Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, информационно взрывоопасная, но для храброго читателя с миноискателем и железными нервами вполне подходящая, ибо его ожидает сногсшибательный фейерверк интимных сведений о новых лицах этой невероятно удивительной истории.


     Не успел Ваал, переваливаясь в раскоряку, покинуть сцену, как к трибуне стремительно подлетел любимец Вождя, смуглолицый и темноволосый Азазил Шайтанович Иблис, чей старший брат Азазелло, большой циник и умница, был в немалом почете у Януса Адольфовича.
     Конечно, высокое мнение, то есть далеко и отнюдь не самая низкая оценка твоих выдающихся заслуг и выслуг со стороны высочайшего лица, – это не просто кое-что, а нечто из ряда вон и вон из ряда выходящее.
     А какого же мнения о партайгеноссе Иблисе рядовые нукеры, вкалывающие не за нищенскую зарплату, а за премиальные к тринадцатой зарплате?
     У нукеров мнение одно, мнение единогласное и единодушное, солдатское мнение, а именно:
     Иблис – красавец джигит.
     Что да, то да: покрасоваться он любит.
     Правда, или, правдиво говоря, косит на один глаз, да и в мыслях косит тоже, но токмо ради всеобщего рекламного успеха задуманного авантюрного предприятия.
     Храбр.
     Но не безрассуден.
     Изворотлив.
     Беспредельно.
     Губы узкие как клинки.
     Говорит сладко, но жалящими намеками.
     Когда молчит, опасен.
     Ходит в мягких ичигах.
     Бесшумен и вкрадчив.
     Всегда за поясом камча.
     Бьет неожиданно и наотмашь.
     Зал с любопытством взирает на Иблиса.
     Все ждут, чем он этаким огорошит присутствующих.
     – Приветствую вас, о мой прекрасный и мудрый повелитель! – гортанно начинает Иблис. – Приветствую вас, о мои блистательные соратники!
     – Привет! – ляпает кто-то из зала.
     Легкое ржание в рядах.
     Иблис щурится. В глазах вспыхивают мутные огоньки.
     Янус Адольфович внимательно наблюдает за ним.
     – О превосходнейшие из превосходных, век наш краток, а тайны мира лежат на поверхности! – вдруг взвизгивает Иблис, словно камчой воздух рассекая. – Да и как может быть иначе? Иначе быть не может! Ведь пласты мироздания так плотно пригнаны друг к другу, а уровни бытия так дивно сочленены, что только немощные твари могут сбиться с пути, ведущего к торжеству идей нашего несравненного Вождя. К усвоению его подлинно паранаучной философии жизни есть только одна единственно верная извилистая дорога, не слишком короткая и не всегда прямая, порой не совсем гладкая и зачастую далеко не широкая. Идущий по ней не без труда и не без некоторых усилий постигнет кое-какую житейскую мудрость, найдет при случае искомое счастье и обретет при стечении благоприятных обстоятельств награду. Враги запугивают и запутывают нас, разбрасывая смертоносные шипы и противопехотные мины на дороге, затрудняя движение по ней без шипо- и миноискателя. Они бессовестно лгут, лукаво недоговаривают, скупятся по-жмотски на всамделишнюю правду, ведут себя в высшей степени недостойно, хамски изнуряют взыскующего, неприлично завидуют жаждущему. А все оттого, что они извратили здравый смысл бытия и замутнили животворный источник разоглупления широких трудящихся масс, бессознательно стремящихся стать под адские знамена и припасть к стопам нашего тысячу и один раз благословенного Вождя и Учителя. Массы это инстинктивно чувствуют всем своим нутром, но филистерский разум их почивает в трясине сытого благополучия, будучи привязан к теплому быту непоэтического существования прозябаемого в своей ничтожности мира всеобщих заблуждений.
     – Короче! – несется с галерки.
     Скулы Иблиса темнеют. Желваки твердеют.
     Янус Адольфович предупреждающе стучит карандашиком по графину.
     Вельзевул свирепо дудит в сигнальную трубу.
     – Кто познал невыразимый смысл дорожных указателей нашего непредсказуемого для вражеских лазутчиков пути, пролегающего в космическом мраке и во мраке пылевых туманностей, – переходя на свистящий шепот, заканчивает развивать свою оригинальную мысль Иблис, – тот без всяких там интеллигентских колебаний, лицемерных смущений и отвратительных буржуазных церемоний пойдет строевым шагом на штурм гнилых твердынь империи. Поэтому, о храбрейшие воины, я призываю вас во всем беспрекословно следовать Вождю и готовиться к грядущим схваткам с гнилозубым и презренным врагом наших творческих начинаний.
     Вычурная речь Иблиса, весьма туманная для солдатских мозгов, была благосклонно воспринята Люциферовым-Сатанинским, и своими энергичными хлопками он дал сигнал к бурным аплодисментам, переходящим в овации.
     Надо сказать, что Янус Адольфович в студенческие годы увлекался экзотикой пыльных планет, расположенных впритык к желтым карликам. Его всегда манили бесконечные волны барханов, богатые шатры кочевников, глиняные дувалы узких улочек, бездонные зинданы, секретные библиотеки гаремов... Он несколько раз во время каникул отправлялся в небезопасные странствия по этим планетам, откуда писал восторженные шифровки своим друзьям и стихи в прозе дальним родственникам.
     Напялив гигиенический бронежилет и черную, как сажа, капроновую тунику, наш путешественник подолгу сидел на корточках у открытых дверей туземного общепита с волшебно дорогой лампой Абладина в руках, изображая заезжего торговца ходовым антиквариатом. Иногда он беззаботно шлялся по путаным улочкам и переулочкам провинциальных индустриальных центров в поисках давным-давно ушедших в глубокое подполье басмачей, этих непримиримых противников пережитков феодально-бюрократической деспотии и загрязнения окружающей среды промотходами. Порой наш романтик свирепо, но беззлобно и неохотно дрался с туземными грабителями деревенских краеведческих музеев, а потом устало смаковал горькие, маслянистые напитки аборигенов и курил травку уси-руси, вызывающую блаженное состояние духа...
     Он частенько и как бы так себе, как бы между прочим хаживал в те запретные для гяуров места, где легкомысленным чужеземцам-ротозеям, весьма восприимчивым к разным вредным для душевного здоровья сказкам, вербальным инфекциям и не способным противостоять нахальным идеологическим микробам, появляться было не дозволено самой их ротозейской природой, и всякий раз лично убеждался, что для гибкой настойчивости и бесцеремонной настырности, подкрепленной звонкой таньгой, непреодолимых преград нет.
     Безмерное корыстолюбие аборигенов, страдающих неизлечимой золотой лихорадкой, открывало перед ним дворцы знати, святилища веры и капища суеверий, равно как и самые престижные салоны женской красоты, – словом, все те места, куда никогда не проникнет ленивый на подъем и трусоватый в своих тайных помыслах путешественник, избалованный опекой ненавязчивого туристического сервиса.
     На этих барханистых и ветродувных планетах Янус Адольфович бывал неоднократно и в зрелом возрасте, исподтишка подбивая мелкую туземную знать на скрытый от глаз непосвященных бунт против имперских колониальных властей и власть предержащих сатрапов вкупе с генпрокурорами, погрязшими в коррупции, теневом бизнесе и своих неукротимых сексуальных вожделениях.
     Возвращаясь как-то раз поздно вечером с конспиративной мазары, главный бунтарь Великого Альдебарана решил немного развеяться в одном из местных злачных притонов, где, вопреки строгим религиозным запретам, продавали не марочный щербет, а самодельный шмурдяк.
     Заведения такого рода обычно находятся в укромных уголках городов, ближе к необжитым пустырям, пустыням и необустроенным свалкам, куда можно тихонько пробраться лишь темными переулками и тайными канализационными ходами.
     Проделав во мраке весь этот вонючий путь, Янус Адольфович осторожно приоткрыл тяжелый канализационный люк, всмотрелся, прислушался и как бы нехотя, как бы даже невзначай вылез из колодца на свежий воздух, якобы по малой нужде, но с большим желанием излиться в поэтической прозе своего очередного шифрописьма домочадцам.
