Автор и читатель в публицистике ф. М. Достоевского 70-х гг. XIX в
| Вид материала | Диссертация |
| 5. «Мы» и «они» в «ДП» Не беспокойтесь Нам не укрыться от их Они не станут сваливать всех наших Они и до войны уже объявлялись, но мы |
- Символический реализм Достоевского в 40-50 годы 10 § Понятие реализма к 40-м годам, 286.21kb.
- Дэвид Д`Алессандро Войны брендов, 1859.7kb.
- Темы курсовых работ по «стилистике и литературному редактированию» Особенности употребления, 17.74kb.
- Исследование феномена любви в русской публицистике XIX-XX, 134.73kb.
- Произведения Н. С. Лескова для детей и проблема детского чтения в публицистике и критике, 452.95kb.
- Эльги Миры «Скорлупа», 73.33kb.
- Ф. М. Достоевского «бобок» в контексте темы кладбища в русской литературе XIX века, 87.06kb.
- Шилова Н. Л. Достоевский и проблема интерпретации "Египетских ночей" Пушкина, 107.99kb.
- В российской публицистике XIX – нач., 118.43kb.
- Ф. М. Достоевского XXXV международные чтения «Достоевский и мировая культура», 225.51kb.
5. «Мы» и «они» в «ДП»
В подготовительных материалах к «Дневнику» автор сообщает идеальным читателям-оппонентам о некоем идеале общественного единения и взаимопонимания429, который последние тут же называют «утопией»:
…любить всех, установить царство мира и славы Божия, на основании народных православных начал.
- Да ведь этого нет, - крикнут мне, - это утопия.
- Давайте стараться, сомкнемтесь, пойдемте вместе, давайте руки, положим головы (24, 195).
В этом отрывке в определенной мере обозначена социально-коммуникативная программа «Дневника». Как мы уже говорили, для Достоевского очень важным мотивом издания журнала был поиск «пунктов», «в которых мы могли бы все, разных направлений, сойтись».
В определенных контекстах «Дневника» сама запутанность вопросов, которые ставит современность перед автором и читателем, объединяет разрозненных субъектов в общность: «Всякий - и злобствующий циник, и искренний гражданин, и безмятежно развлекающийся гуляка, и просто ленивец - всякий чувствует и помнит, что есть это нечто, - нечто, отнюдь еще не решенное и не поконченное» (25, 37).
Один из основополагающих принципов диалога с читателем у Достоевского – это поиск тех тем, на которые он мог бы писать «Дневник» не от лица «я», а от лица «мы». Автор «Дневника» нередко апеллирует к общим с читателем ценностям, объединяющим воедино разные идеологические группы читателей: «Вот наша вера, наша общая вера, хотелось бы мне сказать» (21, 18). Приведем пример ещё одной «примиряющей» реплики автора: «…тем-то всё это и дорого для меня, и для вас, разумеется» (25, 15).
Можно сказать, что таким образом автор тоже «каждый раз очерчивает "свой круг", отделяя "своих", "наших" от "чужих"»430, что является одной из довольно распространенных речевых тактик (в частности, в политическом дискурсе).
В письме К.П. Победоносцеву от 19 мая 1880 г. дистрибуция «нашей» и «чужой» точки зрения заметна, когда автор говорит об ожидаемой реакции оппонентов на свое выступление: «Мою речь о Пушкине я приготовил, и как раз в самом крайнем духе моих (наших то есть, осмелюсь так выразиться) убеждений, а потому и жду, может быть, некоего поношения. Но не хочу смущаться и не боюсь, а своему делу послужить надо и буду говорить безбоязненно» (Цит. по: Комм., 26, 445).
Статью о Некрасове в «Дневнике» автор также пишет с позиций «своего» лагеря, но и с учетом «другого» мнения оппонентов431. В этом случае разделение читательской аудитории на «ваших» и «наших» сохраняется, хотя со стороны автора намечена попытка «объединения»: «К тому же я ведь больше для наших, чем для ваших писал. Я наших хотел бы научить Некрасову <...>, а не ваших нашему взгляду на народ, нашему взгляду преклонения перед правдой народною, а не высокомерному обмериванию его с нашей просвещенной и гуманной высоты» (26, 200; в последнем случае словоупотребления, по-видимому, описка: по контексту следует читать «вашей»).
Одним из поводов для «единительного» общения с читателем стал т.н. «Восточный вопрос». В подготовительных материалах к «Дневнику» 1876 г. Достоевский отмечал: «Лето для нас значительное. Что-то по всей России» (ПМ, 23, 178). В контекстах, связанных с Балканской войной, автор и читатель – представители единой страны – обобщаются в формулу «мы, Россия…» (25, 74). Актуальность «Восточного вопроса» – то, что поневоле объединяет в «Дневнике» всех:
Восточный вопрос по-прежнему у всех перед глазами. Как ни старались мы забыть его и развлечь себя всем, что было под рукой, - масленицей, "Новью", крахами, червонными валетами, - как ни нагоняли мы на себя цинизм, уверяя всех и себя прежде всех, что "ничего ровно не было, что всё выдумано и подделано", как ни прятали мы голову в подушку, как маленькие дети, чтоб только не видеть грозного привидения, - а привидение все-таки перед нами (25, 37).
