Geum.ru

Илья немцов XXX гончар из модиина

Вид материалаКнига
10. Смутные времена.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
нашей земле.

- Да, завоеватели грабят нас, мы отдаем им очень многое, сами же довольствуемся малым. Мы мирные люди, однако, терпение наше не безгранично!

Мёд же наш в том, что мы, хотя и порабощены, но не рабы и живем по законам, завещанным нашими отцами и пророками. Единственно, что никакие поработители не смогут у нас отнять - это нашу веру в единого Б-га, наши обычаи и наши традиции. Мы больше никогда не будем рабами. Никогда! И в словах Матитьягу была такая глубокая уверенность, что юноша проникся к нему благоговением.

Это была та самая уверенность, которой так не хватало ему. Не было этой уверенности, как он чувствовал, и у его отца.

Хартат был лишен тщеславия, хотя уже тогда, его замыслы были значительны. Приобретенные знания и накопленный опыт вселяли уверенность в его высоком предназначении.

Еще мальчишкой он увлекался ваянием из глины. Ему нравилось осознавать, что под его руками, из обыкновенной жесткой земли, орошаемой водой, возникали фигуры людей, коз, овец, верблюдов.

Это умение создавать из земли подобие людей, животных и птиц, углубляло в нем уверенность в себе, в свои силы, в свои возможности. Эта уверенность еще более окрепла в ходе его длительных странствий.

Если он может создавать из неживой глины множество разных вещей, значит, он сможет создать из кочевого народа, к которому сам принадлежит, богатый и самый лучший народ под луной.

В местах, где они кочуют, - мечтал он, - будет создано, их же руками, множество водоемов. Люди начнут жить в красивых, просторных шатрах. Он возведет множество террас, подобно тем, что видел в селениях Иудеи. Найдет способы их орошения. В бесплодной пустыне будет расти сочная трава. На горных склонах зазеленеют виноградники и плодоносящие деревья.

Его народ перестанет жить грабежами караванов. Наоборот, его воины будут охранять бесконечные дороги пустыни.

На караванных путях он построит постоялые дворы, где люди и вьючные животные смогут отдохнуть, набраться сил. Все это принесет процветание и богатую жизнь набатеям.

Уходя от Матитьягу, молодой Хартат был убежден, что боги пустыни не оставят без благосклонного внимания эти его мечты.


С той памятной встречи прошли годы. Мечты юноши сбылись. Хартат был избран царем. Многое из задуманного ему удалось осуществить.

Теперь у него гостил тот самый гончар из Модиина, с которым юноше Хартату не довелось тогда встретиться.

Хартат хотел получше узнать этого незаурядного горшечника, слава о котором, разнеслась далеко за пределы Модиина..

И это свое решение он выполнит со свойственной ему последовательностью: он будет в гончарных мастерских все время, пока горшечник будет гостить в Авдате.

Хартату интересно было увидеть собственными глазами, как работает мастер. Действительно ли иудей сможет, как обещал, изготовить сосуд, подобный гранатовому яблоку, стенки которого не превысят толщины мешка для воды из верблюжьей кожи. Такое может присниться только в юношеских снах!

На рассвете, еще до начала работ, Хартат был рядом с Эльазаром. Как и все вокруг, Царь был обнаженным по пояс. Его руки покрывал слой подсохшей глины, брызги этой же глины были на лице и крепкой сухощавой груди.

Он участвовал в составлении замеса, подливал воду, пытался запомнить даже самые незаметные движения гостя.

Шиваль, ревниво наблюдавший за поведением царя, искренне завидовал одарённому иудею, хотя охваченный злорадством, понимал, что здесь Хартата постигнет неудача. Нельзя перенять того, что дано человеку свыше.

Сам главный гончар царства понял это с первых же моментов их совместной работы. И от этого еще больше возненавидел пришельца, тщательно скрывая ненависть за подобострастной улыбкой.

Иудей навечно нарушил его покой. Он вторгся в сферу его, Шиваля, безраздельного господства !