     Вылез и... оказался в каком-то невзрачном внутреннем дворике, украшенном рваными бумажными фонариками, подсвечивающими рекламные плакаты с отвратительными харями кандидатов в главари басмачей, удушливыми цветниками и грязноватыми вольерами для зверски рыкающих на публику конферансье.
     Его зоркий, немигающий взгляд заприметил, что в этом притоне явного политического сладострастия и умозрительного порока имелось множество фонтанчиков с хмельными напитками на любой извращенный вкус.
     Заказав порцию мороженого и прибор для курения опиума, он сделал вдох, потом сделал выдох и, не притрагиваясь к мороженому, несколько раз затянулся сладким дымом.
     Началось погружение в медитацию.
     Глубже, глубже, еще глубже...
     Ах, как хорошо!
     Наконец-то, медитатор узрел карикатурные тени своих пошло кривляющихся врагов.
     Выйдя из блаженного состояния умосозерцания поверженных в трясину забвения призраков загнивающего и страшно воняющего альдебаранского империализма, Янус Адольфович поймал на себе нахальный взгляд одного из тех плутов, которые всегда вертятся в общепитовских притонах и тренированно околпачивают дураков круглых и квадратных идиотов в придачу.
     Этим плутом был красавчик Иблис по кличке аль-Габонэ, незадачливый ученик здешнего медресе, откуда он был изгнан за стойкую привязанность к запрещенной философии эстетизма и мошеннические талибанские проделки в компании с бродяжничающими там и сям дервишами из когорты шакалов газетного пера.
     Янус Адольфович встрепенулся и окинул его таким леденящим душу и все потроха взглядом своих исключительно разноцветных глаз, что красавчик сразу же осел, озяб, сник, приуныл и принялся нервно зевать, громко чихать, взволнованно шевелить ушами и резво прыгать на одной, а потом на другой ноге. Однако харизматический лидер заговорщиков не прогнал его на кухню или куда-нибудь еще подальше, а властным жестом пригласил за свой столик и начал вербовку посредством диалектически изощренного вербального охмурения.
     Разумеется, вербовка прошла успешно, но вербовщику пришлось помимо воли раскошелиться. Плут, клятвенно заверив самого главного Подпольщика, что будет верой и правдой служить темному подпольному делу, машинально слямзил у него туго набитый кошелек и отбыл на учебу в Высшую Партизанскую Школу мятежников.
     С тех давних исторических пор Иблис стал верной и совершенно непрозрачной для врагов тенью Князя Тьмы, его преданнейшим учеником, а со временем выбился и в ближайшие высокооплачиваемые соратники.
     Во время очередного внепланового мятежа Иблис быстренько сколотил на очень скорую руку отряд злонравных джиннов и принялся наводить не то чтобы ревизорский, но определенно ревизионистский ужас на имперскую колониальную администрацию, погрязшую в коррупции и гнусном благополучии, а также сеять панику на биржах ценных бумаг и обесцененных ваучеров. Через несколько лет он уже командовал Дикой дивизией нукеров-экспроприаторов и преподавал эстетику военно-полевого мародерства на Люциферовских Курсах Ударных Потрошителей.
     Воистину пути Аллаха неисповедимы!
     Кто мог бы предсказать сопливому ребенку из заурядной феодально-буржуазной семьи столь блестящую дьявольскую карьеру?
     Помнится, кто-то кому-то рассказывал, что некогда папаша Иблиса, прохвост и обормот, со всей своей многочисленной родней перебрался в город Кукиш-на-Вякише, где их за приличную мзду причислили к высокочтимым сатрапам. А все благодаря тому, что они умело меняли фальшивые денежные купоны на автобусные талоны, ловко учитывали поддельные векселя и нужды алчущих процветания бюрократов. Иногда завистники обзывали батюшку Иблиса лихоимцем, жуликом, мошенником и вообще паразитом на теле феодальной буржуазии, но тот был кротким и не обижался на всякие словесные глупости.
     В праздничные дни Великого Рамзая, когда все обыватели в светлое время суток довольствовались только телевизионными новостями, а после заката светила занимались благочестивым рамзанием и просмотром телечернухи, случилось нечто из ряда вон выходящее. Один из компаньонов отца Иблиса под чистую обанкротился и сбежал на космическом дельтаплане в инопланетные края, прихватив с собой отцовские динары, отчего батюшка очень погрустнел, заскучал, перестал рамзать, а потом, спохватившись, пустился в погоню за бессовестным негодяем.
     Начало погони было наредкость неудачным: вначале верблюдистый иноходец, на котором преследователь направлялся в космопорт-сарай, вывихнул себе горб, упав в сливную яму, а затем космический галеон, на коем обворованный бизнесмен плыл в безвоздушном пространстве, любуясь унылыми космическими пейзажами, подвергся нападению очень вредных пиратов. Неутомимый мститель после утомительного шмона вместе с другими пассажирами по явному пиратскому недоразумению и непониманию текущего момента был обруган самыми поносными словами в их прямом и переносном смысле. Но этим пираты не ограничились и, посовещавшись, вопреки умозрительной логике здравого обывательского смысла захватили в плен всех подчистую, после чего ватагу космотуристов приговорили к длительному сроку заключения без права переписки, заковали в гравитационные кандалы и переправили на астероид Альхаир добывать альхаиристый гашишник исключительной вонючести.
     Там, терзаемый чудовищными муками умственного бессилия и ничуточки не надеясь вырваться на свободу, чтобы слега проветриться и решительно опротестовать пиратский произвол в третейском межзвездном суде, он проявил вполне объяснимую осмотрительность и быстренько стал религиозным вероотступником, исповедующим зловредные космогонические гипотезы. Немало обрадовавшись такому вероотступничеству, пираты с большой выгодой для себя продали с аукциона бывшего язычника одной старой и мудрой своднице, которая ловко женила свой товар на богатой и скучающей пэрсисянке с чрезвычайно исполинскими бедрами и непомерными желаниями.
     Тем временем бывший компаньон, наивно полагая, что теперь никто с него денег не потребует на благотворительные нужды, по шее не накостыляет за мелкие и крупные грешки на ниве бытового жульничества или, не дай Аллах, ятаганом брюхо не проткнет с донорской целью, осуществил очередную финансовую аферу и стал весьма уважаемым эфенди. Когда благоразумный вероотступник прослышал об этом, он взвыл от зависти, вспотел от праведного гнева и решил всеми возможными и даже невозможными способами добраться до банковского сейфа этого денежного хурджума.
     Бесстыдно обманув свою бедрастую и непросвещенную пэрсисянку, мститель резво шуранул на планетоид Крикливый Муэдзин, по дороге поменяв веру на полное безверие с помощью продажного корабельного робота-клирика, промышлявшего торговлей контрабандными атеистическими учениями.
     В космопорту Крикливого Муэдзина он предстал перед всевидящими радарами таможенных роботов, которые слыли железными ревнителями клерикальной чистоты, и успешно сдал экзамен на диплом специалиста по вопросам истинного безверия и уверенности в торжество единственно верной философской доктрины, провозглашающей примат идеального над материальным.
     Благополучно уладив религиозные дела, новообращенный незамедлительно занялся восстановлением своего состояния.
     С помощью карманной электрозубочистки, приставленной к вставной челюсти бывшего партнера, батянька Иблиса быстро экспроприировал у этого говнюка причитающиеся ему купонистые таньги, а самого злодея пустил странствовать по межгалактическому миру на все четыреста четыре стороны параллельных и перпендикулярных пространств.
     После столь успешно проведенной акции возмездия предприимчивый искатель легкой наживы удачно прокрутил на рулетке деньжата, а частично прокутил их в самых злачных заведениях планетоида Свиное Рыло, и вскоре начал стричь купоны на продаже шашлычных баранов не первой молодости, особенно ценимых гурманами из созвездия Люлистого Кебаба. Так он не только обеспечил себе сверхплотный обед с музыкальной игрой на нервных фибрах работников пищеторга, но и ужин с надувными гуттаперчевыми девочками в ресторане для нуворишей. Со временем он обзавелся приличным жильем в коммунальной квартире, шикарным стреколетом «Заподложец» и купил у одного бывшего, но разорившегося партократа полуразрушенную, многоподвальную дачу с садомазахистскими оранжереями, библиотекой, до отказа забитой частично полными собраниями сочинений основоположников воинствующего скептицизма, и видом на женский пляж с высоты птичьего полета.
