Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

     * * *

     С афишной тумбы злой ветер сорвал остаток объявления, швырнул под лысые покрышки «копейки», пробиравшейся сквозь муторный ноябрьский туман. Колеса перемололи бумажку, вдавили в снежную кашу. Глаза балерины на плакате мертво и равнодушно наблюдали за этим.
     Странно, но больше в Москве не встречалось объявлений, разыскивающих добровольцев для Сербии, с питерским номером телефона.

     Глава вторая. Полоса препятствий

     Оказался Жорка в бывшем пионерлагере где-то в Карелии. Его вместе с другими новобранцами, растолкали по пионерским домикам, и все смеялись, что вот, приходится через столько лет вспомнить детство золотое, спать на кроватях с продавленными панцирными сетками, взбивать полночи хлипкие, плоские подушки.
     - Туточки у вас подготовка будет, - заявил здоровенный дядя, затянутый в камуфляж. – Пару неделек подготовимся, пока документики созреют, а там и в путь-дорожку. Че сказать надо?
     Кто-то заорал: «Служу Советскому Союзу!» - видно, по старой памяти да желая повеселиться, кто-то затянул пронзительно «эх, путь-дорожка фронтовая…». Дядя в камуфляже нахмурился, выдернул из общей массы любителя советской службы и молча, без замаха почти, отвесил ему оплеуху. Разбитый нос вмиг набух кровью. Все стихли, немного испуганно и растерянно. Жорка поежился.
     - Ну, так че сказать надо?
     - Будет сделано, - догадался черноволосый паренек с мечтательным взглядом.
     - Так чтоб было! – и камуфляжный втолкнул в строй бывшего советского солдата с раскровяненной мордой. – Чтоб неповадно было, - объяснил. – Коли не знаете, так спросите, а отсебятины чтоб мне не было. Там, куда отправитесь, от этого не только ваша жизнь зависеть будет, но и приятелей ваших. Эх, молокососы, пороха не нюхали… - он затосковал так пронзительно, что новобранцы завздыхали дружно, и только кровавый нос всхлипывал злобно, мстительно.
     - А вы кто? – робко спросил Жорка и тут же втянул голову в плечи. Неровен час и его сейчас из строя выдернут, морду набьют.
     - А я инструктор ваш, - весело даже ответил камуфляжник. – Звать меня Сергеем Николаичем, с вежливостью и уважением.
     - Вы с нами отправляться будете? – это уже сообразительный мечтатель полюбопытствовал.
     - А вот это уже вопрос лишний, - нахмурился инструктор. – Ладно, давайте, орлы, в кормежечный пункт. Вон тамочки по дорожке прямо, потом налево, там рылами сразу и упретесь.
     Все радостно загомонили и помчались, обгоняя друг друга, по асфальтовой дорожке, покрытой хрупкой наледью.
     - Да, это не армия, - философски заявил раскровяненный нос, прихлебывая компот. – Там бы строем, да с песнями.
     - Еще скажи – с речевкой, - буркнул Жорка.
     - А ты не скалься! – освирипел собеседник. – Скажут – так и с речевкой пойдешь, да вприсядку, как казак на танцульках!
     - Мало тебе дали… - задумчиво отозвался Жорка, разглядывая свой не шибко могучий кулак. – Сам с речевкой ходи.
     - Дурень, - с какой-то жалостью даже отозвался побитый. – Сразу видно, что ты армию не нюхал, даже на сборах не бывал. Эх ты, мясо полевое, даже на пушечное не сгодишься.
     Жорка обиделся люто и в этой обиде привесил парню кличку. Так и звали его с той поры – Кровяной Нос, а то и попросту – Кровяной. Звучало, конечно, жутковато. Сам Кровяной Нос хохотал:
     - Вот удружил так удружил! Да от меня с таким-то имечком все шарахаться будут! Ни одна вражина связываться не захочет. Глядишь, Победоносец, твоими молитвами я буду жить вечно.
