыслы и, наверное, многое другое, чего мы еще не знаем,

3/ определенные характеристики тех ситуаций, в которых эти сообщения возникли, ибо без этого нельзя проанализировать и описать содержания, значения и смысла сообщений.

Мы можем сделать подобное утверждение в чисто функциональном плане, если отвлечемся от всех проблем генезиса деятельности и знаний, т.е. если оставим в стороне тот бесспорный факт, что сначала практическая и конструктивно-техническая перестройка самых различных, по сути дела, всех объектов производится на ощупь, т.е. без необходимого знаниевого обслуживания.

Так как анализ и фиксация, с одной стороны, того, что есть и должно перестраиваться, а, с другой стороны, того, что должно быть и должно соответствовать определенной, более широкой системе, обычно разделяются и осуществляются в разных деятельностях, мы можем и должны, наряду с позицией инженера-конструктора, осуществляющего перестройку речевых сообщений, ввести еще, по крайней мере, две позиции исследователей - позиции 5 и 6. В одной из них осуществляется анализ и описание исходной ситуации деятельности и появившихся в ней речевых сообщений, во второй позиции осуществляется анализ тех ситуаций, в которые может попасть третий индивид и устанавливаются функциональные требования к необходимым ему знаковым средствам.

Если добавить в нарисованную таким образом картину нашу собственную позицию, т.е. позицию исследователя, описывающего структуру деятельности и основные кооперативные связи в ней, то мы получим еще седьмую позицию, характеризующую как и все остальные, одно из основных мест в кооперативных структурах деятельности.

Специально отмечу, что образованная таким образом схема не может и не должна рассматриваться в качестве некоторого теоретического изображения определенных структур деятельности. Для этого она все еще слишком неопределенна. Я вводил ее совсем с другими целями: мне важно было ввести эту схему в контексте чисто методологического рассуждения, поясняющего каким образом за счет специфических структур деятельности и кооперации разных деятельностных позиций мы может объединить казалось бы исключающие друг друга представления и определения знака.

Если мы будем рассматривать те формы, в которых выступают знаки во всех выведенных нами позициях, то увидим, как большое разнообразие самих форм, так и обязательное присутствие в них трех основных форм существования, заданных нами в исходной парадоксальной ситуации.

Теперь, чтобы ответить на вопрос, как существуют знаки в деятельности, мы должны как бы пройти по всем названным нами позициям, охарактеризовать специфику каждой из них в плане самой деятельности и показать, как специфика деятельности отражается на форме существования знаков и знака. При этом мы, конечно, не можем это сделать строго и систематически, и поэтому лишь наметим основную канву рассуждений и в самом общем виде охарактеризуем то, что получается.

/1/ Рассматривая исходную ситуацию совместной деятельности первого и второго индивида с позиции 7, мы можем утверждать, что уже там знаки существуют. Пока мы не можем ответить ни на вопрос, в каком виде знаки там существуют объективно, ни на вопрос, в каком виде они существуют для первого и второго индивида. Мы должны сделать подобное утверждение потому, что вид и способ реального существования знаков в этой ситуации во многом определяется знаниями и представлениями участников, а это в свою очередь обусловлено тем, из какой более широкой системы культуры и кооперативной деятельности мы вырвали эту исходную ситуацию. Короче говоря, пока исходная ситуация задана таким образом, что мы не можем ответить на вопрос в каком виде существуют в ней знаки и даже, более того, не можем корректно задавать сам этот вопрос. Мы можем утверждать, что знаки существуют для любого из индивидов, участвующих в этой деятельности, для исследователей этой ситуации, какую бы из позиций они не занимали, знаки существуют в ней для нас, они вообще существуют в данной структуре деятельности; мы можем утверждать это на основании общего принципа реализма, мы должны положить в какой-то форме существование знаков в этой структуре, но пока не можем ответить на вопрос, как именно, в каком виде они существуют, ибо на первом этапе анализа ответить на этот вопрос нельзя. Мы можем предполагать, что для первого и второго индивида в силу различия их позиций в деятельности, а также в силу различия их отношения к сообщению: одни его создает, а другой принимает знаки, существуют по-разному. (Прим. 11)

