Вадим Борейко
| Вид материала | Документы |
- Н. И. Пирогова В. М. Мороз, Н. В. Братусь, М. В. Йолтуховский, Л. Ю. Буренникова,, 565.25kb.
- А. Н. Островский последняя жертва, 774.58kb.
- Тунгусский феномен (инсценированный рассказ) Действующие лица и исполнители: Вадим, 78.51kb.
- Вадим Абдрашитов: бескомпромиссность, 375.99kb.
- 2011. 04. 12. Йога Триада. Лекция Вадим Запорожцев. Введение, 323.22kb.
- Компьютерный контроль знаний по лучевой диагностике, 831.66kb.
- В. Е. Борейко Этика и менеджмент заповедного дела, 5406.71kb.
- В экологию через творчество, 53.41kb.
- Врез: 80 лет назад, 26 мая 1929 года, Вадим Синявский провел первый спортивный радиорепортаж, 89.12kb.
- Борейко Александр Николаевич, учитель географии гуо «осш №2 г. Молодечно». литература, 17.92kb.
Тысячи мужиков дерутся насмерть –
и ни одного матерного слова!
- Вижу, политика - не самая ваша любимая стихия. Давайте о литературе. Ваши опыты над телом текста - например, расчленение предложений на слова, а слов на звуки - позволили мне представить вас неким патологоанатомом литературы. С другой стороны, Акунина я вообразил бальзамировщиком вскрытого трупа. А вас обоих – Харонами, перевозящими русскую классику через Стикс. Конечно, с классикой ничего не поделается. Но для меня пик вашей и Акунина популярности на рубеже тысячелетий стал знаком того, что в новый век русскому литератору нельзя идти со старым набором инструментов. Знаю, что вы себя считаете отдельным и приватным человеком в литературе, однако объективную вовлеченность вас в литературный процесс отрицать трудно. Ваш комментарий по поводу моих фантазий. Григорий Шалвович, кстати, на них обиделся.
- У меня более простая метафора. Наверное, я всего лишь немного обновил литературный язык, расширил инструментарий. Возьмем XIX век, «Войну и мир», великий роман, где описана великая битва - Бородино. Там тысячи мужиков дерутся насмерть - и ни одного матерного слова! Но это же нонсенс! Я уж не говорю про отсутствие эротических сцен.
- Но ведь были же и «Гавриилиада» Пушкина, и «Лука Мудищев» Баркова…
- Да, но все это нечто хтоническое, подпольное, маргинальное.
- Хорош маргинал - Пушкин! Или «Гавриилиада» - это все равно, что он от жены налево сходил?
- Да, отвлекся. А в начале XX века начались попытки модернизации, обновления языка русской литературы. Но советская власть это быстро пресекла. Потому что ей литература нужна была как миф.
- То есть сакральность литературы сродни сакральности власти?
- Конечно. И власть не допускала в искусство никакой телесности, не допускала литературы, не работающей на государство.
- Сплошная платоника…
- Более того, платоника жертвенная. Героизм, но не эрос. Телесность была опасна для государства.
- Как некая степень свободы?
- Да. Я написал роман об этом - «Тридцатая любовь Марины». О растворении индивидуальности и телесности в коллективе. Там уже другой эрос - коллективный оргазм.
- В зависимости от очередного мужчины, к которому переходит Марина, у вас меняется и литературный стиль изложения: от романтизма до соцреализма.
- Я стараюсь не заниматься самоинтерпретацией, потому что это уже полная шизофрения. Я проще понимаю: это классический роман о советском спасении. Марина спасется, растворяясь в коллективе.
- Советская Душечка?
- Да, она начинает как личность и кончает как часть государственного токарного станка.
В общем, это что касается моей скромной роли в литературе.
- Вы считаете своим литературным соратником Губермана?
- Я его довольно мало читал, к сожалению. Но это человек большой внутренней свободы.
- Кто еще?
- Безусловно, Пригов. Виктор Ерофеев и его «Жизнь с идиотом».
- Вы объединились 20 лет назад в литературную группу «ЁПС» именно на этой основе или на «человеческой» базе?
- И на том, и на другом.
- А сейчас вас что-то объединяет?
- Сейчас просто дружим.