     И за Жоркой закрепилось прозвище – Победоносец, которое ему понравилось. Он даже сбегал в киоск, торговавший всякой мелкой ерундой, нашел там иконку маленькую, в пол-ладони, залитую пластиком. Георгий Победоносец на вздыбившемся скакуне пронзал грудь дракона острым копьем. Жорка последние копейки отдал за эту иконку, даже не хватило немного, но толстяк, торговавший в киоске, посмотрел жалостливо, подмигнул, да и простил должок. И даже дал маленький латунный крестик – на счастье.
     В пионерском домике нашлась гитара, неведомо кем позабытая, и Жорка, вспомнив давние времена посиделок на лавочке, перебирал ослабевшие струны, тронутые ржавым налетом, пел по вечерам:
     - Ваше благородие, госпожа удача…
     Ребята подпевали, качая головами, прикрывая глаза. Очень старался черноволосый мечтатель, которого невесть почему назвали Товарищ Сухов – через пару дней имен не осталось ни у кого, все заменили прозвища, да никто настоящими именами особо и не интересовался.
     А Жорка, выводя тоскливую мелодию, все вспоминал: «Верещагин! Уходи с баркаса!». И казалось ему, что крик этот обращен в сторону их пионерского домика, затерявшегося среди облысевших по зимнему времени березок.
     Две недели пролетели быстро. Жорка в основном занят был тем, что ел и спал. В промежутках между этими важными занятиями их гоняли на лекции, где показывали кучу картинок со всякими железными штучками, предназначенными для уничтожения людей.
     - Вот ведь как, - рассуждал перед отбоем Товарищ Сухов, - один только способ есть для размножения. А вот как прибить кого, так способов не счесть. Интересно, а вот ежели бы люди думали не о войне, а о сексе, чтоб тогда было?
     - Ну, написали бы еще одну Камасутру, - лениво ответил Кровяной Нос, плечом подвигая подушку вверх. – Не майся, Сухов, нам все одно – воевать.
     Еще гоняли на прививки, объясняя, что едут в чужую страну, а там мало ли что. Всякое бывает. Нечего, мол, заразу разводить. Прививки Жорке не понравились. Медбратик – хлипенький паренек с садистским изгибом рта – втыкал иглу, как в мясо бесчувственное, а уж что там лили – неведомо, но зверски болючее. Потом весь домик пионерский полнился стонами и матом, медбратика поминали такими словами, что если б хоть часть пожеланий сбылась, помер бы он лютой смертью, которую и не каждому врагу пожелать можно.
     Самым сложным в подготовке оказалась полоса препятствий, внешне напомнившая Жорке детскую площадку. Но когда пришлось мчаться с автоматом по бревну, карабкаться на двухметровый забор, прыгать через канаву – все мысли о детсадовских играх вылетели из головы. А уж когда увидел Жорка горящее кольцо, через которое полагалось прыгать, то чуть не бросил автомат на землю с истерическим криком. Но прыгнул отчего-то, без истерики, молча, и выстрелил, как положено, в сторону мишени, даже попал, как ни странно. После, размышляя об этой пробежке, Жорка удивлялся: полосу препятствий он прошел свободно, будто и не в первый раз.
     - Через кольцо-то огненное зачем скакать? – возмущался Жорка в разговоре с ребятами. Инструктору свое возмущение высказать не рискнул, хватило мозгов промолчать. – Ну чисто львы в цирке!
     - Думаешь, там, куда мы собираемся, тебя по головке гладить будут? – поинтересовался Кровяной Нос, отвешивая Жорке несильный подзатыльник. – Ты, Победоносец, молчи, раз не понимаешь. На войне всякое бывает, и огненные кольца – это еще цветочки мелкие. Типа подснежников. А вот когда ягодки увидишь, тогда и поймешь, во что влип.
     За пару дней до отправки Жорка обнаружил у себя под подушкой колоду карт, чему удивился несказанно, но потом решил, что это чей-то подарок. Может, того толстяка из киоска. В голову даже не пришел простой вопрос: с какого перепуга кому-то делать Жорке подарки? Вокруг ведь – чужие люди. Но уж так он обрадовался коробке с картами, что и вопросами задаваться не стал.