     Однажды, когда новоиспеченный богатей непринужденно прохаживался по выдвижному балкону своей дачи с большой подзорной трубой подмышкой и с мечтами о чем-нибудь несбыточном в рано начавшей лысеть голове, на строго охраняемый женский пляж проследовала многолюдная процессия представителей совершенно секретного ордена Профсоюзы На Страже Нравственности, дабы совершить тайный обряд купирования ушей, соответствующий новому веянию дамской моды в среде глухонемых либералов правоцентристской ориентации.
     Дело было к вечеру, делать было, естественно, нечего.
     Скукотища жуткая.
     И тут такой случай подвернулся.
     Быстренько натянув надувные плавки секс-гиганта, дачник рванул через забор на пляж, где был немедленно подхвачен на руки престарелыми матронами и внесен внутрь культового сооружения для мужского стриптиз-шоу. Здесь, смешавшись с толпой беснующихся вакхов и вакханок, дервишей и гурий, он незаметно пробрался к самому прилавку для купирования, чтобы получше разглядеть будущую матушку Иблиса, которая была в паре с неким весьма престарелым джинном.
     Позднее ему удалось разузнать о красавице, встреченной на пляже, что она любовница дряхлого и беззастенчиво богатого джинна-резонера, который вечно чахоточно кашлял на весь белый и черный свет, непрерывно аллергически сморкался при одном упоминании о грязно-торгашеских политиканах, жалобно пукал по поводу и без повода и постоянно привередливо ворчал на всевозможные неудобства жизни после смерти.
     Аллаха ради, только не торопитесь, ароматные цветы моего сердца, делать скоропалительные выводы о натурах, страдающих половой немощностью и атеросклерозом.
     Телесная старость – весьма симптоматичный анатомический факт, но не фактик духовный.
     Да, старый пердун порой с превеликим удовольствием попукивал на всех и все. Однако он не был ветреной натурой, ибо его ветры делали сквозняк только соответственно объективным законам ураганного волеизъявления.
     И все-таки джинн профунькал свой собственный момент ветреного самоутверждения в псевдобезветренную погоду.
     Околпачили его.
     Хотел дурень проветриться, пошалить, покуражиться, а его взяли да пустили по ветру. Тривиальное дело.
     С помощью одной пронырливой снохи, этой служанки нечистой на руку мошеннической силы, конкурент джинна в лице пылкого любовника чужой сберегательной книжки все обделал наилучшим образом, обгадив с ног до головы похотливого чародея, и без всякого особого труда овладел прелестницей прямо на кухонном столе под меланхоличное капанье воды из крана.
     А как же иначе?
     Иначе никак нельзя.
     Лакомый кусочек публичного пирога с приятной клубничной начинкой в лице матушки Иблиса, бабенки с жарким огоньком и большим чувственным ртом лягушки на разносе, страшно дразнил мумифицированного и к тому же плешивого джинна своей интеллектуальной бездуховностью, заставляя выбрасывать такие сногсшибательные фортеля, такие бешеные фокусы-мокусы, какие в его древнем возрасте шли отнюдь не на пользу телесному здоровью и заурядным факирским дарованиям представителя славного рода джиннов, этих несравненных плутов, магов, оккультных чародеев и фанатичных алхимиков. В конце концов плотская до смехотворности невоздержанность и порочная склонность к абстрактному теоретизированию выжившего из ума, но не пережившего сладострастного наслаждения своей вопиющей глупостью придурка вышла ему боком, то есть его нежно взяли за тощие бока разгневанные собратья по цеху и отправили в исправительный пансионат для умалишенных чародеев и алхимиков. К тому времени Иблису исполнилось три года и три дня без трех минут до перерыва на обед по случаю столь знаменательного события.
     После поспешной транспортировки безмозглого джинна в грязелечебный пансионат черно-грязной магии матушка Иблиса, приложившая к этому руку и объемистый конверт с неконвертируемыми почтовыми марками, принесла своему новому муженьку в приданое десять тысяч фальшивых динаров, вскоре дополненное ветвистыми рогами пещерных баранов и прочими очаровательными женскими сюрпризами.
     Фальшивые динары послужили папульке хорошим подспорьем в очень плохих для мещанского общества махинациях, так как чуть-чуть поправили пошатнувшиеся финансовые дела за счет несгибаемых головотяпов, но не надолго. Он изворачивался яки ядовитый змий на сковородке с подсолнечным маслом, однако доходы не покрывали расходов на многочисленных любовниц бижутерии. А тут еще застарелая язва желудка вкупе с гангстерскими наездами на вольно слоняющихся по публичным домам пешеходов подкосили и в короткий срок свели его в долговую тюремную психолечебницу, где он заторчал настолько долго, что все о нем начисто забыли. Иблису тогда шел примерно тринадцатый годок с гаком.
     Стремясь выбраться из жалких и позорных лохмотьев мелких буржуа в пышно украшенный зоопарк крупных капиталистических буржуинов, малолетний Иблис вдруг не с того не с сего надумал попытать свои немощные силы в космических странствиях и в космополитических исканиях.
     По дороге в райцентр Каюк, находящийся на распутье многих непроторенных дорог и никому незаметных пешеходных тропинок уезда Пшик, Иблис нанялся к одному жуликоватому чайханщику. Под присмотром этой продувной бестии с вислым брюхом, кривыми ножками и свинячими глазенками он научился многочисленным и полезным для отъявленных прохиндеев способам надувательства посетителей чайханы. Наиболее невинными из них были игры в наперстки, крапленые карты и разговоры на неприличные политические темы, отвлекающие внимание губошлепов от неправильного переваривания кошачьего мяса, выдаваемого за деликатесное мясо летающих, а также ползающих шкуродерников.
     Чайханщик всегда снабжал своих постоянных посетителей прошлогодними газетами и жалобными книгами, в которых восхвалялся его сервис и поносился сервис всех чайханных заведений округи.
     – Кто регулярно и тупо вкалывает до тридцать седьмого пота за бюджетные динары, – поучал чайханщик Иблиса, – тот не представляет для моего изысканного сервиса никакого особого интереса, ибо, судя по всему и судя за глаза, жаден и скуп на лишний грошик. Лучше иметь дело с искренними и алчными эксплуататорами наемного труда, а не с подневольными работягами мануфактурно-фабричного производства. Эксплуататор смотрит на вещи осмотрительно и подозрительно, поскольку у него предусмотрительная натура. Он любит свое круглое пузо и очень заботится о том, чтобы в нем не было места для дешевых харчей. Его на мякине не проведешь. Поэтому люмпенам нетрудового фронта настоятельно рекомендуется выбирать иные способы изъятия нетрудовых доходов у подобных клиентов. Например, очень эффективны запрещенные в низкосветских кругах азартные игры в поддавки.
     Просвещение начинающего прохиндея осуществляется под сладостную музыку чайханного оркестра, наяривающего воровскую песенку «Мы вместе чистили одну и ту же хазу».
     С кухни доносятся ужасно невыносимые запахи деликатесной тухлятины и протухлой несъедобины.
     У арыка печально вопят и рыгают недожаренной кошатиной посетители чайханы.
     Повара, безразлично отмахиваясь от мух грязными бумажными салфетками, равнодушно созерцают картину своей полной победы над безмозглыми обжорами.
     Знойный ветер пустыни опыляет серую зелень двух хилых кустов колючего шиповника и безжизненное сено цветочной клумбы.
     Провинция!
     Глухая!
     Все вокруг до отвращения провинциальное. Даже выцветшие небеса какие-то провинциальные и обывательские.
     Скучно!
     Когда Иблису до последних чертиков надоела вся эта безрадостно скучная жизнь, полная неинтересных бесчинств и опасного для нормального здоровья мошенничества, он презрительно плюнул своей слюной на ближайшую клумбу, нехотя грабанул общепитовскую кассу и под покровом пыльной ночи зарысил в направлении собственных корыстных устремлений.
