Geum.ru

Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание

Вид материалаДокументы
Надежда  НовоселоваДополнительное время
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Надежда  Новоселова

Дополнительное время


    Летнее утро, яркое до рези в глазах. Пятилетний Дениска возится в песке на берегу речушки, мелкой, воробью по пояс, но с быстрым течением. Еще очень рано, все спят, никто не знает, что он здесь, а если застукают – будут ругать и никуда больше не отпустят одного. Денису строго-настрого запрещено подходить к воде, и связано это с чем-то почти забытым, но ужасным. Тысячу лет назад, прошлой весной, его друг Костик шагнул в воду за корабликом. Потом – воспоминания смутные, дрожащие – прибежали люди, все кричали, а мама Костика села на песок и замерла, неподвижная и страшная.
     И еще Денис помнит ночь. Бабушка обнимает его, сонного и теплого, и почему-то плачет. «А где Костик?» - спрашивает Денис, но бабушка молчит, только плачет еще сильнее. Тогда он понимает, что с Костиком случилось что-то плохое, и тоже начинает всхлипывать.
     Но этим утром он строит сказочный дворец. Надо полить песок, чтобы было легче лепить, и Денис берет ведерко и направляется к берегу. Присаживается на корточки, зачерпывает воду, выпрямляется… и слышит тихое поскуливание. Речушка тащит что-то мокрое, маленькое, живое. Щенок, совсем крохотный, пищит, захлебывается. Через секунду его пронесет мимо, и уже не спасешь, а так хочется собаку.
     Денис делает шаг, наклоняется, хватает щенка. Нога скользит, он падает, пробует подняться, падает снова. Течение тянет на середину, и речка уже не по колено, а по пояс. Щенок мешает, но его не бросишь. Крика не получается, да и людей на берегу не видно, слишком рано. Денис закрывает глаза…
     …и чувствует, что вода остановилась. Его больше не сносит, можно спокойно выйти на песок. Так он и делает. Уже с берега Денис видит: далеко-далеко, там, где речушка поворачивает и скрывается из виду, весело скачет по волнам ярко-красное пятнышко. Его ведерко.
    
     ***
     - Пришел? Отлично. Полистай-ка для ознакомления. – Шеф протянул Денису две стопки картонных прямоугольников, похожих на допотопные перфокарты. – Не удивляйся, мы используем только бумажные носители. В единственном экземпляре.
    
     С Шефом, в миру – Игнатием Львовичем, Денис познакомился в институте. Кризисная психология, суицидология – тут он был царь и бог. На его лекциях свободных мест не было, а поприсутствовать за полупрозрачным зеркалом на консультациях Игнатия Львовича считалось величайшей удачей. Он набирал одну-единственную группу по только ему известным признакам, и уже для своих становился Шефом, и не отзывался на другое обращение. В деканате поскрипывали зубами от такого произвола, но спорить с Шефом ни у кого желания не возникало.
    
     Говорили, что он женат на дочери министра.
     Говорили, что он сам – министр. Инкогнито.
     Говорили, что в молодости он пережил страшную катастрофу, в которой все погибли, а Шеф выжил, и не только выжил, но и приобрел способности сверхчеловека. Первокурсницы ставили на падение самолета, аспиранточки (не его аспиранточки) распространяли историю про взрыв в поезде. Способности тоже обсуждались различные, от чтения мыслей до левитации с помощью метлы.
     Игнатий Львович информацию о своем таинственном прошлом и загадочном настоящем не подтверждал и не опровергал.
    
     Денис осторожно взял первую стопку.
    