В заголовке «Мы лишь натолкнулись на факт, а ошибки не было» создается коммуникативная ситуация единения с читателем перед лицом внешнего врага. Внешнеполитический противник, как правило, предстает в «Дневнике» персонифицированным, как и многие другие мифологемы и отвлеченные идеи.
К примеру, «Англия», «Франция», «Германия» зачастую становятся на страницах «Дневника» действующими «персонажами»:
«…никогда ещё, может быть, Англия не была в таком страшном уединении, как теперь» (25, 149).
«…побежденный враг [Франция – Ф.Е.]… вдруг уплатил три миллиарда контрибуции и не поморщился» (25, 156).
Как замечал В.А. Сидоров по поводу других «образов врага» в публицистике Достоевского, «католичество и протестантство имеют каждое свою определенную физиономию, которая все время сознается и представляется при чтении соответствующих мест Дн. писателя…»432.
В связи с темой нашего исследования стоит выяснить, каким образом автор и аудитория определены в тексте относительно этих моделируемых «героев»433 публицистики.
Россия («мы») в этой системе координат предстает одним из акторов, важным действующим лицом в огромном европейском сюжете434. Как уже отмечалось, в «Дневнике» возникает эффект «реальности, становящейся на глазах» у читателя. Аудитория вовлечена в описываемые события, «активно участвует» в них. Текст «Дневника» принципиально «открыт» и незавершен, поскольку события находятся в постоянном становлении. И «автору», и «читателю» следует держаться ближе друг к другу в этом круговороте:
Кончим ли мы войну раньше, чем начнутся последние и роковые волнения Европы? Всё это неизвестно. Но поспеем ли мы на помощь Германии, нет ли, Германия во всяком случае рассчитывает на нас не как на временных союзников, а как на вечных (26, 91).
Во всяком случае одно кажется ясным, именно: мы нужны Германии даже более; чем думаем. И нужны мы ей не для минутного политического союза, а навечно (Там же).
Во всяком случае, России надобно ловить минуту. А долго ли эта благоприятная европейская наша минута может продолжаться? Пока действуют теперешние великие предводители Германии, эта минута всего вернее для нас обеспечена... (Там же).
Как пишет В. Кохтев435, введением риторического «я», «мы» – средств персонификации – достигается эффект личностного общения со слушателями436. Это «помогает создать и передать атмосферу взаимопонимания между автором и аудиторией»437. Выражения типа «мы с вами…» – «конкретизаторы, усиливающие степень контактности местоимения 1 лица мн. числа в значении "мы совместное"»438.
«Мы совместное» употребляется Достоевским не только при разговоре о спорных фактах, событиях или мнениях439 (« Не беспокойтесь, мы народа не развратим. Опыт был двухсотлетний. Нас народ научит» (25, 252), но и в ситуации «проповеди», где это служит включению читателя в «систему координат», заданную христианским мировоззрением («все за всех виноваты»): «Войдем в залу суда с мыслью, что и мы виноваты. Эта боль сердечная, которой все теперь так боятся и с которою мы выйдем из залы суда, и будет для нас наказанием. Если истинна и сильна эта боль, то она нас очистит и сделает лучшими» (21, 15).
Напрашивается вывод, что «вы» в «Дневнике» означает адресацию, в подавляющем числе случаев, к читателю-оппоненту, а «мы» – свидетельствует, в основном, об учёте реакции читателя-реципиента.
Существует и ещё одна важная инстанция, которую автор имеет в виду, и по отношению к которой соответствующим образом ориентирует себя и читателя – «они». Идеологическая общность, которую автор обозначает местоимением 3 л. мн.ч., как правило, противостоит авторской позиции, но не участвует в диалоге напрямую.
Можно сказать, что поскольку автор в «Дневнике» стремится отождествить свою точку зрения с «истинно национальной» (т.е. с самой «Россией»), «они» – реальные и идеальные оппоненты авторской позиции, оказываются потенциальными и реальными «врагами» самой России. Так оказываются дихотомически противопоставлены единицы «свой» – «чужой»440. Как пишет О.И. Иссерс, именно «в этой системе координат устанавливаются отношения между "я" говорящего, собеседником (-ами) и третьими лицами»441.
К примеру, в подготовительных материалах к «Дневнику» читаем о «Европе»: « Нам не укрыться от их скрежета, и когда-нибудь они бросятся на нас и съедят нас» (ПМ, 27, 69). Или в статье «Еврейский вопрос»: «…если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов - ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах?» (25, 80).