- Ерофеев, в отличие от вас, более социализирован.
- Витя всегда был человеком очень функциональным в обществе.
- А Пригов больше сам по себе?
- Да, он такой перекати-поле.
Чем говно отличается от дерьма
- В центре многих ваших текстов – нетвердые субстанции: говно («Норма»), жидкая мать («Сердца четырех»), пепел («Пир»), голубое сало и щи в одноименных романе и пьесе; даже «Лед» – не более чем окаменевшая вода. Есть ли здесь закономерность, и если да, то в чем она?
- Вы очень проницательно заметили, что все это - некая ускользающая субстанция. Я впервые после вашего вопроса всерьез об этом задумался. Спасибо, что вы его задали. Думаю, что это подсознательная романтическая, может быть, утопическая идея выделить абсолют некий, которого не хватает в нашей жизни. То, что является ключом.
- И он не должен быть твердым? То есть это не философский камень, не магический кристалл…
- То, что нельзя иметь буквально. То, что течет сквозь пальцы, как песок. Вообще думаю, что все это от глубокого неудовлетворения современным миром, попытка как-то его удержать.
- Вы знаете ответ на вопрос, чем говно отличается от дерьма?
- Наверное, тем же, чем мудак от дурака.
- И чем?
- А вот чем? Меня почему-то после моих ранних радикальных вещей стали считать большим специалистом по этой коричневой субстанции (смеется).
- И все же не уходите от ответа.
- Дерьмо - это культурный эквивалент говна. А говно - это просто говно. Это жизнь.
- Откуда во время реформы русского языка 50-60-х годов прошлого века в слове «дермо» появился мягкий кончик «ь»? Раньше-то его не было. Вспомним Маяковского: «…роясь в сегодняшнем окаменевшем дерме».
- Надо у лингвистов спросить. У меня есть, конечно, версия своя.
- Так скажите.
- Это произошло в период хрущевской оттепели. Помягчали нравы – вот и на дерьме отразилось.
Русский с китайцем – братья навек. Особенно в Сибири
- Три первых, по моему мнению, современных русских писателя ищут импульсы в буддийских странах: Сорокин в «Голубом сале» оказывается весьма сведущ в китайском; Пелевин путешествует по монастырям Непала и Тибета; Акунин с его Фандориным вообще непроходимые японисты. Очень похоже на тенденцию. Если она есть, чем вы ее объясняете?
- В моем случае я бы сказал, что это конкретно не буддизм, а интерес вообще к Востоку. В частности, к Китаю и позднее – к Японии. Он у меня проснулся довольно рано, лет в 25. Во-первых, я был тогда художником, и визуальные достижения Востока вместе с поэзией сильно на меня подействовали. И уже потом пошел дзен-буддизм, которым тогда, в 80-е годы, сильно увлекались люди продвинутые. Я читал великие китайские романы, и не случайно затем в «Голубом сале» появилась идея русско-китайского симбиоза в Сибири. Собственно, к этому и идет.
- Это реальная перспектива?
- Мне так кажется. Я побывал в Китае после того, как написал «Голубое сало». И мне рассказали любопытную вещь, что на северо-западе Китая живут этнические русские, которые, сообщаясь между собой, пишут китайские слова кириллицей. Так что в романе мало что придумано. И мне был любопытен этот новояз русско-китайский.
Кромешный юмор
- Одна из самых радикальных сцен в ваших текстах – в «Сердцах четырех»: коитус героя с открытым циркулярной пилой мозгом героини. Я без предрассудков отношусь к тому, что вы пишете, но этот отрывок и меня поначалу шокировал. Потом я решил, что это просто юмор (для себя назвал его «кромешным») – расширенная перверсия выражения «трахать мозги». Верно ли я вас понял? И каковы вообще ваши отношения с юмором?
- Ах, да. Про мозгоёбство. Любопытно, что опять же эта материализованная метафора не была запланирована. После написания я сразу дал роман приятелю, очень проницательному человеку, и он сказал: обрати внимание, у тебя действие происходит в здании бывшего горкома партии покинутого города. В бункере, где они готовили себе жизнь после атомной войны. А ведь главной страстью партийных функционеров было ебать мозги.
