Илья немцов XXX гончар из модиина
| Вид материала | Книга |
| 6. Сезон дождей 7. Клочок земли. 8. Тайна эльазара 9. Друг набатеев. |
- Качества, 255.57kb.
- Novosibirsk Siberian University of Consumer’s Cooperation Appendix to the Diploma No., 62.78kb.
- Телефон X-XXX-XXX-XX-XX • Электронная почта xxxxxxxxx@xxxxxx, 40.45kb.
- Телефон X-XXX-XXX-XX-XX • Электронная почта xxxxxxxxx@xxxxxx, 45.18kb.
- Телефон X-XXX-XXX-XX-XX • Электронная почта xxxxxxxxx@xxxxxx, 39.54kb.
- Іван Макарович Гончар, 76.57kb.
- Печерський районний суд м. Києва, 97.59kb.
- Русская литература. Электронный учебник, 348kb.
- Журналы Бояшов, Илья, 27.91kb.
- Программа XXX научной конференции судентов, магистрантов, аспирантов и учащихся лицейных, 1397.18kb.
-Функция и только функция , - неожиданно вмешался в разговор Силонос, - важна лишь для истинного варвара. - Он сделал паузу: - Нам же, эллинам отрывать красоту от функции, как это делаешь ты, купец Эфранор, просто неприлично, - вновь сделал паузу и с явной издевкой закончил: -Даже если очень хочется облапошить наивного варвара и снизить договорную цену.
- Конечно, ты прав, гекатонтарх Силонос, - растерялся Эфранор, - Сократ сказал…
- Раз так, - Силонос не стал слушать размышления купца Эфранора о том, что сказал Сократ, - за хорошие “горшки” следует платить хорошими драхмами!
Овладевший собой Эфранор, неожиданно расхохотался, - вот чего я никак не ожидал от соотечественника!
-То есть? - не понял Силонос.
-А то, что ты, потомок древней и прославленной фамилии, берущей начало от славного Гефестиона, воевавшего плечом к плечу с самим Александром Македонским, будешь защищать интересы варвара!!
-Значит, не берешь? - не обратив внимания на скрытую угрозу купца, продолжал Силонос. - Мне эти изделия пришлись по вкусу, - и он потянулся к висевшему на поясе кошельку.
-Это мой заказ! - воскликнул купец, явно теряя спокойствие. - Законы же Эллады тебе, Силонос, известны! Подобное не прощается! – И тут же принялся отсчитывать деньги.
Силонос молчал, но Эльазар, хорошо знавший друга, видел, что тот с трудом сдерживал улыбку.
Отдав деньги, Эфранор подбежал к кувшинам, придирчиво сосчитал всё, что ему передал Эльазар, еще раз внимательно осмотрел каждое изделие и велел немедленно упаковать. Силоноса он не замечал.
На следующий день, после обильного обеда и продолжительной беседы с Апеллесом, Эфранор убыл из Модиина.
Получив значительную сумму, Эльазар и Шифра решили отпраздновать удачное завершение сделки и в качестве почётного гостя пригласили Силоноса.
Тот, не колеблясь, согласился. Ему нравилось гостить в доме Эльазара. Он находил много общего с отцовским домом, где прошло его детство. Никакой роскоши. Та же скромность, та же суровость.
А еще он знал, что здесь, как и у него дома, спят на соломенных циновках . Знал о и то, что у Шифры припрятано несколько красивых циновок, пропитанных душистыми смолами. Подобные циновки продавались на рынках в Ашкелонском порту, их привозили купцы, возвращавшиеся из Персии и далёкой Индии.
Силоносу было приятно видеть как Шифра, в ожидании его прихода, расстилала эти циновки.
Мебель в доме отсутствовала, не считая каменного стола. Они подолгу сидели на разостланных циновках, рассуждали о видах на урожай, об особенностях греческого гончарного искусства , о красоте иудейской керамики.
А однажды, как бы невзначай, Силонос заметил:
- Я видел твои гидрии в Иудейских горах. Небольшой караван осликов тащил их к горным селениям. Мои конники узнали среди проводников кузнеца Шмуэля.
- Шмуэля? - удивилась Шифра и невольно вздрогнула, не те ли это гидрии, которые изготовил брат по заказу Иегудит?
Теперь ей стали понятными исчезновения Шмуэля, когда он, отправлялся в Бетулию. Значит, он гостил не у шойхета и не у Иегудит. Он вез оружие и еду тем, кто скрывался в горах - хасидеям.
-Да, Шмуэля.- Подтвердил свое сообщение Силонос, - мои конники его хорошо знают. Он превосходно подковывает наших лошадей.
Шифра встала, начала торопливо подавать еду. Поставила большую глиняную вазу с фруктами и кувшин холодной воды. Рядом янтарное оливковое масло, чабрец и козий сыр, сушеный и совсем свежий. Отдельно стоял кувшин свежего охлажденного молока. Но, главное, к его приходу Шифра испекла ячменные лепешки с мёдом - пестионы, подобно тем, что пекла мать в его далеком детстве. В доме пахло едой, домашним уютом.
То были лучшие минуты нелегкой солдатской службы гекатонтарха Силоноса.
5. ШИФРА
Каменная ограда в половину человеческого роста отделяла дом горшечника от виноградников. Эти виноградники покрывали пологие южные склоны Титуры, широкой полосой опускались к низовьям русла Аялона. С северо-западной стороны они достигали окраин крупной иудейской деревни Бетулии, конкурировавшей с самим Модиином.
В период созревания плодов, виноградники тщательно охранялись. Для этого на общинные средства были возведены сторожевые вышки - шумры. На шумрах дежурили подворно, либо вскладчину нанимали сторожей. Нередко это были солдаты из греческого гарнизона, размещавшегося в крепости на Титуре.
Этого было достаточно, чтобы сохранить основную часть урожая. Труднее было защитить тяжелые виноградные лозы от вторжения коз и овец, возвращавшихся с гор, после заката солнца.
Для спасения урожая каждый владелец строил вокруг своего виноградника забор из собранных на месте камней. Однако появлялись другие напасти - птицы. Они свивали гнезда в неплотно подогнанных камнях заборов, что в свою очередь, привлекало лисиц и быстрых, как молния, мангуст.
И уж совсем плохо было, когда голодные хищники, отчаявшиеся поймать птицу, открывали для себя вкус крупных сладких ягод. Этому не могли помочь даже меткие стрелки-сторожа, охотившиеся с площадок шумры.
По утрам Шифра обнаруживала множество следов этих хищников. Нередко они приближались к домашнему курятнику. Кур защищала прочная решетка, связанная из толстых веток низкорослого горного дуба. Решетка была во многих местах обгрызена, но, все же, оказывалась им не по зубам.
Иногда среди ночи Шифра слышала крики перепуганных до смерти кур, тогда она выходила во двор и прогоняла нахальных зверьков.
Затем привыкла к непрошеным ночным посетителям, лежала молча, с отрытыми глазами, и ожидала пока мангусты убедиться в тщетности усилий полакомиться курятиной, убегут, а куры успокоятся, и она вновь сможет уснуть.
Но на этот раз сон не приходил, и Шифра долго лежала с открытыми глазами. Она думала об Эльазаре. Ему давно была пора жениться, но он брал на душу большой грех, отказываясь от создания семьи. Об этом ему говорил и сам коэн Матитьягу, но Эльазар был неумолим, особенно после возвращения из Дура-Европоса.
Всевышний свидетель, она, Шифра, сделала всё, чтобы сблизить брата и красавицу Иегудит. Оба были дороги ей, обеих она любила и горячо верила, что вместе они могли бы создать замечательную семью. Она даже видела во сне их будущих детей, красивых, как небесные ангелы.
Но, да простятся ей эти грешные сны! – с грустью каялась Шифра. - Адонай оказался не на её стороне. Иегудит полюбила Шмуэля-кузнеца, а вовсе не её брата - Эльазара.
Конечно, Шмуэль достойный человек, - рассуждала Шифра, - он честен, трудолюбив, хороший ремесленник, обладает добрым и мужественным сердцем и вполне заслуживает такую прекрасную жену как Иегудит. Шифра сделает всё, чтобы её подруга была счастлива!
Но, честно говоря, пока это ей не удаётся. Шмуэль уже выпил настой годового запаса мандрагоры, хранившийся у Шифры, но радости подруге это не принесло.
И у брата ничего нового не происходило. Он полностью ушел в работу. Шифра невольно вспомнила покойную Ривку.
В тот страшный год, Ривка вместе с их семьей, отправилась в Лахиш, где жила старшая сестра Шифры - Хава. Хава вышла замуж за красильщика тканей Эйнана, и они скромно жили неподалёку от красильных мастерских. Когда у них родился первенец, на торжество были приглашены родители Хавы, Эльазар, Шифра и невеста Эльазара - Ривка.
По пути в Лахиш, при спуске к прибрежной низменности, на них напала шайка разбойников. Отец пытался защитить мать, но тут же был убит, затем разбойника зарубили маму. У Эльазаре оказалось оружие, он долго отбивался от озверевших разбойников, защищая Ривку и её, Шифру. Однако силы были не равны. Зашедший со спины разбойник ударил Эльазара по голове, и он свалился рядом с окровавленными родителями.
Затем разбойники начали расхватывать вещи, приготовленные для Хавы. Шифра и Ривка стояли в полной беспомощности. Вначале разбойники их не трогали, делили добычу, затем подошли к девушкам. Один из них схватил Ривку за длинную толстую косу, потащил к лошадям, и тогда Ривка бросилась на разбойника и вцепилась зубами в его шею.
Разбойник дико завыл, повалил Ривку на землю и, набросив косу на шею, задушил её.
Шифра не могла припомнить, сколько времени длился этот ужас, но вдруг она увидела приближающийся греческий патруль. Разбойники мгновенно разбежались.
Среди патрульных оказались знакомые солдаты, знавшие Эльазара. Они помогли Шифре и пришедшему в сознание брату вернуться домой. Это было трагическое возвращение. На мулах лежали тела отца, матери и невесты Эльазара – Ривки.
С тех пор прошло более пяти лет. Теперь Шифра двадцатилетняя девушка.
Уже не раз к ним приходили сваты, но всех кого они сватали, ждала неудача. Шифра не хотела оставить брата одного. Ему и так было тяжело. Одиночество же могло его, упаси Адонай, убить. Помимо того Шифра была убеждена, что старший брат должен жениться раньше, нежели она.