Эльазар ничего этого не замечал. Он как бы превратился в большую, замершую перед взлётом, птицу. Был предельно сосредоточен.

Тщательно размял ком глины и уложил в центре гончарного круга. Сбросил сандалии и босыми ногами начал вращать тяжелый нижний круг.

Глина постепенно оживала. Чуть заметными движениями пальцев он выудил из вращающейся массы подобие горловины. Горловина постепенно расширялась кверху. Затем, через поднявшуюся горловину, он ввел внутрь сдвоенные пальцы левой руки, и начал медленно раздувать шар. Правая рука нежнейшими касаниями гладила растущее яблоко.

Царь Хартат пристально следил за действиями горшечника. Чувствительность рук иудея была неправдоподобной. Казалось, что его длинные гибкие пальцы, находясь на противоположных сторонах сосуда, видят и понимают друг друга.

Хартат хотел, было, что-то спросить, но вопрос так и замер в воздухе. Он скорее почувствовал, нежели увидел, что мастер находился где-то далеко, за пределами досягаемого. Да и мог ли тот объяснить, почему его пальцы делали именно эти движения, а не иные?

Вспоминая свои наиболее удачные работы, Хартат ловил себя на мысли, что и сам не смог бы ответить на вопрос, почему он делал именно эти движения, а не другие?

Завершив ваяние сосуда, Эльазар вынул из кармана нить, скрученную из хорошо провяленной бараньей кишки. Натянул её и отделил яблоко от основания, оставшегося, на плоскости гончарного круга, в виде тонкого среза.

- Хорошая работа! - с явным удовольствием отметил Хартат. Но, даже услышав эти слова, Эльазар оставался отрешенным от всего, происходившего вокруг.

Выждав, пока сосуд достаточно затвердеет, он поднял его с такой же осторожностью и нежностью, как мать поднимает только что рожденного ребенка. При этом лицо Эльазара просветлело, губы еле заметно шевелились, он молился.

В плавном движении, подобно птице парящей в воздухе, Эльазар бережно понес ,,гранатовое яблоко,, к сушильному шатру. За ним, как зачарованный, последовал царь Хартат, Шиваль и несколько наиболее приближенных к царю людей. В шатре была густая тень, тянул легкий ветерок, яблоко могло хорошо просохнуть, не образуя трещин.

Хартат несколько раз обошел сосуд, внимательно осмотрел со всех сторон. Заглянул внутрь, и ему показалось, что сквозь стенки граната, как сквозь густой туман, он видит свет.

Но самое неожиданное для Хартата было то, что яблоко не опадало, не съеживалось, хотя слой стенок был неправдоподобно тонким.

Увлекаясь с детства гончарным искусством, Хартат сам создал немало изделий. Гончарное дело давало хорошие доходы семье. Особенно он ощутил это, будучи царем. Его изделия с царской печатью быстро раскупались негоциантами проходивших мимо караванов. Правд, печать он ставил лишь на самые лучшие из своих изделий.

Но то, что он видел сейчас, он не мог определить иначе, нежели как божественное откровение.

Царь долго и изучающие смотрел на Эльазара. Иудей был частицей народа, с которым Хартат был знаком. Ему вспомнилась засевшая в душу, беседа с коэном Матитьягу. Но только теперь впервые он разглядел этот народ вблизи, сквозь тонкостенное чудо гранатового яблока.

Хартат поверил, что Бог иудеев простирал над Эльазаром свою всемогущую длань.


Эти теплые чувства царя набатеев спустя несколько лет спасли Эльазара от неминуемой гибели в пустыне, но об этом мы узнаем позднее.


Пока же Хартат с детским восторгом смотрел на только что рожденный сосуд. Выпуклые бока сосуда блестели влагой. Узкое горло было закольцовано нешироким прочным поясом и увенчано подобием короны, повторяющей корону природного граната.

Не без удовольствия Хартат отметил, что пояс и корона придали сосуду видимую устойчивость, прочность, величественность.