- Не только страстью, но и призванием, и профессией, и всем образом жизни…
- Да-да-да. Я долго смеялся над этим, но могу лишь признаться, что «Сердца четырех» - роман о некоем бегстве непонятно к чему, попытка найти тот самый абсолют, который оказывается игральными костями. А идея юмора в этом тексте мне очень близка. Его прочла одна знакомая и сказала: это же так тяжело, как ты можешь такое писать? А рядом сидел приятель: «Слушайте, но это же юмористический роман». И он оказался прав. Это не тяжелая вещь. А всего лишь испытание бумаги на прочность: что она может выдержать. Проверка литературы на ее пределы - если ударить молотом, что с ней будет? Для меня этот роман – как душ Шарко. Он, в общем, культурно-терапевтический характер носит. Кто-то мне говорил: прихожу домой, все надоело, люди надоели, а почитаешь такую вещь – и будто в бане побывал. Так что, наверное, это действительно юмор.
Актером можешь ты не быть
- Ваши стилистические преображения в «Голубом сале» в Достоевского, Чехова, Ахматову, Мандельштама и т.д., а также эволюция литературных стилей в «Тридцатой любови Марины» в зависимости от ее очередного любовника выдают в вас не только досконального знатока русской классики, но и недюжинный лицедейский талант. Однако среди ваших многочисленных профессий и пристрастий – во всяком случае, судя по интервью, - ничего подобного я не заметил. Не есть ли ваша любовь к «чистому» кино, где важно, не ЧТО, а КАК, - своеобразной сублимацией скрытого актерского дара?
- Когда я был мальчиком, то очень любил изображать соседей, друзей, актеров. Но очень сильно заикался и разговорился только в студенческие годы.
- Стеснялись говорить?
- Да, был некий барьер. И я не любил выступать публично: возникали проблемы, когда надо было доклад какой-нибудь делать: просто сумасшествие какое-то.
- Но желание выступать оставалось?
- Да, и больше всего удавались пародии на Брежнева. В студенчестве - а я окончил нефтяной институт имени Губкина - у нас была такая виртуальная группа ТК («Тормоз коммунизма»), где мы резвились на этот счет.
За что ты бьешь? А просто так!
- Расскажите о степени влияния на ваше творчество насилия, женщин, денег и алкоголя.
- С насилием я очень рано столкнулся. И до сих пор мучительно не понимаю, что это такое и почему люди не могут обойтись без агрессии. Без желания раздавить и самоутвердиться. Насилие меня завораживало и вызывало ужас с детства.
- Возможно, это просто имманентное качество в человеке?
- Ну, ОК. Но теоретически – ведь могут люди не убивать?
- Вспомните первый опыт жестокости в вашей жизни.
- Я вырос в таком обществе, где все давило, начиная с родителей, детского сада, улицы… Везде шел прессинг. Это же лагерь был, понимаете, где каждый день кого-то пиздят, что считалось нормальным.
Вот одно из ярких впечатлений. Меня отец повез в Крым. Сняли домик с персиковым садом. Я сорвал персик и слышу за забором странные звуки – то ли плач, то ли хныканье. Я заглянул за ограду, а там зять бил тестя своего, немощного старика. И тот спрашивает эту полупьяную скотину: «За что ты меня бьешь?» Зять отвечает: «А просто так». И вот это сочетание - с одной стороны, персика, неба роскошного, моря шевелящегося, запахов южных, цикад, а с другой, скучного регулярного зверства – осталось на всю жизнь. На уровне вытянутой руки.
Я заворожен женским началом
- Поговорим о женщинах.
- Через них у меня главная помощь в жизни шла. Женщина – зубной врач познакомила меня с представителями московского андеграунда. Женщина открыла мне веру – я пошел и крестился в 25 лет. Женщина открыла мне музыку. Ну и разные другие судьбоносные повороты – они делались женщинами. И я заворожен, конечно, женским началом и зависим от него.
- Я заметил, что поклонников у вас больше среди мужчин. Женщины как-то не могут переступить через всю эту физиологичность.
- Видимо, потому, что женщина – это созидательное начало.
- А мужчины – воины и по натуре своей разрушители?
- Да, ведь женщины не убили такое количество людей. И они, как правило, любят вещи, связанные с творением. «Марину» любят и любят «Лед».
