Вестник Православия. 1996. Том II

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6

Первоначальник Саровской пустыни

иеросхимонах Иоанн ^{^*}

Кчислу знаменитых русских иноческих обителей — знаменитых не древностью своей, а высокой жизнью иноков — принадлежит Саровская пустынь. В короткое время своего существования она выставила ряд замечательных настоятелей, впереди которых не только по времени, но и по достоинству стоит первоначальник пустыни Иоанн. [...]

Иеросхимонах Иоанн был сын причетника села Красного, Арзамасского уезда, Феодора Стефанова и родился в 1670 году, в миру назывался тем же именем Иоанна, которое получил впоследствии при пострижении в схиму.

Отец его был человек благочестивый и окончил жизнь в Арзамасском Введенском монастыре схимонахом с именем Феофана. С ранних лет Иван привязался к церкви, помогал своему отцу на клиросе, пел и читал. Чтение духовных книг, особенно же житий святых, было его любимым занятием, и рано стала возникать в нём мысль о монашестве.

Одно видение укрепило его в этом намерении. Он видел во сне икону Пресвятой Богородицы, стоявшую на воздухе. Икона, обращённая ликом к нему, сходила на храм и как бы призывала его к себе. Ни о чём он не думал в ту минуту, а только с великою радостью смотрел на икону и плакал. Это видение он принял как зов Господа и Пресвятой Девы к монашеству. Бывали времена, что решимость его ослабевала; но потом, в страхе и раскаянии, что он не послушался таинственного зова, он опять укреплялся в своём решении и молил Бога указать ему определённо свою волю.

И вот он увидел новый сон. Он находился в доме своих родителей, сидел в раздумье всё о том же неисполненном своём намерении. Вдруг вошли к нему иноки с книгою и монашеским одеянием.

— Мы пришли постричь тебя по твоему желанию, — сказал старший из них, с виду иеромонах, и, взяв ножницы, он совершил пострижение...

6 февраля 1689 года, на девятнадцатом году от рождения, Иван был пострижен с именем Исаакия в Арзамасском Введенском монастыре.

Некоторые отголоски мирской суеты, неизбежно проникающие в стоящие в городах монастыри, и частые посещения родных и знакомых (родное село его было в шести верстах от Арзамаса) принудили Исаакия искать полного уединения.

От пришедшего в Введенский монастырь монаха Филарета (санаксарского) Исаакий узнал, что в дремучих Темниковских лесах между Сатисом и Саровом есть удобное для отшельничества место. Вместе с Филаретом Исаакий отправился туда и обошёл всё Старое Городище. Красота этого места, непроходимая глушь, суровая дикость, совершенное безлюдье, величественная тишина этой таинственной горы — всё произвело глубочайшее впечатление на молодого восторженного инока. Помолясь, он вместе с Филаретом водрузил на горе крест и вернулся в монастырь с твёрдым намерением переселиться сюда.

В 1691 году Исаакий, которому был тогда двадцать один год, с благословения настоятеля и своего духовника поселился вместе с Филаретом на Старом Городище. Только месяц прожили они здесь. Устрашенный трудностями пустыннической жизни, Филарет вернулся в Санаксарскую пустынь, куда пошёл и Исаакий. Выделяясь среди братии ревностною жизнию, он двадцати двух лет был рукоположен во иеромонаха, для чего ходил в Москву.

Но, по возвращении в Санаксар, сердце его опять разгорелось желанием пустыннической жизни. Он стал отыскивать себе сотоварища и нашёл его в лице ещё не постриженного “бельца”, жившего в Спасском Арзамасском монастыре, Андрея. Весною 1692 года Исаакий опять пришёл с Андреем на Старое Городище, и поставили на валу келию. Чрез несколько времени Исаакий остался один.

Тяжела, полна искушений жизнь пустынника, и, чтоб укрепить душу постоянною памятью о смерти, он стал рыть в горе пещеру как символ гроба. Этот труд рассеивал помыслы, искушавшие его, и давал ему душевный мир.

Вскоре Бог утешил его. Однажды после долгого труда Исаакий прилёг и как бы сквозь сон увидел себя стоящим у Киева, близ Киево-Печерской Лавры, на поляне, отовсюду окружённой лесом. Поляна была полна народа, и он услышал говор: “Архиерей Иларион идёт!” Он увидел архиерея, в мантии и с жезлом, шедшего прямо на него и благословившего его. Тогда Исаакий почувствовал в сердце необыкновенный мир и в этом чувстве очнулся. Размышляя о сне, он решил, что, вероятно, это был тот Иларион, который первый стал копать Киевские пещеры; но ему не было известно, был ли тот Иларион архиерей. Справившись, он узнал, что Иларион был митрополитом Киевским. [...]

Как все пустынники, он должен был вести постоянную и тяжёлую борьбу со врагом спасения. Как некогда великим преподобным, так теперь Исаакию виделись страшные призраки. Тогда искуситель являлся ему в виде целых полчищ, с воплем гнавших его с этого места; иногда в виде близких лиц, будто бы призывавших его назад в мир, где он мог бы быть им полезен. Подчас находила на него страшная тоска и уныние, представлялись все удобства жизни в монастыре, среди братии, и ненавистною казалась пустынная келия. Брался он за рукоделие или чтение — всё валилось из рук; становился на молитву — нападали нечистые, хульные помыслы.

К таким внутренним страданиям присоединилась тяжкая телесная болезнь. Всё тело его было покрыто как бы одним струпом, а изнутри терзала страшная боль в желудке.