/2/ Для четвертого индивида, осуществляющего конструктивно-техническое преобразование речевых сообщений, знаки существуют как предмет практической чувственной деятельности. Сама эта деятельность может быть весьма разнообразной - простым преобразованием, конструированием, проектированием, управлением и т.д. Но каждый раз знаки должны быть включены в соответствующие оперативные поля или оперативные системы. Какими будут каждый раз эти предметы и как именно в каждом из них будут меняться - это пока не определено и для своего определения требует более конкретных изображений и описаний структур деятельности.

/3/ Для исследователей, занимающих позиции 5 и 6, знаки существуют в нескольких разных предметах изучения. В зависимости от того, какой тип идеальной действительности задается в этих предметах, они могут выступать либо как естественные объекты, подчиняющиеся естественным законом жизни и независимые от человеческой деятельности, либо же как искусственные творения человека, создаваемые в соответствии с их техническим предназначением и их будущими функциями в технических системах разного рода. Если в таких предметах изучения выделены онтологические картины, и знаки представлены в них посредством ряда моделей, то они выступают не только как предметы, но также как определенные объекты изучения, противостоящие деятельности, либо в качестве естественных условий ее, либо в качестве продуктов деятельности, отделившихся от самой деятельности.

/4/ Для третьего индивида, получающего построенные речевые сообщения через процесс трансляции, знаки могут выступать в разнообразных формах в зависимости от того, что он получает в процессе трансляции. Уже из приведенной выше схемы следует, что они с ним могут быть связаны через процесс трансляции по крайней мере четыре деятельностных позиции; каждая из них создает свои особые продукты и они буду выступать в качестве особых по-своему содержанию и форме норм. Благодаря этому, для него знаки выступают и как моменты деятельности, или, более узко, элементы речевых сообщений, и как предметы практической чувственной деятельности, если эта сторона дела будет зафиксирована в соответствующих знаниях, и передаваемых ему инженером-конструктором, и как предметы и объекты мышления, поскольку они фиксируются в этой форме индивидами 5,6,7. Но кроме того, каждая из этих конкретных форм, передаваемых в трансляции, может выступать для него либо как норма продукта его собственной деятельности, либо как средство построения деятельности, либо как определенное учебное содержание, которое он должен будет присвоить себе в процессе учебной деятельности.

Уже из этого весьма беглого и, наверное, неточного определения, следует, что знак в деятельности имеет множественное существование. Ни одно из перечисленных нами существований его не является более важным, более существенным или более реальным, чем другие. Существование практической чувственной деятельности ничуть не менее реально, нежели существование его в качестве нормы трансляции или момента деятельности в ситуации общения между действующими индивидами. Но точно так же и наоборот: хотя знак как таковой, как нечто определенное и отчеканенное в своей определенности, начинает существовать лишь благодаря своим предметным и объективным формам, мы не можем говорить, что его существование в виде научной или практической конструкции является более реальным, нежели существование в виде весьма неопределенных и расплывчатых моментов деятельности и коммуникации в ней. Знак в деятельности имеет множественное, многоликое существование, и этим все сказано. Если мы будем пытаться представить это существование, исходя из близких и привычных нам представлений существования вещей, то нам придется сказать, что знак как бы размазан в своем существовании по всем структурам кооперированной деятельности. Но такое утверждение - прямой результат неадекватного натуралистического подхода, опирающегося на традиционные категории вещи и процесса. В рамках деятельностного подхода знак имеет строгую определенность для каждой позиции в системе социальной кооперации, но это придает ему множественное существование.