Тем не менее, оставалось сомнение, сможет ли это огромное яблоко, с локоть в диаметре и толщиной стенок в пять или шесть ногтей, выдержать сушку и пройти обжиг?

Хартат сосредоточился и принял позу человека, готового ждать столько, сколько понадобиться.

Ему ли не были известны все сложности сушки и обжига даже значительно более грубых и прочных изделий? Он уже не смог бы перечислить, сколько кувшинов и ваз для фруктов, а заодно и вложенного в них труда, превратилось после неудачного обжига в растрескавшихся уродцев, или вовсе рассыпалось, оставляя груду осколков.

И, как бы в подтверждение горького опыта Хартата, огонь в печи не разгорался. Дымило и плохо горело дерево. Добавляемые к огню белые горючие камни, специально привезенные с берегов Асфальтового озера, оставались холодными. И все это вопреки стараниям воздуходувов, усиленно закачивавших струю свежего воздуха в печное пространство.

Их полуголые тела лоснились от обильного пота, тяжело вздыхали кузнечные мехи, но пламя никак не реагировало на все их старания.

Сильный юго-восточный ветер, неожиданно ворвавшийся в помещение, нес с собой песок и мелкие камешки, забивал горловину мехов, вынуждал людей срывать с лица повязки и непрерывно вытряхивать их.

Хартат стоял у печи и огорченно качал головой. На сухощавом смуглом лице вырисовалась, несвойственная ему беспомощность.

- Боги ветров не возлюбили пришельца, - услышал он приглушенный голос Шиваля, - они наказывают всех нас за проклятое колдовство тонкопалого иудея!

Хартат не ответил. Он смотрел, на непрерывно уменьшавшийся огонь и понимал, что недельный труд его, царя набатеев, и иудея, был под угрозой.

Эта угроза стала особенно очевидной, когда неожиданно из печи повалил едкий густой дым, показались языки черного пламени. Они зловеще лизнули стоявших вблизи людей, зажгли пересохшие полотнища кузнечных мехов. Люди отпрянули в углы, опустились на колени и воздели руки к небу. Они умоляли бога пустыни и ветров спасти их, ни в чем не повинных.

Эльазар с трудом держался на ногах. Сильные порывы ветра сметали всё, на своём пути.

- Царь и друг мой! - вновь услышал Хартат голос главного гончара царства. - Я предчувствовал, что ничего хорошего не получиться от близости к тебе иудея Наши боги недовольны! Мы, как и наши предки, хорошо обходились обжигом на кострах. Твои изделия всегда приносили в казну много денег. Иудей же околдовал тебя. Помог построить это огнедышащее чудовище, и все наши труды превратились в дым! Наши боги разгневаны! Ты должен немедленно изгнать из нашей земли этого опасного чужеземца!

Эльазар стоял у проема двери мастерской. Здесь было чуть больше воздуха, и дым не так сильно жег глаза. С тяжелым сердцем смотрел Эльазар на печь, изрыгавшую дым и пламя.

Произошло нечто неладное. Дым и огонь, вместо того, чтобы подниматься к небу, возвращались. И ему показалось, что он уже однажды все это пережил.

В памяти возникла картина того дня, когда он сидел у себя дома, перед горящим камином. Была зима. Над домом зависла огромная черная туча. Вскоре на крышу обрушилась лавина дождя и ветра. Казалось, наступил конец света. И вдруг дым из камина повалил обратно, в дом. Эльазар выбежал на крышу, чтобы открыть забившийся, как он думал, дымоход, но труба была отрыта. Это налетавшие порывы ветра гнали дым через дымоход обратно, в дом.

Потоки воды заливали крышу и по керамическому трубопроводу, который он неделю тому назад смастерил, хлынули в домашнее водохранилище. Шум того водяного потока напомнил ему шум ревущей сейчас песчаной бури. И неожиданное решение пришло само по себе.

Он возвратился в дымный ад мастерской. Нащупал, скорее, нежели увидел, высокий, хорошо подсохший кувшин для воды. Эти кувшины готовились к обжигу, их было много.