И вот в таких обстоятельствах с величайшим напряжением, всеми силами своей души отшельник стал вопить к Богу, чтоб Он не оставил его без помощи. И молился он со слезами, со стонами, до полного изнеможения. Тогда, после такой молитвы, на душу его сходила божественная радость, утишала болезнь, отгоняла помыслы, подавала мир... А там снова начинались скорби и искушения.

Среди такой страшной борьбы подано было Исаакию облегчение. В Санаксарском монастыре была крайняя нужда в иеромонахе — для совершения Литургии. Братия пригласила Исаакия.

Около года прожил у них Исаакий, ежедневно совершая Литургию и приобщаясь. И от благодати таинства прекратились скорби и искушения; мало-помалу смягчилась, стала прекращаться, а потом и вовсе исчезла болезнь. И, когда он вернулся опять в пустыню, больше “не бысть стужения и исчезоша вся болезни тела и чрева; и бысть в велицей тишине и мире, ничтоже от тех страстей страждущи”.

Однажды пришёл в пустыню соловецкий монах Николай и, познакомясь с Исаакием, высказал ему своё намерение построить на Старом Городище церковь. Хотя мысль эта казалась Исаакию неосуществимою — он принял её глубоко в душу. Некоторые знамения подтверждали зарождавшуюся в Исаакии веру в то, что здесь будет храм.

Между тем Господь вывел Исаакия на широкий путь общественно-церковной деятельности. Отец Исаакий стал ревностным борцом за Православие против раскола.

Раскол в Нижегородской области появился с самого начала его возникновения и быстро распространялся. Обширные лесные пространства помогали раскольникам укрываться... На реках Керженце и Бельбоже образовались раскольничьи населения и скиты, среди которых пользовался особым уважением скит под начальством Ионы. У Ионы было два ученика — монах Филарет и белец Иоанн Димитриев.

Встречаясь с раскольниками при посещении монастырей, Исаакий беседовал с ними, сильно сокрушался об их заблуждениях и долго боролся с желанием идти к ним с проповедью.

В 1700 году по случаю голода [...] многие жители переместились на время в более южные области, и среди таких переселенцев раскольник Иван Корелин из-за Волги бродил по городам и сёлам за милостыней. Зашёл он на мельницу, бывшую в двух верстах от пустынной келии Исаакия, и, по просьбе хозяина, надолго здесь остался. Тут познакомился он с отцом Исаакием, и часто беседовал отшельник с раскольником, выясняя ему все его заблуждения. Наконец сознал Иван Корелин свою неправоту и вернулся к Церкви Православной. Отец Исаакий постриг его с именем Иринея. С ревностью новообращённого Ириней умолял отца Исаакия ехать на Волгу, чтоб помочь его бывшим собратьям в их духовном недуге, как помог он ему. Но отец Исаакий решительно отказался, предоставляя дело воле Божией. Тогда Ириней стал просветительно действовать на ближайших раскольников.

На Макарьевской ярмарке отец Исаакий имел случай встретиться со многими раскольниками и, между прочим, с самим Ионою. Мягкость и отсутствие всякой резкости в речах отца Исаакия благоприятно подействовали на раскольников, и они стали упрашивать его приехать к ним в скиты. Наконец они сами явились в Саровскую пустынь, вызвали к себе из Арзамаса Исаакия. Влияние подвижника и теперь оказалось столь же благотворным: ученик Ионы, монах Филарет, перешёл в Православие и впоследствии выстроил за Волгой, в своём скиту, церковь. Теперь уже Исаакий не стал отказываться от поездки за Волгу.

Между тем, вернувшись в скит, Филарет созвал братию и объяснил ей, что сознал свои заблуждения, понял, что находился всё время в “прельщении”. Это заявление ошеломило раскольников. Но кротко и с любовью, неутомимо стал объяснять Филарет заблуждения раскола, подолгу говорил с каждым отдельно и достиг того, что все они убедились в истине Православия. По горячим просьбам Филарета в скит приехал отец Исаакий.

Трогательная была минута, когда с воплем и слезами раскольники отреклись от прежнего своего заблуждения и просили присоединить их к великому стаду Православной Церкви. Две недели провёл с ними отец Исаакий, поучая их. Всего обратилось в Православие свыше 60 человек.

Так, первым проник в неприступные доселе твердыни раскола — скиты Бельбожа и Керженца — поборник Православия Исаакий. И можно сказать, что он расчистил и подготовил почву, на которой впоследствии так плодотворно поработал Питирим — архиепископ Нижегородский.

Обращением Филаретова скита не закончилась деятельность Исаакия по просвещению раскольников. Он не ходил больше в скиты и селения раскольников. Но они сами приходили в Саровскую пустынь. Некоторые оставались здесь, по присоединении к Православию, иночествовать. Он не прекращал духовного общения с новообращёнными им за Волгою, следил за их жизнию.

Братия и вкладчики Введенского Арзамасского скита избрали отца Исаакия настоятелем, и он принял это избрание, утверждённое Патриархом Адрианом, решив в себе после недолгого настоятельства возвратиться опять в пустыню.

В Сарове остался один отец Ириней. Исаакий обещал своему новообращённому ученику посещать его. Некоторое время Ириней жил один. Потом поодиночке собралось ещё несколько человек, искавших пустыннической жизни. Они поставили себе кельи под горою, у речки Сатиса. Отец Исаакий навещал и наставлял их. Иринею он предоставил некоторое первенство над прочими. Но тот старался быть впереди других лишь в подвигах и трудах. Он особенно любил занятие рыбною ловлей, посылал рыбу и во Введенский монастырь, и окрестным помещикам, которые за то давали пустынникам зерно и другие припасы. В 1703 году Ириней скончался.