Как пишет А.Б. Криницын применительно к рассказу «Сон смешного человека», «стабильное употребление местоимения "они" вместо "вы" означает, что герой не включает возможных читателей в круг своего общения или вообще пишет, не думая о читателях»442. Это замечание, на наш взгляд, необходимо уточнить. Такое словоупотребление местоимения говорит о том, что оппоненты Смешного человека («они») не включены в диалог в данный момент, но безусловно учитываются как потенциально активные. В рассказе повествователь то и дело прямо обращается к аудитории («Поверьте», «верите ли вы…» и т.п.), но и по отношению к обобщенному «они» происходит постоянная ориентировка, хотя последняя инстанция не включена в диалог как его прямой субъект.
Точно так же представлены «они» в «Дневнике» – это те другие, с которыми диалог в данный момент не представляется возможным, но по отношению к кому автор формирует мнение читателя-реципиента (единомышленника). К примеру, предсказывая, что у России будет своя наука и самостоятельные экономические решения, автор «Дневника» замечает: «…мы же, т<о> е<сть> верующие, понимаем это не колеблясь» (25, 309). Оппоненты в таких случаях являются не субъектами коммуникации, а «объектом» осуждения для автора и читателя-реципиента: «Понимают ли эти господа, что такое организм? А еще толкуют о естественных науках!» (26, 133). Вот ещё один красноречивый пример:
А ведь в этом-то состоит весь идеал ихней программы деятельности: именно в отлупливании по человечку от общей массы - экой абсурд! Это они так хотели все восемьдесят миллионов народа нашего отколупать и переделать? Да неужели же вы серьезно думаете, что наш народ весь, всей массой своей, согласится стать такою же безличностью, как эти господа русские европейцы? (26, 170).
В «Дневнике» пассивные оппоненты (члены идеологической или даже этнической общности, о которой говорит автор), могут переходить в активное состояние: «Но некоторое суждение мое я всё же могу иметь, и вот выходит, что суждением моим некоторые из евреев стали вдруг интересоваться. С некоторого времени я стал получать от них письма, и они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них "нападаю"…» (25, 74).
Но есть и исключения из правила, согласно которому «они» – это те инстанции и личности, позициям которых автор противостоит и оспаривает. «Они» - это и те, кто не включен в прямой диалог с автором, но к кому он относится с определенной надеждой. К примеру, при разговоре о «новых людях» (статья «Легкий намек на будущего интеллигентного человека…» в «Дневнике» за сентябрь 1877 г.) наблюдается противопоставление «нас» и «нашего» – «им», т.е. новым людям, в пользу последних. Понятие «новые люди» писатель, возможно, позаимствовал из подзаголовка к роману Чернышевского «Что делать?» («Из рассказов о новых людях»).
На наш взгляд, построение субъектной перспективы в такого рода фрагментах объясняется тем, что Достоевский видел возможность приобщения к собственной идеологии «новых людей» из числа «радикалов» и «либералов» (при всей заведомой условности этих понятий), к которым и адресовался в данном случае:
Они не станут сваливать всех наших бед и всех неумений наших единственно лишь на свойства русского человека и русской натуры, что обратилось уже в казенный прием у наших умников, потому что это и покойно и ума не требует. Они первые засвидетельствуют собою, что русский дух и русский человек, в этих ста тысячах взваленных на них обвинений, не виноваты нисколько, что там, где только есть возможность прямого доступа русскому человеку, там русский человек сделает свое дело не хуже другого (26, 32).
Они и до войны уже объявлялись, но мы всё еще их не могли тогда заметить, и когда мы все здесь ожидали увидеть лишь зрелища цинизма и растления, они там явили зрелище такого сознательного самоотвержения, такого искреннего чувства, такой полной веры в то, за что пошли отдавать свои головы, что мы здесь лишь дивились: откуда взялось всё это? (Там же).
«Они» не включены в диалог, но потенциально могут влиться в него. Точно так же следует привести единичные случаи, в которых «мы» становится объектом для (само-)уничижения и (само-)иронии: «…лишь беспрерывным, не останавливающимся соприкосновением нашим с народом мы, верхний слой его, существуем, тянемся кое-как… <…> силы-то мы из народа черпаем, а народ всё-таки свысока презираем» (25, 306).
В данном случае автор выделяет некий сегмент аудитории – «высший слой» общества – и произносит монолог, по сути, от его лица, включая и себя в данный круг: «Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали» (25, 21); «И чего же мы достигли? Результатов странных…» (25, 22). Так же работает ироничное «мы» в рукописях «Дневника», в прямой речи «отживших» либералов: «А мы-то куда же. А нас-то куда же теперь денут?» (26, 223).