Вывод о множественности существования знаков деятельности, точно так же, как и утверждение о неприменимости к знаку привычных категорий вещи и процесса, не исключает возможности существования единого и целостного натуралистического представления знака. Более того, сами потребности развития деятельности делают необходимым единое натуралистическое представление, ибо жесткая локализация разных представлений и форм существования знака в соответствии с разными позициями внутри структур кооперации приводит, во-первых, к консервации структур деятельности, а, во-вторых, к закреплению индивидов на определенных местах этих структур. Профессионально-техническое разделение труда в условиях жесткой стратификации знаний превращается в социальное разделение людей. Наоборот, наличие единого представления, объединяющего и снимавшего в себе все представления о знаках, выработанные в разных позициях, и все формы их существования, создает условия для перестройки и развития существующих структур деятельности и связей кооперации, а людям, овладевшим этим общим представлением, дает свободу относительно разных мест в структуре деятельности.

Поэтому можно сказать, что единое натуралистическое представление знака как предмета и объекта, как вынутого из систем деятельности и противостоящего им, необходимо для успешного развития самой деятельности и, кроме того, имеет еще определенную социальную и этическую ценность.

Однако, как показывает опыт научных исследований последних трех столетий, натуралистическое представление знака не может быть простроено на основе традиционных категорий и традиционными методами. И не могу обсуждать здесь основные итоги предшествующего поиска и остановлюсь лишь на самых важных и принципиальных моментах, имеющих непосредственное методологическое значение в контексте нашего рассуждения.

Странность существования знака была отмечена уже античными философами, какую бы часть из обрисованной нами структуры деятельности мы не взяли, всюду знак выступает как нечто движущееся, передающееся от одного индивида к другому; в ситуациях совместной деятельности первого и второго индивида эта передача происходит в коммуникации, третий индивид получает знаки в трансляции, инженер-конструктор должен перестроить знаки, сохраняя их специфику и определенность, исследователи, независимо от того, что они сделают предметом изучения, должны охватывать это движение знака. При любом перемещении и переходе знак должен сохранить и сохраняет свою определенность; поэтому внутри любой ситуации он выделен из деятельности и из самой ситуации. Это обстоятельство приводит к мысли, что он имеет особую субстанцию, отличную от субстанции деятельности. После того, как это понятие предположено, встает вопрос о характере этой субстанции, появляется необходимость определить ее дальше.

Категория субстанции теснейшим образом связана с другими категориями, в частности, с категорией процесса. Наверное, можно даже сказать, что характеристика чего-то как определенной субстанции зависит от основных определений того процесса, в котором и через который мы эту субстанцию выделяем или конструируем. В данном случае точно также, субстанция знака должна быть выделена и сконструирована в соответствии с тем процессом, на который знак как бы "служит". Но в определении характера этого процесса и возникают все основные трудности.

Если бы знаки были кусочками, сгустками или порциями вещества, то передача и переход их внутри деятельности могли бы быть чисто механическими, т.е. перенос вещи из одного места в другое. Но уже в античный период было понятно, что хотя знаки и включают в себя обычно кусочки вещества, не оно образует их суть и специфическую природу. Значительно более важным и существенным для знака являются из значения и связанным с ним смыслы и содержания. Поэтому объяснить природу знаков как особой субстанции и возможные для них процессы, это значит объяснить способы существования значений, содержаний, смыслов. Здесь опять-таки главным исходным должно быть представление о процессе; в зависимости от него и в точном соответствии с ним затем будет вводится представление о специфической субстанции знаков. Но что происходит и может происходить со значениями, содержаниями и смыслами? Могут ли они передаваться с одного места в другое наподобие кусочков вещества? Может быть логичнее предположить, что они не передаются, не переносятся с одного места на другое, наподобие вещей, а как бы индуцируются или находятся в определенном месте благодаря движению вещества в знаках. В таком случае знак будет иметь очень сложное, многоликое существование и будет существовать как бы из нескольких разных субстанций. Сегодня мы уже достаточно хорошо освоились с объектами такого типа. Распространение волн в воде или в воздухе не сводится лишь к одному перемещению частиц; мы представляем это движение с помощью еще одной дополнительной компоненты - самой воды или "поля", движение которого отличается от движения частиц. Собственно на этом и построено представление об индуцировании или "наведении" полевых потенциалов в определенных точках пространствах. Может быть, значения содержания и смысла точно также индуцируется или наводятся в сознании людей благодаря перемещению и передаче вещества знаков.