Старшим среди братии стал иеромонах Варлаам, из вдовых священников. Имея злобу на отца Исаакия, он доносил в Москву, что отец Исаакий находится в постоянных сношениях с заволжскими раскольниками и сам заражён расколом. По этому обвинению отец Исаакий вызван был в Москву. Ему пришлось долго пробыть здесь, пока он не был оправдан.

Тяжело подействовало на душу подвижника всё это происшествие, и пустыня опять привлекла все силы его души. Здесь, далёкий от людей и их злобы, думал он найти исцеление глубоким ранам оскорблённого сердца. Во Введенском монастыре отец Исаакий поставил настоятелем любимого ученика своего Афиногена, а сам ушёл в Саров.

Теперь главною его целью сделалось устроение церкви. В то время было велено монахам жить в монастырях; а тех, которые станут собираться в лесах, — считать за раскольников.

Ещё раньше он делал к построению храма некоторые попытки: посылал в Москву к жившему там владельцу соседней с горой земли, Полочанинову, с просьбой — не уступит ли он клочок земли для церкви. Владелец не соглашался иначе как за деньги. Переселясь в пустыню, отец Исаакий стал действовать настойчивее. Прежде всего, надо было установить, кому, собственно, принадлежит гора между речками Сатисом и Саровом. Наконец, нашёлся один из местных помещиков, князь Кугушев, который выяснил, что гора эта, собственно, не имеет владельцев и, чтобы монастырю воспользоваться ею, надо, чтоб эта земля была записана за кем-нибудь из помещиков и потом передана братству. После долгих хлопот все формальности в Москве были исполнены, и “земля под церковь справлена” в Патриаршем приказе.

22 февраля 1706 года отец Исаакий приступил к рубке леса для церкви. Прослышав про то, что на Старом Городище разрешено поставить храм, монахи разных монастырей стали проситься к отцу Исаакию. Местные крестьяне своей работой помогали делу. 28 апреля заложили на горе храм. Постройка быстро подвигалась вперёд. К 16 мая уже были воздвигнуты стены, наложена кровля. Семнадцатого решили воздвигнуть на храм крест.

В ночь на семнадцатое на горе раздался громкий колокольный звон. Между тем в пустыне не было ни одного колокола. Перед полуднем 17 мая кровельный мастер доканчивал отделку главы; а остальные работали внутри храма. Вдруг в полдень всех осветил необыкновенный свет и раздался трезвон многих колоколов и продолжался около часу.

К торжеству освящения храма — 16 июня — собрались тысячи народа. Опять на столь долго безмолвном месте бойкого города Сараклыча кипела жизнь. Но не для битвы и не в воинских доспехах сходился сюда народ, а для молитвы, неся с собой церковную утварь, ризы, иконы в жертву новому храму. Накануне была отслужена всенощная, и среди ясного летнего вечера впервые в этих местах раздался уже не чудесный звон невидимых колоколов, а тихий благовест церковного колокола.

Основание церкви было началом будущей Саровской обители.

Для того чтоб обеспечить порядок в жизни иноков, отец Исаакий написал, строго доныне в пустыни соблюдаемый, “устав общежительный”, который свидетельствует и о великом духовном опыте старца, и о практической его мудрости. 7 июля 1706 года отец Исаакий собрал на совете всю братию, и по единодушному согласию братия положила следующее решение — приговор, тогда же записанный: “В сей Сатисо-Градо-Саровской пустыни, у святей церкви Пресвятыя Богородицы Живоноснаго Ея Источника, быть общежительному пребыванию монахов... И положихом, по свидетельству и преданию Святых Апостол и Святых Отец, чин — устав общаго жития. И отныне нам, зде всем живущим монахам и сущим по нас настоятелям и братиям, держать и хранить безотложно, дондеже благоволением Божиим обитель сия будет стоять”. Правила Саровского общежития — самые строгие, в духе древнехристианских общежительных монастырей. Так, например, исключена всякая собственность, запрещено есть что-нибудь вне трапезы.

Наконец, в 1711 году в Саровское общежитие была прислана от местоблюстителя Патриаршего престола Стефана, митрополита Рязанского, грамота, по которой этот устав получил официальное утверждение. Ещё раньше Саров был признан независимым от Введенского монастыря и отец Исаакий назначен строителем Сарова.

Вслед за построениями первой церкви возникли на горе ещё две церкви, а отец Исаакий, продолжая дело храмоздательства, устроил ещё подземный храм во имя преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских.

[...] В одну из отлучек своих по делам в Москву отец Исаакий тяжко заболел. Жизнь его была в опасности, и он пожелал принять схиму. При этом постригавший его в схиму строитель Красногривской пустыни иеромонах Макарий связал его обещанием, что он отныне уже не будет нигде начальником и будет в Сарове наравне со всеми прочими, и даже ниже всех. В схиме отец Исаакий принял прежнее своё имя Иоанн.

Болезнь миновала, и отец Иоанн вернулся в Саров, где многое за время болезни его оказалось запущенным. Среди братии были неурядицы. Между тем действовать он уже не мог. Иеромонах Макарий отказался разрешить его от слова; братия подавала прошение митрополиту Стефану, и было отцу Иоанну предписано “быть настоятелем и служить по-прежнему”, причём упомянуто, что и в древности обителями управляли схимонахи, как Ор Черноризец (в Фиваиде, в Египте), а в России — преподобный Пафнутий Боровский.