     Путь не близкий.
     Цены на продукты питания безбожные и невыносимо драконовские. Не цены, а черт знает что!
     Общественный транспорт отсутствует и не предвидится. Частные каретные извозчики, нахально соревнуясь друг с другом, рвут последние подметки у пассажиров.
     И вот на горизонте медленно начинают вырастать крепостные бастионы Каюка.
     В город Иблис вошел со стороны аула Шмаровоз и при этом выглядел, как отметил про себя крематорьевских дел мастер Безумнюк, настоящим перекати-поле, ибо все его нательное имущество состояло из рваных кальсон неимпортного производства и грязной ковбойки без галстука. Прохожие грабители сочувственно принимали его за неквалифицированного воришку и были не слишком далеки от голой истины.
     Чтобы не умереть с голоду, он и впрямь заделался воришкой, специалистом по чужим карманам, и простым ишачником, готовым ишачить на шухере за наваристую чечевичную похлебку с бутыльбродом впридачу.
     Что делать, а?
     Как говорится, к черту былой стыд и романтическую застенчивость, не знать бы их никогда!
     Пропадай все пропадом!
     Пора потрошить скупого обывателя.
     И тут такое зачехардило, что только держись. А все началось с ерунды.
     Однажды Иблису ну просто здорово подфартило: его взял к себе в услужение невероятно богатый, но страшно скупой караван-сарайщик, отличавшийся большим чревоугодием, неуемной кулинарной фантазией и другими разными пороками.
     Проходит день, другой, третий...
     – Иблис все время на ногах, все время мечется между кухней и базаром, между гаражами и клиентами, между пристрастием к утонченному жульничеству и вульгарным надувательством остолопов стоеросовых...
     Иблис, паршивец ты этакий, сделай то! Иблис, негодник, сделай это! Иблис!.. Иблис!...
     Одним словом, никакого тебе кайфа, одни командно-административные приказы и тычки за нерасторопность, за отсутствие надлежащей воровской бдительности.
     Наступает четвертый день. Захотелось хозяину отведать копченую голову баранистого хрюка. Позвал он Иблиса, дал кредитную карточку и велел стрелой лететь в ближайшую мясную лавку.
     Купил Иблис эту самую копченую голову и зашагал обратно в караван-сарай. А в животе-то урчит, жрать охота до неприличия. Начал он пощипывать голову, и так она ему понравилась, что в мгновение ока от копченого деликатеса остался лысый череп.
     – Это ведь одни сплошные кости! – изумленно воскликнул караван-сарайщик, извлекая из сумки совершенно голый череп баранистого хрюка. – А где же мои безумно любимые копченые уши?
     – Извиняюсь, хозяин, но в лавке мне со всей чистосердечной откровенностью сказали, что сей хрюк был глухим от рождения. Поэтому его лишили ушей.
     – А язык?
     – Он его проглотил от дикого страха, узнав о предстоящем и неотвратимом копчении.
     – А глаза?
     – Он сам себе их выколол, чтобы не видеть ножа мясника.
     – А мясо на голове?
     – Он вырвал его с волосами от обиды на свою безнадежно скотскую судьбу.
     – У-у-у!.. – взвыл чревоугодник и мощным пинком ноги в мускулистый зад своего слуги придал ему необходимое для прощания с караван-сараем ускорение.
     Легко распрощавшись таким ударно-динамичным способом с трудовой карьерой на караван-сарайном фронте, Иблис пулей вылетел на улицу и угодил в объятья Азазелло, точнее, в его пузо, которое урчало от обиды на буржуазных эксплуататоров угнетенных классов Восточной Сатрапии.
     – Вах! – крякнул Азазелло и свалился в придорожный арык.
     – Ая-яй! – жалостливо вскричал Иблис и предложил барахтающемуся в арыке несчастному утопающему не противиться судьбе, а смиренно и всецело отдаться на волю мутных волн.
     – Я не согласен с таким утопическим решением проблемы, – булькнул в ответ бедолага. – Не в моих правилах плыть трупом по течению.
     – Тогда я пошел по своим срочным делам! – радостно выпалил Иблис и бросился в ближайший переулок.
     Но не тут-то было. Из переулка плотными, стройными рядами повалила толпа благоверных религиозных мучеников с ножами, хлыстами и розгами в руках. Этими инструментами они резали и хлестали умиленных религиозным экстазом ротозеев, демонстрируя всем любознательным прохожим свое искреннее благочестие. Поскольку Иблис не отличался особым религиозным рвением, он попытался уступить дорогу горланящей толпе и повернул назад, где его уже поджидал Азазелло, готовый высказать все, что он думает о причинах своего пребывания в грязном арыке.
     Под конец оживленного диалога, сопровождавшегося разными удивительными телодвижениями, Иблис поклялся именем своего непутевого батюшки доказать, что в жарком споре не всегда торжествует посконная истина. Услышав знакомое имя, Азазелло настолько ошалел, что едва не позволил своему противнику сдержать лживую клятву. Однако, вовремя опомнившись, он усилил аргументы и смог одержать убедительную победу в споре, после чего, оседлав поверженного в пыль и прах противника, начал с пристрастием допытываться о фактах его прелюбопытной биографии.
     Вот так, любознательные вы мои читатели и почитатели непроверенных слухов, встретились на судьбоносных жизненных перекрестках наши сводные братья – старший Азазелло и младший Иблис. Встретились и подружились. А почему бы и нет? Очевидно, такова была непререкаемая воля Аллаха.
     Ох, и много же они накуролесили в городах, тюрьмах, зинданах и аулах Восточной Сатрапии!
     Азазелло первым унюхал сапоги Януса Адольфовича. Они ему настолько приглянулись своими инкрустированными шпорами, что он не мог спокойно спать несколько дождливых ночей. На седьмую, самую-пресамую дождливую ночь, Азазелло пришел в караван-сарай к Янусу Адольфовичу и без всяких обиняков, поигрывая тяжеленнейшей булавой, предложил свою грешную душу в обмен на шпоры. Их владелец не стал артачиться. Зачарованно поглядывая на изящную головодробилку, он тут же отцепил шпоры, но взамен потребовал не только расписку в лоя

льности, а и увесистую игрушку, явно старинной работы. Сделка состоялась. С тех пор Азазелло стал верным агентом Януса Адольфовича.
     Философское выступление Иблиса, одобрительно воспринятое Вождем, зажгло чертовски воинственным духом покрасневшие от избытка чувств глаза офицеров, успевших в преддверии важного совещания хорошенько надраться, то есть отметить его дьявольскую значимость вместительными кружками забористого шнапеса без закуси.
     Почувствовав прилив неподдельного энтузиазма, Люциферов приказал немедленно внести в зал боевую красно-черную хоругвь с изображением лягающегося и притом огнедышащего Дракона, побеждающего имперского Осла.
     Под торжественный рев гимна Фехнера-Бюхнера командир штурмового отряда джиннов, гигант ибн Циклоп протопал между рядами кресел, держа в вытянутой волосатой ручище тяжелое древко хоругви.
     Когда он взошел на сцену и застыл, радостно выпучив глазные яйца, Люциферов отрепетированным жестом стукнул себя в бронежилетную грудь и заорал во всю мощь своих легких:
     – Да здравствует хоругвь победы!
     – ...здра-а-авствует! – зычно раздалось в ответ.
     Обведя пристальным взглядом перекошенные радостным криком лица, Вождь мятежников остался вполне доволен своим дирижерским искусством.
     – Мои товарищи по оружию, соратники, наши прошлые битвы с армией империи были не вполне успешными! – прогремел он в микрофон. – Это пошло на пользу общему революционному делу. Мы накопили отрицательный опыт, который пора превращать в опыт положительный и окончательный! Последняя и самая решающая битва должна быть продумана до мелочей, а ее стратегию необходимо строить на необыкновенном коварстве и непревзойденной никем хитрости! И все же, несмотря на возросшую мощь наших преотменных боевых машин, мы еще не вполне готовы к лобовой атаке...
     Зал замер в недоумении, еле сдерживая крики протеста.