Я рассматриваю этот случай не для того, чтобы сказать, что знаки живут именно таким образом и должны рассматриваться в дуалистических корпускулярно полевых картинках. Из этих онтологий мне нужно сделать лишь этот вывод, что вопрос о субстанции знаков и процессах, в которых эта субстанция существует, достаточно сложен и решение его может не ограничиваться обычными представлениями о веществе и передачи вещества.

Между тем подавляющее большинство попыток решения этой проблемы с самого начала ограничивает себя вещественными представлениями. Здесь не так уж важно, к какому именно веществу все сводится, важнее, что оно всегда понимается именно как вещество, механически переносимое из одного места в другое. Мы можем, к примеру, говорить об информации, считая, что с помощью знаковых сообщений передается именно она, но все равно, хотя информация не есть вещество в прямом и точном смысле этого слова, она рассматривается и описывается в логических формах, описывающих передачу и существования вещества. Именно это, а не что-либо другое, имеет принципиальное значение.

Попытки рассматривать реальный механизм передачи информации, как течения двух субстанций, одна из которых образует содержание, а другая является формой, не вносит пока принципиальных и существенных изменений. Между этими двумя субстанциями устанавливаются отношения, соответствующее схемам передачи чего-либо, изменяющегося в ходе передачи. Подобно тому, как в процессе изменения какой-либо вещи мы должны, чтобы иметь возможность говорить о самом процессе изменения, внести с одной стороны, изменяющиеся параметры, а с другой - параметры, остающиеся неизменными, так и здесь, в процессе течения двух субстанций, мы рассматриваем одну субстанцию остающейся неизменной ( в том смысле, что она должна оставаться неизменной, а если она меняется, то это уже непорядок в самом процессе, непорядок, который должен быть устранен), а другую - как меняющуюся. Тогда основная проблема сводится к установлению таких отношений между этими двумя субстанциями и к таким ограничениям возможных изменений меняющейся субстанции, которые обеспечивали бы неизменность второй субстанции. Надо сказать, что рассматриваю сейчас наиболее общий и наиболее сложный случай из всех, которые рассматриваются сейчас в теории связи.

Таким образом, появляется или, точнее, вводится в эту область понятие об инвариантах. Содержание определяется как то, что остается инвариантным, а форма как то, что варьируется. В этом плане сопоставление разных сообщений с точки зрения тождества или различи их содержания, проводится исследователем-логиком с незапамятных времен, лишь имитировало обычную работу человека, получающего, перерабатывающего и отправляющего дальше сообщение.

Задание отношений такого типа, как мы обсуждали выше, предопределяло принцип связывания инвариантных и вариантных характеристик рассматриваемого объекта; первые должны были быть отделены от вторых и должны были противостоять и как субстанция особого рода типа. Этот принцип, затем был осознан и получил специальное теоретическое выражение; до сих пор он во многом определяет подход ко всем логическим и языковедческим проблемам.

Однако уже Аристотелем было осознана недостаточность такого рода разделений для многих конкретных случаев. Поэтому он пытался найти или сконструировать, кроме того, еще такое отношение, которое могло бы определять зависимость или связь между ядром инвариантных признаков и возможными для данного объекта вариациями.

В определении этого отношения возможны две стратегии, которые приближенно могут быть охарактеризованы как "синтетическая" и "аналитическая". В первом случае варианты и инварианты задаютс независимо друг от друга, а затем связываются, по сути дела, внешним образом. Во втором случае варианты выводятся из инвариантов, но дл этого, очевидно, уже заранее должны быть включены в инварианты. К пониманию преимуществ и даже логической необходимости второго пути решения проблемы пришли уже сравнительно давно. В науках для объектов разного типа строились соответствующие логические формы. В начале ХХ столетия Фрис Кассирер дал логическое обоснование этим двум типам связи, рассмотрев формы абстракции, из которых они исходят. Все эти попытки, явно или неявно, содержали критику традиционных натуралистических категорий вида и рода, вещи и субстанции, изменения и процесса и т.д. Однако при всем этом так и не было найдено новых способов связи и новых категорий, пригодных для анализа, описания и объяснения таких странных объектов, как деятельность и знаки.