Конечно, с определённой долей ревности думала она, молодой эллин - хороший друг брата, и он часто бывает у них в гостях, но они никогда не говорили о женщинах. Лишь вели мудрые беседы, и Шифра немалому у них научилась. Она, даже стала сносно говорить по-гречески, с явным фессалийским акцентом, что вызывало искренний восторг молодого офицера.
Когда к ним приезжал Силонос, а это было довольно часто, Шифра брала из его рук поводья и поила лошадь, насыпала в мешок овса и подвешивала на шею скакуну, а затем наблюдала, как тот принимался за лакомую еду.
Шифра радовалась, когда лошадь, завидев её, Шифру тихонько ржала и во всю силу тянула наездника в её сторону. Силонос же незаметным движением сдерживал лошадь и чуть укоризненно покачивал головой.
-Ты его совсем избаловала, сестра моего друга, - так он называл Шифру, когда не было рядом Эльазара, - во всяком случае, - говорил он с сердечной улыбкой, - если Быстроногий когда-нибудь сбежит от меня, я буду знать, где его искать.
Так она размышляла, оттягивая утреннее умывание.
А меж тем наступал рассвет. Первыми, кто оповещал об этом, были тристрамиты из семейства дроздовых. Их звонкая перекличка была слышна далеко за окраинами селения. Потом поднимали хоровой крик вездесущие воробьи. К ним присоединялось семейство перепелов, обитавшее в винограднике. Наконец, где-то высоко в посветлевшем небе раздавалась утренняя песня невидимого жаворонка.
Шифра сладко потянулась, но вставать всё же не хотелось, и она продолжала прерванную мысль.
Даже сейчас, когда никого не было вблизи, вспоминая шутку Силоноса, она ощущала, как горели её щеки, и её охватывает глубокое волнение. Интуиция подсказывала ей, что за этим упреком спрятано нечто большее, чем обычная дружеская шутка. И от этого ей становилось сладостно и страшно.
Особенно четко и во всех подробностях, ей вспомнилось недавнее событие, связавшее еще больше её и эллина.
Вместе с братом они приближались к дому Шифры. Силонос, как всегда, был в коротком хитоне, закрепленном на левом плече, медной застёжкой. Могучий торс был подтянут широким ремнем, на котором висел короткий амфотерный меч.
Украдкой Шифра любовалась могучими плечами воина, его статной фигурой. И Шифре казалось, что Быстроногий понимал это. Шаг лошади был степенным, величественным.
Но вдруг, когда всадники втянулись в узкий переулок, пролегавший между оградой их дома и виноградником, лошадь эллина, испугалась крупной мангусты, резко рванула в сторону.
Силонос до отказа натянул поводья, но Быстроногий, продолжал нервничать. Он двигался косо, вдоль выступавших острых камней. К одному из них и оказалась прижатой нога всадника. Она тут же покрылась кровью.
Шифра увидела, как брат мгновенно соскочил с мула, повис на удилах лошади Силоноса. Шифра бросилась на помощь.
Эльазар пытался успокоить взбешенное животное. Что-то говорил, похлопывая лошадь по шее, гладил гриву, а затем медленным шагом повел к дому. Мул Эльазара, почуяв запах крови, тревожно раздувал ноздри и нехотя плелся следом.
Увидев большую рваную рану, Шифра поспешила к колодцу. Вскоре вернулась с глиняной чашей, заполненной прозрачной водой. Под мышкой была прижата охапка свежего подорожника и несколько алебастров с мазями. Эльазар затягивал ремень на ноге раненого, пытаясь остановить хлещущую кровь.
Не говоря ни слова, Шифра отодвинула брата, приподняла тяжелую ногу эллина, уложила ей на сложенную вдвое большую белую накидку и принялась еле заметными движениями промывать рану.
Она извлекла осколки камня, кусочки древесины, чешуйки панциря улитки. Затем отстегнула ремешки сандалий со шпорами, и тщательно промыла рану.
Вскоре дом заполнился запахом мяты и успокаивающим ароматом лаванды.
С тех пор прошло более полугода, но она еще и сейчас ощущает тяжесть его ноги, покрытой золотистыми волосами. Её очень встревожила рана, оказавшаяся более серьезной, чем она вначале думала.
Ей было бесконечно жаль раненого. Она с трудом сдерживала слёзы. Пустила в ход все свои знания и умение лечить, которым славилась далеко за пределами Модиина.
Она и сейчас молилась. Просила Всесильного помочь Ему, другу её единственного брата, хотя он и гой.
Шифре не давала покоя, врезавшаяся в память деталь. Она знала, что он страдает от сильных болей, и была поражена не сходившей с его лица улыбкой. В этом было что-то по-мальчишески озорное и одновременно по-мужски героическое.
Он даже пытался шутить, что бы успокоить её, сестру брата, сказав, что теперь их триадос связан кровью.
Смуглое от загара лицо Силоноса светилось загадочной красотой, изредка Шифра ловила не себе его взгляд. Чувствовала, как невольный трепет пробегал по её разгоряченному телу. С трудом владела собой. Но когда она случайно обращала к нему взгляд, он тотчас отводил глаза.
Она скорее почувствовала, чем поняла, что этот бесстрашный и сильный мужчина чего-то боится. И от этого её тоже охватывал сладостный страх.
В ней проснулось материнское чувство. Ею овладела тревога за этого человека, заброшенного волей судьбы, далеко от дома, от любви близких.
И вновь слова молитвы возникали на её устах.
Она лежала на своей девичьей постели, сотканной ею же, из душистых степных трав, и слёзы узкими ручейками отсвечивали на её висках.
Постепенно уходила ночь. Над Иудейскими горами плыли большие светлые облака. Освещенные лучами восходящего солнца, они зажглись нежным розовым огнем. И Шифре казалось, что это были вовсе не облака, но паруса огромного волшебного корабля, плывущего за синеватой дымкой, повисшей над горами.
В тишине рассвета были четко слышны торопливые шаги. Люди спешили к утренней молитве. Всевышний дарил им еще один, новый день.
Каким он будет?
Услышав возню в комнате брата, Шифра быстро встала, там, на разостланной ею циновке спал раненый. Но она ничего не успела спросить. Из комнаты, преодолевая боль, вышел эллин. Рядом с ним был брат. Они, думая, что Шифра спит, сразу же направились к скакуну Силоноса.
Шифра хорошо знала, что до восхода солнца офицер должен возвратиться в крепость. Апеллес был и так крайне недоволен дружескими отношениями, сложившимися у Силоноса с варварами-иудеями. Теперь же, когда в горах участились схватки с хасидеями, это было особенно опасным.
Перед тем как выйти из дому, Силонос поднял с пола широкую белую накидку тончайшего льна. Накидка была в больших пятнах крови. Силонос не раз видел эту накидку на плечах Шифры. Он знал, что это дорогая и редко встречающаяся ткань. Знал и то, что эта накидка была подарена Шифре её сестрой Хавой, живущей в Лахише.
-Не стоило из-за такой царапины портить столь красивую вещь, - обратился он к Шифре с непривычной нежностью, и добавил, - сестра моего друга, я твой должник.
Приветливо посмотрел на Эльазара, стоявшего у лошади, и, стараясь не хромать, пошел к Быстроногому. При его приближении лошадь осторожно повернулась боком, подставляя стремя. Казалось, что она раскаивается в содеянном.
Силонос на мгновение остановился, склонился к лошади, что-то неслышимое произнес. Затем одним движением оказался в седле.
Описанные выше события не ухудшили добрых отношений, установившихся между греческим офицером и семейством Эльазара. Как только появлялась возможность, Силонос тут же навещал своего друга.
Однажды, в середине месяца адар, друзья отдыхали на крыше дома Эльазара. Густые ветки старой смоквы , потерявшие за зиму листву, были прозрачны и легко пропускали лучи нежаркого весеннего солнца. На разостланных циновках Шифра расставила подносы с сушеными фруктами, стручками рожкового дерева, кувшин родниковой воды.
До Песаха оставалось около двух недель и, видя, как усердно Шифра, готовится к празднику, Силонос попросил Эльазара рассказать, как этот день отмечался в семье.
Эльазар знал, что за подобные разговоры Апеллес подвергал жесточайшим наказаниям целые семьи, тем более отрадно было сознавать, что его друг, эллин, проявляет столь живой интерес к иудейским традициям.
- Когда еще были живы отец и мать, да будет благословенной их память, - неторопливо начал Эльазар, - вся семья рассаживалась на праздничных циновках, разостланных здесь же, на крыше. Приглашались гости из бедных семей, либо одинокие солдаты-иудеи из отряда, находящегося в крепости. Мужчины возлежали на подушках, чтобы в этот вечер каждый чувствовал себя свободным человеком, ибо рабами были мы в Египте.
- За две-три недели до этого, мама и сестры, мыли и кипятили посуду, очищали дом от квасного. Без такой очистки, - пояснял Эльазар,- дом не был готов к пасхальной трапезе.
- Другую часть посуды, - продолжал свой рассказ Эльазар, - мама хранила отдельно. То была посуда, предназначенная исключительно для пасхального праздника. В будние дни, даже если приезжали самые уважаемые гости, и не хватало обычных чашек, пасхальную посуду мама никогда не трогала.
Видя неподдельную заинтересованность Силоноса, Эльазар продолжал свой рассказ.
- В предпраздничные дни люди трудились над изготовлением опресноков. Жужжали каменные мельницы, в которых женщины перетирали сухую пшеницу, и шум этих мельниц стоял над Модиином, как добрый предвестник веселого праздника.
-Мы, дети, в предчувствии обильной еды, носились, как угорелые, по переулкам, - с улыбкой вспоминал Эльазар, - поднимались в горы за сухим кустарником и бежали вниз, груженные большими охапками топлива. Мы гордились, что участвуем в общей предпраздничной суматохе.
- Но лишь одному Эльазару мама доверяла украшение тонких листов раскатанного теста, - неожиданно вступила в разговор Шифра, - и делал он это не так как все. Сам коэн Матитьягу похвалил брата! - не без гордости сказала она. И видя, что мужчины не прерывают её, смело продолжала: - Брат рисовал на опресноках длинные изогнутые линии. Он это делал при помощи заостренных деревянных палочек. Эти палочки мама хранила вместе с пасхальной посудой.
-Однажды, - вспоминала Шифра, - соседи пожаловались коэну Матитьягу, что в нашей семье делают некошерные опресноки.
-У всех на маце, - объяснила Шифра, - прямые полоски дырочек, а у нас какие-то подозрительные завитушки и картинки!