     – Нет, – выдержав многозначительную паузу, спокойно сказал Люциферов, – наши торпедоносцы не заржавеют в пещерах этих величественных и живописных гор. Очень скоро вы поведете их в атаку, но... только для того, чтобы отвлечь внимание и силы противника от направления основного удара.
     Опять пауза.
     Люциферов чувствует, как в его лицо впиваются сотнями ядовитых иголок взгляды присутствующих чертей. Он медленно берет стакан с газировкой, оттопыривает мизинец и делает несколько маленьких глотков.
     – Так что же я задумал, ребята, мои верные товарищи по партии? – лукаво поинтересовался Вождь у зала.
     Напряженное молчание.
     – Товарищи, внемлите мне! Уже давно прошел абсолютно достоверный слух, что Император намерен послать многочисленную и хорошо вооруженную экспедицию на далекую планету под названием Земля. Перенаселенной империи требуется новое жизненное пространство и новые геополитические проблемы по построению справедливого сословно-классового общества всеобщего благоденствия, идеалы которого призваны отвлекать массы от социальной борьбы за установление справедливой диктатуры угнетенных над угнетателями. Наша задача – не позволить переключиться с проблем на псевдопроблемы. Чем труднее будет жизнь в империи, тем легче будет нам свалить прогнивший режим абсолютизма и власть плутократов. Поэтому мы должны или беспощадно уничтожить экспедицию на Землю, или в любой хитрой форме привлечь колонистов на нашу сторону.
     В зале раздался разноголосый шум. Кое-кто повскакивал со своих мест.
     – Ша, дети мои! – ласково, но вместе с тем угрожающе проворчал Люциферов. – Это еще не все. Если мое предложение будет одобрено нашим собранием, в чем я, конечно, не сомневаюсь, то главную разведку Солнечной системы и Земли я проведу самолично. Это мой святой долг! Надо немного встряхнуться и лично окунуться в живую гущу проблем.
     Сделав очередной глоток квасного тонизатора, Люциферов закончил:
     – Берите с меня пример! А теперь продолжим обсуждение животрепещущих вопросов.
     Едва Вождь смолк и сел в большое кресло с высокой спинкой под пышным балдахином, как поднялся Молох и, покрывшись противным липким потом, робко изрек:
     – На политические хитрости я не мастак. Поэтому скажу без всяких околичностей: мне кажется, сейчас не до политики. Мы только безвозвратно упустим выгодный шанс и позволим имперской армии еще больше укрепиться. Плата за промедление будет непомерно дорогой. Тем не менее я всецело разделяю гениальное мнение нашего благословенного Вождя... Ура Вождю!
     – Ура!!! – дружно загремел зал.


     ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой наконец-то заканчивается дьявольски важное совещание, сопровождающееся провокационным выступлением монетариста Маммона, и Вождь протестанторов отправляется с диверсионной миссией на Землю.


     Вслед за немногословным Молохом слово вежливо взял генерал-интендант Маммон, весь сальненький, кругленький и приторно улыбчивый, весь нашпигованный сногсшибательными экономическими прожектами по немедленной реконструкции адской хозяйственной жизни на принципах спекулятивного монетаризма.
     Если посмотреть на него в упор непредвзято прищуренным взглядом опытного фининспектора, то может сложиться несколько превратное и частично поверхностное впечатление, что вы имеете дело с завхозом неоклассического типа или типа постклассического из какого-нибудь НИИ или ОКБ, у которого не пузырятся на коленях брюки от кабинетного сидения, а голова не забита черт знает какими мелкими бытовыми дрязгами и заботами. Словом, ядреный бюрократ новой генерации, отменный семьянин и мелкий карьерист с крупными амбициями.
     Один его шапочный знакомый черт, будучи уличен в порочущих связях с темными антиимпериалистическими силами, клятвенно уверял святейшую имперскую инквизицию, будто бы в Аду и в помине нет вредного для здоровья экваториального пекла в силу климатической дождливости Тартара, а огонь в мартеновских печах промкомплекса поддерживается самым обычным образом, без помощи алхимии или черной магии. Конечно, добавлял скороговоркой черт, пританцовывая на пыточной сковородке, экологическая обстановка в промзоне оставляет желать лучшего, но, как говорится, нет дыма без огня.
     «Да, да, за огнем дело не станет», – в ответ говорили любезные святейшие отцы, подбрасывая в жаровню поленья и подливая масла на сковородочку.
     Из протоколов инквизиционного трибунала допытливые и вездесущие хроникеры узнали, что штрихи к портрету генерал-интенданта мимоходом добавил некий родственник Маммона, отрекшийся под давлением общественного мнения и благодаря легкому нажиму инквизиции от своего родственничка, этого улыбчивого исчадия Ада.
     «В данном случае, – рассуждал вслух указанный в материалах следствия родственник, – мы имеем яркий пример инстинктивного политического бюрократа, демагогического борца за нетленные административно-бухгалтерские идеалы, пристрастного к радиотелефонам, факс-машинам, служебным стреколетам и личному общению с высоким начальством. Он весьма сочувственно относится к достижениям научно-технического прогресса, к новым веяниям в театральной жизни, любит толстые литературные журналы и обожает носить на лацкане пиджака внушительные государственные значки, вроде депутатских, сенатских или цэковских. Этот отпетый бюрократ никогда не обороняется, а всегда резво, по-свински нападает, не теряя при этом головы и не переставая обворожительно улыбаться, расшаркиваться, раскланиваться с кем надо, лягая остальных своими короткими мясистыми ножками».
     Научные критики сатанизма, опираясь на последние достижения невероятностной логики, неопровержимо доказали, что такого и сякого рода политический бюрократ – первый враг всевозможных социальных непорядков, вероятных беспорядков, незапланированных мятежей и непредусмотренных путчей.
     Но в самых темных закоулках и закутках своего пугливого сознания он только и грезит, как бы заварить невкусную кашу, которую пусть расхлебывают другие, проклиная и тем самым прославляя кашевара на весь заоблачный бюрократический мир.
     А как он влюблен в трибуну!
     Для него трибуна сродни бюрократическому трону.
     Давайте вместе, давайте сообща поглазеем на живой образец такого трибуна.
     Обхватив короткими ручками тумбообразный символ высокой политики, жмурясь и постоянно облизывая пухленькие губы, Маммон бойко затараторил:
     – Господа офицеры, товарищи по оружию, голубчики вы наши ненаглядные, если мы решили начать самую справедливую войну за установление железными средствами демонократической и пожизненной диктатуры нашего безмерно обожаемого Вождя, то резонно спросить себя: с каким расчетом мы будем действовать, какую выгоду мы хотим извлечь из решительной ура-атаки?
     Вождь заинтриговано покосился на оратора.
     Тот, уловив боковым зрением косой начальственный взгляд, бодро выпалил:
     – Низложить Императора и возвысить свои несомненные права на власть в империи – дело в перспективе пустяковое, дело в каком-то смысле плевое, но сегодня, родные вы мои, совершенно невозможное, ибо многочисленные колониальные армии подтвердили верность Старцу и готовы в любой момент выступить единым фронтом против нас.
     Янус Адольфович аж подпрыгнул на своем комфортабельном троне от услышанного.
     – Да, мы смелы! – воинственно пропищал оратор.
     – Ох, как мы чертовски смелы! – еще громче пискнул он.
     – Да, у нас великолепная боевая техника! – пролепетали его губы.
     – Ох, какая у нас дьявольская техника! – надулись щеки.
     – Да, наши полки многочисленны и боеспособны! – выкатились глаза из орбит. – Ну просто нет слов для сверхвысокой оценки этой ураганной боеспособности!
     Маммон вспотел и высморкался.
     Кто-то робко хлопнул в ладошки. Это немного взбодрило оратора.
     – Однако, господа, – понижая голос, продолжил он, – как правоверный монетарист и теоретик бумажно-денежного обращения в сфере теневой экономики, я должен сказать без всяких там либеральных сюсюканий, что для полной и безоговорочной победы всего этого не совсем достаточно.
     После этих слов в зале воцарила гробовая тишина и запахло политическим скандалом.