Весь этот опыт позволил нам сделать вывод не только о том, что традиционно натуралистические категории не срабатывают в этих областях, и также, наверное, и в том, что в рамках натуралистического подхода само по себе нельзя выработать новых категорий, адекватных новым объектам. Поэтому задача формулируется как построение натуралистического представления знака, исходя из онтологических изображений деятельности и теоретико-деятельностных представлений как множественного и многоликого объекта.

Это значит, что мы должны будем работать и двигаться сразу в двух онтологических картинах - деятельностной и натуралистической, - анализировать и описывать знак как момент деятельности, выявлять все те характерные черты точки зрения деятельностной онтологии, а затем конструировать такое натуралистическое представление, которое учитывало и отображало бы все основные моменты существования знака в деятельности, но, конечно, в формах, специфических дл натуралистического подхода.

Такая постановка задачи заставляет нас строить новый набор категорий. Они должны быть устроены таким образом, чтобы с их помощью можно было бы изобразить знак как объект, существующий по естественным законам, но таким, чтобы жизнь знака по этим законам соответствовала его жизни в системах деятельности, его жизни как момента и элемента деятельности. Опыт исследований такого рода (хотя пока все же весьма ограниченный) показывает, что такими категориями будут категории машины, организма и популяции. Совместное и особым образом организованное употребление этих категорий при описании деятельности и знаков, как кажется, дает возможность построить весьма правдоподобное и перспективное изображение знаков и знаковых систем.

Согласно первому, "машинному" представлению, кооперация мест в деятельности рассматривается как машина, перерабатывающая определенный материал. Материал, в принципе, может быть разнородный, т.е. содержать элементы самого разного типа, и организованный в любые системы. Протекая через машину материал преобразуется или перерабатывается в ней, принимая все новые и новые системные формы. Рассматривая машину как статистическую систему, мы приписываем момент движения и изменения материалу и, вместе с тем, что уже заключено в самом понятии машины, трактуем эти изменения и движения материала как бы вынужденные, производимые в нем действием машины. Таким образом, с этой точки зрения, материал представляется как искусственное образование, изменяемое и преобразуемое внешними для него силами. Чтобы теперь перейти к естественнонаучному представлению всех изменений, происходящих с материалом, мы должны как бы вынуть его из машины и представить все изменения как самостоятельный и имманентный процесс, развертывающийся в силу внутренних для материала причин и факторов. После этого мы можем ставить вопрос о законе, которому должно подчиняться это изменение. Но, как известно, представление изменяющегося объекта всегда соотносится относительно с представлениями об изменении и законом, управляющим этим изменением. Чтобы найти достаточно прочные законы изменения какого-либо объекта, нужно сам объект представить соответствующим образом. Можно даже сказать, что нам удастся найти "удобный" закон только в том случае, если мы построим подходящее или соответствующее ему изображение самого объекта. Рассуждая таким образом, мы, по сути дела, уже перевели проблему - проблему соотношения структурных представлений того или иного объекта и возможных процедур или механизмов правилообразования правилообразного изменения этих структур.

Среди всех мыслимых изменений структур один тип занимает совершенно особое, можно даже сказать, исключительное место, поэтому уже сравнительно давно он стал предметом специальных исследований ученых в философии. Речь идет о таком изменении структур, при котором каждое следующее из состояние как бы снимает в себе предыдущее. В немецкой классической философии этот тип изменений получил название "развертывания", а в русской литературе переводится чаще всего как "развитие" (с ориентировкой на немецкую традицию). Простейшим случаем развертывания является случай механического накопления элементов, входящих в новые связи с прежними элементами и перестраивающие уже существующие связи и системы связей; обычно появление новых связей определяется каким-либо достаточно простым принципом или правилом (примером могут служить схемы развертывания предложений речи и др.). Однако этот вариант не исчерпывает все возможные виды развертывания. Могут быть и другие, более сложные случаи, при которых часть из уже существующих элементов структуры теряется, но при этом сама структура сохраняет все их содержание за счет отображения его в других, более емких элементах; в таком случае, очевидно, мы можем говорить о снятии последующими состояниями системы ее предшествующих состояний, несмотря на потерю некоторых элементов.