- «Лед» действительно – самая теплая ваша вещь.
Алкоголь как защита от всеобщего кретинизма
- Алкоголь?
- Был период, когда он был важен: 80-90-е годы. Важен в плане релаксации… Мы как-то говорили об этом с Юрием Витальевичем Мамлеевым. Он рассказывал про интеллектуальное подполье 70-х годов и признался, что года три был пьян каждый вечер. Я спросил, почему тогда алкоголь был так важен. Он ответил, что это была защита от общего кретинизма. Так что в России алкоголь носит характер…
- Эскапистский?
- Да-да. Характер наркоза.
Деньги не ценю, но зарабатывать получается
- Ну и, наконец, деньги?
- Я их не очень ценю, к сожалению. В основном трачу.
- А зарабатывать умеете?
- Как-то получается.
- Года три назад вы говорили, что основной доход имеете от лекций в Германии, а в России не получаете практически ничего.
- Все 90-е годы я жил на западные деньги – выходили книги, ставились пьесы, и на жизнь хватало, слава Богу. А здесь имел какие-то гроши. Сейчас маховик имени раскручен, и деньги как-то приходят сами. Больших денег мне не надо – это большое испытание.
- После скандала позапрошлого года продажи наверняка повысились.
- Они и до этого нарастали. «Сало», до которого я шесть лет не писал романов, еще за год до аутодафе вызвало бурный всплеск интереса, полемику. Так и покатилось. Широкая публикация пошла именно после этого романа. Как по салу.
Текст – это не поступок
- В своих интервью вы упорно настаиваете на том, что не несете ответственности за собственные тексты. Но текст, особенно учитывая сакральное отношение у нас к литературе, - это, как ни крути, поступок. Однако вы не производите впечатления человека, который в жизни не ответственен за свои поступки. Разрешите для меня это противоречие.
- Я против утверждения, что текст – это поступок. Все-таки поступок – этическая категория. А этика - там, где есть человеческие тела. По отношению к вам - может быть поступок: вас можно ударить, а можно и поцеловать. А по отношению к бумаге – какой поступок? Я заполняю ее значками. Конечно, если они не касаются оскорбления персоналий, но это уже не литература. А художественная литература – это не поступок, а, в общем, искусство.
- Но в России-то, да и на всем постсоветском жива традиция сакрализации литературы.
- А в Африке? Начертил что-то не то на песке – и тебя закололи. Ну да, такая страна у нас. Но я за то, чтобы литература была не больше и не меньше, чем она есть. Весь XIX и XX век она была раздувшейся лягушкой, которая покрывала все. Она заняла место церкви. К Толстому ездили люди, чтобы спросить, как жить дальше, хотя он был нормальным светским человеком, а не аскетическим старцем, который прошел путь и видит то, что не видят простые смертные. Все было довольно уродливо и мешало как реальной жизни, так и литературе самой. Она не могла отпустить какие-то вещи в себе – эротику, например, или телесность. Описать, как моется в бане Наташа Ростова, - не мог позволить Толстой себе такого. Я – за то, чтобы литература была просто нормальной.
- Не оттого ли так экзальтированна роль литературы у нас, что люди просто не хотят проживать свою жизнь сами?
- Очень хорошо сказано (смеется). Как говорится, вали на серого.
- То есть литературные тексты стали неким замещением жизни?
- Конечно. Даже если люди знакомятся в баре и начинают рассказывать биографию, они как бы вчитывают литературу друг в друга. А любовь – это вообще… У меня было несколько случаев: знакомлюсь с девушкой – и она мне кажется совершенно литературным образом. А вижу на следующий день – и не узнаю. Потому что я не видел ее настоящую из-за литературных шор. Я не чувствовал ее, а представлял некий образ. Мы все, конечно, отравлены литературой.
Буш, Пауэлл и Райс - как Ленин, Энгельс и Маркс
- Вы не думаете, что Америка несколько советизировалась, особенно после 11 сентября?