     «Я не хочу больше жить. Все кончено, мой парень ушел от меня к лучшей подруге. Меня предали. Жизнь стала невыносимой. Простите, мама и папа, но я больше не могу».
     «Я стал обузой для своих близких и больше не хочу их мучить. Прощайте, не поминайте плохо. Живите дружно».
     «Она сука! Она во всем виновата! Она довела меня до смерти!»
     «Надо мной смеется весь класс, потому что я очкарик. Я больше не могу!»
     «Ночью со мной случилось ЭТО. Я знаю, что теперь мои мозги будут размягчаться. И я все равно умру. Лучше сейчас. Я люблю тебя, Леночка! Прощай!»
     «Дети выросли и не хотят меня видеть. Муж давно бросил. Вчера уволили с работы за пьянство. Сейчас я трезвая и больше не хочу жить. Прощайте!»
     «У мамы появился новый муж, скоро родится ребенок. Похотливая самка. Я их ненавижу. Всех ненавижу».
     «Она мне изменила с этим богатеньким козлом. Я знаю, она уже много лет мне изменяет. И правильно делает – я жалкая тварь, ни на что не способное существо, ошибка природы. Пусть она будет свободна, я все равно люблю ее».
     «Иду к тебе, о Великий! Ты звал меня, ты избрал меня, и я иду!»
     «Сыночек, родной мой, прости, но я не могу больше жить. Слишком больно».
    
     - И что, все эти люди, - Денис сглотнул шершавый комок в горле, - они умерли?
     - Разумеется, нет. – Шеф был, как обычно, безупречно невозмутим и хладнокровен. – Две трети благополучно пьют кровь своих близких, сочиняя такие записочки раз в неделю, из оставшихся большую часть откачали без особенных сложностей. Для нас реально интересны процентов десять таких вот писателей. Ты дальше читай, потом будешь спрашивать.
    
     «Артур Л., четыре года. Падение с девятого этажа. +».
     «Жанна К., сорок пять лет. Наезд на пешехода. +».
     «Константин Ю., шестнадцать лет. Пожар. - , объяснительная приложена (массов.)».
     «Алевтина Р., восемьдесят лет. Утопление в ванне. - , суицид повт.)».
     «Иван О., восемь лет. Падение с крыши. +».
     «Кирилл К., Елена М., Татьяна Р., Анатолий С. Сход лавины. +».
     «Игорь В., двадцать три года. Авария (столкновение двух автомобилей) +».
     «Виталий Н., двадцать девять лет. Огнестрельное ранение. +».
    
     Положив карточки на стол, Денис вопросительно взглянул на Шефа.
    
     - Делитесь впечатлениями, юноша. Что понятно, что непонятно. Спрашивай, не стесняйся.
     - Вообще-то ничего не понятно. То есть это архив суицидов и несчастных случаев, да? – Шеф утвердительно кивнул.
     – Тогда как записки попали в архив? И что значат плюсы и минусы? И почему я? И что мы можем с этим сделать? – Речь получилась сумбурной, но Шеф явно был доволен.
     - Правильно, студент, зришь в корень! Все объясню. Только расскажи мне, пожалуйста… как зовут твою собаку?
     - Дик. Он старенький уже, пятнадцать лет. А причем здесь…
     - Расскажи, что ты помнишь про день, когда появился Дик.
     - Да я маленький был, ничего почти не помню. – Молодой человек смущенно взъерошил волосы. – Дик в речке тонул. Я решил его вытащить, поскользнулся, тоже стал тонуть. А потом смог выплыть. Вот и все.
     - Все? – Шеф внимательно, очень внимательно смотрел Денису в глаза. В памяти всплыла давно забытая картинка: утро, быстрая речка, маленький мальчик с щенком в руках, скользкий камень. Потом – страх, и отчетливое понимание неизбежности смерти, совершенно взрослое понимание. Потом течение вдруг останавливается. Мальчик выбирается на берег.
     - Вот теперь точно все. Молодец, сумел вспомнить. И что ты думаешь по поводу твоего неожиданного спасения?
     - Да я ничего не думаю. Повезло, наверное. Или… - Денис осекся.
     - Слушай и запоминай. Ты уже понял, что мы работаем с несчастными случаями и суицидами. На самой грани. На той грани, когда человек может только с ужасом наблюдать за приближением собственной гибели, потому что на изменение ситуации у него уже нет времени.
     Мы даем ему время. Несколько мгновений, но этого часто хватает. Одному – чтобы снять петлю с шеи. Другой – сделать шаг назад, стоя на крыше высотки. Опустить пистолет. Отвернуть руль. Выбраться на берег.
     Мы не боги и не вершители судеб. Все, что мы можем – дать дополнительный шанс. Только один.
     - И я…
     - И ты. Ты смог сделать это для себя. Сможешь помочь и другим. Если ты согласен – добро пожаловать в команду. Сразу предупреждаю, работа нервная, опасная и тяжелая. – Шеф широко улыбнулся, как будто сказал что-то веселое. – Хорошо подумай, я не люблю поспешных решений.
    