     Зябко поежившись и в очередной раз облизнувшись, Маммон тихо, но отчетливо сказал:
     – Будем смотреть темной правде в ее слепые глаза, не обольщаясь на свой счет: массовая шокотерроротерапия, глубокие рейды по экономическим просторам империи, торпедные удары по отдельно взятым военно-парламентским базам – вот и все, на что мы пока способны в обозримо мрачном для империи будущем. Не забывайте, что по всем законам социальной метафизики в ответ на наши действия империя ответит еще более мощными ударами возмездия. Сокрушить чертей врагу, конечно, не под силу, а вот парализовать тартарианскую финансово-экономическую активность имперские войска вполне могут и тем самым затормозят наш диалектический скачок в общество всеобщего процветания темных сил со светлыми намерениями, которыми освещается мятежный путь в нашем с вами Аду.
     У Вождя отвисла челюсть.
     Кто-то за кулисами упал в обморок.
     По залу прокатился испуганный стон.
     Потянуло сероводородом.
     Не обращая внимания на нервный переполох, генерал-интендант возбужденно заорал:
     – Господа, товарищи, стоит ли ради этого рисковать нынешним монетаристским благополучием Тартара и его молодой военной промышленностью? Не лучше ли разработать новую философско-умозрительную концепцию гражданской войны, но, между нами говоря, без публичного объявления оной, а часть заводов военно-промышленного комплекса перевести на рельсы конверсионных программ с тем, чтобы создать у врага иллюзию нашей безнадежной слабости?
     Вождю сделалось дурно, и он начал жадно глотать таблетки от головной боли.
     Господа офицеры впали в прострацию.
     Храбро рубанув воздух рукой, оратор закончил свою пацифистскую речь так:
     – В конце концов, и в надземно-подземных городах Ада можно жить не на много хуже, чем в некоторых крупных провинциальных местечках империи. В нашем распоряжении имеется множество перевоспитываемых рабов и рабынь, которые, проникнувшись идеей модернизированной частной собственности, станут в своем сознании полноправными свободными гражданами государства тотальной демонократической диктатуры и, конечно же, улучшат нашу демографическую ситуацию, умножат армию промышленного пролетариата, отрицающего классовые антагонизмы. Одним словом, на этой суровой планете мы в состоянии заложить фундамент новой маленькой империи, богатенькой и сильненькой.
     Только Маммон кончил излагать свои философско-монетаристские взгляды на дьявольский социальный прогресс в условиях чертовски локальной империи, как собрание наконец-то очнулось, наконец-то присутствующие доперли, к чему их призывают, и возмущенно загалдели, запищали и захрюкали.
     Однако нашлись такие же круглолицые и бессовестные свинтусы из числа зажравшихся тыловиков, которые угодливо поддержали генерал-интенданта.
     Но большая часть боевых офицеров, пропахших порохом и кровью, свирепо взорвалась возгласами протеста и огульно-охальным свистом.
     Жирнозадым сторонникам генерал-интенданта импонировало то, что Тартар может стать началом новой рабовладельческой империи в политических границах вождистской демонократической республики.
     Противники же справедливо видели в нем цивильного кнура, напялившего на себя генеральский мундир, чтобы замаскировать свои вредные пацифистские взгляды.
     Маммон не случайно слыл в коррумпированных кругах и любительских кружках Ада сверхтонким дипломатом с толстым загривком, а также кабинетным теоретиком административно-политического восторга.
     Между прочим, одно время он пытался стать крупным финансовым идеологом империи Великого Альдебарана и за короткий срок помог сколотить колоссальные состояния своим приятелям, предпочитавшим оставаться во мраке базарных отношений. Короче, это был весьма и весьма преуспевающий шлягерный певец анархического бизнеса.
     А ведь когда-то розовощекенький Маммончик с сопливым пятачком вместо носа даже втуне не помышлял о переустройстве общества на основе рабовладельческой демонократии.
     Его дед, бывалый рубака периода гражданской смуты, пламенный абсолютист и сочинитель мужественных мифопоэтических легенд, верой и правдой служил новому имперскому режиму, воспитывая у родственников такую же лирическую преданность восхитительно утопическим идеям. Однако благоразумненький и кругленький, как дырка от бублика, внук не покатился по стопам деда, а стал блатным слушателем экономического факультета столичного университета.
     Сдав экзамены на звание лиценциата, дававшее право читать лекции и заниматься научной практикой до защиты докторской диссертации, он с головой ушел в околонаучную деятельность, хотя впереди толстенького весельчака Маммончика ожидала унылая, до зубной боли, перспектива апологетствующего журналиста, публициста и казенного словоблуда.
     Как-то раз, порывшись в нетощем кошельке и энергично почесав жирненькую ляжку, Маммон торопливо засеменил брать взаймы крупную сумму политически звонких монет у знакомого капитана космополитических грузовиков, заядлого контрабандиста и торговца неходовым политическим товаром.
     Старый космополитический удав, с челом, запятнанным партийно-административными кляксами, слыл в определенных номенклатурных сферах изрядным простофилей и морализирующим романтиком. Он сухо потребовал у лиценциата письменного обязательства верно любить империю, лично Императора и вдобавок стать членом господствующей партии Несокрушимого Абсолютизма. Монеты же с большими партийно-политическими процентами приказано было возвратить в течение пятисот пятидесяти пяти суток в номенклатурный сундук.
     Проклятые империалы быстро и незаметно растаяли, несмотря на блестящее экономическое образование Маммона. Кредитор взял за горло улыбчивого неудачника и повязал его партийными клятвами вкупе с расписками, чтобы взбодрить свинтуса на гражданские подвиги во имя бесцветных идеалов абсолютного империализма. И, знаете ли, взбодрил.
     Не помучавшись угрызениями своей резиновой совести, Маммон все прикинул, все подсчитал и принял единственно верное решение.
     «Зачем куда-то бежать, задыхаясь и потея, чтобы у кого-то опять занимать деньги? – беззаботно подумал он и отправил в рот конфетку с ликером. – Пойду-ка я своим путем туда, куда глаза мои глядят».
     А глаза его глядели в сторону редакции одного престижного империалистического журнала, где можно было хорошо кормиться из партийного корыта и жить припеваючи, сладостно хрюкая в свое сытое удовольствие.
     Сделав правильные выводы из предшествующих жизненных уроков, Маммон перестал советоваться со своим свинячим внутренним голосом, повеселел, подобрел, то есть потяжелел на целый пуд, и стал завсегдатаем политических тусовок.
     Блестящую карьеру Маммона сгубила чрезмерная активность и потеря элементарной бдительности.
     Вступив в конфликт с неблагодарными финансово-промышленными воротилами, зажравшимися плутократами и остервеневшими партократами, он решил воззвать к их меркантильным инстинктам.
     – А-у! – закричал новоявленный пророк монетаризма.
     – Р-р-р! – рыкнули в ответ ему плутократы.
     – Давайте жить дружно, господа! – заскулил Маммон.
     – Гав-гав-гав! – пролаяли партократы.
     – Предлагаю красть поровну! – не утихал Маммон.
     – Ха-ха-ха! – донеслось с вершин финансово-промышленных небоскребов.
     Хочу спросить читателя: разве так решается основной идеалистический вопрос о примате монетарности над унылым товаропроизводительством?
     Примером отрицательного ответа служит господин Маммон, который в свое время плохо проштудировал метафизические трактаты о роли неправедно нажитого капитала в личном и благополучном обустройстве своего собственного жития без бития и публичных скандалов. А в результате мечты охотника за монетаристскими лаврами и финансовыми кимвалами привели его к полному идейному банкротству.
     Прогрессивная империалистическая общественность совершенно бесстыжим образом приговорила душечку Маммона к забвению и пригвоздила его к столбу позора, якобы за участие в политически плохо обоснованной краже миллиардов империалов прямо из хранилища монетного двора.
     Однако безмозглым следователям и прокурорам от инквизионного трибунала не удалось раскрутить весь ужасно запутанный клубок финансово-политических махинаций Маммона и узнать, кто же был главным хулиганом во всех этих махинациях. Им так и осталась неведома чудовищно тайная связь между Маммоном и Лучезарным Князем Тьмы. Только старые полицейские ищейки из клуба Альдебаранских Сплетников смутно догадывались об этом, но предпочитали лишь несмело шушукаться между собой, зная беспощадность заговорщиков и политических гангстеров.