- Пелевин правильно сказал, что Штаты, проглотив «совок», им же и отравились. Я в Америку не хотел ехать как турист. Меня звали друзья, но что-то мешало. Наконец меня позвал Питтсбургский университет на конференцию «Литература кино» с фильмом «Москва» по моему сценарию. Это было уже после терактов. И я пошел на собеседование в посольство. Безумный совершенно чиновник, который со мной говорил, попросил меня пересказать содержание картины. Я сначала подумал, что он рехнулся, но потом увидел в нем что-то родное. Стал пересказывать: шесть персонажей, мать – алкашка, дочь – проститутка. Он послушал и отвечает: американское посольство считает нецелесообразным выдавать вам въездную визу (смеется). А когда я выходил, то увидел над местом, где всех обыскивают, три портрета: большой - Буша и поменьше – Кондолизы Райс и Коллина Пауэлла (в первый срок Буша, соответственно, помощник президента по национальной безопасности и госсекретарь; в ноябре 2004 года Пауэлл ушел в отставку, и Райс была назначена на его место. – В.Б.).
- Как Ленин, Энгельс и Маркс?
- Абсолютно! У одного моего американского друга отец – старый морской пехотинец, который воевал еще во вторую мировую и был всегда ярым американским патриотом. И тут этот 80-летний дед говорит сыну: «Это shit! Что происходит?»
- Неужели все-таки любая империя фатально несовместима с демократией и обязательно подразумевает деспотию?
- В империи правящий класс всегда нацелен на собственную экспансию. Это печально на самом деле. Вся эта идея мести на государственном уровне, что, в общем, шаг назад… Жлобы пришли к власти, причем почти везде в мире, – вот что угнетает.
Москва, январь 2004 года.
Опубликовано в газетах «Время» и «Книголюб»
8 друг вспомнил мудрость: «Не все, что сказано у моря, надо повторять у реки». Он пошел к берегу океана. И после отлива на сыром и солнечном песке обеими палочками одновременно начертал два трехстишия.
Левой рукой он написал:
Убил комара.
А вдруг это ангел
И укус – его поцелуй?
А правой рукой он написал:
Забыл у тебя
Одну вещь.
Свое сердце.
И горько заплакал от счастья.
Владимир Вишневский
Еще никто мне не прощал таланта
Из досье
Владимир Петрович Вишневский. Поэт Русского Дорубежья, выразитель дум и чаяний наиболее незащищённых в сексуальном отношении слоев населения, то есть мужчин и женщин. Отец советского Одностишия и соотв. школы в постсоветский период. Действительный член Российской Академии юмора,
лауреат профессиональной премии "Золотой Остап", народный поэт Росcии.
Библиография вместо биографии:
"Поцелуй из первых уст" (1987), "Подписка о взаимности " (1988), "Московская прописка" (1989), "ДвоЯкорь, или В отличие от себя" (1992), "Прижизненная запись" (1992 - звучащая книга-пластинка), "Спасибо мне, что есть я у тебя" (1993), "Прожиточный минимум, или Как выжить красиво" (1994), "Прожиточный минимум - 2" (1997), "Вишневский в супере" (1998), (1999 - 2-е издание), Владимир Вишневский в "Золотой серии юмора" (2000), (2001 - 2-е издание), "Басни о Родине" (2000), Том 13 Антологии сатиры и юмора России XX века (2001), "Басни о Родине-2" (2002). Один из авторов проекта "Вишневский сад".
Живет в Москве.
www.vishnevski.ru
Владимир Вишневский популярен настолько, что некоторые его хрестоматийные одностишия – скажем, «О, как внезапно кончился диван!» или «Какой-то вы маньяк несексуальный…» - воспроизводить вслух уже просто неприлично: все равно, что травить бородатые анекдоты. Это потому, что они вошли в анналы.
Владимир Петрович назначил мне встречу в мастерской. Сам ее адрес – улица Поварская, метро «Арбатская», до Кремля доплюнуть можно – говорил о том, что хозяин – не фунт изюму и жизнь у него в целом удалась.
Тесноватая комната, куда, как мне показалось, женщинам вход воспрещен, до потолка забита книжками и еще теми необязательными, но любезными глазу и душе вещицами, без которых жизнь мужчины теряет свой суровый гламур.
К примеру, я увидел здесь чудо дивное – бочонок с крантиком, наполненный коньяком. От него я, впрочем, стоически отказался: иногда нужно делать не видимые миру маленькие подвиги.
С этой уютной берлоги наш разговор и начался.