     Карты были дивно хороши – гладкие, будто шелковые на ощупь, с четкими изящными рисунками, и льнули они к ладони, как собака послушная, вот только вместо преданного собачьего тепла тянуло от них холодком, морозностью снежной. Но это-то Жорке нравилось еще больше. Привык к прохладе предчувствия удачи.
     - Эх, умеют же западники делать! – восхищенно оглаживал он карты, раскидывая колоду поверх одеяла. – Наверняка французские, только там такая гладкость рубашки.
     - Глянь, Победоносец, а колода-то как для тебя делана специально, - удивился Кровяной Нос, поднимая карту, - на рубашке был изображен Георгий Победоносец, пронзающий копьем извивающуюся гадину.
     - Положи, - засуетился Жорка. – Ты так не лапай. Хочешь – сыграем.
     Оставшиеся вечера весь пионерский домик играл в карты. В основном сражались в подкидного дурака, эту игру знали все. Но иногда Жорка бледнел мечтательно, заводил глаза вверх и предлагал партию в покер. На второй день желающих играть с ним почти что и не осталось. Скучно ведь играть, когда нет шансов на выигрыш.
     - Передергиваешь, Победоносец, - хмурился строго Товарищ Сухов, и глаза его фиолетовые, задумчивые странно не сочетались с сердитой морщинкой меж бровей. – Нехорошо это.
     - Да не передергиваю, - морщился Жорка. – Пойми же, я – игрок. Вы – дилетанты. Вот потому-то я и выигрываю. Я карты чую…
     Ребята посмеивались угрюмо, и понять было невозможно – то ли верят, то ли нет. Жорка внимания не обращал. У него была еда, теплая одежда, койка, гитара и колода карт. Ну и кое-какие приятели, если так можно назвать Товарища Сухова и Кровяной Нос. Что еще надо человеку для счастья? Да еще холодок-предчувствие удачи покалывал под сердце, а в крови бродил мозглый питерский туман, что заглотнул Жорка на Московском вокзале.

     * * *

     Как-то почти неожиданно Жорка оказался в машине, которая мчалась невесть куда. Ребята, затянутые в камуфляж, сидели рядом, раскачиваясь, хватаясь друг за друга, когда машина подпрыгивала на неровной дороге, скрипя давно вытекшими амортизаторами.
     - Ну все, началось, - сумрачно сказал Кровяной Нос, а Жорка лишь кивнул, рассматривая внутренним взором туманные щупальца, вьющиеся перед глазами. – Не-ет, Победоносец, ты что, думаешь, что это карточная игра? – Кровяной Нос толкнул Жорку в бок, привлекая внимание. – Погоди, парень, скоро трупы увидишь. Ты как к трупам относишься? Не пугают мертвяки-то?
     Жорка помотал головой. После московской круговерти ему плевать было на все, в том числе и на покойников – так казалось. Гитара под рукой, колода карт в кармане, приятели тут, что еще надо человеку для счастья?
     Правда, когда вытряхнулись из машины, разминая затекшие руки-ноги, да увидели лежащих на земле людей, скрюченных от боли, даже и не людей – так, остатки, еще дышащие, шевелящиеся, с горячей кровью, но все равно уже трупы, которые по ошибке мучатся на земле – вот тогда Жорку проняло. Пьяный питерский туман разом выветрился из крови, и глаза его увидели то, что было: кровь, муки и смерть.
     - На мине подорвались, - прошептал Кровяной Нос разом севшим голосом. – Видал, Сухов, что мина обыкновенная с людьми делает. Во, ошметки оставляет, - он пытался бравировать собственной храбростью, но видно было, что зеленеет лицо, а кадык судорожно дергается, проталкивая внутрь горькую, тошнотную слюну.
     - Мина… - неслышно, одними губами повторил Жорка, роняя гитару. Струны глухо звякнули, и почудилось вновь: «Верещагин! Уходи с баркаса!».
     - Вот сейчас ты увидишь, Победоносец, что такое полоса препятствий, - тряхнул Жорку за плечо Кровяной Нос. – Еще пожалеешь, что мало через кольцо прыгал.