Последние десятилетия жизни отца Иоанна были им посвящены благоустройству обители.

Первые церкви вскоре по построении сгорели; были выстроены лучшие, новые; все келии перенесены на гору, устроена ограда и гостиница для приезжих.

Затем все свои силы отец Иоанн употребил на обеспечение обители земельными угодиями. Первоначальный кусок земли, закреплённый за обителью князем Кугушевым, представлял из себя лишь 30 десятин. Посещавшие обитель, видя жизнь иноков, давали посильные пожертвования, на которые и прикупалась земля. Другие же давали землю и леса и безмездно, во вклад. Всего с 1712 по 1729 годы приобретено земли по 63 купчим, поступным и вкладным актам — от 96 владельцев. Все эти земли закреплены за обителью законным порядком.

Против монастыря начали долгий процесс помещики Полочаниновы. Дело дошло до Сената, и Сенат поверг на заключение Императрицы Анны Иоанновны такое предложение: “Не соизволит ли Ея Императорское Величество указать, по неимуществу доходов, крестьян и руги, земли те утвердить за оною пустынью вечно, другим не во образец”, — на что Императрица 25 октября 1730 года написала: “Учинить по сему докладу”.

Благословение Божие видимо сопутствовало всему делу созидания Саровской обители. В то время как она возникала, царскою властию было воспрещено созидать вновь монастыри. И эта же власть дала указ о построении обители на запустелом Старом Городище города Сараклыча. Теперь сильные люди, имевшие защитников у самого Двора, оспаривали у монастыря землю, а дело кончилось в его пользу в то самое царствование, когда мало думали о защите Православной веры и поддержке православных учреждений. Отец Иоанн установил ежегодно совершать 25 октября торжественную службу, со всенощным бдением и благодарственным молебном Богоматери. [...]

Считая красоту храмов одним из лучших способов воздействия на душу человеческую, отец Иоанн в эти годы готовился строить каменные храмы, начал заготовлять уже кирпич и каменный бут. Но совершить дело созидания великолепных саровских соборов пришлось уж преемникам его.

Число братии в 1733 году было 36 человек. Быт в пустыни был суровый. Всё нужное для жизни приобреталось трудами братии. Сами возделывали землю, сеяли хлеб, на жерновах мололи муку. Занимались токарным и столярным делом, шили одежду, плели лапти, служившие обычною обувью. Зимой носили нагольные тулупы, летом балахоны из крашенины или из сурового холста. Единственным лакомством братии в праздничные дни служил настой из малины и мяты, который пили с мёдом.

В тридцатых годах XVIII века отец Иоанн, — с одной строны чувствуя значительную слабость и утомление от всего, что он переделал за свой век, с другой — стремясь к тому совершенному уединению, которым он начинал свою монашескую жизнь, — просил братию выбрать ему преемника из их среды. Духовная власть, по желанию братии и уважению к заслугам отца Иоанна, постановила, чтобы новый строитель управлял монастырём “с согласия” отца Иоанна, которому было дано наименование “первоначальника”.

Отец Иоанн стал часто уединяться в пещеры. В одной из них стоял его гроб, над которым он проливал потоки слёз, оплакивая свои грехи. Здесь мечтал он и быть схороненным. Но Бог судил иначе. Ему предстояло принять великий венец — неповинного страдания.

То было тяжёлое время. Постоянно по малейшему поводу возникали обвинения в политической измене, и человек, раз заподозренный, пропадал для жизни: он томился в застенках так называемой Тайной канцелярии или подвергался казни.

В 1733 году по ложному доносу саровские иноки были заподозрены в государственной измене. В апреле 1734 года по распоряжению Тайной канцелярии в Саров прискакали её чиновники с солдатами для ареста отца Иоанна. Сковав его цепями, его посадили под караул; затем, допросив иночествующих, собрались везти его в Петербург. Строитель Дорофей и вся обитель еле упросила дать им проститься с отцом Иоанном и двумя иноками, арестованными с ним.

Их вывели пред врата обители в кандалах, поставили в десяти саженях от ограды, в ряд. С боков и сзади стали с оружием солдаты. Братии же велели выйти к ним, но не подходя близко и не говоря им ни слова. То была величественная минута. Бряцание кандал и плач братии одни нарушали тишину. Перекрестясь, первоначальник Саровский положил три поклона пред святыми вратами созданной им обители. Затем, обернувшись к оставляемой им братии, трижды поклонился ей в ноги, на что и братия отвечала земным поклоном. Затем он молча осенил её крестным знамением.

Около четырёх лет томился в узах отец Иоанн.

Пред кончиною он был напутствован Святыми Дарами.

Он умолял тут духовника доставить в Саровскую пустыню строителю отцу Дорофею письмо — свой предсмертный завет братии. Он умоляет её твёрдо хранить устав, держать мир и любовь между собою и безропотно нести послушания.

Он почил 4 июля 1737 года на шестьдесят седьмом году от роду и погребён при церкви Преображения Господня, что в Колтовской, в Санкт-Петербурге. Доныне в том храме служат, по усердию православных, панихиды по великом “труднике”.

* * * * * * *

Молитва

о в темницах и заточении сущих

Господи Иисусе Христе Боже наш, святаго Апостола Твоего Петра от уз и темницы без всякаго вреда свободивый, приими от нас, недостойных рабов Твоих, усердное моление сие, и, простив нам вся согрешения наша, помяни рабов Твоих (или раба Твоего) [имярек], в темницу всажденных (или всажденнаго), даруй им (или ему) оставление прегрешений их (или его), и молитвами святаго первоверховнаго Апостола Петра, святаго праведнаго Симеона Богоприимца и святаго праведнаго Иосифа Прекраснаго, яко Человеколюбец, всесильною Твоею десницею от всякаго злаго обстояния их (или его) избави и на свободу изведи.