Понятие развития, как оно употребляется сейчас, по целому ряду параметров отличается от понятия развертывания. В частности, развитие предполагает, по-видимому, либо цель, либо какие-то другие механизмы и внутренние факторы, определяющие характер происходящих изменений. Вопрос об отношении между понятиями развертывания, развития, эволюции и истории является крайне важным и интересным для нашей темы, но сейчас мы его не можем обсуждать. Нам важно подчеркнуть лишь то обстоятельство, что ограничение возможных изменений структур процессами развертывания и развития дает возможность найти, с одной стороны, соответствующие им и тоже достаточно простые структурные изображения объекта. Применяя эти представления к знаку, мы можем построить натуралистическое изображение его, исходя из анализа условий, механизмов и законов существования и изменения знаков в деятельности. Знак как бы будет проходить или протекать в структуре кооперированной деятельности и при этом, будучи структурным образование, он будет, с одной стороны, структурно меняться, а с другой стороны, оставаться все той же единой структурой, снимающей в себе все свои возможные состояния и этапы развертывания. Любое вариантное состояние знака будет ничем иным, как проявлением одним из проявлений общей инвариантной (и в определенном плане необходимой) структуры.

Более того, продолжая эту линию рассуждений, мы можем воспользоваться принципом относительности всякого движения и, представив деятельность не как одну машину, а как последовательность машин, как бы поменять материал и машину местами; тогда материал, из которого или в котором строится знак, выступает как совокупность из начала данных, вневременных условий все время как бы покоящихся в одном месте, а деятельность или последовательность машин будет тем внешним фактором, который будет привносить структуры и последовательно накладывать их одну за другой на исходный данный материал. И аналогичным образом будет представлен и естественный вариант такой трактовки. Изменение или развертывание знака трактуется как процесс особого рода, будет отделено от представлений о пространственном перемещении с одного места на другое даже относительно машин (в искусственном варианте); движущимся и как бы непрерывно пробегающим элементом в данном случае будет лишь деятельность, а структура знака будет покоится как бы вне времени и деятельности и вне пространства.

При этом, конечно, остается вопрос, каким мы должны представить материал или субстанцию знака, чтобы в структурном представлении ее удовлетворить всему тому, что мы знаем о существовании знаков в деятельности. Но это уже особый вопрос, требующий специального методологического и теоретического обсуждения.

Не трудно заметить, что рассмотренная выше трактовка деятельности и знаков соответственно как машины и неперерабатываемого ею материала учитывает один лишь вид связи между тем и другим: характер знака или знаков зависит от характера деятельности, деятельность создает или изменяет знаки, но знаки не могут менять деятельность. Весь эмпирический опыт говорит нам об обратном. Сейчас мы уже достаточно хорошо понимаем и знаем, что изменение характера знаков приводит к изменению деятельности; благодаря этому мы используем знаки дл управления деятельностью, мы строим специальные знаковые системы, чтобы обучать деятельности и т.д. и т.п. Чтобы учесть и эту сторону отношений между знаками и деятельностью, нужно обратиться ко второй из названных нами выше категорий - к категории организма. В этом случае знаки и системы знаков, порождаемые самой деятельностью, не будут выходить и как бы выбрасываться из нее, а будут оставаться в системе деятельности, вызывая перестройку и развитие ее собственных культур. В таком случае деятельность будет самоорганизующейся и саморазвивающейся системой, т.е. по определению, организм в прямом и точном смысле этого слова.

Здесь мы приходим к новому повороту проблемы, ибо, если знаки, порождаемые деятельностью, становятся элементами, конституирующими и конструирующими ее собственную структуру, то мы, естественно, должны по-новому представить структуру самой деятельности, а именно так, чтобы знаки и знаковые системы, получающие у нас натуралистическую трактовку и, между прочим, существующие в деятельности в таком натуралистическом представлении, могли бы влиять на структуры деятельности, входить внутрь их и перестраивать их. Таким образом, если раньше главной для нас была проблема деятельности знаков, то теперь на передний план выдвигается проблема знаков и деятельности.