     ***
     С утра она совсем не собиралась умирать. Но потом погода испортилась, небо заволокло противными тучами. Еще один бессмысленный серый день, потом еще и еще. Зачем? На работе на нее опять наорала начальница, безмозглая климактеричка. Дурацкая игра, в которой обе стороны прекрасно знают, что ничего от крика не изменится, но из кабинета Галя вылетела бледная, с трясущимися от бессильной злобы руками. Чуть дотащилась домой. Все как всегда – денег в обрез, сынок ноет, в квартире – бардак и запустение. Муж приволокся пьяный в хлам, как обычно.
     Она попробовала посмотреть на свою жизнь со стороны. Увидела немолодую замученную женщину, которую никто и в грош не ставит. Совершенно никчемная человекоединица, перспектив – абсолютный ноль. Тогда она решила поискать что-то радостное в прошлом. Нашла – хорошенькую большеглазую девчонку, по уши влюбленную в однокурсника; юную мамочку, прижимающую к груди свое четырехкилограммовое сокровище; мужа, такого родного и единственного, готового носить жену на руках всю жизнь.
     «Все было. Все прошло. Ничего уже не будет», – сказала она себе, и вышла в поздний промозглый вечер.
    
     ***
    
     - Практически учебная ситуация. Сорок пять лет, женщина, суицид на почве затянувшейся запущенной депрессии. Бросилась под поезд метро. С момента смерти прошло три часа. Не критично, но надо пошевеливаться. – Шеф воплощал собой спокойствие и уверенность. Аппаратура подключалась молниеносно, сама собой. – Займешься?
     - Но… а вдруг у меня не получится? И она умрет совсем? – Денис покрылся холодным липким потом, руки задрожали.
     - Не думай об этом. Делай свою работу, и поменьше пафоса. Эта женщина формально уже три часа как мертва, и никто не знает, как она использует свой шанс. Если она решит уйти – это ее право. Все, давай на рабочее место. Теорию ты знаешь, разбор полетов потом.
    