Яко милостив и Человеколюбец Бог еси, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Старец иеромонах Феодор (Ушаков) ^{^*}

Старец Феодор памятен и необыкновенными обстоятельствами своей жизни, выдающеюся духовною крепостью своей, и великой мудростью, которую он проявил в деле восстановления и упрочения двух обителей: Сеноксарского монастыря и Арзамасской Алексеевской женской общины.

Отец Феодор происходил из известного старинного дворянского рода Ушаковых и родился в родовом имении Ушаковых, на Волге, близ города Романова, Ярославской губернии, в 1718 году. Назывался он в миру Иоанн.

О летах детства и отрочества его не сохранилось никаких сведений. Вероятно, он получил обычное дворянское домашнее воспитание, как то делалось в зажиточных семьях того времени.

Когда он подрос, родители его, как состоятельные люди, определили его на службу в известный гвардейский Преображенский полк, где он скоро получил чин сержанта.

Живя в столице, в довольстве, среди весёлых и беспечных товарищей, среди раздольного быта, какой существовал тогда в столице и гвардии, Ушаков мог бы легко потерять свои природные хорошие наклонности. Но одно обстоятельство привлекло его мысли к вечной жизни и круто изменило его жизнь. Однажды он находился в товарищеском кружке, и вдруг, в разгар веселья, один из его товарищей упал на пол и тут же умер.

Это событие разом осветило в глазах Ушакова непрочность всего того, что люди зовут земным счастьем; мир разом утратил для него своё обаяние, и он решился тайно бросить всё и уйти спасаться.

Решения своего он не стал откладывать. Быстро собравшись в путь, он выехал в сопровождении одного служителя, как будто отправляясь на побывку домой, к родителям. По дороге он отпустил слугу в Петербург, сам же надел потом тайно захваченную заранее нищенскую одежду и ушёл на берега Северной Двины, в пустынные поморские леса. Нашёл он там заброшенную пустующую келью и прожил в ней три года, невидимо трудясь в молитве и посте, вынося всю духовную трудность отшельничества. Самую скудную пищу — лишь достаточную, чтоб ему не умереть — ему доставляли окрестные крестьяне. Когда он приступил к этому подвигу, Ушакову было всего двадцать лет от роду.

Начальство, преследуя селившихся в северных лесах раскольников, теснило и православных, уединявшихся там пустынников. И Ушаков, приходя в село, терпел иногда ругань и побои. Он вынужден был перейти в Площанскую пустынь Орловской губернии. Как человека, не имеющего вида, настоятель долго не хотел принимать его. Когда он, наконец, согласился и приказал ему читать псалмы в церкви, то по особой манере чтения его заключил, что Иоанн не церковник, а господский человек или дворянский сын, и поместил его, в предохранение от неприятностей, в уединённой келье в лесу.

Вскоре сыскная команда, посланная, чтоб разорять тайные жилища и забирать живущих по лесах, захватила и Ушакова, как не имевшего вида. При допросе он не утаил, что ушёл из Преображенского полка. Его отправили в Петербург для личного представления царствовавшей в то время императрице Елисавете Петровне.

Когда его привезли во дворец, то гвардейцы с любопытством смотрели на него, нарочно собравшись для того. За эти шесть лет он сильно изменился, и трудно было узнать товарищам блестящего преображенца в этом человеке с бледным сухим лицом во власяной одежде, подпоясанной ремнём.

Случись это на несколько лет раньше — в царствование суровой императрицы Анны Иоанновны: не сдобровать бы Ушакову. Но Елисавета Петровна была ласковая, очень набожная, чтившая монахов, покровительствовавшая пустынникам и истинно русская царица.

Она спросила Ушакова:

— Зачем ты тайно ушёл из моего полка?

— Для спасения души, Ваше Величество, — отвечал Ушаков.

— Прощаю тебя, — сказала императрица, — и жалую прежним чином сержанта.

— Ваше Величество, — отвечал пустынник, — я желаю до конца своего иночествовать, и не хочу прежней мирской жизни и прежнего чина. Молодого человека не уволили бы, не поверив, что он способен стать монахом: потому я и ушёл тайно. Теперь же я испытал себя, и одного прошу у Вашего Величества — дать мне умереть монахом.

Императрица соизволила на его просьбу, но велела ему поступить в Александро-Невскую Лавру. После трёхлетнего испытания, 19 сентября 1747 года, — двадцатидевятилетний Иван Ушаков, по Высочайшему повелению, пострижен в присутствии императрицы в монахи с именем Феодора.

И в Лавре вёл он строго подвижническую жизнь. Постоянным постом и молитвою умерщвлял он в себе страсти, столь сильные в этом опасном возрасте. Императрица продолжала милостиво относиться к нему и, бывая в Лавре, спрашивала его, хорошо ли ему жить и не терпит ли он от кого обид.

Наследник её, Пётр Феодорович (впоследствии император Пётр III), говаривал, что в Невском монастыре есть необыкновенный монах Ушаков, которого за благоговение и скромную жизнь он уважает, и вид у него постнический и отличный от прочих монахов.