Эльазар довольно легко опрокинул набок один из них и срезал дно. Позвал кого-нибудь из работников помочь ему, но те не тронулись с места. Они молились. И лишь один отозвался на его призыв.

С помощью этого набатея, Эльазар потащил тяжелый кувшин, лишенный дна, прижал его к огнедышащему отверстию печи. Теперь валивший из печи дым прорывался через полость кувшина. То же самое Эльазар повторил со вторым кувшином, третьим. Он это делал до тех пор, пока образовавшийся кувшинопровод не протянулся за пределы дверного проема мастерской.

Последний из кувшинов он перерезал в поперечине, в самой широкой его части. Получилось нечто, напоминающее колокол-раструб. Этим раструбом он и завершил кувшинопровод.

В то же мгновение могучий порыв ветра ударил по раструбу и погнал огонь и дым обратно в печь и вскоре этот поток огня и дыма, вновь бушевал, но теперь уже в чреве печи.

В мастерской стало легче дышать. Дым постепенно рассеивался и можно было разглядеть молившихся набатеев. Они еще не верили в сотворенное на их глазах чудо.

В печи быстро поднималась температура. Из смотровых отверстий уже не вырывался дым, легко проглядывались постепенно раскалявшиеся изделия. Они заполняли всё печное пространство.

И лишь теперь Эльазар почувствовал, что он с трудом стоит на ногах. Чуть отошел от печи и в изнеможении опустился на землю. Рядом с ним оказался набатей, столь усердно помогавший ему на всём протяжении схватки с дымом и огнем. Оба были черны от копоти и похожи как братья-близнецы. Сидели молча. Отдыхали.

Неожиданно этот набатей толкнул плечом Эльазара и оба свалились на землю. Набатей громко хохотал и только теперь Эльазар узнал в нем царя. Быстро поднялся. Встал и Хартат. Он протянул руку Эльазару.

- Ты оседлал бурю, сын Иудеи, - радостно кричал он, преодолевая рев бушующего ветра, - ты это сделал точно так же как мы, набатеи, оседлываем диких верблюдов! К тому же теперь ты ничем не отличаешься от всех нас! Такой же темнолицый и такой же темнокожий!

В ответ раздался хохот пришедших в себя, набатеев. Никому не удалось избежать густой черной краски дымного вала.

Невнятно хихикал и Шиваль, главный керамик царства. Его толстая золотая цепь чуть подрагивала на пухлой груди. Эта цепь была похожа за змею, лишенную жизни, к тому же, изрядно прокопченную.

Царь никому не разрешил уходить из мастерских. Принесли воду для умывания, обильную еду.

В течение двух ночей и дней люди оставались на своих местах. Наконец, пришло время разборки печи. Хартат лично принимал каждое, извлеченное из печи, изделие. Свои работы он тут же помечал царской печатью, предварительно окунув её в стойкий смолянистый состав.

Наконец, ему был передан только что вынутый их печи сосуд шарообразной формы. Округлые бока сосуда отсвечивали серебристым пламенем. Невысокая горловина, увенчанная шестиконечной короной, придавала сосуду царственный вид.

Хартат, как зачарованный смотрел на этот диковинный сосуд. Он опустил царскую печать, висевшую на тонком пояске. Бережно поставил сосуд у самой выходной двери и снова осмотрел его со всех сторон. Сосуд был совершенен.

Хартат поднял его над головой, чтобы все видели, и протянул Эльазару:

- Можешь с гордостью везти его домой. Очень хорошая работа!

- Нет, - покачал головой Эльазар, - это твой сосуд, царь набатеев! - Он был создан общими усилиями и спасен только благодаря твоей помощи. Я один не смог бы оседлать бурю.

Хартат ничего не ответил. Он строго взглянул на Шиваля и передал ему сосуд. Трижды хлопнул в ладоши.

В мастерскую тотчас вошла группа воинов. Они были, как и все набатеи, по пояс обнажены, но отличались высоким ростом и широкими поясами, на которых были подвешены изогнутые мечи. За поясами виднелись инкрустированные рукоятки коротких ножей.