     Удобное кресло, идеально соответствующее телу. Полумрак. Шлем с сотнями датчиков на голове, и еще датчики на кончиках пальцев. Негромкий голос Шефа:
     - Начали!
     Перед глазами – мельтешение цветных картинок. Люди, улицы, деревья, фонари. Стоп. Объект обнаружен. Поздний вечер, прохожих немного. Темноволосая невысокая женщина, упрямо поджав губы, быстро идет в сторону станции метро. Через пять минут она бросится под поезд. Еще через десять - спасатели вытащат из тоннеля кровавые ошметки. Все, что от нее останется.
     - Веди аккуратно, время еще есть. Все идет хорошо. – Голос поддерживает, успокаивает. Спасибо, Шеф, но это я скажу потом. Мы уже вместе, единое сознание. Сейчас эскалатор несет нас вниз, ветерок шевелит каштановую прядь. Все равно. Скорей бы уже, и только бы не очень больно.
     Механический голос: «Отойдите, пожалуйста, от края платформы». Резкий гудок поезда. Свет в темноте. Пора! Мы закрываем глаза и делаем шаг вперед. Падаем вниз. Резкая боль в ушибленной ноге – и с глаз спадает серая пелена. Господи, что же я делаю! Как страшно! Сын, Виталик, солнышко мое, как же я его оставлю! Ужин не приготовлен, мальчик сидит голодный, и муж, Петька, он ведь меня любит, они пропадут без меня, что же я наделала, помогите, я больше не буду! Поезд мчится, сигналит, кто-то кричит…
     … тишина. Поезд движется медленно-медленно, как замороженный. Она встает, делает шаг в сторону, к стенке тоннеля, протягивает вверх руки. Какие-то люди рывком вытаскивают ее на холодный мрамор. Через мгновение мимо проносится состав, останавливается со страшным свистом. Подбегает машинист, лицо позеленевшее, на лбу – капли пота.
     - Все. Уходи. – Сейчас Шеф почти кричит. По крайней мере, Денису так кажется. Опять беспорядочное мелькание картинок, удаляющиеся голоса, лязг дверей, автомобильные гудки – и вот он уже снимает шлем, освобождает руки, встает.
    
     - Молодец. Все получилось. Официальная версия – женщина подвернула ногу, оступилась, упала. К счастью, ее успели вытащить. Сейчас она дома, лежит с гипсом на голени и размышляет о вечном.
     - А почему три часа, Шеф? – Денис потряс головой. В ушах все еще звенело, но в целом самочувствие было вполне нормальное.
     - Не обязательно три. Считается, что до двух суток вмешательство относительно безопасно, вероятность влететь в парадокс минимальна. Есть исключения, конечно – например, убийство Джона Леннона абсолютно недоступно коррекции, хотя технически там и делать-то нечего. Но событие знаковое, с вовлечением больших человеческих масс. Вокруг таких случаев время моментально схватывается намертво, доступ закрывается.
     - А максимальный срок - сколько?
     - Не знаю. Никто не знает, все индивидуально. Дальше, чем на неделю, лезть категорически запрещено. – Шефу явно не нравился разговор, и Денис решил прекратить расспросы. Хотя бы на ближайшее время.
    
     ***
    
     Они стояли и смотрели, как в окошке седьмого этажа мечется маленькая смешная фигурка. Снизу суетились спецслужбы, милиция разматывала ленточку оцепления, пожарные выдвигали лестницу, у обочины надрывалась бессмысленным воем сирена «скорой».
     - Хоть бы сирену выключили, на психику давит, – буркнул Шеф. – Не убивайся. Знаешь ведь – мы не можем контролировать человеческие решения. Мы только…
     - Даем дополнительное время, да. Но так обидно. Я ведь месяц назад его вытащил. – Денис чуть не плакал от бессильного отчаяния. Шеф успокаивающе похлопал юношу по плечу.
     - Понимаю. Но он свой лимит исчерпал. Подожди, может, эти ребята еще успеют что-то сделать.
     - Не успеют, он сейчас прыгнет, – расстроенно мотнул головой Денис. – Он и тогда долго колебался, а теперь, похоже, все для себя решил.
     Фигурка встала на подоконник, застыла. Толпа внизу замерла в оцепенении. Человек сделал шаг вперед. Глухой чавкающий звук удара, и на асфальте остался неподвижный грязно-белый ком. Со всех сторон к телу кинулись люди в форме.
     - Пойдем, не на что тут смотреть. – Шеф почти силой вывел Дениса из ожившей, кричащей, стонущей толпы. – Это издержки профессии. Привыкай. Не раз еще повторится. Пойдем, выпьем кофе, поговорим.
     В маленькой кофейне Денис вяло плюхнулся в мягкое кресло, предоставив Шефу заказывать напитки.
     - Тебе надо отдохнуть, Денис. Слишком много работы за последний месяц. Так нельзя.
     - Да они как с цепи сорвались – стреляются, вешаются, травятся, режут вены. И ведь ни один не собирался умирать всерьез, ни один! – После рюмки коньяка, настоятельно рекомендованной Шефом, Денис наконец-то расслабился. – Только этот, сегодняшний. Остальные играются. Пугают родителей, шантажируют мужей, воспитывают любовниц. Не понимают, что это может быть навсегда! Ну хорошо, пятнадцать моих что-то поняли. А сколько не поняли? А сколько уже и не поймет никогда? Да я видеть их больше не могу!
     - Поезжай-ка ты домой, навести бабушку. Дику привет передай. Иначе перегоришь, и толку от тебя никакого не будет. – Шеф говорил почти ласково, но спорить с ним было, как всегда, невозможно.
     - А сессия?
     - Не волнуйся. В конце концов, я ведь министр. Или женат на дочке министра, правда? Так что проблемы своих студентов уж как-нибудь утрясу. Отдыхай, и раньше, чем через две недели, на глаза не показывайся.
    