Тогда-то коэн Матитьягу зашел к нам и спросил у Эльазара, - почему он рисует на опресноках бесконечные извилистые линии, а не, прямые, как у всех?
На что брат ответил : ,, Линии которые я рисую на опресноках не прямые, потому, что они должны быть подобны запутанным дорогам в пустыне, по которым Моше-рабейну вел наш народ целых сорок лет, прежде чем Адонай указал ему на Землю Обетованную.”
-Достойный ответ, - сказал тогда коэн и благословил брата.
-Так мы праздновали каждый Песах, - продолжил свой рассказ Эльазар, - и длилось это до того дня, когда пришли солдаты и под страхом смерти запретили все иудейские праздники. Они разбили посуду, расхватали кувшины с пасхальным вином. Когда же отец и мать попытались хоть что-то спасти, солдаты жестоко их избили.
- Я никогда не забуду, - с полными глазами слез, вновь вступила в разговор Шифра, - как мама, не в силах подняться, сидя на полу, собирала осколки пасхальной посуды, и её слезы, смешанные с кровью, омывали эти осколки.
- Именно тогда я решил, - продолжил Эльазар, - что стану гончаром и сделаю для мамы самую красивую пасхальную посуду.
Шифра, стоявшая неподалёку, беззвучно плакала.
- Я очень сожалею обо всем, что здесь произошло, - неожиданно сказал Силонос, и лицо его стало мрачным и печальным.
- Это было давно, - посмотрел на друга Эльазар, - к тому же то были беспощадные наемники Антиоха из Сирийской провинции, чужие здесь люди.
- Они, может быть, и не понимали что творили, - не скрывая охватившей его ярости, сказал Силонос, - но ими командовали просвещенные эллины, кичащиеся свей сдержанностью, культурой, воспитанием.
- С тех пор я и занялся лепкой посуды, - грустно улыбнулся Эльазар.
- И об этом расскажи, - попросил Силонос, - солдату не всегда удается столько узнать о жизни людей в завоеванных странах.
Оба надолго замолчали.
- Можно ли мне продолжить дальнейший рассказ? – попросила Шифра, явно справившись с переживаниями, навеянными тяжкими воспоминаниями.
Мужчины повернулись в её сторону. На ней было длинное платье из тонкого льняного полотна. Четыре пурпурные полосы, по две с каждой стороны, опускались от пояса к ступням босых ног. Эти полосы придавали платью нарядность, даже праздничность. И хотя платье было просторным, оно не могло скрыть стройную фигуру молодой женщины.
Она опустилась на колени около брата, лицо её зардело. Она впервые свободно говорила в присутствии греческого офицера, хотя с тех пор как он начал их посещать, прошло немало времени.
-И я, друг Эльазар, присоединяюсь к просьбе сестры, - с явным поощрением произнес Силонос.
Эльазар удивленно оглядел Шифру. Перед ним была взрослая красивая женщина, а не его беспомощная сестренка. ,, Милая моя! - Сжалось у него сердце, - когда же ты успела повзрослеть? “ И молча кивнул.
Шифра же, спрятав под широкую ленту, выбившуюся прядь непослушных волос, начала свой рассказ.
- С тех пор произошли невообразимые изменения в нашем доме. Для лепки посуды брат приносил любой кусок грязи, попадавшийся ему под руку.
- Не грязи, а ила! - чуть сердясь, с улыбкой поправил её Эльазар, а затем с нарочитой суровостью добавил. - Допускать такие ошибки сестра гончара не имеет права.
-Пусть будет по-твоему, - снисходительно согласилась Шифра. И Силонос вдруг понял, что она вовсе не так проста, как кажется. Её ошибка была не случайной. К тому же, назвав гончарную глину грязью, она косвенно подтвердила близость этих понятий. И Силонос решил, что дело вовсе не в слове ,, грязь”, использованном Шифрой.
Она хотела рассеять грусть, навеянную воспоминаниями брата.
То был хорошо продуманный шаг милой хозяйки дома, в котором он гостил.
-Продолжай же, сестра моего друга, - с неожиданной нежностью вырвалось у эллина, - впрочем, и я вначале не мог различить обыкновенную землю, орошенную водой, то есть грязь, от гончарной глины.
-Вот видите! – обрадовалась неожиданной поддержке Шифра, и продолжала затеянною игру. - В конце месяца хешван, когда начинался сезон дождей, - при этом она впервые обратилась непосредственно к Силоносу, - у тебя на родине этот месяц, кажется, называется маймактерионом? - И продолжала: - Я не могла понять, где больше грязи на хлебном поле после дождя, или в нашем скромном жилище.
Однако, вместо ожидаемой улыбки, на лице эллина появилась грусть.
-Ты права, сестра моего друга, действительно, у нас так называют месяц хешван, - и мне было приятно услышать здесь, вдали от моего дома это слово. Месяц маймактерион в Элладе, так же, как и месяц хешван у вас, а Иудее, насыщен холодными дождями и теплыми встречами.
При этих словах грусть Силоноса передалась Шифре. В ее озорных глазах неожиданно появились слёзы.
Был потрясен и Эльазар. Он почувствовал, что в эти минуты между его сестрой и другом протянулась невидимая нить взаимопонимания. Насторожился. В сердце проникла тревога. Он очень любил сестру, и друг был ему бесконечно дорог. Возникшее же между ними взаимопонимание, могло затянуть всех их в грозную неизвестность.
Его тревожные мысли прервала Шифра. Она единым взмахом разорвала протянувшуюся нить.
-Вскоре мы надолго расстались с братом, - спокойно сказала она, - Эльазар и коэн Матитьягу отправились в Бет-Хорон. Обратно же возвратился только коэн Матитьягу.
-Что случилось с братом? - озабоченно спросил Силонос.
- Он остался у Иеровоама, старого друга нашего отца.
-Не тот ли это известный мастер - керамист, о котором слава дошла до Эллады? - с интересом спросил Силон ос.
-Да, тот самый, да будет благословенной его память! - подтвердил Эльазар. Иеровоама стал моим учителем.
- Мастер Иеровоама сразу же обрати внимание на моего старательного брата, - с улыбкой продолжила Шифра. – Впрочем, эту старательность я обнаружила даже раньше его. Это было еще в период домашних упражнений брата, - и в глазах Шифры вновь зажглись озорные огоньки, - не случайно соседи считали, что нет во всей округе более грязного дома, чем наш!
-Пощади брата! - умоляюще сказал Силонос, - все мы в детстве не отличались чистотой. Зато потом…
-Зато потом, - вновь перехватила инициативу Шифра, - когда мастер назначил брата в подмастерье, и это - среди двух десятков талантливых учеников! - не без гордости воскликнула Шифра, - брат и вовсе перестал бывать дома.
-Иеровоам отпускал учеников домой только по большим праздникам, - объяснил Эльазар, - мастер был очень стар и спешил передать ученикам свои знания. Для него это было Б-жьей заповедью.
-В те годы, - вспоминал Эльазар, - я впервые увидел пасхальную посуду не из глины, но из серебра, меди и олова. Мастер исправлял случавшиеся поломки.
- И Эльазар научился делать эти исправления, - вставила Шифра. - Но однажды, - заговорщически продолжила она, - брат увидел у Иеровоама набор пасхальной посуды сказочной красоты. И сам сделал точно такой же.
Эльазар укоризненно посмотрел на Шифру, но её уже невозможно было остановить.
- Тогда-то брат и возвратился домой.
- Почему? – спросил Силонос.
- Мастер его выгнал! – засмеялась она, - Иеровоам сказал, что больше ничему не может научить моего братца.
Этот непринужденный разговор Силонос не раз вспоминал, находясь в долгих патрульных поездках вдоль дороги на Иерусалим, к Яффе или Ашдоду.
Он возвращался к рассказам Эльазара о том, как спокойная работа в мастерской, когда нет срочных заказов, позволяет ему создавать новые изделия. Эти изделия виделись ему во снах. И, когда он превращал эти сны в действительность, получались сказочной красоты вазы для фруктов, винные кувшины, кубки.
За скромностью труженика, копавшегося в ,,грязи” , думал Силонос, скрывался недюжинный характер человека, влюбленного в свое дело.
Иудейский Бог держал над ним свою распростертую длань. И эта великая поддержка позволяла Эльазару создавать отличные изделия, даже в самых тяжелых условиях.
Силонос вспоминал до мельчайших подробностей, как однажды, когда Эльазар отлучился, и они остались наедине с Шифрой, он выразил мнение, что работы брата отличаются не только высоким качеством, но и необычностью формы. Эта необычность не бросается в глаза, не кричит, не шумит, и, тем не менее, притягивает внимание, очаровывает.
-Мне кажется, - ответила она, - я понимаю, что желает сказать друг моего брата, но я уверена, что Эльазар вовсе не думает об том, что ты находишь в его изделиях. Он подобно вольной птице, поёт свои песни, лепит свои горшки.
- И я об этом! - с некоторым удивлением согласился Силонос, - ты говоришь тем же языком, каким твой брат говорит руками. Это не профессиональный язык искусства, которому я посвятил несколько лет моей юности, это голос мало известной мне культуры. Быть может, это голос вашей жизни, вашей земли, вашей веры.
-О! Кажется ты, гекатонтарх, преувеличиваешь? - с затаённой иронией прервала его Шифра. - Мы ведь варвары.
И тогда он, с неожиданной резкостью, оборвал её.
- Оставь это! Быть может, - сказал он, - наши Боги менее сконцентрированы в нашем творчестве, чем ваш Невидимый и Единый, но под сенью наших богов созданы великолепнейшие творения из мрамора, керамики, камня, золота, слоновой кости! Но не об этом речь.
-О чем же? - С той же долей иронии и даже веселой злости, спросила Шифра. - Разве вы пришли к нам не с целью эллинизировать варваров? Или же…,- она сделала паузу, - происходит варваризация эллинов?
Это был запретный удар. Догадываясь о чувствах Силоноса, она не имела права произносить подобные фразы. К тому же перед ней был друг её брата.
Силонос насупился, резко встал, вышел. И тут же Шифра услышала топот копыт рванувшего с места Быстроного.
Силонос не знал, но Шифра глубоко сожалела о сказанном. На глаза навернулись слезы, и она почувствовала, что задыхается от подступивших к горлу рыданий. Она пыталась сдержаться. Не хотела, чтобы её, плачущую, услышал брат.
Когда он вошел в дом и не увидел Силоноса, вопросительно взглянул на сестру.
-Что произошло? Где Силонос? Ты чем-то его обидела? - озабочено спросил Эльазар.