     Жорка не ответил, он не мог отвести глаз от раненых. Санитары, с мрачными, небритыми физиономиями, грузили их в ту машину, из которой только что выбрались новобранцы. Раненые стонали, некоторые вскрикивали, но никому, казалось, не было до них дела. Один, с оторванной ногой, скулил, как побитый щенок, все просил:
     - Ребята, ну я ведь буду жить? Правда, буду? – будто от его слов смерть должна была отступить, оставить его в покое, взять кого-то другого.
     - Конечно, будешь, - не выдержал Жорка, подошел к безногому, набросил на него какую-то тряпку. – Куда ж ты, парень, денешься…
     Санитары глянули на него сердито, оттолкнули.
     - Не лезь, куда не просят.
     Невдалеке ухнуло, и показалось Жорке, что грозовой раскат прокатился над перелеском. Но какие же грозы зимой? Небо, серое, как лица санитаров, нависало низко, пугало снегопадом. Ухнуло еще раз, и Жорка увидел фонтан взрыва, земляные комья, смерзшиеся, тающие от удара снаряда, полетели во все стороны.
     - Че стоите? Двигай сюда! – на новобранцев набежал совсем молоденький паренек, грозно хмурящий брови. – Эх, дурни еще, но придется сразу в бой…
     Он погнал их, не пришедших в себя после дороги, как гонит пастух коровье стадо, и все причитал по дороге, что оружия мало, патроны заканчиваются, а тут еще и эти сопляки на его голову. Жорка все косился на него, сердито скалился, хотел сказать, что у критика самого еще молоко на губах не обсохло, но удержался. Парень-то этот явно не первый день тут, а они что… только прибыли, ни разу, можно сказать, неграмотные.
     Получив автомат, Жорка удивился – к цевью была прилажена дополнительная ручка. С далеких уже институтских сборов, он помнил, что ничего подобного у «калашникова» не было.
     - Местный, - пояснил Кровяной Нос. – Югославский. Они такое делают.
     Жорка мотнул головой, продолжая недоумевать – непривычный, казалось бы, автомат, легко ложился в руки, был удобен.
     - Давайте, давайте, шевелитесь, - все время подгонял новоявленный командир. – Сейчас снайперы начнут палить. А еще и снаряды густо ложатся, пристрелялись, сволочи… Двигайтесь, если не хотите прямо сегодня же подохнуть!
     Рвануло совсем уж рядом, и Жорке в лицо швырнуло земляной комок с засохшим травяным кустиком.
     - А делать-то что? – растерянно спросил он, вытирая вмиг ставшей грязной физиономию. – Ну, в кого стрелять? Или еще что… Где позиция? Окоп? – Жорка вспоминал читанные в детстве военные книжки.
     - Позицию подавай, ишь ты! – зло рассмеялся молокосос-командир. Взгляд его скользнул по Жорке равнодушно и холодно, в точности, как смотрел когда-то – в прошлой, позабытой почти жизни – вербовщик питерский. – Нет тут позиции. Щас рванешь в лесочек, будешь на снайперов охотиться. А там – твое счастье, если выживешь. Тогда, может, и вправду солдатом станешь.
     Развернулся, да и побежал куда-то, не оглядываясь на перепуганных, жмущихся друг к другу новобранцев.
     - Ребята! – неожиданно гаркнул Товарищ Сухов, сжимая зубы так, что побелели скулы. – Ребята, покажем этим дедам, что и мы не лаптем деланные! Давайте дружно навалимся! Что нам снайперы, и не такое видали! Эх, дубинушка, у-ухнем! – он молодецки притопнул, потрясая автоматом, чуть ли не в пляс пошел. Закричал еще что-то, но слова уже глушились близкими совсем снарядными разрывами.
     Жорка, исполнившись внезапно ледяным, снежным бешенством, бросился в лесок, обдирая новенькую камуфляжку о терновые кусты, топорщившие колючие ветки. Автомат держал перед собой, как ревнивая жена, гонящаяся за неверным мужем, скалку. Пробежал по стволу поваленного, полусгнившего дерева, перепрыгнул через возникшую под холмиком канаву, вскарабкался на следующий холмик, как в карельском пионерлагере карабкался на двухметровый забор. За спиной сопел Кровяной Нос:
     - Что, Победоносец, - выкрикивал, задыхаясь от резкого, несущего снежную крупу, ветра. – Видал, что такое полоса препятствий? Теперь понял?