     ***
    
     Дома было хорошо. Две недели полного, абсолютного безделья: спать сколько влезет, поедать бабушкину вкуснятину, опять спать, гулять со стареньким верным Диком – давно Денису не выпадало такого тихого беззаботного счастья. Никаких сумасшедших готичных девиц, болтающихся на черных шелковых шнурочках, никаких депрессивных дам с таблетками, никаких придавленных физиологией мужиков среднего возраста с ножичками. И только вечером накануне отъезда, перед сном, когда вещи были уже уложены, а обещания не забывать и приезжать почаще даны, бабушка неожиданно завела серьезный разговор.
     - Ты вырос, Денек, а я уже дряхлая совсем. Того и гляди, Господь приберет, а ты правды так и не узнаешь.
     - Какой правды, бабушка?
     - Подожди, внучек, не перебивай, потом спрашивать будешь. Про мамку твою, доченьку мою глупую, расскажу. Ты думал-то, что родители твои от лихоманки померли, а ведь не так оно было. Танюшка, она в город когда уехала, совсем девчонкой была, только-только девятнадцать ей стукнуло. Проучилась там с полгодика, да и приехала с пузом. Они с папкой твоим расписаться не успели, решили, что сначала родит, а потом уж и поженятся. Не по-нашему оно, конечно, но я уж ничего ей говорить не стала, ладно, думаю, всяко в жизни бывает. Погостила она дома с недельку, и назад в город засобиралась. Они в городе комнату у хозяйки снимали, а папашке твоему квартира вот-вот прийти должна была, хорошая, двухкомнатная. Ну вот, время шло, в мае ты родился, здоровенький такой, крепенький, Танька-то писала, что надышаться на тебя не может. Собралась я в отведки через месяц, как положено, уже и пирожков напекла, и грибочков банку достала, и вдруг - бах! Телеграмма приходит от мужика Танюшкиного, папки твоего – мол, нет больше вашей дочери, повесилась она ночью. И приезжайте, Авдотья Тихоновна, забирайте внука, потому что растить его мне одному никакой возможности нет, а у вас и воздух, и речка, и грибы-ягоды. А про деньги, мол, даже не сомневайтесь, никогда ни в какой вашей просьбе отказа не будет. И не обманул, каждый месяц копеечку переводил, на то мы с тобой и жили.
     Вот такая моя правда, Денек, теперь душу облегчила, помирать спокойно будет. Ты уж прости старуху, что молчала. И на мамку свою, Танюшку, зла не держи. Хорошая она девка была, а что руки на себя наложила – так с бабами после родов всяко бывает. Нельзя их одних оставлять, а я оставила доченьку мою, и нет мне за это прощения.
     Денис ошарашенно молчал. Попробовал представить себе маму, ее лицо, улыбку – на единственной фотографии она хохотала в объектив, и солнце подсвечивало пышные волосы – и не смог. Он обнял за плечи плачущую бабушку, прижался лбом, как в детстве, к ее руке.
     - Спасибо, ба. И не плачь. Ты не виновата. Никто ни в чем не виноват.
    
     ***
    
     - Вы все знали! И ничего не сказали мне! – Денис почти с кулаками набросился на Шефа.
     - Что я должен был знать? – Шеф был сух и сдержан. Как всегда.
     - Вы знали, что она… что моя мама… что она покончила с собой! А я вытаскиваю этих суицидников! – Прозвучало нелогично, но Шеф понял.
     - Знал. Я стараюсь иметь максимум сведений о людях, которых беру к себе. И что? Эта новая информация что-то меняет в твоей жизни? В работе? В убеждениях?
     - Нет. Да. Я же не кукла, в конце концов! Я что, не имею права знать про моих родителей? Кстати, а про моего загадочного папашу вы не в курсе? Раз уж собираете информацию?
     - Прекрати ерничать, Денис. Сядь, успокойся. Я догадываюсь, что ты собираешься делать. И я прошу тебя, если хочешь – приказываю: не смей туда соваться. Вопрос закрыт навсегда. Понятно?
     - Нет, непонятно! Она… я и не знал ее никогда! Она ведь совсем девчонкой была, младше, чем я сейчас! Наверное, любила меня, кормила, спать укладывала, а я… даже представить ее не могу. – Денис всхлипнул. – И почему, почему она решила уйти? От всех – от меня, от отца моего, от бабки? И никто не спас. Всяким идиотам даем шанс, а на мою маму шансов не хватило, так? Это несправедливо, Шеф. Это не по-человечески! – Теперь он кричал почти в полный голос, не стесняясь.
     - Послушай меня, мальчик. – Голос Шефа прозвучал непривычно мягко. – В нашей службе работает много людей. И каждый кого-то потерял. У каждого – своя боль и свое горе. И у некоторых рано или поздно появляется искушение что-то подправить. Нарушить инструкции, обойти правила, использовать свой талант в личных интересах. Почувствовать себя властелином времени.
     Поверь мне, ни разу это хорошо не закончилось. Время не прощает самоуверенных и не терпит повелителей.
     - А вы, Шеф? Вы теряли близких? Или ваша душеспасительная речь – просто теория, такая же стерильная, как и вы? А я просто хочу увидеть маму - хотя бы раз в жизни! Понять, как это – быть сыном, посмотреть на нее. И я знаю, что могу это сделать! И мне все равно, что вы об этом думаете!
     Шеф помолчал. На секунду прикрыл глаза рукой. Глубоко вздохнул.
     - Много лет назад у меня была девушка. Смешно говорить сейчас, но тогда вся моя жизнь была в ней. Мы собирались пожениться. Я работал как проклятый, был молод, глуп, самолюбив, но любил ее очень. А она – она была очень юной, очень ранимой, трогательной наивной девчонкой.
     Не знаю, что случилось тем вечером, когда я вернулся в наш дом и увидел ее мертвой. Тяжелая минута, злое слово, усталость, туман… все, что угодно. Я опоздал совсем чуть-чуть, тело еще не остыло. Но шансов не было. Тогда никто не знал про дополнительное время. А потом стало слишком поздно. Вот так.
     - Простите. Я не… Простите меня, Шеф, но… вы не пробовали? Не пытались оказаться там еще раз?
     - Нет. – Шеф резко поднялся. Разговор был окончен навсегда, каждый из них это понимал.
    
     ***
    
     Темно. Холодно. Не хочется жить. Малыш спит в кроватке под ватным одеяльцем, теплый, смешной. Все равно. Он говорил, что любит, а сам бросил меня, пропадает целыми днями неизвестно где, ему наплевать, и правильно наплевать – я глупая, и живот после родов висит, некрасиво. И все время плачу, плачу, а слезы не кончаются. Мама письмо прислала, все надо мной смеются, распутной называют, без мужа прижить, это ж какой позор ей на старости лет. И спать, спать, целыми днями хочется спать, а это нельзя, надо кормить маленького, стирать пеленки, гладить, готовить ужин. Не хочу. Не могу. Говорят, это не больно и не страшно, и потом уже ничего не почувствуешь - не будет слез, и холода тоже не будет. Как будто спишь.
    