Иначе можно сказать, что раньше мы занимались прежде всего отношением знаков и деятельности, а теперь должны заниматься отношением деятельности к знакам. Может быть, еще лучше говорить о зависимости знаков от деятельности и, соответственно, деятельности от знаков.

Выделяя этот аспект проблемы, мы, по сути дела, вновь возвращаемся, но уже с новой стороны, к вопросу о соотношении между процессами, структурами и организованностями деятельности. Натуралистическое представление знака и знаков является не только научно последовательной точкой зрения научно-исследовательской точкой зрения и философской позиции. Это представление создается на каждом шагу в практике деятельности и затем включается в саму деятельность в качестве практических элементов, определяющих протекающие в ней процессы. По сути дела, именно натуралистический подход к знакам, осуществляемый каждым человеком в практике его мышления и общения с другими людьми, создает основные организованности деятельности, закрепляет ее процессы и структуры в материале, на котором существует, функционирует и развивается деятельность. Естественно, что характер деятельности во многом зависит от характера самих этих представлений, в частности, их категориального типа. Таким образом, можно сказать, что привлечение к анализу категории организма заставляет по-новому обсуждать взаимоотношение между процессами, структурами и организованностями, в частности, вопрос об отношении между организованностями знаков и процессами деятельности.

ПРИМЕЧАНИЯ


1. См. Г.П. Щедровицкий, В.И. Садовский. К характеристике основных направлений исследований знака в логике, психологии и языкознании. Сообщение 1-1 сб. "Новые исследования в педагогических науках". - вып. I, IV, V. - М., 1964, 1965; Г.П. Щедровицкий. О методе семиотических исследований знаковых систем. - сб. "Семиотика и восточные языки". - М., 1967.

2. Более подробно строение научных предметов и функций различных логических единиц рассматриваются в книге "Проблемы исследования структуры науки". - Новосибирск, 1967. - С.106 - 190.

3. К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, изд. второе, т.3, стр. 1

4. В.А. Лефевр. О самоорганизующихся и саморефлексивных системах и их исследовании. Сб. "Проблемы исследования систем и структур". - М., 1965. В.А. Лефевр. Конфликтующие структуры. - М., 1967. В.А. Лефевр, Г.Л. Смолян. Алгебра конфликта. - М., 1968.

5. С. Лем. Солярис / "Звезда" - журнал. Представление о живом океане должно быть сопоставлено с понятием технологии, разрабатываемым рядом исследователей; С. Лем. Сумма технологии. - М.,1968. - С.34 - 41.

6. Г.П. Щедровицкий. Проблемы методологии системного исследования. - М., 1964. Г.П. Щедровицкий. Проблемы исследования систем и структур. - М., 1965. Блауберг, Садовский, Юдин. Системный подход: предпосылки, проблемы, трудности. - М., 1965. Блауберг, Садовский, Юдин. Проблемы методологии системного исследования. - М., 1965. Н. Стефанов. Методологические проблемы на структурный анализ. - София. 1967.

7. Г.П. Щедровицкий, Костеловский. К анализу средств и процессов познания пространственной формы. Сообщение 1 - 2" Новые исследования в педагогических науках". Сб. IV, - М.,1964; сб. V, - М., 1965.

8. Генисаретский. Специфические черты объектов системного исследования, сб. Проблемы исследования систем и структур. - М.,1965.

9. См. в частности, Моррис. О значении и значимости. Исследование связи знаков и ценностей. - 1964.

10. См. О методе семиотического исследования знаковых систем; Об исходных принципах анализа проблем обучения и развития в рамках теории деятельности. Система педагогических исследований; научные исследования в системе методологической работы.

11. Во всяком случае, как мы это уде говорили выше, знаки существуют для них в качестве предметов практической деятельности и объектов познания и мышления.