Многие из петербургских жителей, всех слоёв общества, стали обращаться к отцу Феодору за духовными наставлениями. Как ни отнекивался он, говоря, что в обители есть учёные монахи, более его сведущие, — посетители искали не учёности, а опытности духовной, и отцу Феодору пришлось уступить и давать духовные советы. В числе обращавшихся к нему были и гвардейцы, прежние его сослуживцы.

Стечение народа к отцу Феодору возбуждало зависть в других монахах, которые донесли епархиальной власти, что отец Феодор беспокоит обитель и делает соблазн. По расследовании оказалось, что, кроме добра, отец Феодор ничего не приносит, и ему позволено было продолжать свою деятельность.

Среди руководимых им лиц он старался утвердить мир, поселить уважение к уставам Церкви, требовал соблюдения постов, воздержания от роскоши. В праздничные дни эти люди собирались вместе для чтения святоотеческих книг.

Зависть братии не прекращалась, и в 1757 году отец Феодор, помня слова Спасителя: “Если гонят вас в одном городе, бегите в другой!” — попросился на жительство в Саровскую пустынь, что и было ему разрешено. Вместе с ним покинули Петербург некоторые из его учеников и учениц.

В городе Арзамасе отец Феодор поместил своих учениц в женский монастырь, откуда они впоследствии, по его просьбе, были перемещены в другой арзамасский монастырь — упразднённый Алексеевский.

Прожив два года в Саровской пустыни, отец Феодор, в виду всё увеличившегося числа его учеников, просил дать ему приписанную к Сарову, захудавшую и обедневшую Санаксарскую пустынь. Его пленяла красота местоположения и совершенная её уединённость.

В 1759 году отец Феодор с учениками переселился в Санаксар.

Пустынь эта находится в Темниковском уезде, в трёх верстах от уездного города Темникова, на левом берегу реки Мокши. Монастырь назван Сеноксарским по окружающим его сенокосам. Санаксарским же зовётся в просторечии. Под стенами его лежит Санаксарское озеро.

Санаксар отец Феодор застал в полном упадке. В нём была одна лишь деревянная старая церковь. Деревянная ограда и такие же кельи почти разваливались. Отец Феодор всё это возобновил и починил, причём деньгами ему помогали лица, чтившие его в Петербурге. Своими хлопотами он также привёл в известность и закрепил за обителью актами принадлежавшие ей угодья, сенные покосы и рыбные ловли.

13 декабря 1762 года отец Феодор, по желанию местного епископа, несмотря на свои отговоры и отказы, был рукоположен в иеромонахи с назначением настоятелем Санаксарским.

Облечённый саном священника, отец Федор с невыразимым благоговением совершал служение в церкви. Во время Литургии он весь сиял какою-то необычайною красотой и весь тот день находился в глубокой радости, ярко выражавшейся на его лице.

Настоятелем он был твёрдым и строгим, “в наставлениях нарочитое имел искусство, в рассуждениях был остр и пространен”. В церкви отец Феодор требовал раздельного неспешного чтения — так, чтобы и простым людям было понятно. В общем на богослужения посвящалось в пустыни в сутки часов девять, а в воскресные и полиелейные дни — десять и более того; при всенощном же бдении — до двенадцати. Но при внятном чтении молящиеся чувствовали особую в себе силу и усердие и не скучали долготой службы. О необходимости хорошего чтения настоятель говорил так: “Если, по слову апостола, в воинских полках труба будет издавать неопределённый звук, кто станет готовиться к сражению? (I Кор. XIV, 8.) Так и мы скорочтением будем только воздух церковный наполнять, а силы внутреннего смысла читаемого не поймём. Души наши останутся голодными духовно, без назидания. Не чтение слова Божия, а внутренняя сила и дух онаго, понимаемые нами, служат нам ко спасению”. Вот слова, которые и теперь заслуживают по мудрости и выразительности своей самого широкого распространения!

Один из опытных подвижников, старец Парфений, Киево-Печерской Лавры писал: “Ни один инок не возвращается в келью свою таким, каким вышел из нея”, — так как внешний мир рассеивает внутреннюю сосредоточенность. Так вот, в предохранение иноков от этого рассеивания, в ограждение молитвою от могущих их встретить за стенами кельи искушений, отец Феодор предписал им, пред выходом из кельи в церковь и обратно, молитвы: “Боже, милостив буди мне грешному!”, “Боже, очисти грехи моя и помилуй мя!”, “Без числа согреших, Господи, прости мя!”, “Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим!” и “Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородице” (до конца). В церкви братия должна была стоять не только безмолвно, но и не глядя на других. Поклоны полагались не кто как вздумает, а сообразно тому, как клал поклоны читающий и клиросные.

Старец завёл у себя самую первую и прочную основу иночества: личное руководительство братии и полное откровение помыслов. Если кого тревожили помыслы — днём ли или ночью то было, — всякий мог немедленно идти к настоятелю. Отец Феодор отечески выслушивал инока и, успокаивая его, говорил с ним хоть час и два, и отпускал от себя, лишь когда помысел, искушение это утихали. Братия признавалась, что при выходе от отца Феодора чувствовалась на душе какая-то сладкая свобода и тишина.

Есть позволялось только за трапезой, в кельи можно было брать лишь квас. Пища была самая грубая. Пирогов и белого хлеба не бывало и в Светлый праздник — разве кто присылал готовыми. Огня никому не дозволялось иметь по кельям, кроме иноков, занятых ремёслами для монастыря; его давали только для топки печей. На монастырские послушания, покос, рыбную ловлю, выходили все, во главе с настоятелем.