     Жорка, не оборачиваясь, продолжая ломиться сквозь низкий, густой кустарник, отвечал:
     - Кольца огненного тут нет. Ну да мы, чай, не львы на арене!
     Кровяной Нос смеялся хрипло, теряя дыхание:
     - Ты не торопись, Победоносец, на тот свет всегда успеешь, меня подожди.
     Жорка притормаживал, оглядывался, поджидая приятеля. И действительно, вдвоем-то не так страшно. Пули щелкали, срезая тонкие веточки с деревьев, вгрызались в шершавые еловые стволы. Тут же начинал наплывать смоляной, лесной дух.
     Свистнуло, вроде и негромко, но резко, и Жорка почувствовал, как тяжелая дубина съездила прямо поперек лица, враз напомнив далеких московских вышибал, ехидно-слащавую ухмылку Большого Босса. Кровяной Нос всхрипнул, упал, и Жорка с детским удивлением увидал вываливающийся из его брюха комок сизоватых змей, дымящихся жаром в морозном воздухе.
     - Так-то, Победоносец… - выдохнул Кровяной Нос и упал, зарываясь окровавленным лицом в снег.
     Рядом совсем дымилась густо и черно снарядная воронка, а Кровяной Нос зажимал руками живот, развороченный осколком.
     Жорка облизнул пересохшие губы. Страх почему-то не приходил, только дрожало что-то холодное под сердцем, толкая вперед. Он повернулся и побежал, оставляя за спиной раненого приятеля. «Его санитары подберут, - уговаривал себя Жорка на бегу. – А мне дальше надо. Еще снайперы тут. Останусь – рядом лягу, трупом буду».
     И вот странность, еще совсем недавно Жорка вовсе ни в грош жизнь свою не ставил, готов был умереть в любую секунду, лишь бы прекратить унизительно-муторное существование. Но когда смерть задышала в ухо, ему так захотелось жить, что готов был ради этой самой жизни перервать зубами горло кому угодно.
     Вновь перед Жоркой развернулась полоса препятствий: бревно, холмики, деревья, перегораживающие дорогу, канавы и рвущие одежду терновые кусты. Тонкая ветка серебристой осинки хлестнула по лицу, чуть не вышибив глаз. Жорка несся по перелеску, петляя по-заячьи, втягивая голову в плечи. Пули продолжали кастаньетно щелкать, а в ушах звучало тоскливо:
     - Вереща-аагин! Пал Артемьич! Уходи с барка-аааса!
     Пуля сорвала жухлый кленовый лист, чудом удерживающийся на ветке, прямо над головой. Жорка припустил еще быстрее, тыча себя прикладом в живот – где-то в подбрюшье резко тянуло болью. Бревно, канава, опять бревно, еще канава, замерзшая стайка лисичек, рыже-коричневых, с окостеневшим сверху березовым листком…
     Пули ложились все ближе, и Жорка понял, что долго не пропетляет – снайпер пристреливался, скалясь, очевидно, от удовольствия, видя Жоркину растерянность.
     - Ладно, скотина, я ж тебя ущучу, - скрипнул Жорка зубами, вскидывая автомат.
     Он определил направление навскидку, откуда летели в него пули, рванул туда. Промчался по очередному стволу, оскальзываясь ботинками на снежно-моховой поросли, и прямо перед ним расцвел огнем круг – сцепившиеся ветки дерева полыхали алым и фиолетовым, разбрасывая в стороны искры. Рядом тлели кусты. Жорка, заорав невнятно и матерно, прыгнул через огненный круг, как цирковой лев, перевернулся в воздухе, прокатился по жесткой, смерзшейся земле, вскочил и влепил очередь почти что наугад, целясь лишь приблизительно в ту сторону, где, как ему казалось, засел снайпер.