Ответом было молчание. Шифра почувствовала, что её покидают последние силы. Это молчание было расценено Эльазаром по-своему. И он доверительно сообщил сестре, что Силонос предложил ему поехать на целый год в Афины, и поработать в мастерской Атикуса - одного из лучших греческих керамистов.
Все расходы, связанные с поездкой и пребыванием в Афинах, Силонос брал на себя.
Более того, сообщил Силонос, Атикус уже знаком с работами Эльазара и готов поделиться некоторыми своими секретами.
Силонос лишь умолчал, что Атикус уже получил от него солидный аванс.
Силонос пытался исподволь подготовить Эльазара к пребыванию в среде афинских художников. Подробно рассказывал об их отношении к творчеству. Предупреждал о нравах, которые следовало знать и избегать, разъяснял право художника изображать все, что тот сочтет нужным.
- Ты увидишь превосходнейшие фрески, украшающие наши храмы, великолепные барельефы, запечатлевшие жизнь богов и борьбу героев.
-Я внимательно слушал друга, - рассказывал сестре Эльазар, - все это действительно красиво, но наш единственный Храм, не нуждается в подобных украшениях. Он прекрасен своей духовностью. И в этой духовности - его красота и величие!
-Правильно! - вырвалось у Шифры.- А что ответил Силонос.
-Он сказал, что с этим бессмысленно спорить. Он лишь попытался рассказать о том, как живут люди искусства в Афинах. Там нет единого мнения об изображении богов и героев.
Эллада - совсем иной мир, но он лично придерживается того мнения, что боги Эллады – это идеальные люди, возведенные в ранг богов. Точнее, - сказал он, - в ранг идеальной, божественной красоты, достойной человеческого преклонения.
-То, что говорил Силонос, было для меня неприемлемым, - делился своими мыслями Эльазар. - Если боги - это люди, а люди - это боги, кто же тогда управляет нашим великим миром? У них, эллинов свое понимание божественного,- заключил он, - у нас своё. Не мне судить об этом.
И, ища сочувствия Шифры, он задумчиво произнес:
- Я не скульптор и не афинский архитектор. Я всего лишь горшечник из Модиина. Для меня красивейшее творение - это наша Тора. И я делаю лишь то, что могу. Если же что-нибудь получается, я бесконечно благодарен Вс-вышнему.
- Вот так новость! – вырвалось у Шифры. – А я ни о чем подобном даже не догадывалась! – и звенящим до предела голосом выпалила: - Значит, все-таки вместо эллинизаци варваров ты, брат мой, приглашаешься в Афины варваризировать эллинов! – и истерически рассмеялась.
Её смех прерывался глухими рыданиями, наконец, она не выдержала и дала волю слезам.
- Не плачь, сестра, - успокоил её Эльазар, - нет причин для слёз, нам не придется расставаться. Ни в какие Афины я не поеду!
В это же время далеко в горах, гекатонтарх Силонос, ослабив поводья Быстроногого, так же размышлял о разговоре с Эльазаром и Шифрой. Он переживал свое бессилие убедить друга отправиться в Афины.
Где-то в глубине души теплилась надежда, что вместе с Эльазаром поедет она и там ему, потомку выдающегося греческого полководца, представится возможность познакомить умную и красивую девушку с огромным миром достижений современного общества - с городами Эллады, величественными храмами, библиотеками, спортивными школами.
Вместе с тем, в несогласии Эльазара была какая-то притягательная сила. Она не выпячивалась, не давила, не унижала собеседника. Она лишь подчеркивала незыблемость его убеждений, что вызывало уважение.
-Неужели в этой незыблемости проявляется сила невидимого бога Иудеев? Задавал себе вопрос просвещенный греческий офицер, но ответа не находил.
6. СЕЗОН ДОЖДЕЙ
Сезон дождей в Модиине - самая холодная пора. Но это также благодатное время для полей и щедрая возможность наполнить живительной влагой многочисленные водоёмы, имевшиеся в селении.
Кроме семейных водоёмов было здесь и водохранилище, находившееся во владении всего селения. Это водохранилище было одной из важных
забот коэна Матитьягу. Он строго следил, чтобы вода, стекавшая во время дождей с улиц и переулков, собиралась в отстоечном бассейне и далее поступала в водохранилище селения. Здесь ежегодно накапливалось не менее трехсот сея, что составляло около ста пятидесяти тысяч литров питьевой воды.
Накануне сезона дождей, можно было видеть как старый, но еще крепкий человек, выходил на очистку улиц. Он собирал сучья, вороха опавших листьев, высохший коровий навоз. Затем тщательно выметал каждый уголок, особенно водосточные канавки.
То был коэн Матитьягу. С ним выходили пятеро его сынов - Иегуда, Шимон, Йоханан, Эльазар и Ионатан. И это служило сигналом для всего селения. Улицы и переулки вскоре заполнялись жителями. Каждый очищал от накопившегося мусора, камней и грязи, прилегавший к его дому участок. У людей было приподнятое настроение.
Как обычно, после праздника Суккот, начинались долгожданные дожди, а где-то далеко впереди, если того пожелает Адонай, их ждал обильный урожай и чуть более сытная жизнь.
Единственно, кто не участвовал в уборки улиц, был кузнец Шмуэль. Зато, как только темные грозовые тучи выстреливали на жаждущую землю первые дождевые залпы, его можно было увидеть в любом конце селения.
Мокрый от дождя, с прилипшей к могучей груди рубахе, Шмуэль старательно прочищал засорившиеся протоки. Вытаскивал мусор, несомый водой, и складывал в висевший на плечевом ремне, мешок.
Мешок был тяжел, но казалось, кузнец не ощущает его тяжести. Досаждали лишь сильные порывы пронизывающего холодного ветра.
И, когда становилось особенно трудно, кузнец заходил к своему другу, горшечнику Эльазару, погреться, перекинуться парой слов.
Предварительно он стучал по куску железа, который сам же подвесил у ворот горшечника.
Если на звон выходила Шифра, он, смущаясь, спрашивал, - дома ли Эльазар? Если она говорила - дома. Он просил разрешение войти. Опускал у порога истекавший водой тяжелый мешок и с явным удовольствием заходил в теплоту дома. Если же Эльазара не было, кузнец еще более смущался и, не говоря ни слова, пятясь, отходил от ворот.
Он шел дальше, подставляя лицо и широкую грудь дождю и ветру. При этом ни порывы ветра, ни потоки дождя не могли смыть счастливой улыбки с его лица.
Шифра же возвращалась в дом, чтобы укрыться от непогоды. Она сожалела, что брата не было дома, и что Шмуэль, так и не согревшись, вновь ушел в дождь и холод.
В камине тлели сухие навозные кирпичи. Эти кирпичи Шифра готовила всё лето, теперь, в холодные зимние дни, они излучали тепло и аромат домашнего очага, навевали спокойствие, создавали уют.
Вскоре она забыла о Шмуэле и целиком сосредоточилась не работе, прерванной его звоном. Шифра молола ячменные зерна на домашней мельнице.
То была тяжелая повседневная работа, но зато каменные жернова позволяли ей делать из муки многое. И, конечно же, лепешки с медом. Те самые, которые очень любил брат и которыми он угощал по праздникам своего друга-эллина.
И когда тот однажды сказал, что эти лепешки напоминают ему пестионы, которые пекла дома, в Элладе, его мать, Шифра очень обрадовалась. Об этих, его слова, она часто думала, но лишь до той самой минуты, пока не ловила себя на мысли, что слишком много внимания уделяет какому-то замечанию чужеземца, хотя он и друг её брата, и очень на себя сердилась.
Тем временем её руки, привыкшие к тяжелому труду, без устали вращали каменные жернова домашней мельницы.
Дождь по-прежнему омывал изголодавшуюся по влаге землю. Потоки воды щедро обрушивались и на плоскую крышу её дома. Изредка вода просачивалась сквозь крышу и тогда Шифра отрывалась от своего занятия и подставляла под пробившуюся струйку большой глиняный кувшин с тремя ручками, которую эллин называл гидрией.
Сквозь шум дождя Шифра четко различала бульканье стекавшей с крыши воды. Она радовалась выдумке брата, сделавшего глиняную трубу от крыши до домашнего колодца. И теперь по этой трубе потоки воды весело неслись к их водоему. Она уже решила, что после дождя выловит попавшие в колодец листья, небольшие ветки и прикроет его плотной деревянной крышкой.
Теперь воды хватит надолго, с облегчением думала она, быть может, до конца лета, и брату не придется привозить воду из далеких источников Аялона.
Сосуд, подставленный под текущую струйку, была ёмким и Шифра была уверена, что ей удастся сохранить всю, до капли дождевую воду, столь щедро даримую Адонаем. Она лишь выверяла, чтобы струйка воды точно попадала в горловину гидрии, и вновь бралась за ручку мельницы.
Ей нравилось слово “ гидрия“. Она была уверена, что это слово связано с дождями и с горными ручьями, стекавшими в долину Аялона или где-то там, в далекой и незнакомой Элладе.
Иногда дождь усиливался, и тогда ручьи превращались в бурные потоки. Они несли массу камней, листья, обломки деревьев, тушки зазевавшихся зверьков. Темное небо озарялось вспышками молний. Их белесый огонь пронизывал густо-сиреневую толщу облаков и с оглушительным грохотом обрушивался на промокшую землю. В ответ на этот грохот, в темную пропасть неба взмывали перепуганные стаи голубей.
Шифра любила глубокую осень. Это была пора, когда уже собран урожай и завершены тяжелые полевые работы. Окружающая природа вступала в пору отдохновения. И лишь затем наступала зима.
Она заявляла о себе ураганными ветрами, быстрой сменой света и тьмы. Стоило пролиться дождю, как тут же тучи рассеивались и вновь появлялось солнце. Однако, в отличие от жгучего летнего, оно излучало мягкое, нежное тепло, ласкало лицо, согревало руки , золотило увядшую траву, оголенные стволы деревьев.
Наступало время зимнего сна. Время набирания сил. И в этом сне содержалось зерно нового рождения, новой жизни.
Шифра ощущала все это как бы в самой себе. Она почти физически чувствовала непрерывную цепь ухода и возрождения. Цепь, называемую жизнью.
Она с большим интересом ожидала как после дождей, в конце месяца хешван, в первый же солнечный день, в воздух поднимутся крылатые муравьи. Они выйдут из множества муравейников, разбросанных в округе, и в воздухе закружится пышная свадебная карусель.