Часто, кроме бесед наедине, по отдельности, отец Феодор поучал братию и в трапезе. Много объяснял он о необходимости иметь духовного руководителя. Иоанн Лествичник, говорил отец Феодор, поучает, что весь подвиг монашеского жития состоит в отсечении воли. А без этого всякий, живущий в монастыре, не монах, а мирянин. Как невозможно плавать кораблю без кормчего и обучающемуся какому-либо художеству обойтись без мастера и учителя, так тем более невозможно вступающему в монашество без опытного наставника спасти душу.

Очень мудрый ответ дал старец на следующий вопрос одного помещика:

— Если человеку, живущему в мире, не должно стремиться к наслаждению благами этого века, то для чего и сотворено Богом на земле столько приятных вещей? Как даны две противоположные заповеди — о пользовании благами мира, а с другой стороны, о посте и воздержании?

Отец Феодор отвечал:

— Как судить нам о тайнах Божиих!.. Наше дело — беспрекословно повиноваться истине. Вспомним, что и в раю дана была заповедь воздержания от плодов древа познания добра и зла. Видно из этого, что пост сроден естеству человека. Но, если б по этой нужде поста Бог не благоволил сотворить в таком обилии благ земных, тогда пост у всех был бы невольный. Нужно думать, что обилие благ на земле не для наслаждения, а для совершенства поста. Не невольного поста ждёт от нас Бог, а восхотел, чтоб мы, при всём изобилии, не воздерживались лишь, а постились из любви к Нему, как заповедано Святою Церковью. Обилие же благ земных Бог послал в утешение для немощных, больных, престарелых и младенцев.

Никому из братии старец не давал предпочтения пред другими: был ли кто его постриженник или пришлый — все встречали в нём одинаковую к себе заботу.

Избегая поводов тщеславия, он не постился более, чем было установлено, и, присутствуя всегда при братской трапезе, питался наравне со всеми, только беря всего понемногу.

К народу отец Феодор был милостив. Ему доложили, что рабочие, производившие в монастыре постройки, перебрали лишние деньги, и едва ли можно надеяться, что они вернут их. Старец на это ответил: “Они, друг мой, народ бедный. Пусть этот излишек будет им вместо милостыни”.

В 1763 году, по хлопотам отца Феодора, вышел указ императрицы Екатерины II о пострижении 12 человек, живших у отца Феодора, из отставных гвардейских служащих. В следующем году, когда, по случаю учреждения монастырских штатов, Санаксарская обитель подлежала упразднению, по ходатайству отца Феодора она была оставлена, а затем наименована монастырём.

В монастыре воздвигнута была каменная двухэтажная церковь. Во время её закладки, как рассказывают, рой пчёл сел на место, определённое для алтаря. Отец Феодор велел одному из братии огрести их в улей, и с тех пор повелись в обители пчёлы. [...]

Крепкий духом, отец Феодор не хотел знать уступок нововведениям и обычаям, которые он считал несогласными с иночеством.

Однажды в Москве, когда отец Феодор обедал у одного господина с настоятелями московских монастырей, зашла речь о монашеской одежде, и настоятели, объясняя отцу Феодору, что, по городским обычаям, им невозможно носить простые и дешёвые материи, спросили о том его мнения.

— Могли бы вы, отцы, — отвечал им пустынножитель, — иметь себе оправдание, если бы при пострижении, пред святым Евангелием давали обеты о претерпении нищеты по другим каким правилам. Но как чин пострижения один, и обеты одни, то немного тут требуется толкования. По страстям же толковать и послаблять себе — это в своё время послужить к осуждению таковым себе потакателям. Неприлично духовным людям иметь богатое платье келейных служителей светских с пуклями, также богатые кареты, как знак любви к пышности. Монах не светский господин, а человек, умерший миру, хотя и настоятель.

Припомним, что так говорил человек, привыкший в юности ко всяким удобствам, видевший близко блеск Двора. При этих условиях слова отца Феодора ещё ценнее.

И ученики отца Феодора удивляли городских иноков своею чисто иноческою последовательностью и осмотрительностью.

Сопровождавший отца Феодора в Москву ученик его был послан им по делу на Дмитровку и зашёл по дороге к обедне в Георгиевский монастырь, бывший раньше на этой улице. По окончании обедни игуменья пригласила его к себе пить чай. Он ответил: “Так как отец Феодор в Москве, то я не смею идти к вам без его благословения”, — и ушёл. Едва в его присутствии игумения не воскликнула: “Вот — это послушание!” По уходе же его сказала сёстрам: “Слышите, сёстры: вот как живут настоящие монахи”.

Много добродетелей было у отца Феодора, много благ сделал он людям. Недоставало одного, чтобы увенчать достойную жизнь его, — неповинного страдания, и Господь дал ему возможность перенести такое страдание.

Темниковский воевода Неелов пожелал иметь отца Феодора духовником. Отец Феодор предупредил его, что нужно полное повиновение во всём, что касается духовной пользы человека, избирающего себе духовного руководителя. Воевода обещал полное послушание и в течение трёх лет исполнял это послушание.

Затем он стал не радеть о душе: нарушал посты, притеснял граждан, запечатывал летом печи в домах, беря за разрешение пользоваться всякою печью по рублю, несправедливо решал дела, за подкуп обвиняя невинных в пользу виновных. Слыша обо всём этом, отец Феодор строго обличал своего духовного сына, который на эти обличения не обращал внимания. Наконец, воевода в самый разгар страдной поры заставил крестьян строить себе в городе дом. Крестьяне отправились к отцу Феодору и просили его убедить воеводу, чтоб он позволил им раньше убрать хлеб с полей, и отец Феодор решился ехать в город.