     Время потекло медленно и плавно, окутав Жорку безмолвием. Он видел пулевой веер, пронзающий лесок, заметил жутковатую, смуглую рожу, заросшую чуть не по брови недельной черной бородой. Затрещали ветки, и албанский снайпер не свалился – сплыл тягуче с дерева, раскинув ставшие беспомощными руки. Винтовка упала на него, легла поперек груди.
     - Ишь ты, прям как на торжественных похоронах, - сплюнул Жорка, удивившись, что слюна его окрасилась черноватым пеплом. За спиной догорало дерево, подожженное шальным снарядом.
     Время тянулось все так же неторопливо, словно похоронная процессия, и Жорка увидел в туманном мареве металлическую болванку, возникшую прямо под ногами. Снег медленно начал таять вокруг раскаленного снаряда, по стальной поверхности зазмеились, как молнии, огненные трещины, из них грозно полыхнуло белым пламенем. Болванка начала разваливаться не спеша, осколки поднимались в воздух, как в замедленном до предела немом кино, и Жорка видел, как они приближались к нему, зловеще покачивая острыми, рваными краями. Он бы хотел шевельнуться, хоть закричать, но не мог двинуться, язык замер, распухший вмиг.
     В ствол горящего дерева влепилась пуля, и время рвануло с места в карьер, спеша догнать убегающие секунды. Взметнулся столб взрыва, в стороны брызнула горячая земля. Жорка почувствовал, будто доской ударило по ушам, и зазвучала плавно песня, разрывая душу, как ослабевшие гитарные струны:
     - Девять граммов сердце постой, не зови! Не везет мне в смерти, повезет в любви…
     «А гитара-то, гитара… - вспомнил Жорка. – В машине осталась! Эх, блин, Верещагин… не успел свалить с баркаса… а полосу препятствий мы все ж одолели, да…»
     Черная земля, сыплющаяся вперемешку со снегом с хмурого, зимнего неба, сомкнулась над ним.

     Глава третья. Пиковая дама

     Ватное, душное одеяло накрывало Жорку с головой, и он повернулся, пытаясь столкнуть его с себя. «И чего накрылся, спрашивается? – удивился он. – Весь мокрый теперь, простыни сушить придется». Показалось ему, что прятался от страшного буки, живущего в шкафу. Он знал, что бука выползает в темноте, когда мама уже ложится спать и гасит радужный ночник, стоящий у кровати. Сколько раз он просил ее оставить свет! Но неизменно слышал резкое:
     - А за электричество кто платить будет? Пушкин, что ли?
     В Жоркиной памяти отложилось, что плата за электричество связана со шкафным букой и отчего-то еще с Пушкиным.
     Одеяло не сдвигалось, и Жорка замер в испуге. Наверное, бука все же сломал замок, выбрался из шкафа, навалился на него, сейчас начнет душить. Он закричал, каменея в ужасе, но из горла почему-то вырвался лишь хриплый, жалостный стон.
     - Турок, турок! – загомонили над Жоркой чужие голоса. – Глянь-кось, робяты, турок валяется. Добить бы надо.
     - Да какой я вам турок! – хотел сказать Жорка, но язык, распухший и высохший, как подошва, отказывался шевелиться.
     - А хрест на ем нашенский, - задумчиво и гнусаво сказал густой бас. – Мож не турок?
     - А че ж на ем обувка странная така? Хрест и с православного содрать мог! – заспорила разноголосица. – Не, Пахомыч, точно тебе говорим, турок, как есть турок! Добить, да и вся недолга.
     Жорка озверел. Матерная скороговорка споро сорвалась с пухлого языка, негромко, правда, но явственно.
     - Точно не турок! – обрадовались невидимки. – Верно, из новеньких… Вчера батальон цельный прибыл, вот таких, необстрелянных…
     - Во, - буркнул Пахомыч. – А вам бы все добить да добить. Душу-то христьянскую не пожалеете…
     Жорку подхватили чужие, жесткие руки, потащили куда-то. Он по-прежнему ничего не видел, лишь ощущал, как легчает душное одеяло, сползает с головы. Но вместо одеяла сыпанулась черная земля, и Жорка зарылся в нее, прохладную и влажную. Ему стало хорошо.

Blog

Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание