Корзина доклада «Творчество и Бог» конференции в Санкт Петербурге 2008год

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

МИФ МОЙ

Творец стоял перед холстом в безумии любви и духа

И замысел родился в Нём, как света луч во тьме глубокой:

Любви подчинёно всё, красоте, движенью, счастью, СОтворенью

В Свободе, прорастая как цветок, прекрасный сонм творцов любовью

Тем замыслом рождал процесс Его Великого Творенья!

Холст принял первые мазки, и краски ожили, играя,

Переливаясь и рождая непредсказуемый узор

Красот невиданных - живых, изменчивых, прекрасных

Венцом, в безумном предсказании Свободы и Любви,

Богов рождая… пестуя - СОтворцов холста вселенной.

Холст времени принял на себя тот слой мазков,

Где появились люди, им предначертано в детской радости и счастьи

Творить Любовью, впитывать её соки в себя, внося в симфонию холста

Всё буйство и красоту непредсказанного, рождённого Свободой.

Любя и совершенствуясь в Любви,

И становясь богами, рождая верою прекрасные творенья.

И родился свободою детей неопытных, их верою внесённый звук в творенье –

Мазок неверный – диссонанс в гармонии – предвестник и зерно

Все будущих несчастий и величья.

- Мысль о добре и зле, - вне видимого сквозь окуляр Любви и Бога.

Виновных нет, несчастных сонм рождён – в взрастаньи счастием творцов

Явились краски, темы боли и страданий. Неведенья и слепоты,

Тьмы, заблуждений - НЕ Любви.

Рождённой верою теме не дано исчезнуть как дым,

И новый сюжет порождая, краски духа борьбы вплелись в картину времени.

Рождая дисгармоний хаос и предвещая будущее величие

Победы Бога и Любви в сотрудничестве с СОтворцами Мира –

Людьми, чьё творческое становление отныне приобрело невиданное напряжение и Боль,

Предательство и подвиг, Вес помыслов и устремлений, сравнимый с божественною Ролью

В творении Картины собственного - и не только - Счастья.

И есть конец – он предсказуем – величественная, грандиозная картина,

Где в Замысел Творца вплелась и нить, рождённого Свободой человечьей веры, потока,

Непредсказуемого, буйного, разрушающего, - несущего все беды Нелюбви –

Непонимание и тьму, боль, ненависть, насилие и страх;

Стыд, униженье, отвержение, покинутость, обиды и вину (во многом корень зла).

- Картина победы Любви, в которой на равных соратниками стали,
И Бог и творенье Его – боголюди!

Картина, где всё растворяет Любовь…

Картина, где всё освещает Любовь…

Картина, где всё исцеляет Любовь…

Картина, где всё Творит Любовь!

Картина, где всё растит Любовь.

Картина, где замена всем верам Любовь.

Картина, где вместо законов Любовь!

Картина, где богами стали люди, приняв в себя Любовь!

В признании «научности» ищет силу психология и различные ее направления. Психология – не научна! и В этом ее Сила!

С точки зрения науки (теоремы Геделя о неполноте – теоремы математической логики) описание системы языком и средствами самой системы приводит к противоречиям. Но это (как и нижеследующие) – ограничения науки: научной формы познания. В психологии (и в трансперсональной особенно) не применимы следующие постулаты, отказ от которых недопустим в любой области науки:

а) Объективность реальности, независимость действительности от сознания.

б) Причинно-следственные связи (вообще, и в направлении от прошлого к будущему – в частности).

в) Практика – критерий истинности.

* * *

1) Отказ от объективности приводит к одновременной истинности противоречащих друг другу теорий и к признанию того, что сами различные теории изменяют познаваемые явления.

В психологии реальность (объект познания) – содержание субъекта (т.е. принципиально субъективна) и очевидно зависит от сознания.

2) Установление причинно-следственных связей составляет содержание любого научного познания. Допустив, что причина находится во времени после события, пришлось бы менять местами причину и следствие.

(Не «человек живет потому, что родился» НО «родился потому, что живет»).

В психологии наблюдаются – синхронизмы: очевидно связанные между собой события, где неизвестно, что причина, что следствие, и сама связь необъяснима.

Если представить, что (развёрнутая во времени) эволюция мира похожа на картину, то события оказываются связанными, как части художественного полотна. Можно и такие связи назвать причинно-следственными, но их критерий этика и эстетика, и они далеки от привычного понимания причинно-следственных связей.

Кроме того, вера созидает как минимум некоторые законы личного мира человека.

3) Если бы в науке критерием истинности была бы не практика, то не было бы возможности установить истину общую для всех.

В психологии переживание - это объективное событие внутреннего субъектного мира! (в математике доказана принципиальная неформализуемость понятия «истинность»).

4) Наука стремится создать одну (лучшую) теорию для описания некоего класса объектов или явлений. В Психологии для описания одной конкретной психики не хватает – и принципиально не может хватить – любого набора психологических теорий, «каждая из которых, однако, может работать», приносить плоды – помогать.

5) Думая, что накапливает знание и улучшает своё отражение (модель) мира, человек в действительности лишь укрепляет веру в истинность своей точки зрения.

Сегодня многим понятно, сколь упрощённо виденье мира, в котором всё связанно всего одним типом причинно-следственных связей, где причина предшествует следствию. В переживании я видел около 7 типов различных причинно-следственных связей (от прошлого к будущему; от будущего к прошлому; синхронистичность(? – не связана ли она со вторым типом?); астрологические прич-следств связи, остальным не было названия мы о них не знаем) , причём каждая из них – отражение мира, как двумерные треугольник и круг – отражения трёхмерного конуса. Но важно, что сами эти связи были не раз и навсегда заданными, но творимыми верою и любовью. Они были изменяемыми (созданными по большей частью человеческою верою часто жестокою, антропоморфною, бедною фантазией), творимыми, как художник творит картину красками.

Что позволяет мне иногда говорить: «Над миром причинно-следственных связей лежит мир Любви»

Смерть – есть боль!

1

Боль, Боль, Боль, Боль…

Боль, Боль, Боль…

Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль…

Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль…

Боль, Боль, Боль, Боль…

И вот, забытьё…

Усталый штиль…

Мелькает страх Боли…

Волна… затишье…

Вторая… Сильней…

И снова – Боль, Страх, Боль, Страх…

Боль, Боль, Боль…

Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль, Боль…

Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!

Глаза налиты, на них пелена…

Боль, Боль, Боль…

Чуть стихла… Затишье…

…И Страх… Вернётся сейчас…

И с новой силой – БОЛЬ, БОЛЬ!

Боль, Боль, Боль, Боль, Боль!

БОЛЬ! БОЛЬ! ПУСТИТЕ МЕНЯ!

…ПУСТИТЕ! ПУСТИТЕ!-ПУСТИТЕ!!!- ПУСТИТЕ!!!!!!!!!!!!

…Звериный вой…

Затишье, без страха – покорность всему:

Всё равно вернётся, не сделать ничто…

Усталый штиль… Мечта о забытьи…

Господи, неужели в твоём мире нельзя не быть?..

II

Б-О-О-О-ЛЬ!!!

Господи, забери меня от сюда! Господи, Забери!!!

Забери!!! Забери!!! Забери… Забери…

Даруй забытьё…

Я всё отдам! Я всех предам! Только ЗАБЕРИ!!!

Отупенье…

III

И боль, и боль, и боль, и боль,

И боль, и боль, и боль…

И боль, и боль, и боль, и боль,

И боль, и боль, и боль…

Между гребнями боли есть островок тишины…

И боль, и боль, и Боль, и Боль…

И страх, и страх, и страх…

Страх бессилья, Страх унижений,

И Стыд, и Отчаянье…

Крик к Богу: "ПОМОГИ!!!"

И боль, и боль… стихает чуть,

И страх отступает, сползая…

Отчаянье, беспомощность, стыд, трясут меня,

Но они уже чуть в стороне…

Боль сползает, как волна с песка…

Я ещё мокрый, как тот песок…

Страх страданий и унижений медленно отступает внутрь…

В дальний уголок памяти…

Туда, откуда он выбрался.

Затаился в углу, ждёт, наблюдая,

Когда рвануться с цепи…

Он в Силе, Он знает – сейчас лишь напоминание…

Его время - после смерти… Моей… Ещё одной…

IV

Предвестник Боли – отупенье…

Душа предвидит…

Это знакомо мне…

И вот, внезапно

Идёт Волна…

Скрыть лицо,

Накинуть на голову что…

Оказаться в месте,

Где мало людей,

Чтобы можно было

Открывать рот,

Скулить,

Дав вою чуть голоса.

НАКРЫЛО!..

Ничего нет!

Ничего не вижу…

Дикий крик души

Почти беззвучный…

Где же Твой Путь? –

"Через счастье к Счастью!"?...

Схлынуло…

Опять вернётся…

А пока мысль:

Неужели я один такой?

Ведь, не может быть!

Как переживают другие?

(Что-то биографичное)

Евгений Евтушенко

Факкино («носильщик» – итальян. яз)

Неповоротлив и тяжел,

как мокрое полено,

я с чемоданами сошел

на пристани о Палермо.

Сходили чинно господа,

сходили чинно дамы.

У всех одна была беда —

все те же чемоданы.

От чемоданов кран стонал—

усталая махина,

и крик на пристани стоял:

«Факкино! Эй, факкино!»

Я до сих лор еще всерьез

не пребывал в заботе,

когда любую тяжесть нес

в руках и на загорбке.

Но постаренье наше вдруг

на душу чем-то давит,

когда в руках — не чувство рук,

в чувство чемоданов.

Чтоб все, как прежде, по плечу,

на свете нет факира,

и вот стою и вот кричу:

«Факкино! Эй, факкино!»

И вижу я: невдалеке

на таре с пепси-колой

седым-седой сидит в теньке

носильщик полуголый,

Он козий сыр неспешно ест.

Откупорена фляжка,

На той цепочке, где и крест,—

носильщицкая бляшка.

Старик уже подвыпил чуть.

Он предлагает отхлебнуть,

он предлагает сыру

и говорит, как сыну:

«А я, синьор, и сам устал,

и я бы встал, да старый стал —

уж дайте мне поблажку.

Синьор, поверьте — тяжело

таскать чужое барахло

и даже эту бляшку.

И где, синьор, носильщик мой,

когда один тащу домой

в одной руке — усталость,

в другой — тоску и старость!

Синьор, я хныкать не люблю.

но тело, как мякина,

и я шатаюсь и хриплю:

«Факкино! Эй, факкино!»

Отец, я пью, но что-то трезв.

Отец, мне тоже тяжко.

Отец, единственный мой крест —

носильщицкая бляшка.

Как сицилийский глупый мул,

таскаю бесконечно

и тяжесть чьих-то горьких мук

и собственных, конечно.

Я волоку, тая давно

сам над собой усмешку,

брильянты мира и дерьмо,

а в общем,— вперемешку.

Обрыдла эта маята.

Кренюсь: вот-вот я рухну.

Переменил бы руку,

но нет, не выйдет ни черта

другая тоже занята.

Ремни врезаются в хребет.

В ладони окаянно,

полны обид, подарков, бед,

врастают чемоданы.

И все бы кинуть наконец.

но жалко мне — не кину,

да и кому кричать, отец:

«Факкино! Эй, факкино!»

Мы все носильщики, отец,

своих и старостей, и детств,

любвей полузабытых,

надежд полуубитых.

И все носильщики влачат

чужой багаж безвинно,

и все носильщики кричат:

«Факкино! Эй, факкино!»

Джон Рональд Руэл Толкиен. Дерево и лист

(Tree and Leaf)

перевод с английского Гиппиус Е. Н. Ленинград, 1987

Жил-был на свете маленький человек, и звали его Ниггл. Вскоре ему предстояло отправиться в далекий путь. Ох, как он не хотел ухо- дить! От одной мысли об этом, ему делалось не по себе. Но что поде- лаешь! Ниггл знал, что все равно не сможет ничего изменить: наста- нет время, и придется-таки покинуть все, что его окружает, захватив лишь кое-что в дорогу. Ну, а пока время еще не настало, Ниггл ста- рался, как мог, оттянуть сборы.

Был он художником, правда, не очень преуспевающим. Так уж выш- ло, может быть потому, что его всегда обременяло великое множество разных дел. Он справлялся с ними более или менее сносно, особенно, когда от этих дел не удавалось отказаться. А это случалось, по его мнению, слишком часто; законы в этой стране были суровые. Иногда сваливались разные другие неприятности, короче говоря, все это его ужасно отвлекало. Ну, а бывало, он просто так ничего не делал, без- дельничал и все.

Сердце у Ниггла было по-своему доброе. Знаете таких добрых лю- дей: они обычно долго мнутся, ворчат, нервничают, и молча (а иногда и нет) проклинают все на свете, и уж потом только что-нибудь сдела- ют, если, конечно, сделают. И все же именно его доброе сердце быва- ло причиной того, что на бедного Ниггла сваливалась какая-нибудь работа. Чаще всего ему приходилось помогать своему хромому соседу, мистеру Пэришу, но случалось и кому-нибудь издалека, конечно, если они сами приходили просить об этом.

Иногда Ниггл вдруг вспоминал о предстоящем путешествии, начинал что-то укладывать, запихивать, но все без толку. В такие дни он совсем не мог рисовать.

В мастерской Ниггла стояло несколько картин. Все они были боль- шие и уж слишком мудреные, явно не по силам их маленькому автору. Есть, ведь, такие художники, кому всегда лучше удаются листья, чем деревья. Вот и Ниггл: каждый лист он вырисовывал долго и старатель- но, так, чтобы не ускользнула его форма, чтобы передать его свет и блеск росинок на его края. Но как же ему хотелось нарисовать целое дерево, огромное дерево со множеством листьев, похожих, и все же разных, так, чтобы красота каждого листа была неповторима.

Особенно Ниггла беспокоила одна картина. Началась она с листа, сорванного ветром, и постепенно превратилась в дерево. Дерево рос- ло, все шире раскидывая бесчисленные ветви, все глубже проникая в землю своими причудливыми корнями. Потом появились какие-то незна- комые птицы и уселись на ветках. О них тоже пришлось позаботиться. А потом вокруг дерева, и за ним, повсюду, начала открываться целая страна, и вскоре уже сквозь листья можно было разглядеть лес, про- тянувшийся от края до края, и вершины гор, увенчанные серебристым снегом.

Ниггл совсем потерял интерес к остальным картинам, а некоторые из них он просто взял и приделал к краям этого холста. Вскоре кар- тина стала такой огромной, что для работы Нигглу понадобилась лес- тница. Он сновал по ней вверх-вниз; там приходилось добавить один какой-нибудь штрих, тут убрать неудачный мазок.

Случалось, что кто-то заходил проведать Ниггла. Он казался спо- койным и приветливым, вежливо слушал то, что ему говорили, и лишь все время перебирал карандаши, которые лежали у него на столе. Ду- мал он о своей картине. Она стояла теперь в большом сарае, который Ниггл специально для нее построил в огороде, навсегда распростив- шись с картофелем. Но, увы! Доброе сердце не давало ему житья. "Как бы я хотел быть более цельным", - говорил он себе иногда, имея в ви- ду, что он хотел бы, чтобы люди не раздирали его на части со своими бедами и заботами.

Когда наставали спокойные дни, и Ниггла подолгу никто не трево- жил, все виделось ему в радостном свете. "Ничего, уж эту картину я закончу, единственную мою настоящую картину, говорил он себе, быва- ло, - а там, что делать, придется отправиться в это проклятое путе- шествие". В глубине души он уже начинал понимать, что недолго оста- лось откладывать начало пути. Картине пора было перестать расти и начать принимать законченный вид.

Как-то Ниггл стоял перед холстом, отступив на несколько шагов, и пристально, почти беспристрастно, его разглядывал. Он совсем за- путался и сам не знал, что о нем думать. Картина была никудышно на- писана, это верно, и все же, как она была прекрасна! Одна-един- ственная действительно прекрасная картина на всем белом свете.

Нигглу очень не хватало дружеского совета. А еще лучше, чтобы в комнату вошел он сам, похлопал бы его (то есть себя) по плечу и сказал (конечно, совершенно искренне): "Это же великолепно! Пони- маю, дружище, понимаю. Кажется, я догадался, чего ты хотел добить- ся. Умоляю тебя, продолжай в том же духе и ни о чем не беспокойся. Мы будем хлопотать, чтобы тебе назначили пенсию, так что нуждаться тебе не придется".

Однако, пока что никакой пенсии у него не было. К тому же, он понял самое главное. Чтобы закончить картину хотя бы при ее нынеш- них размерах, ему придется хорошенько сосредоточиться и работать, работать изо всех сил.

Итак, Ниггл закатал рукава и начал сосредотачиваться. Первые несколько дней он еще пытался не отвлекаться. Но... Бесполезно! Его постоянно прерывали. То случались какие-нибудь мелкие неполадки в доме, то надо было ехать в город и выступить там (о, ужас! ) при- сяжным в суде, потом заболевал какой-нибудь знакомый, или у мистера Пэриша случался прострел, и он не мог шевельнуться. Не говоря уже о гостях: они просто появлялись один за другим. Была весна, и всем, конечно, хотелось попить чайку где-нибудь на свежем воздухе. Напри- мер, у Ниггла, у него ведь чудесный домик за городом. Ниггл молча проклинал гостей на все лады, но все же не мог отрицать того, что сам их всех пригласил, еще тогда, зимой, когда он был совсем не прочь отвлечься, съездить в город за покупками, а заодно и навес- тить знакомых.

Суровое лицо не давало желаемого результата: иногда его не уда- валось вовремя сделать, ну, а тогда, когда речь шла об обязаннос- тях, беднягу просто никто не спрашивал. Один из гостей как-то раз намекнул Нигглу, что пора, мол, заняться садом, а то он совсем за- рос, и как бы не пожаловал инспектор.

Конечно, никто ничего не знал о картине. Но, если бы и знал, что бы это изменило? Думаю, они не придали бы ей никакого значения. К тому же, она была отнюдь не мастерски написана, хотя удачные мес- та там попадались. Особенно дерево: оно выглядело очень необычно, совсем ни на что не похоже. Это было единственное в своем роде де- рево, так же, впрочем, как и его создатель, будь он хоть сто раз самым заурядным и даже довольно глупым человеком.

Прошло еще немного времени, и вот уже каждая минута стала для Ниггла бесценной. В городе начали потихоньку вспоминать, что за пу- тешествие ему предстоит. Кое-кто уже прикидывал, кому достанется дом, приведут ли, наконец, в порядок сад, и сколько же, в конце концов, старина Ниггл будет тянуть с этим делом.

Наступила осень. Было сыро непрерывно дул ветер. Ниггл почти не выходил из своего сарая, все время проводя с картиной. Как-то раз он стоял на самом верху лестницы, пытаясь поймать отблеск заходяще- го солнца на одном из снежных пиков. Гора эта появилась совсем не- давно, неожиданно выглянув из-за зеленой ветки дерева. Ниггл чув- ствовал, неотвратимо приближается час ухода (вот встречу новый год, а там... ). Ему едва оставалось время закончить картину, да и то не целиком некоторые части придется только наметить.

Тут, конечно, раздался стук в дверь. "Войдите", - крикнул Ниггл в отчаянии, и полез вниз. Он стоял на полу, теребя в руках кисть, когда вошел Пэриш. Пэриш был единственный сосед Ниггла (все осталь- ные жили далеко в городе), и все же порой Нигглу казалось, что и одного соседа больше, чем достаточно.

У Пэриша постоянно что-нибудь случалось, и он, конечно, нуждал- ся в помощи. К тому же, он совсем не интересовался живописью, зато очень ревностно относился к садоводству. Когда Пэриш разглядывал сад Ниггла (а это случалось довольно часто), то он видел одни лишь сорняки, зато когда он смотрел на его картины (что бывало еще ре- же), то он ничего не видел, кроме каких-то бессмысленных черных по- лосок и серо-зеленых клякс. Пэриш никогда не упускал случая напом- нить соседу о сорняках, считая это своим долгом, а вот от разговора о картинах всегда уклонялся, и был при этом полностью уверен, что проявляет таким образом свое доброе отношение.

Ему и в голову не приходило, что подобное отношение все же не совсем доброе, а, может быть, и совсем не доброе, и что было бы ку- да лучше помочь Нигглу прополоть сорняки и попытаться хотя бы чуть-чуть похвалить картины.

- Ну, что там у тебя еще стряслось, Пэриш?

- Не хотел тебе мешать, извини, - начал Пэриш, даже не подняв глаз на картину. - Ты, конечно, сейчас занят...

Что-то в этом роде Ниггл и сам собирался сказать, но он упустил момент. Теперь ему оставалось лишь утвердительно кивнуть.

Blog

Корзина доклада «Творчество и Бог» конференции в Санкт Петербурге 2008год