Самцы, добившиеся у самок успеха, навсегда оставят этот мир. Самки же плавно опустятся, избавятся от ставших ненужными крыльев, и до весны зароются в землю, чтобы затем даровать жизнь новому поколению.
И так из года в год.
Это была всё та же непрерывная цепь ухода и возрождения, навечно установленная Адонаем.
Вместе с зимними дождями в округу прилетало множество птиц. Первыми появлялись любимые Шифрой нахлиэли - шустрые синички-трясогузки. Они без устали охотились на мошкару, вьющуюся у небольших болот. Затем, как бы из воздуха, возникали степенные удоды - духифаты, а вместе с ними огромные стаи скворцов, чтобы быстро рассеяться по лесным чащам и горным ущельям.
Возле человеческого жилища молниями проносились стрижи и быстрокрылые ласточки, а в сухих зарослях шумара и крапивы слышны были песни чижей и щеглов.
Однако, еще задолго до восхода солнца, когда небо очищалось от туч, над зазеленевшими полями раздавалась песня жаворонка. И её не могли заглушить ни голосистые воробьиные базары, ни семейные крики отощавших куропаток.
В такое утро, когда воздух, особенно звонок, Шифра любила уходить в лес. То было время, когда на смену кислеву приходил месяц тевет.
Прежде чем углубиться в чащу, она осматривала небольшое поле, подступавшее к лесу. По полю важно разгуливали огромные серые вороны. Они шли шеренгой, точно солдаты, и внимательно выискивали спрятавшихся улиток.
В лесных чащах цвели фиалки. Они покрыли густым светло-сиреневым ковром землю, забирались на огромные старые камни, находили трещины и, как бы в благодарность за гостеприимство, дарили миру великую красоту цветения.
Шифра радовалась, что это цветение будет продолжительным, до самого месяца нисана. Она ощущала приток душевных сил, непонятное томление, ожидание счастья.
Однажды, она встретила в лесу Шмуэля-кузнеца. Тот возвращался из Бетулии, он, по каким-то своим соображениям, предпочел не короткую и многолюдную дорогу, идущую по руслу пересохшей Улы, но эту, более длинную, через лес.
Шмуэль явно обрадовался встрече с Шифрой, хотя и попытался свои чувства скрыть. Он оказался сведущ не только в кузнечном деле. Ему были известны и многие секреты лечебных трав. Это сильно удивило Шифру. Она никогда на эту тему с ним не говорила. Неужели все это из-за её подруги Иегудит, чей интерес к траволечению был результатом их многодневных прогулок по окраинам Бетулии.
Но оказалось, Шмуэль знал многое также и о полевых цветах. Это он рассказал ей о двух видах фиалок, растущих в лесу. Одна из них считалась обычной фиалкой и цвела она до самого нисана , в то время как вторая встречалась редко и почему-то называлась греческой.
- Её небольшие цветы , - объяснял Шмуэль, - увенчаны подобием сердца, а листья разрисованы извилистыми темно-зелеными полосами.
Эта встреча со Шмуэлем произошла еще в прошлом году. Но с тех пор, собирая фиалки, Шифра невольно искала те, небольшие, с подобием человеческого сердца..
В этом году месяц адар выдался теплым и на редкость дождливым. Горы и низины покрылись зеленью трав. Вспыхнули тысячами ярких цветов. Но особенно бушевали красноголовые полевые маки . Они даже заглушили яркую зелень фона, но уже спустя неделю, красный цвет дополнился желтым. Задымили кусты сурепки, желтой ромашки, заструились ручейки лютиков.
Над цветами стоял неумолкаемый гул диких пчел. Тянуло сладостным ароматом мёда. Новые ростки обозначились и на ветках кедров. Свои первые листья расправили фисташковые деревья.
Затеплилась надежда в сердцах людей. Хотелось верить, что в этом торжестве природы, найдется место и для человеческой радости и губы Шифры невольно повторяли молитву благодарности Адонаю. К молитве она приобщила горячую просьбу ниспослать её брату , а заодно и ей хоть небольшую толику обыкновенного человеческого счастья.
7. КЛОЧОК ЗЕМЛИ.
В середине месяца шват (конец февраля) пригрело весеннее солнце. В пышные белые наряды оделись деревья миндаля. Подсохла земля. Пришло время полевых работ.
Свою часть этих работ Шифра выполняла заранее. В её обязанности входил подбор и подготовка семян. Она их хранила и знала, как готовить к встрече с землей.
За неделю до выхода в поле, она заполняла ячменным зерном большой плоский сосуд и плотно прикрывала влажным полотном. Внимательно следила за тем, чтобы семена не перезрели и не выбросили нежные зеленые стрелки, но и не оставлись по-зимнему сухими.
Еще задолго до этого она обходила поле, ощупывала и даже обнюхивала каждый уголок, кажую кочку и выбирала, точный день посева ячменя. Земля должна оставаться сырой, но поддающейся вспашке.
Впервые она решила, что по обочинам поля посеет овёс. Она долго не решалась на это. Отец и брат всегда напоминали ей, что засевать поле семенами разных зерен - большой грех! И все же она решилась, успокоив себя, что посеет не на самом поле, а по его обочинам.
Шифра решила: зачем Эльазару тратить деньги на покупку этого недешевого лошадиного лакомства, сборав урожай , она сможет угощать Быстроногого, овсом, выращенном на их поле. Но тут же рассердилась, поймав себя на мысли , что вновь думает о чужеземце.
До позднего вечера Шифра , босая, бродила по подсыхавшим полям, то и дело наклонялась, чтобы поднять вымытые дожем камни и отнести их к террасам. Камни могли помешать будущим всходам. И лишь к полуночи она добиралась домой.
Не спал и Эльазар. Он готовил буйволью упряжку для первой борозды. Этих животных он нанял у Шимона-молочника. Только крепкие буйволы годились для вспашки трудной каменистой почвы. Далеко не у каждого был надел в плодородных красноземных низинах.
Шимон это понял раньше других, хотя и начал разводить буйволов совсем с другой целью. Буйволовое молоко высоко ценилось на иерусалимском рынке. Оно обладало целительными свойствами и хорошо помогало больным и немощным.
Помимо молочных буйволиц, Шимон держал несколько пар тягловых животных. Одна из них и была сейчас в упряжке плуга Эльазара.
Изловчившись, он вгонял в землю железный лемех, который был далеко не каждого. Этот лемех выковал лично кузнец Шмуэль. Лемех отличался прочностью и хорошо найденной формой. Уже небольшое нажатие на рукоятки плуга позволяло Эльазару делать борозду необходимой глубины.
За лемех кузнец запросил чрезмерно низкую цену. Из-за этой цены друзья чуть, было, не поссорилить. Но потом Шмуэль сдался, принял от Эльазара серебряный сикель, и в подарок кувшин молодого вина, который вместе же распили.
Эльазар умел ценить хорошую работу.
Вдоль борозды упряжку буйволов вела Шифра. Она хорошо знала каждый валун, каждый крупный камень, прикрытый сверху тонким слоем разросшейся травы. Знала, как лучше их обойти, чтобы не загубить лемех и одновременно не потерять ни малейшего клочка плодородной земли.
Лемех был тяжел, хорошо отполирован и довольно легко входил в землю. Трудность состояла в том, чтобы удержать плуг на глубине четырех пальцев. Чуть ниже, даже после обильных зимних дождей, жесткая земля плохо поддавалась и пара сильных животных тащила плуг с большим напряжением. Время от времени Эльазар останавливал упряжку, ослаблял крепление ярма, давал отдохнуть животным. Сам же с сестрой присаживался, в тени шумры, пили воду, съедали по несколько фиников.
То был обычный тяжелый труд хлеборобов.
Тем не менее, Эльазар не соглашался ни за какие деньги продать, доставшуюся от родителей землю.
Он избегал любых встречь с наезжавшими покупателями. Нередко это были богатые купцы, либо эллинизировавшиеся иерусалимские нувориши, готовые выложить солидные суммы.
На участке, которым владел Эльазар, кроме небольшого поля для посева зерновых, находилось свыше тридцати кустов винограда.
К самому дому примыкали четыре огромных фиговых дерева, даривших в урожайный год более пяти мин сладчайших плодов (примерно 130 кг.). В конце поля ветвилась группа стручковых деревьев ( харувим), чьи плоды были излюбленным лакомством Эльазара.
Харувим созревали к осени, и их сладость была особенно ценной в долгие зимние ночи, когда завывали резкие юго-восточные ветры и наступали, пронизывающие сыростью, холода.
Что могло быть лучше горячей кружки душистого цветочного чая, сваренного Шифрой, и пригоршни сладких, как мёд, стручков.
Цветочный чай - особя забота сестры. Сборы такого чая она составляла еще летом. Хорошо знала, какой сбор подавать в утреннее время, чтобы сохранить силы на долгий рабочий день. Какой чай подавать днем или вечером, чтобы снять усталость или прогнать подавленое настороение. Знала и то, каким сбором ублажить гостя, изредка заглядывавшего в их дом.
Работая неделями в поле, особенно в летнее время, она до мельчайших подробностей изучила многое из того, что дарила им Божья природа. И с радостью делилась этим с односельчанами.
Каждый в Модиине знал, кто может помочь, если, упаси Адонай, заболел ребенок или случилась рана, как, например, у кузнеца Шмуэля, отбивавшегося от стаи голодных шакалов.
Когда начинались полевые работы, Эльазар надолго оставлял гончарную мастерскую. Он и Шифра переходили жить в шалаш , стоявший по середине их поля. Этот шалаш они построиил несколько лет тому назад.
Наибольшие трудности при возведении шалаша возникли, когда Эльазар настилал крышу. Он хотел, чтобы эта крыша была не только хорошей защитой от палящего летнего солнца, но и могла устоять под тяжестью человека. Ибо любил он ночевать на крыше на протяжении всего периода полевых работ, от первой борозды, до последнего колоска.
Шалаш или сукка Эльазара находилась неподалеку от сторожевой вышки - шумры, принадлежавшей всему селению. Примерно на таком же расстоянии от ашумры, были размещены и летние полевые жилища других односельчан. Подобная планировка позволяла соседям, в критическую минуту, придти друг другу на помощь. А такие моменты случались нередко!
Каждый хозяин поля дежурил на шумре посуточно, либо же все вместе, сообща нанимали сторожа на весь летний сезон. Эльазар предпочитал суточное дежурство.
Не меньше чем гончарное дело, он любил поле, запахи увядающих трав. Эти запахи усиливались с наступлением ночной темноты. Они превращали сгустившийся мир в огромную ароматную чашу.