Один из воинов, на головной повязке, которого был виден знак начальника царской кавалерии, передал Хартату небольшой сверток и отступил на три шага назад. То был кожаный чехол, из которого Царь извлек, тускло светившийся диск из редко встречающегося крупного аметиста. На диске были выгравированы инициалы Хартата и короткая вязь слов.

Царь внимательно оглядел присутствующих. Вновь на долю секунды задержался на Шивале, и Эльазару показалось, что между ними произошла мгновенная, но крайне ожесточенная схватка, из которой Хартат вышел победителем. Затем царь величественным движением подвесил диск на грудь Эльазару.

- С этого момента, ты мастер Эльазар из Модиина, объявляешься другом набатеев, и личным другом царя, - и Эльазар впервые услышал в голосе Хартата сильное волнение. - Отныне ты всегда желанный гость в нашем царстве. Твое повеление и твое слово - это приказ царя.

Хартат приложил ко лбу сложенные в пучок пальцы. Находившиеся в мастерской набатеи, также повернулись лицом к Эльазару, повторяя приветственный жест царя. Затем все вышли во двор. Здесь, на разостланных коврах, их ожидало богатое угощение.

У самого выхода из мастерских к Эльазару подошел Хартат. Он был серьезен и тихо произнес - аметист прочен, как верная дружба, но он так же и хрупок, если с ним обращаться небрежно.

Эльазар кивнул, подтверждая, что понял глубину смысла сказанного, и тут же принял обет никогда, никому не рассказывать об этом событии.

С тех пор прошло немало лет, но лишь однажды Эльазар вынужден был обратиться к власти, скрытой в подаренном ему диске. Об этом было рассказано в предыдущей главе.


Хартат оказался прав. Диск спас Эльазару жизнь, как и жизнь людей из его каравана. Но Эльазар по-прежнему никому не раскроет тайны, подаренного ему диска.

Слишком соблазнителен и слишком хрупок драгоценный камень аметист. И не дай Б-г, если он попадет в руки недруга или алчного человека. Обет молчания, данный Эльазаром, не позволял ему раскрыть эту тайну даже самому испытанному своему другу - гекатонтарху Силоносу.


10. СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА.


В 3592 году со дня сотворения мира Антиох 1У Эпифан, после неудачной попытки подчинить себе Египет Птолемеев, возвратился в Сирию. Огромные финансовые расходы, впустую истраченные селевкидами на неудачный поход, требовали немедленного пополнения царской казны.

Иудея изнемогала от тяжелых поземельных и подушных налогов. Однако не только финансовые затруднения заставили Антиоха усилить давление на Иудею. Его крайне тревожила укрепившаяся автономия этой значительной, по вносимым налогам, гипархии.

Усилившееся давление, в свою очередь, привело к росту недовольства в Самарии, Зиорданьи, зашевелились жители Аскалона, Яффы, Птолемиады (Акко). Однако во всех этих районах удалось довольно быстро подавить вспыхнувшее недовольство.

Единственная область, где сопротивление, несмотря на все меры принятые царскими чиновниками, не только не ослабевало, но и быстро росло, была Иудея.

С появлением хасидеев, это сопротивление стало угрожающим. Их отряды нападали на небольшие царские гарнизоны, уничтожали ненавистных сборщиков налогов, особенно из местного населения, купивших право на сбор царских налогов.

Ревностные приверженцы иудейской веры, хасидеи видели в своих соплеменниках, добровольно принявших эллинизм, вероотступников и предателей, и были беспощадны к ним.

Некоторое время Антиох мирился с возникшим положением, но, когда эта, как ему казалось, внутренняя борьба привела к резкому снижению денежных поступлений в царскую казну, он пришел к выводу, что сопротивление иудеев, связано с особенностями их веры. Эта вера способствует их стойкости, упрямству и бесстрашию. С этого момента Антиох определяет иудаизм, как смертельный враг империи. И приступает к его уничтожению.