     ***
    
     Все просто. Все так, как уже было много раз – удобное кресло, на пальцах – датчики, на голове – шлем. Поехали! Вот только никто не подстрахует, не вытащит вовремя. И плевать! Сам справлюсь. Не могу не справиться.
     Картинки мелькают перед глазами, много ярких пятен, потом цвета блекнут, сливаются в черно-белое мерцание. И в ушах шум, низкий, тревожный, на грани слышимости. Так и должно быть, наверное, все же двадцать лет - не три часа. Воздух вязкий, дышать неудобно. Пальцы покалывает. Не могу поймать объект, все размыто, зацепиться не за что.
     Есть! Маленькая комнатка, старинные обои густо-бордового цвета, ужас… детская кроватка… полосатый котик… где же она? Где моя мама?
     Вот. Входит в комнату – волосы растрепаны, халатик с оторванной пуговкой, глаза заплаканные. Обида. Отчаяние. Стыд. Усталость. Это пройдет, мамочка, ты уж мне поверь, это скоро пройдет. Остановись, улыбнись сквозь слезы, возьми на руки своего ребенка.
     Нет. Она уже все решила, она не хочет возвращаться. Забирается на табуретку, пробует на прочность крюк от люстры. Он крепкий, я знаю, вполне выдержит ее вес.
     В кроватке завозился младенец. Она слышит, но не подходит к нему.
     Воздух уже не просто густой, а твердый и сыпучий, как песок. Режет в горле, режет в глазах. На границе зрения – что-то вроде черной воронки, она приближается. Такого еще не было. Или это эффект парадокса? Да, конечно, ведь мы здесь вместе – я-взрослый и я-младенец.
     Женщина неумело завязывает узел, не получается, пробует еще раз. Воронка уже совсем близко, затягивает, и от нее не спрятаться. Что же делать, что де…
     Тьма.
    
     ***
    
     Вот так. Узел готов. Осталось совсем чуть-чуть – посмотреть на малыша, погладить котика, и можно отправляться. Я устала, как же я устала! Его до сих пор нет – и не надо. Пусть поплачет!
    
     ***
    
     … чернота рассеивается, появляются силуэты, звуки, запахи. Много запахов. Комната все та же, прежние бордовые обои, но она стала больше, гораздо больше. И еще я могу двигаться… и говорить! Мама! Мамочка!
     Стоп. Что это за звуки?
     Я протягиваю руку, и перед глазами у меня шевелится пушистая лапа.
     Кот! Парадокс по-своему распорядился моей чужеродной для текущего времени личностью! Теперь мы вдвоем сосуществуем в кошачьей шкуре!
    
     ***
    
     Звериное сознание сопротивляется вторжению, но я просто задвигаю его куда-то далеко, чтобы не мешало. Под потолком болтается петля. Я легко, одним прыжком, дотягиваюсь до нее, повисаю, качаюсь, шиплю, царапаюсь. Мама пытается схватить меня… не тут-то было!
     Детский плач. Малыш проснулся, кричит, недовольно ворочается. И в ту же секунду дверь с грохотом распахивается, в комнату вбегает мужчина. Подхватывает на руки мою маму. Потом смотрит на меня, крепко вцепившегося в веревочную петлю.
     Игнатий Львович. Шеф. Отец.
     - Вы все знали, Шеф? Вы меня подставили! – Кричу я, но получается только противное мяуканье.
     Он снимает меня с веревки, берет под передние лапы. Смотрит в мои желтые с вертикальным зрачком глаза. Улыбается. Гладит. Шепчет: «Спасибо, Дымок. Я люблю ее больше всего на свете».