Стоя на крыше сукки, он подолгу всматривался в густо-синее небо, усеянное множеством сверкающих звезд. И на душу его нисходило спокойствие. Возникали дивные формы еще не созданных им керамических изделий. Он видел, почти воочию, их светящиеся поверхности, отражающие таинственный свет еще не взошедшего солнца.
Мир, освещенный мерцанием звезд, был тих и прекрасен.
Тревожно становилось позднее, когда созревал виноград или начинали гнуться ветви теины от крупных ягод, налившихся сладостью, и от этого частично растрескавшихся.
В такие дни и особенно ночи, на поля забегали низкорослые и быстрые, как ветер, лисицы. Они лакомились сладкими ягодами. Иногда нападали стаи шакалов. Но, конечно же, самая большая опасность шла от шаек воров.
Э были беглые рабы или дезертиры. И тогда приходилось поднимать селение. Но это случалось редко. Чаще всего воры обходили Модиин стороной. Уж слишком крепкими были там мужчины. К тому же неподалеку находилась греческая таможенная крепость.
Глядя в глубину ночного неба, Эльазар вспоминал, как, еще, будучи мальчикам, и затем, отпраздновав бар-мицву, он помогал отцу очищать поле от камней. Они откатывали валуны к склону горы. Затем складывали из них террасы, подступавшие к самому дому.
Праздничным был день, когда начинался сбор урожая. Отец, как и другие односельчане, у кого были виноградные лозы, отвозил на мулах большие плетеные корзины ягод к винодавильне. Тут же отбирали десятую часть из лучших сортов винограда для Храма и отвозили в Иерусалим.
Винодавильня находилась в конце селения и состояла из трех ярусов, опускавшихся к сборнику сока.
Верхний ярус представлял собой ровную, высеченную в камне, площадку. На эту площадку высыпали хорошо промытые ягоды. И тогда наступал самый радостный для всей детворы Модиина момент.
Эльазар хорошо помнил, с каким удовольствием они бегали по сладким сочным ягодам, на которые до этого нельзя было даже посмотреть.
Выжатый детскими ногами сок, густой струей стекал в неглубокий бассейн среднего яруса, заполнял его доверху, отстаивался. И лишь затем стекал в нижнее квадратное углубление.
Тогда-то и наступала очередь отца. Он произносил благодарственную молитву, бережно черпал сок из этого углубления и запонял множество разных кувшинов.
То были кувшины, как теперь хорошо понимал Эльазар, не самой лучшей работы. Отец не редко огорчался, обнаруживая просачивающийся сквозь невидимы трещины, сок. Или же когда получалось вино совсем не того качества, на которые он рассчитывал.
- Эх, отец! – нарушал тишину ночи негромкий возглас Эльазара, - если бы я тогда мог сделать для тебя настоящие кувшины! Они были бы самые лучшие в мире.
Прости меня, что я тогда ничего не мог, разве что резво бегать по сочным ягодам, истекавшим соком под детскими ногами, - И Эльазар грустно улыбался.
А над ним высилось бескрайнее черное небо, усеянное гигантскими гроздьями сочных переливающихся звёзд.
До рассвета было еще очень далеко.
8. ТАЙНА ЭЛЬАЗАРА
Раз в год Эльазар снаряжал караван в далекий Негев. Только там, как ему было хорошо известно, можно было отыскать глины, на которые он мог рассчитывать для выполнения заказа, подобного тому, какой он получил в прошлом году от афинского купца Эфранора.
Поездка длилась две недели.
На третий день пути караван обычно достигал Беэр-Шевы. Здесь можно было отдохнуть, запастись сушеным творогом, вяленой бараниной, но главное, заполнить водой мехи и плоские глиняные кувшины, изготовленные Эльазаром специально для таких поездок.
Кувшины соответствовали форме и размерам переметных сум, укладываемых на спины ослов и мулов. Хорошо хранили драгоценную влагу и меньше нагревались. Каравану предстояла долгая дорога сквозь зной и безводье.
Согласно сложившейся традиции, в Беэр-Шеве Эльазар находил проводника, хорошо знающего колодцы и оазисы Негева, что в значительной степени облегчало длительный переход через пустыню.
Однако на этот раз ему не удалось найти нужного человека. И Эльазар решил двигаться дальше без проводника, но прежде чем оседлать своего мула, он присел рядом с сотником Силоносом, вызвавшимся сопровождать караван во главе небольшого отряда конников, .
Силонос пошел на этот шаг, не только желая подстраховать Эльазара, но и выполняя прикз гипарха Апеллеса, согласно которому был обязан уточнить карту дорог Негева, обратив особое внимание на места, где находятся колодцы, оазисы или любые другие водоёмы, пригодные для снабжения армии водой. Картографирование было основной военной специальностью гекатонтарха.
Мускулистый, успевший за время службы в Палестине, превратиться в темнокожего гиганта, он кивком головы поддержал решение Эльазара и вскоре караван вновь двинулся в путь.
Лошадь Силоноса, сухощавая и рослая, подстать верблюду, держала широкий шаг, грациозно ступая рядом с торопившимся мулом горшечника. Мул Эльазара был также не из низкорослых, но угнаться за скакуном Силоноса не мог.
Всадники изредка обменивались короткими фразами на греческом языке. Хотя Силонос довольно хорошо владел смесью арамейского и иврита.
В те годы, когда в всших кругах военной греческой знати, еще жили идеи Великого полководца, изучение местных обычаев и языка весьма поощрялось. К тому же Силонос с большим интересом, и не без удовольствия, овладевал ивритом - этим ёмким, логичным и математически точным языком.
Эльазар предпочитал упражняться в греческом. Он не хотел его забывать. Дома говорили на смеси иврита и арамейского, греческим же он овладел, будучи в Дура-Европосе.
На второй день пути, после выхода каравана из Беэр-Шевы, обнаружилась тревожная картина. Кем-то были продырявлены все мехи с водой, а в кувшинах её едва хватит на день или два. К тому же потянул знойный пустынный ветер. Жара усилилась, стало трудно дышать.
Накинутые на лица куски ткани плохо защищали от сгустившейся в воздухе пыли. Но не эти трудности вызывали тревогу гекатонтарха Силоноса. На горизонте то и дело появлялись неизвестные всадники на быстроногих верблюдах.
Силонос сделал попытку войти с ними в контакт, но при виде отряда греческой кавалерии, они растворялись в раскаленном мареве пустыни.
Приближалась неизбежная развязка. Силонос без труда разгадал тактику неизвестного противника. Она была единственно верной, так как способствовала неминуемой гибели противника. Неизвестным воинам не надо было вступать в схватку с охраной каравана, добыча сама шла им в руки. Еще день, другой и всё будет кончено.
Гекатонтарх Силонос призвал весь свой боевой опыт, но подходящего решения не находил. Он еще и еще раз исследовал карту дорог Негева, переданную ему Апеллесом, но не мог обнаружить на этой карте ни единой пометки о каком-либо источнике воды.
Тот, кто составлял эту карту, прошел немалый путь по Набатейской пустыне. Он четко обозначил дорогу на Халуццу, Ниццану и, наконец, на Авдат.
Очевидно, составитель карты был достаточно обеспечен водой. И, все же интуиция Силоноса и его хорошо развитое аналитическое мышление подсказывали ему, что на этих обширных просторах, где кочует множество различных племён со своими стадами, обязательно должны быть надёжные источники воды.
Остановив коня у зонтовидной акации , Силонос спешился и присел. Где-то неподалёку, в густом желтом месиве воздуха, он скорее угадывал, нежели видел все тех же таинственных, как мираж, всадников.
А ведь они гениальны также и в стратегии, решил Силонос, надежно скрыв источники воды, они заранее обрекают любую армию на неизбежное поражение. Смерть от безводья, либо отступление в крайне тяжелых условиях.
Неожиданно рядом с Силоносом присел на корточки Эльазар. За последние два дня они не обмолвились ни единым словом.
Эльазар несколько раз пытался настичь призрачных всадников. Он подавал им какие-то, непонятные для постороннего наблюдателя, знаки. Поднимал над головой чуть поблескивавший диск. Но когда казалось, что соприкосновение Эльазара с всадниками становится неизбежным, Силонос мчался на помощь Эльазару. В ту же секунду всадники исчезали.
Силонос услышал рядом с собой сдавленный голос Эльазара:
- Друг, встреча с ними крайне необходима. Но я пойду один. Не беспокойся. Я скоро вернусь с водой.
Силонос несколько секунд молчал. Это была необычная просьба, которая могла стоить жизни Эльазару, быть может, всему каравану. И если бы не слово ,,ДРУГ”, которое звучало между ними крайне редко, то, возможно, Силонос не согласился бы на просьбу Эльазара.
Слово ,,ДРУГ” меняло ситуацию. Оно означало требование чрезвычайного доверия, включая самую жизнь.
Силонос долгим прощальным взглядом посмотрел в глаза Эльазару, еле заметно кивнул. То было прощание испытанных воинов, а не гордого эллина и зависимого от него варвара-иудея.
Не мешкая ни минуты, Эльазар растворился в желтом мраке бушевавшей пустыни. Он искал контакт с неизвестным врагом.
Остальные пятеро конников приводили в порядок свои вещи, которые сочли нужным сохранить. Эти вещи они связали в небольшие плотные узлы и туго прикрепили к седлу самой выносливой и смышленой лошади. Затем отмерили ей три пригоршни воды из оставшихся скудных запасов и приготовились отпустить.
Так было всегда, когда воинский отряд эллинов попадал в безнадежное положение.
Лошадь отправляли домой. Если ей повезет, она возвратиться по пройденному пути и привезет домой скорбную весть.
Вскоре, хорошо натренированное животное, почуяв обрезанные поводья, исчезло в бушующей туманной мгле.
Первой, кто увидел возвратившуюся лошадь, была Шифра. Сидя на крыше дома, она с тревогой смотрела на убегавшую вдаль проселочную дорогу. Ту самую дорогу, по которой ушел караван, пять восходов солнца тому назад.
Ночью она не могла сомкнуть глаз. Её ни на мгновение не оставляли тяжелые предчувствия. Почти физически она ощущала нависшую над братом и эллином опасность.
Вскоре до её обостренного слуха, донесся странный треск, напоминавший треск раскаленных глиняных плиток, которые Эльазар выбрасывал во влажную яму. Но звуки, слышимые сейчас, были, вместе с тем какие-то иные, шуршашчие и глухо позванивающие.