Он застал воеводу в присутственном месте и на сделанный ему начальническим тоном вопрос, что ему нужно, — отец Феодор, высказав воеводе все его неправды, просил его, чтобы он перестал притеснять народ. Воевода велел записать, что отец Феодор пред зерцалом назвал его грабителем, подал жалобу губернатору в Воронеж. Возникло дело, доходившее до Сената и Синода, — и вскоре вышло повеление: отца Феодора, как беспокойного человека, отправить в монастырь. [...]

По сохранившимся письмам отца Феодора к сёстрам Алексеевской общины можно судить о том, как принял он это гонение.

“Ныне от вас следует моё отлучение, — писал он, — но вы о том, конечно, не печальтесь, понеже всё не без воли Божией совершилось. Итак, не печальтесь, а радуйтесь, что до такой скорби благость Божия нас доводит, тем более что она пришла совершенно безвинно, а за одно обличение человеческого нечестия и вопиющей на небо несправедливости, что мы, по обязанности нашей, всегда о том говорить должны, и не токмо страдать, но и умирать готовы”.

Прислан был в Санаксар нарочный, так как велено было имущество его, описав, отправить с ним вместе в сундуках. Но имущества всего оказалось: войлок коровьей шерсти на холстине, небольшая подушка, овчинная шуба, мантия и ряса. С этим багажом его и отправили в Соловки.

Тяжёл был соловецкий климат отцу Феодору, тем более что отапливали его келью крайне скудно. Девять лет томился он в Соловках; наконец, по предстательству отца Феофана, митрополит Гавриил доложил о деле Императрице, и было велено возвратиться ему в Санаксар.

Возвращаясь в монастырь, старец в Арзамасе прожил неделю, наставляя сестёр общины и многочисленных лиц, нарочно съехавшихся, чтоб увидать поборника правды.

Наконец прибыл он и в свою обитель. Это была трогательная минута. Всё братство санаксарское вышло к перевозу чрез реку Мокшу для встречи. Обитель за время его отсутствия расширилась и обстроилась.

Но и здесь не без скорбей пришлось прожить старцу.

Настоятель, недовольный тем, что все ходят к старцу и ищут старца, донёс архиерею, что отец Феодор производит смущение, что иноки толпятся вокруг него беспорядочной толпой. Было запрещено посещать старца даже для духовных нужд и воспрещено старцу ездить в Алексеевскую общину, так что сёстры вместо живых наставлений могли пользоваться лишь его письмами.

Неделю оставалось жить отцу Феодору, когда он наконец, по смерти настоятеля, теснившего его пять лет, получил разрешение посетить Алексеевскую общину.

Посещение это было последним. У всех осталось в памяти, как старец изъяснял слова псалма “На реках Вавилонских”.

— Когда сыны Израиля, — говорил он, — лишась Иерусалима, отечества своего, и не видя себе ниоткуда нимало отрады в земле чужой, как странники, при реке Вавилонской сидели и плакали, то этим плачем прообразовали состояние всех в бедах и скорбях живущих на земле... Должно и нам помнить, что и мы в бедственной этой жизни, как странники, всегда гонимые и томимые напастями от врагов наших, тогда только находим себе отраду, когда вспоминается нам горний Сион.

Эти слова звучали прощаньем, и все сёстры плакали.

Вскоре затем настали последние дни старца Феодора. Он горько и неутешно плакал и говорил: “Много, много от юности согрешил я”.

52 года он провёл в подвигах, 45 в чине иноческом (со дня пострижения в Александро-Невской Лавре) и тихо скончался 19 февраля 1791 года, на семьдесят третьем году.

Тело его и в земном покое не предалось тлению.

Он схоронен в Санаксарском монастыре, у воздвигнутого им храма, на северной стороне. Могила его окружена решёткой и покрыта плитой аспидного камня.

* * * * * * *

Молитва

святому благоверному князю Феодору и чадам его Давиду и Константину, Смоленским и Ярославским чудотворцам

(Молятся о даровании мира, о защите Православия и Русской земли)

О угодницы Божии, святии благовернии князи Феодоре, Давиде и Константине! Прострите благоприятныя молитвы ваши ко Господу и Создателю нашему и умолите Его благость даровати нам (имена) вся к вечному спасению потребная, таже и к житию сему временному нужная: веруем бо несомненно, яко вся возможна вам, яко истинным Его угодником. Ей, чудотворцы святии! Не посрамите упования нашего, но молитвами вашими сотворите нас наследники быти Царствия Христова, да прославляем человеколюбие в Троице славимаго и покланяемаго Бога, Отца и Сына и Святаго Духа, и ваше святое заступление, во веки веков. Аминь.

Благодарение за всякое благодеяние Божие

Тропарь, глас 4:

Благодарни суще недостойнии раби Твои, Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших, славяще Тя хвалим, благословим, благодарим, поем и величаем Твое благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе.

Кондак, глас 3:

Твоих благодеяний и даров туне, яко раби непотребнии, сподобльшеся, Владыко, к Тебе усердно притекающе, благодарение по силе приносим, и Тебе яко Благодетеля и Творца славяще, вопием: слава Тебе, Боже Всещедрый.

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Богородичен:

Богородице, христианом Помощнице, Твое предстатель-ство стяжавше раби Твои, благодарно Тебе вопием: радуйся, Пречистая Богородице Дево, и от всех нас бед Твоими молитвами всегда избави, Едина вскоре предстательствующая.

Blog

Вестник Православия. 1996. Том II