     Во время транспортировки приговоренного к духовной смерти на тюремный дирижабль напали джинны Иблиса, благодаря которым Маммон оказался на свободе и вскоре был доставлен на секретную базу заговорщиков в глубоком овраге около мусорного полигона столицы. Здесь Люциферов, поднимая бокал игристых щей, произнес следующий тост:
     – Я пью этот чудесный напиток за одного маленького хряка, которому еще предстоит вырасти в большого кнура и оправдать наши – черт возьми! – надежды.
     Непосвященным во вселенскую историографию Космополитической Дьяволиады следует знать, что Люциферов познакомился с Маммоном в ночной кооперативной пивнушке, где обычно собирались политические маклеры.
     В то время глава заговорщиков искал подходящего посредника с целью приобретения уединенных домов и незаметных квартир для конспиративных явок, а также для проталкивания своих идей и принципов в среду финансовых и политических спекулянтов.
     Маммон уныло потягивал дешевое пиво в дальнем углу прокуренного зала.
     В последнее время он не мог похвастаться какими-либо успехами. Хозяйственная жизнь империи находилась в периоде спада. Маклерам, включая маклеров от политики, каковым себя считал самоуверенный Маммон, приходилось вертеться юлой, чтобы заработать себе на кружку пива и пару горячих сосисок с кислой горчицей.
     Допивая пиво и уже поглядывая на настенные часы с хрипло каркающей вороной, Маммон заметил у стойки высокого брюнета с хищным профилем, который о чем-то оживленно беседовал с хозяином заведения.
     Хозяин пивнушки, добродушный пан Жигулевич, несколько раз ткнул рукой в сторону столика, оккупированного тушей Маммона. Не дослушав его, брюнет бросил на стойку пару монет и уверенной походкой направился к Маммону.
     – Вы не уделите мне несколько минут, господин Маммон? – вкрадчиво, но твердо спросил незнакомец. – Мне порекомендовал вас пан Жигулевич, сказав, что вы хотя и начинающий, но толковый маклер в вопросах политической конъюнктуры.
     – К сожалению, я сейчас на мели, – грустно ответил Маммон, оценивающе рассматривая незнакомца со странными разноцветными глазами. – Нынче слишком много развелось продавцов неходового товара, но очень мало покупателей.
     – Спешу вас обрадовать и обнадежить! – радостно воскликнул брюнет, расплываясь в глумливой улыбке. – Я как раз из числа тех, кого мало.
     – Тогда я весь – внимание! – встрепенулся Маммон, облизывая свои жабьи губки.
     – Я полагаю, мы быстро найдем общий язык, – напористо сказал клиент и призывно махнул рукой пану Жигулевичу, который тут же наполнил несколько бокалов темным пивом и светлым лимонадом, демонстрируя знание вкусов постоянных посетителей своего популярного заведения.
     Мессир Воланд, каковым поначалу представился Люциферов, и Епифан Телурович Маммон действительно быстро нашли общий язык.
     Янусу Адольфовичу не пришлось прилагать особых усилий, чтобы втянуть Маммона в организацию заговорщиков и превратить его в ключевую фигуру своей хитрой финансово-экономической политики.
     Надо иметь в виду, что в прежние дремучие времена ограниченность имеющихся средств финансирования затянувшихся мятежей или каких-нибудь столетних войн создавала непреодолимую преграду на пути к славе, победе и власти. Поэтому никому и в голову не могло прийти, что мятеж протестанторов во главе с Люциферовым внесет существенные изменения в представления о финансовых возможностях длительных и дорогостоящих потасовок, включая митинговые мордобои.
     Прославленные светила академической науки, трезво мыслящие банкиры и прагматики из Имперского Генерального Штаба еще совсем недавно считали, что в современных условиях очень длительная война невозможно по элементарным финансовым соображениям. Люциферов же эмпирически опроверг эти досужие вымыслы и совершенно наивные предположения. Практика боевых действий мятежников убедительно продемонстрировала, что инфляция – самое эффективное средство неограниченного финансирования войны.
     Мятеж и последовавшая за ним длительная гражданская война отбросили в сторону старые финансовые тормоза и обесцениванием денег ввергли во всех отношениях благополучную империю Великого Альдебарана в предреволюционное состояние, когда верхи очень-очень хотят, а низы совершенно ничего не желают слушать и воспринимать.
     Первыми забеспокоились верноподданные патриоты со значками Императора на галстуках. Они втихаря начали изымать кругленькие суммы из банков, закрывать свои счета и превращать деньги в зримые материальные ценности.
     Своими нестерпимо вредными действиями эти мерзавцы стали заражать все большее число верноподданных. Зараза вскоре превратилась в пожар эпидемии, и если бы не решительные и крутые меры мудрейшего Папы Душецелительного, по приказу которого на столичном стадионе демонстративно расстреляли чертову дюжину муляжей финансовых спекулянтов, то предреволюционное состояние могло обвально превратиться во всеобщую антимонархическую революцию.
     «Чем выше степень инфляция, – говорил Маммон, с удовольствием вкушая слегка протухшего мухажраба под хреновым соусом, – тем увереннее можно утверждать, что военные действия расширяются, обостряются и все чаще переходят в яростные рукопашные мордобои. При этом вовсе не обязательно, чтобы грохотали осадные пушки, тарахтели пулеметы и полыхали термоядерные пожары. О настоящих военных действиях любой грамотный экономист судит не по душераздирающим сводкам с фронтов, а по данным сухой экономической статистики, сообщающей о темпах инфляции или о невыплате зарплаты трудолюбивым роботам-рудокопам.
     Нередко случается, что война заканчивается, так и не успев перейти в свою горячую фазу. Подобные войны классифицируются просвещенными знатоками как победоносные войны правительства с народом».
     Следуя советам своего финансового консультанта, Люциферов вначале ограничивался так называемой холодной войной, объявленной экономике абсолютизма.
     Только доведя эту экономику до невыносимо критического состояния, сродни коматозному, он решил ускорить неминуемое падение абсолютно прогнившего режима и перешел к этапу подготовки открытого вооруженного восстания, которое должно было закончиться установлением вождистской формы диктаторского управления Великим Альдебараном и построением корпоративного демонократического государства.
     Достичь главного ему не удалось, но тем не менее строительство корпоративной государственности завершилось в период блокады Тартара.
     Корпоративная система, по замыслу мудрейшего Вождя, должна была радикально обновить социальную структуру общества, устранив непримиримые классовые противоречия вместе с уничтожением двух основных антагонистических классов – чертей и так называемых ангелов – в пользу чертей.
     «Чертизм, – писал в одной из своих листовок Люциферов, – мощной воспитательной работой ликвидирует всякое разделение между различными категориями труда. Для последовательных адских дьяволистов и дьволоведов понятия «буржуа», «пролетарий» и тому подобные вредные выражения являются гнусными словами, которые не содержат ничего, кроме отвратительной исторической реминисценции. Рабство, которое мы старательно культивируем в Аду, – всего лишь школа по перевоспитанию, переобучению и выработке нового мышления у неиспорченной части населения империи Великого Альдебарана».
     Люциферов, написавший несколько внушительных логико-математических трактатов по философии иррационального поведения некритически мыслящего индивидуума, всегда придавал огромное значение пропаганде адских достижений и разоблачению альдебаранского империализма, телепатически внушая с помощью средств массовой телекоммуникации своим мятежным товарищам, что в грядущей схватке с империей пропаганда будет играть едва ли не решающую роль.
     В узком кругу наиболее избранных и наименее посвященных в подноготную суть дьявольского вождизма он доверительно заявлял, что эффективность действия различного военного оружия сравнительно нетрудно предусмотреть и рассчитать, но все обстоит гораздо сложнее, как только речь заходит о мероприятиях пропагандистского характера, направленных против врага и лично императора Великого Альдебарана.