И, когда Шифра увидела в предутренней дымке седую от пыли, с трудом передвигающую ноги лошадь, из её груди вырвался тяжелый глухой стон.
Из рассказов Эльазара и Силоноса она хорошо знала, что могла означать возвратившаяся домой одинокая лошадь с обрезанными поводьями. Но то не была лошадь Силоноса. Его Быстроногого Шифра хорошо знала. И в её измученной душе зажглись искры надежды.
Сбежав вниз, Шифра схватила гидрию с широким горлом и бросилась навстречу лошади. И та, почуяв спасительную влагу, из последних сил потянулась к Шифре.
Шифра застыла на месте. Она не успела опустить на землю кувшин с водой и животное, косясь замутненными глазами на хозяйку, просунула голову в широкое горло сосуда. Тут же раздались странные свистящие звуки. Казалось, измученная вконец лошадь, не пила воду, она её вдыхала, издавая протяжные, как вой, стоны.
И вновь Шифру охватил ужас. Разглядывая навьюченное животное, она увидела, что лошадь была покрыта не только слоем желто-серой пыли, но что эта пыль, смешанная с потом и кровью, образовала сплошной глиняный панцирь. Во время движения этот панцирь потрескался и издавал те самые странные звуки, которые услышала Шифра.
Куски пересохшей глины висели на подбрюшье, вокруг глаз и рта, плотно присохли к гриве, позванивали на концах обрезанных поводьев. Шифра невольно протянула руку и сорвала несколько чешуек. Лошадь была пегой масти, но значительно светлее, нежели Быстроногий Силоноса.
Разглядывая несчастное животное, Шифра не заметила, как к ней подошел кузнец Шмуэль, однако не удивилась, она уже давно привыкла, что Шмуэль всегда был рядом, когда брат отлучался из селения. Это было такое же само собой разумеющееся явление, как полнолуние или неизбежный утренний рассвет. Шмуэль был её стражем, он оберегал её, как родную сестру.
Шифра вздрогнула лишь тогда, когда кто-то резким движением рванул за узду, приникшую к гидрии лошадь. Перед ней стоял конный разъезд греческих всадников. Не говоря ни слова, они поволокли несчастное животное к стенам крепости. Им навстречу уже выезжал крайне недовольный Апеллес.
Солдаты сняли с лошади переметные сумы, отыскали свёрнутый в рулон папирус, и Шифра едва не лишилась сознания. Папирус был связан узкой голубой лентой с вышитыми на ней символами гекатонтарха Силоноса. Это было прощальное донесение.
Шифра упала бы, потеряв сознание, но позади неё стоял Шмуэль и он, чуть выпятив могучую грудь, поддержал её..
Всё это не ускользнуло от внимания Апеллеса. Он еще больше насупился. Пробежал глазами папирус. Свернул его, злобно взглянул на Шифру, и, ничего не сказав, возвратился в крепость.
Солдаты принялись растаскивать содержимое переметных сум. Затем один из них осмотрел лошадь, похлопал по окаменелому панцирю, сокрушенно покачал головой и вытащил из ножен короткий кривой нож. Он чуть приподнял голову лошади, но полоснуть по горлу не успел.
Раздался отчаянный крик Шифры, Она оказалась между солдатом и лошадью. Умоляла не убивать животное. Рядом с ней высилась могучая фигура кузнеца. Он пристально смотрел на солдата. И тот неожиданно улыбнулся и быстро заговорил. Он обяснял, что лошадь долго не протянет: животное совсем обезвожено и у него надорваны сухожилья. Однако, по-фессалийским обычаям, а солдат был именно из тех мест, если кто-то пожелает взять себе такую лошадь, сделает доброе дело. Ведь лошадь полностью выполнила свой воинский долг и её право умереть в приютившем её доме.
Шифра потянула лошадь за узду и бережно повела домой. Она шла и молча плакала. В её руках было последнее существо, видевшее её брата и Силоноса. Уже у самого дома она взорвалась отчаянным рыданием.
- Ты лошадь непременно будет жить! - причитала она. - Я не дам тебе умереть! Она не позволит оборваться последней ниточке между ней и самими дорогими ей людьми.
Шифра знала, как спасают людей, гибнущих от обезвоживания. Вода здесь не помогает, но редчайшие настои трав, которые она делала, возвращали с помощью Адоная, почти полностью утраченную жизнь.
,,Если это помогало человеку, - чуть успокоившись, размышляла Шифра,- то, должно помочь и бессловесному животному”.
Она была уверена, что Адонай послал ей эту лошадь как испытание её любви, её веры, её терпения.
Шифра завела лошадь во двор своего дома и увидела, что та не может сделать больше ни одного шага. Еще мгновение и она рухнет наземь, и тогда никто не сможет ей помочь.
Шифра в отчаянии оглянулась. Вокруг не было никого, кто бы мог ей помочь. Даже Шмуэля, её верного Шмуэля. Она приникла к лошади и безысходно зарыдала.
Она умоляла лошадь не умирать. Она просила помощи у Всевышнего и из последних сил тащила обессиленное животное к гончарной мастерской брата, как будто там она могла найти спасение. Она это делала инстинктивно, подобно смертельно раненому воину, находящему в себе силы доползти до родного порога.
У входа в мастерскую она увидела лежавшие на куче хвороста широкие ремни. Этими ремнями она и Эльазар связывали большие охапки веток, а затем навьючивали их на свои плечи. И её осенило.
- Милая моя! Славная моя! Мужественная моя! - плача, умоляла она лошадь. - Еще несколько шагов, всего несколько и я тебе помогу! Помоги и ты мне!
И лошадь, как заговоренная, подчинилась. Из последних сил она сделала эти несколько шагов. И тогда Шифра с проворноством дикой кошки схватила два ремня и подвязала их к потолочной балке, затем пропустила свободные концы ремней под брюхо лошади и прочно привязала свободные концы к параллельной балке.
Теперь лошадь не могла упасть - её поддерживали прочные ремни, привязанные к балкам. Затем Шифра принялась отпаивать умиравшее животное. Она разговаривала с лошадью, как с человеком, объясняла, какой настой трав вливает ей в рот, убеждала, что мелисса и корень солодки непременно помогут. Она не жалела даже самые редкие из собранных ею трав; израсходовала запасы, которые без устали собирала целый год.
И, когда поздним вечером она увидела, что лошадь пытается самостоятельно держать голову, Шифра тут же освободила подвязанную к потолочной балке затылочную перепонку уздечка. Затем с большой осторожностью принялась отмачивать с боков лошади, окаменелые глиняные чешуйки, одну за другой, одну за другой.
-Чтобы тебе легче дышалось, - ласково обращалась она, - а сейчас попробуем очистить гриву.
Но это Шифре не удалось. Волосы гривы так запутались и сбились в комья, что ничего другого не осталось, кроме как срезать их. И Шифра очень обрадовалась, когда ей всё же удалось оставить часть гривы на лбу и за ушами.
Долго возилась с очисткой хвоста, пыталась сохранить длинные пряди, и лишь к наступлению темноты ей это удалось.
Обессиленная, она присела на гору хвороста и тут же уснула. Ей снилось, что она видит перед собой не умирающее животное, а прекрасную белую лошадь, ухоженную, здоровую, спокойную и что эта лошадь - Силоноса, друга Эльазара.
От острых ушей лошади к расширенным ноздрям, опускались длинные светлые косы, сохраненные Шифрой. Лошадь внимательно смотрела на Шифру. И в её взгляде Шифра читала грусть и надежду.
Шифра проснулась от ночных шорохов. Не сразу поняла, где она находится. В мастерской стояла предутренняя тьма. Лишь сквозь широкие проемы колонн были видны редкие звезды и посветлевшее на востоке небо.
Её возвратило к реальности отчетливое похрапывание подвешенной на ремнях лошади. От неожиданности Шифра замерла, прислушалась.
Нет! Она не ошиблась! Лошадь, подобно крайне усталому человеку, спала глубоким и спокойным сном. И Шифру охватила буйная радость. Она бросилась к животному, принялась гладить и целовать.
,,Ты будешь жить!” - кричала в исступлении Шифра, - Они все будут жить! - переходила она на еле слышный шепот. - Я видела белую лошадь! Б-е-л-у-ю…! И её шепот постепенно превратился в самозабвенную молитву.
Однако же возвратимся к каравану, затерявшемуся в беспощадных просторах бушующей пустыни.
К вечеру потянул резкий юго-восточный ветер. Прохлады он не принес, но стал быстро заметать пылью и песком лежащих на земле рабов и вьючных животных.
Плащи воинов, служившие защитой от ветра, быстро покрывались песком и мелкими камнями. Воины то и дело стряхивали стремительно растущую тяжесть.
Односельчане Эльазара и рабы, лежавшие рядом с животными, перестали сопротивляться стихии, их постепенно заметало.
Вскоре лагерь превратился в один из многочисленных барханов, разбросанных в округе.
Проглотив сухой сгусток пыли, Силонос напряженно прислушивался к глухой поступи верблюдов. Они всё время были где-то рядом. Нет, он не испытывал страха. Не было и ненависти к невидимому противнику. Он его уважал.
Враг делал свое дело, а гекатонтарх будет делать свое. И он был готов к схватке в любую минуту.
В этот последний час, собрав остатки сил, Силонос негромко произнес “Встать!” Он поднялся первым, улыбнулся. Воины понимали своего командира. Они должны были принять смерть стоя, как подобало эллинам. Они улыбались.
В эту минуту сквозь желтую пелену ревущего ветра Силонос услышал звон медных пластинок и голоса людей. А затем появились и сами призрачные всадники. Их было немного, они очень торопились.
,,Гиены пустыни дождались своего часа” , - беззлобно подумал Силонос и, собрав последние силы, вырвал из ножен меч.
Перед ним стоял спешившийся всадник, и, когда Силонос вскинул меч для удара, всадник мгновенно сорвал со своего лица повязку, и Силонос увидел Эльазара.
Здесь нет врагов, гекатонтарх! Здесь только друзья!
Спешившиеся набатейские всадники растормашивали лежавших в забытьи людей, накидывали на их лица тряпки, обильно смоченные водой, и те жадно сосали спасительную влагу, постепенно приходя в себя. Солдаты, приученные к тяжелым условиям пустыни, глотали воду медленными, мелкими глотками.
Набатеи явно торопились: буря превращалась в ураган. Подняв на ноги людей и животных, они повели караван сквозь воющую стену песка и пыли. Направление движения было Силоносу непонятным, и он несколько раз пытался сверить со своей картой, что ему не удавалось
Караван, меж тем, вытянулся в длинную нить, сотканную из призраков и звона медных пластинок, подвешенных на шеи верблюдов.