Апеллес, облеченный абсолютной властью наместника Иудеи , приступил к осуществлению стратегии Антиоха 1У Эпифана.

Если еще совсем недавно за нарушение того или иного декрета можно было, договорившись с властями, уплатить штраф, то теперь любое нарушение каралось телесным наказанием, чаще казнью.

Первым же указом, направленным на уничтожение иудейской веры, был запрет субботы, священного дня молитв и отдыха.

Это был тяжелый удар по самому чувствительному месту иудейской души.

Суббота объявлялась обычным рабочим днем. При этом иудеев гнали на особо тяжелые, дорожные работы. Последнее было выгодно Апеллесу, так как он отвечал за строительство стратегически важной дороги между Модиином и Аскалоном. К тому же бесплатный труд иудеев позволял Апеллесу экономить значительную часть денег, выделенных военным ведомством на строительство этой дороги. Остающиеся деньги попадали в карман наместника.

Другим приказом категорически запрещалось осуществление брит-милы, торжественного события, символизирующего приобщение новорожденного младенца к союзу с Всевышним .

Наконец, третий удар, нанесенный Апеллесом, был, как он предполагал, смертельным для иудаизма, а именно - запрет на изучение Торы, а затем и предание огню этого варварского Писания.


Смутные времена наступили в городах и селениях Иудеи. Жизнь притаилась в глухих ущельях, в подземных укрытиях, в укромных уголках полевых шалашей. Но Апеллес не унимался. Он бдительно следил за выполнением своих приказов и предписаний.

В этой беспощадной политике против иудеев, Апеллес опирался в немалой степени на самих иудеев, отказавшихся от своей веры и принявших идолопоклонство греков. Среди этой части населения было много сикофантов и добровольных доносчиков.

Когда он узнал от одного из таких ,,доброжелателей,, о происходившем в доме Мейдада торжестве брит-милы, он лично ворвался в дом несчастного и на месте казнил моэля Элишу, зарубив также ни в чем неповинного восьмидневного младенца и его отца - Мейдада.

И тогда сам коэн Матитьягу бросил вызов наместнику Иудеи Апеллесу. Он принял на себя обязанности моэля. Матитьягу знал, что в создавшейся ситуации Апеллес не решится поступить с ним, подобно тому, как он поступил с несчастным Элишей. Коэн еще был ему нужен.

Тем не менее, теперь это торжественное событие происходило, скрыто от глаз Апеллеса и его эллинизированных пособников. А уж этих сикофантов хорошо знали во всей округе! Греческим же властям, регистрировавшим население, сообщалось, что родилась еще одна девочка.

Конечно, всего не скроешь и, может быть, поэтому Апеллес однажды спросил коэна Матитьягу - каким это образом иудеи ухитряются рожать одних только девочек? - в голосе гипарха звучала явная угроза.

Но все же он решил пока что открыто, не выступать против коэна. К тому же запаздывало обещанное пополнение гарнизона. Однако, продолжая жесткую антииудейскую политику, Апеллес запретил собираться группами, превышающими девять мужчин, что фактически означало запрет молиться.

Этот запрет, как и усиленная слежка за всем происходящим в Модиине, привели коэна Матитьягу к решению, построить в хорошо скрытом месте постоянное помещение, где бы односельчане могли встречаться для полноценной молитвы, устраивать свадьбы, безбоязненно свершать брит-милу, отмечать традиционные праздники.

К тому же жителей в округе становилось все больше и больше. Появились беженцы с прибрежной полосы. Сюда же спускались люди из Иерусалима, преследуемые своими же эллинизированными собратьями.

Сбор средств на строительство этого помещения, названного домом собраний или бейт-кнессетом, взял на себя коэн Матитьягу. В помощь ему выбрали горшечника Эльазара и кузнеца Шмуэля.

Втроем они долго искали подходящее для строительства место. Наконец, среди нагромождения вековых камней было найдено глухое, надежно скрытое, ущелье.

Здесь не было дорог. Сюда не наезжали конные разъезды Апеллеса. Зато было множество козьих тропинок и скрытых дорожек, по которым шли иудеи не только из Модиина, но из ближайших селений. Это был первый бейт-кнессет на земле Иудеи

.