     «Совершенно необходимо постоянно иметь под рукой своеобразный каталог наиболее важных и наиболее ценных пропагандистских мероприятий, – писал Янус Адольфович в своей книге «Вся жизнь в радостной борьбе с предрассудками!». – На первом месте должна стоять пропаганда ужасов, призванная отвратить чертей от идеологического дурмана имперской пропаганды. Огромную убедительную силу играют легенды, например, о насилии над проститутками, о кастрации пленных мятежников, о колесовании, четвертовании, сожжении и удушении наиболее стойких чертей...»
     Любимая поговорка Люциферова гласила: «Когда начинается война, революционная в частности, первой ее жертвой становится обывательская правда».
     Велика сила лжи!
     Это не просто сила, а силища!
     С ней всерьез считаются и высоко ценят все политические вожди.
     Особенно важна неприукрашенная ложь во времена галопирующей инфляции или затяжной войны. Ложь – признанное всеми дальновидными политиками и чрезвычайно полезное оружие войны, которое имеет одно любопытное свойство – действовать и после прекращения боевых действий.
     «Пропаганда, – иногда говаривал Янус Адольфович, – подобна снаряду, снабженному дистанционным взрывателем, заставляющим его взрываться в самое неожиданное для противника время и далеко разбрасывать осколки подозрений, обид, ненависти, укоров и угроз».
     Этими чудодейственными снарядами он постоянно обстреливал империалистов, успешно вербуя все новых и новых сторонников мятежной идеологии.
     Своими дальнозоркими взглядами на разные вещи и отбрасываемые ими тени Янус Адольфович иногда щедро делился с Маммоном, также философски взирающим на теневые аспекты вещизма, товарного фетишизма и вырождающегося либерализма. Финансист всегда ему поддакивал и подхалимски советовал закрепить процесс решительного огосударствления чертовой партии посредством неумолимой концентрации и централизации дьявольски нажитого капитала.
     У Люциферова и Маммона было очень много общего во взглядах на жизнь после смерти и предсмертное существование в форме агонии, хотя в некоторых третьестепенных вопросах относительно трансмиграции душ они чуть-чуть расходились, как и полагается философически мыслящим чертям.
     Идея новой конкурирующей миниимперии высказывалась Маммоном уже давненько, но только в очень тесном кругу мятежной элиты. К тому же эти высказывания звучали весьма мягко, нетребовательно и преимущественно просительно в вопросительной форме. Однако на этот раз Маммон решился на публичное заявление. Эта самодеятельность немного удивила и обеспокоило воинственно настроенного Люциферова, втуне мечтающего о сверхгигантской демонократической империи и прилагающего все сила по созданию оной.
     Вождь питал отвращение к несогласованным с ним экспромтам. Нет, он, конечно, не боялся и не страшился допустимых отклонений от регламента в свою пользу, но превыше всего ценил установленный им железный порядок. Вот почему он многозначительно мигнул Вельзевулу, и тот немедленно ринулся к трибуне, почувствовав, чего от него хочет Хозяин.
     – Новая империя – розовая липа и мыльная мечта! – взревел Вельзевул и грохнул кулаком по трибуне. – Злокозненный Император не позволит осуществить ее. Он считает, что Тартар – тюрьма, а не родильный дом для альтернативной империи. Что в наших силах? Месть? Да, безусловно, но месть смертельная, а не комариный укус! Я абсолютно уверен, мы найдем немало способов для беспощадной борьбы с империалистами, борьбы, которая подточит власть старого тирана, и тогда мы завладеем всеми богатствами Великого Альдебарана. Другого не дано! Тысячу раз прав наш прозорливый Вождь: сегодня следует действовать хитростью, не забывая и о грубой военной силе. Ура Вождю! Ура-а-а!..
     – Ура-а-а!... – всколыхнулся зал.
     Еще и еще поднимались на сцену желающие выступить. Все восхваляли Вождя, его несравненную мудрость и дружно поддерживали выдвинутую им безусловно гениальную со всех своих сторон идею.
     Наконец Вождь, устав от льстивой болтовни и солдафонского подхалимажа, решил подвести черту под обсуждением.
     Он встал и, величественно сложив руки на детородном органе, произнес в размышляющей манере:
     – Дорогие мои собратья по оружию, нас всех волнует собственная судьба. Равнодушных в этом зале нет. Давайте же сообща ковать эту судьбу и уверенно маршировать к желанной цели! Все! На этом наше совещание объявляю закрытым!
     С последними словами из репродуктора мощно хлынули волны триумфального марша Фехнера-Бюхнера.
     Господа офицеры вытянулись по стойке смирно.
     Последняя нота.
     Вольно, господа офицеры!
     Очистить зал!
     Заскрипели, застучали сапоги...
     Щелкнули портсигары.
     Вспыхнуло пламя зажигалки.
     Потянуло табачным дымком.
     Теперь можно и горло промочить.
     – На мир надо смотреть не так, как смотрят все, – говорил после совещания Янус Адольфович, обращаясь к участникам дружеской пирушки из числа высших офицерских чинов Тартара. – Смотрите прежде всего на его грязную изнанку, так как в мире существ, наделенных разумом, все обстоит шиворот-навыворот. Только тот, кто смотрит на все с изнанки, видит и понимает суть вещей правильно.
     Все согласно и почтительно кивали, осторожно тыкая вилками в свои тарелки.
     – Так выпьем же за то, чтобы нас не обманула мишура и внешний блеск трухлявого абсолютизма Великого Альдебарана! – завершил свой спич Вождь чертей.
     – Выпьем, братья! – счастливо закричал Вельзевул, вскакивая с места.
     Раздался грохот опрокидываемых стульев.
     Янус Адольфович, весьма довольный собой, умиротворенно оглядел стол, медленно выпил рюмку лимонадной настойки и промокнул салфеткой свои усики.
     Пирушка закончилась далеко за полночь.
     Подвыпивший генералитет, икая и стыдливо рыгая, начал расходиться на неверных ногах и по-пластунски расползаться по своим жилым модулям. Некоторых пришлось транспортировать с помощью крепких чертей из взвода охраны.
     Спал Янус Адольфович глубоко и спокойно, но не слишком долго. Его исключительно здоровый организм с вегетарианской начинкой и рюмкой лимонадной настойки не испытывал потребности в длительном самоочищении и восстановлении жизненных сил.
     Проснувшись в точно определенное кукушечным будильником время, он живо спрыгнул с кровати, сделал физзарядку, побрился, принял душ, наодеколонился и, быстро одевшись, вызвал услужливого денщика, которому скомандовал:
     – Кипяченое молоко, бутерброды с сыром, газету и Вельзевула ко мне!
     Разбуженный денщиком Вельзевул почувствовал нестерпимую сухость в глотке.
     – Пива! – промычал он.
     Мгновенно на тумбочке появилась банка с пивом и раки.
     Вельзевул залпом осушил ее, умял парочку раков, посидел еще немного на кровати, испытывая большое удовлетворение от солоноватого холодка во рту, а затем стремительно бросился в туалет очищать перегруженный шлаком организм.
     Неожиданно в комнату быстрым шагом вошел Люциферов, нетерпеливо пощелкивая пальцами.
     – Муссоли! – окрикнул он помощника, услышав чье-то кряхтенье за перегородкой. – Живей оставляй унитаз в покое! Я тороплюсь!
     – Сей момент, мой господин! – натужно отозвался Вельзевул, яростно шурша бумагой.
     Под шум спускаемой воды он пулей влетел в комнату, схватил полотенце, и, раз-два, до синевы выбритый Муссоли уже натягивал на себя галифе.
     Ровно через час мобильный перпетолет Люциферова-Сатанинского под бравурные звуки солдатского оркестра выскользнул из пещеры и, сделав прощальный круг над секретной базой мятежников, устремился к звездам.
     Визг стартующего перпетолета напугал стайку трусливых лохмариков и ошарашил любовную парочку квакарей, паривших высоко в дождливом небе.
     Где-то со стороны Булькающего Океана раздался громоподобный бульк, и все затихло.
     Ад вновь погрузился в свое обычное состояние угрюмой осенней сонливости.

Bottom of Form

Blog

Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 5 Содержание