Спустя несколько часов быстрого хода, караван втянулся в неширокое ущелье. Здесь было затишье. Люди и животные перестали страдать от лютых ударов ветра.
Так они двигались еще около десяти стадий, затем ущелье расширилось, и вскоре звон медных пластинок затих.
Караван сгруппировался с подветренной стороны ущелья. Здесь росли низкие упругие кусты, и животные потянулись щипать серые от пыли листья. У самой стены прижались несколько акаций. Их кроны были значительно гуще, нежели у тех деревьев, которые встречались на просторах пустыни.
,,Где-то вблизи имеется источник воды , - подумал Силонос , - это место должно быть отмечено”, - и он потянулся за картой, спрятанной в кармане плаща. Однако вытащить карту не успел. Из-за деревьев, прямо из скалы, подобно волшебникам, вышли несколько человек. Все они были вооружены.
- Гекатонтарх Силонос! - Ты и твои воины - наши дорогие гости, - сказал на хорошем греческом языке невысокий, плотный набатей. Он был похож на опаленные солнцем валуны, разбросанные в ущелье.
- Я - Птора , начальник верблюжьей кавалерии его величества Хартата Первого, царя всех набатеев. Да будет благословенным его имя!
Птора сделал небольшую паузу, продолжил:
- По велению нашего друга Эльазара бен Рехавама, я готов выполнить любое ваше приказание.
- Помимо того, уважаемый гекатонтарх, - продолжал Птора, - мы выражаем своё глубочайшее сочувствие тебе и твоим храбрым воинам в связи с тяжелыми лишениями, которые вы были вынуждены, столь мужественно, перенести. Как только мы узнали о благородной цели вашего каравана, мы с радостью приглашаем вас в наши гостеприимные шатры!
Силонос слушал молча, не понимая причину столь разительных изменений в поведении противника, однако, как и подобало эллинскому воину, он надежно скрыл свое удивление.
Он понял, что Эльазар обладает огромным влиянием на этих непростых людей. Но не мог понять, какова тому причина. Никогда раньше Эльазар об этом не обмолвился ни единым словом.
И это крайне тревожило Силоноса. Время было неспокойным, и тайна Эльазара могла угрожать жизни друга.
Гекатонтарх знал от Апеллеса, что люди, пришедшие к власти в Александрии, готовились к новым завоеваниям и среди предполагаемых районов военных действий были, как Иудея, так и просторы земли набатеев, с её знаменитыми караванными путями пряностей, шелков и благовоний.
Этим слухам Силонос находил подтверждение и в негласном задании, которое получил от Апеллеса.
Неожиданно обнаружившаяся близость Эльазара и набатеев, могла послужить для Апеллеса причиной для ареста Эльазара. Не говоря уже о неприятностях, которые могли выпасть на его, Силоноса, долю. Апеллес был хорошо осведомлен о дружеских отношениях гекатонтарха с варварами-иудеями.
Птора тем временем продолжал:
- Друг набатеев Эльазар бен Рехавам не встретил проводника в Беэр-Шеве лишь потому, что мы обнаружили в составе каравана отряд доблестных эллинских воинов. Слухи же, которые разносят ветры по просторам пустыни, нас не радуют. Они говорят о войне. Нас это тревожит. Мы - люди мирные. Охраняем караваны от грабителей и даем ночлег уставшим путникам. Тем и живем.
На этом Птора завершил свою речь. Он приложил, собранные в пучок пальцы правой руки ко лбу, и чуть склонил голову в сторону Силоноса.
- Гекатонтарх , Приказывай!
- Воды людям и животным! – сухо сказал Силонос и с тяжелыми предчувствиями посмотрел на Эльазара.
Птора пригласил гостей следовать за ним. Они подошли к скале, подножье которой заросло густым кустарником. Силонос с интересом смотрел, что будет дальше.
Птора раздвинул кустарник, и гости увидели ступени, высеченные внутрь отвесной скалы. Эти ступени вели в огромное подземное помещение. Повеяло прохладой. Стены помещения были покрыты толстым слоем водонепроницаемой глины и тщательно оштукатурены. Каменные ступени кончались у самого зеркала воды. Прорывавшийся сквозь кустарник свет, косо прорезал толстый прозрачный слой.
Здесь достаточно воды, чтобы напоить целую фалангу, - определил гекатонтарх, и всё это где-то рядом с дорогой. Однако следует отдать должное набатеям : водоем надежно скрыт от нежелательных взглядов
Зачерпывая воду кожаными ведрами, люди надолго приникали к холодной влаге. Казалось, они её вдыхали, растворялись в ней. Затем ведра перекочевывали к животным, и те опорожняли их с неправдоподобной быстротой.
Эльазар велел зашить продырявленные мехи и заполнить водой. Однако Птора, внимательно следивший за всем происходящим, вновь приложил пальцы ко лбу и с обидой произнес :
- Друг набатеев! Разве о таком можно забыть? Новые мехи, заполнены водой и находятся у ваших мулов. Дырявые… - и он виновато отвел глаза, - настолько дырявы, что их можно выбросить.
Когда все было готово, Силонос обратился к Пторе и решительно заявил, что за воду, выпитую его воинами и их лошадьми, он заплатит лично. На что Птора замахал руками и с испугом посмотрел на Эльазара.
-Мы не возьмем оплату ни в коем случае, благородный гекатонтарх! Для нас большая честь услужить столь дорогим гостям.
И он снова приложил пальцы ко лбу. Силонос не настаивал, он не хотел нарушать какие-то особые отношения, существовавшие между Эльазаром и набатеями. Но это не принесло ему успокоения.
- Далее на Халуццу вас поведет мой проводник Гадатав, - уже по-деловому сказал Птора.
Перед Эльазаром стоял высокий худощавый набатей. Его лицо было загорелым до черноты, сквозь узкие щели глаз просвечивали два раскаленных угля. Когда Птора назвал его имя, угли вспыхнули, чуть разгорелись и тут же вновь спрятались в узких щелях.
На голове Гадатава светлела длинная повязка из мягкой белой ткани. Конец повязки лежал на плече. При надобности он мог служить для защиты лица от песка и пыли.
Гадатав был вооружен дротиком и коротким мечом. На левом плече примостился квадратный щит средних размеров. Щит был покрыт медными пластинками, что свидетельствовало: Гадатав - воине, выполняющий особо важные миссии.
Еще до наступления утра, караван двинулся в путь. Холодная ночь сменилась прохладным рассветом. Силонос накинул дорожный плащ и просунул руку в боковой карман за картой дорог. Он впервые в жизни колебался, отмечать ли на карте этот, тщательно скрываемый набатеями водоем, или нет.
И вдруг обнаружил: карта исчезла. Однако это исчезновение карты ни в коей мере не повлияло на дальнейшее движение каравана. Гадатав превосходно читал книгу бесконечных, запутанных дорог Негева.
Время от времени караван останавливался у зеленых оазисов, притаившихся в глубоких ущельях, либо у неожиданных водоемов, чем-то напоминавший тот, что возвратил караван к жизни.
Гадатав оказался хорошим помощником также на рынке Халуццы. Он присутствовал при любой сделке. Стоило Эльазару подойти к гончарному ряду, как Гадатав тут же приседал неподалеку на корточках.
Эльазар испрашивал цену заинтересовавшей его глины. Продавец, видя иностранца, называл, как правило, цену, в десять раз превышающую действительную. Эльазар объявлял свою цену, составляющую десятую часть названной. Начинался темпераментный спор. В ход шли клятвы, толчки, объятия, подозрительное ощупывание пояса с деньгами.
Когда страсти достигали высшего накала или развивались в нежелательном для сторон направлении, поднимался Гадатав и незаметным жестом, улыбкой, мгновенной репликой гасил спор, угрожавший перейти в драку.
Продавцы непонятным образом превращались из агрессивных и деланно обиженных в искрящихся доброжелательностью. Они с радостью принимали от Эльазара деньги в соответствии с названной им ценой, хотя всего минуту назад считали эту цену чуть ли не оскорбительной.
Обдумывая всё это на обратном пути, Силонос не мог найти причину столь разительных метаморфоз.
Бросив поводья Быстроногого, и позволив ему приспособиться к медленному ритму тяжело груженого каравана, он вновь и вновь возвращался к анализу своих впечатлений.
Многое было непонятным, а непонятное усиливало тревогу.
9. ДРУГ НАБАТЕЕВ.
О тайне горшечника Эльазара, столь встревожившей гекатонтарха Силоноса, знали немногие. И теперь пришло время рассказать об этой, мало известной странице его жизни.
Снаряжая караван за глиной в Негев, Эльазар обычно ограничивался посещением рынка Халуццы, изредка доходил до Ниццаны. Там он закупал необходимые ему материалы.
В обычное время, когда не было особенно важных заказов, Эльазар пользовался глинами, которые находил в округе Модиина. Привозил из копей Моцы, что в Иерусалимских горах, окрестностей Бет-Лехема либо из низин Заиорданья.
Глины эти были пластичны, держали форму, но содержали много сопутствующих примесей. При обжиге эти примеси нередко взрывались и разрушали готовое изделие.
Именно поэтому, когда Эльазар получал заказ, требующий большой и тщательной работы, он не хотел рисковать, пользуясь местным сырьем, и вынужден был снаряжать караван в Халуццу или Ниццану, где можно было найти нужные ему материалы.
Однако в поездку, о которой речь ниже пойдет, планы горшечника неожиданно изменились. Он отправился с караваном не в Халуццу и не в НиЦцану, но в Авдат.
От купца Эфранора, торгующего редкими заморскими товарами, а заодно и полезными новостями, Эльазар узнал, разумеется, за приличную цену, что в Авдате, столице Набатейского царства, имеются превосходные гончарные мастерские, где хорошо налажена очистка глин.
Эти глины, сообщал Эфранор, охотно покупаются негоциантами из Персии, Вавилонии и даже далекой Индии. Так что и горшечник из Модиина может приобрести в тех краях отличный материал.
- Мастерские, о которых я тебе рассказал, - сообщал с оттенком доверительности Эфранор, - созданы самим царем набатеев Хартатом. Царь увлекается гончарным делом, к тому же, за созданные им изделия платят хорошие деньги.
- Нет - это не всегда шедевры, - с превосходством знатока, утверждал Эфранор, - но когда на горшках ставится личная печать царя, собиратели редкостей в Афинах, Антиохии или Александрии, платят за такие изделия настоящими