Теперь Эльазар отдавал строительству все свои силы. Плечом к плечу трудились сыновья Матитьягу, с которыми Эльазар был дружен с детства. С утра до позднего вечера непрерывным ручьем стекались сюда люди. Они строили Дом молитв. Работали до изнеможения. Их сменяли вновь пришедшие.

Незаметно минуло более пяти рождений луны. Наступил месяц кислев, а вместе с ним начались проливные дожди, но людей уже защищала надежная крыша, ничем не выделявшаяся в вековых зарослях низкорослого горного дуба.

Многие жители, участвовавшие в строительстве бейт-кнессета, внесли посильные денежные пожертвования. Эльазар, помимо значительной суммы, полученной от Эфранора за большой заказ амфор, изготовил майоликовые колонны, которые с двух сторон украсили арон-акодеш.

В действительности, это были не колонны, но выпуклые майоликовые полосы с рельефно выступавшими изображениями начальных букв десяти заповедей. Пять на левой полосе и столько же на правой. Полосы были покрыты перламутрово-золотистой глазурью и, освещенные вечерним солнцем, излучали трепетно-таинственный свет. Этот свет был подобен тому свету, который исходил от, хранившегося в арон-акодеш, Б-жественного послания.

Помещение бейт-кнессета было предельно скромным. Вырубленные в скале сидения сходились у арон-акодеш. Всего сидений насчитывалось сорок. Кода же приходило больше людей, чем могло вместиться под крышей, они стояли вдоль стен, и во дворе, напротив широко распахнутых дверей.

Однажды к коэну Матитьягу приехал его старый друг Хизкиягу - священнослужитель из Бет-Хорона, города, находившегося на полпути от Модиина к Иерусалиму.

Плохие вести привез Хизкиягу. Он сообщил: первосвященник Ясон, назначенный Антиохом, обещал царю еще более увеличить подати, вносимые Иудеей, и, кроме того, позволил молодым, поддавшимся эллинизации священнослужителям приносить жертвы языческим идолам в нашем Храме!

- Но и это еще далеко не все, - с яростью и невыразимой болью в голосе, сообщил Хизкиягу, - Антиоху всего этого было мало и он вместо Ясона, назначил первосвященником Менелая.

-Кого? - невольно вырвалось у Матитьягу, - этого бесчестного человека?!

В знак подтверждения, что именно так обстоят дела, Хизкиягу низко опустил голову.

- Помнишь гимназию, которую Антиох велел построить в Иерусалиме? - продолжал Хизкиягу. - Там они поставили своих идолов Гермеса и Геракла. Теперь же селевкид решил заменить этой гимназией наш Священный Храм! - с отчаянием закончил Хизкиягу, а Иерусалим переименовать в Антиохию!

- Этого никогда не будет! - сквозь стиснутые зубы произнес Матитьягу. - Нашим ответом будет еще большее укрепление в истинной вере! В неотступном следовании традициям, завещанным нашими отцами!

Матитьягу пригласил друга прогуляться по окрестностям Модиина. Хизкиягу, желая отвлечься от тяжелых мыслей, согласился. И тогда Матитьягу повел гостя кратчайшей тропинкой, приведшей их к бейт-кнессету. Хизкиягу был потрясен увиденным.

- Это дорога к самосохранению! - с радостью сказал, и Матитьягу впервые увидел на лице старого друга улыбку надежды. - Об одном лишь можно сожалеть, - искренне сказал Хизкиягу, - что у вас не было возможности создать также и микве.

Матитьягу повел гостя вдоль безводного ручья. Они остановились у густого кустарника, плотно покрывавшего склон, обращенный к долине Аялона. Раздвинул заросли диких смоковниц и перед Хизкиягу оказался вход в микве.

Здесь есть несколько, сочащихся из скал, источников - сказал Матитьягу, - но этого оказалось достаточным, чтобы обеспечить приток необходимых сорока