А. В. Волков Наука в зеркале
| Вид материала | Документы |
| Социокультурные и биологические предпосылки научного познания |
- Мегаполис в зеркале, 4391.24kb.
- Филиппов А. Ф. Западногерманские интеллектуалы в зеркале консервативной социологической, 397kb.
- Практикум тема 1 социология как наука план, 447.64kb.
- Волков О. И., Скляренко, 52.88kb.
- 500 великих тайн. Автор-сост. Н. Н. Николаева. М.: Вече, 2009. 608, 82.27kb.
- Волков Александр Михайлович учебно-методический комплекс, 385.93kb.
- Волков Александр Михайлович учебно-методический комплекс, 441.18kb.
- Библиографический указатель книг, поступивших в конб им. В. Г. Белинского в 2010, 319.58kb.
- Головной совет программы «общественное мнение» перестройка народного образования, 1511.05kb.
- Бюллетень новых поступлений за январь 2010 года, 389.26kb.
Комедия. Как и роман, комедия тоже представляет собой драму сил, но исход этой драмы - не уничтожение одной и победа другой силы, а их примирение, некое гармоничное разрешение. По мнению Уайта, комедию как сюжетный модус повествования использовал для построения своей истории Леопольд фон Ранке (1795-1886). Героями исторической драмы Ранке являются народы европейской цивилизации. Борьба и конфликты между ними происходят главным образом из-за попыток отдельных народов возвысить свои формы церковной и политической организации до уровня универсальных. Примером тому служит Средневековье с его феноменами «римского католичества» и «священной империи германской нации». Эпоха же Возрождения и Реформации интерпретируется как поворотный пункт в этой драме, именно тогда появляется идея нации – т.е. представление о том, что у каждого народа своя уникальная историческая судьба и адекватные ей формы политической и церковной организаций. В итоге весь последующий период (примерно 800 лет) Ранке интерпретирует как процесс постепенного примирения европейских народов на базе идеи нации. Использование комедийного сюжета для построения истории сказывается и на понимании ее смысла. Смысл истории Ранке усматривает в создании саморегулирующихся наций-государств, а задачей историка считается такое понимание истории, которое бы придало силу принципу национальности как единственному гаранту от впадения в варварство.
Трагедия. По отношению к комедии трагедия тоже представляет собой драму сил, которая завершается примирением, но примирение это в целом носит мрачноватый характер. Это примирение человека, который переоценил свои силы, борясь с обстоятельствами, и теперь вынужден признать условный характер своих побед. По мнению Уайта, трагедию как модус повествования использовал для построения своей истории – Алексис де Токвиль (1806-1859). Ярким примером тому служит его произведение «Старый порядок и революция» (1856). В нем французский народ борется с несовершенством старой монархической системы, но революция – развязка в этой борьбе, породила нечто новое и ужасное, далекое от того, что грезилось ее зачинщикам. Наихудшие элементы прошлого сохранились на гранях нового настоящего. Использование трагедийного сюжета для построения исторического повествования склоняет Токвиля интерпретировать смысл истории как вечное состязание человека с самим собой и возвращение к себе.
Сатира. Фактически сатира – это драма обреченности, это ощущение того, что все возможности упущены, и ничто более не имеет смысла. По мнению. По мнению Уайта, сатиру как сюжетный модус повествования использовал для построения своей истории – Якоб Буркхард (1818-1897). Персонажами исторической драмы согласно Буркхарду являются культура и ее с некими порабощающими ее силами. Сначала, в период Средневековья, культура была подчинена императивам религии, потом, в Новое время стала подчиняться государству и императивам политической власти. И только Ренессанс интерпретирует Буркхардом как «свободная игра» культуры в паузе между двумя тираниями. Буркхард отказывается видеть в истории не только прогресс, но даже циклическое развитие. За упадком, который связывается с эпохой Нового времени не идет возрождение. Культура, существовавшая в эпоху Ренессанса, утрачена безвозвратно. Использование сатиры в качестве сюжета для построения исторического повествования накладывает отпечаток на понимание Буркхардом смысла исторического процесса. Единственная истина, которой учит история – это меланхолическая истина: общественное благоденствие, добродетель человеческой природы – все это иллюзии и свою задачу в качестве историка Буркхард видел в разрушении этих иллюзий, в возвращении человеческого сознания к своей конечности и неспособности когда-либо найти в этом мире счастье.
Такова в общих чертах концепция Уайта. Излагая свои взгляды на работу историка, Уайт по сути стремится подчеркнуть одно: исследовательская практика историка выглядит не так, что источник доставляет исследователю уже готовые данные (факты), в которых надо только «найти», «опознать», или «раскрыть» историю, но скорее так, что к тому, что содержит источник, исследователь подходит избирательно, т.е. он упорядочивает эмпирические данные, используя для этого языковые средства (сюжетные модусы повествования, тропы). В итоге же то, с чем имеет дело историк – это не само прошлое, но рассказ о нем, модель, или как говорит Уайт, нарратив. При этом в зависимости от того, каким из литературных тропов пользуется историк, таким и будет его нарратив, модель истории.
Соображения Уайта в свою очередь заставляют еще раз подчеркнуть идею предпосылочности, пронизывающую научное знание как таковое. Присутствие в структуре научного знания онтологических, гносеологических постулатов, парадигмального, конвенционального элементов говорит о том, что знание не является продуктом некоего «естественного взгляда на мир», всякий раз оно оказывается результатом задействования тех исходных установок и предпосылок, которые принимает познающий субъект. Определенность этих исходных посылок и установок позволяет выявить своеобразие позиции познающего субъекта, состоящее в том, что конструкции научной рациональности неизбежно носят «конечный» характер, имеют пределы своей применимости в реальности. В процессе освоения предмета познание вполне может столкнуться с феноменами, которые не смогут быть промоделированы в системе исходных познавательных установок.
Социокультурные и биологические предпосылки научного познания
Внимательное рассмотрение процесса научного познания позволяет выделить наряду с когнитивными еще, по крайней мере, два вида предпосылок, опосредствующих данный процесс. Тот факт, что наука делается человеком – существом биосоциальным, говорит о том, что кроме когнитивных предпосылок существуют социокультурные и биологические предпосылки научного познания.
Социокультурные предпосылки. Без выявления социокультурных предпосылок невозможно объяснить ни появления науки как таковой, ни процесс смены одной научной теории другой.
Широко распространенной и доказательной является точка зрения, о том, что подлинной колыбелью науки стала античная Греция, культура которой в период своего расцвета (VI – IV вв. д.н.э.) породила науку. Однако надо заметить, что помимо Греции существовали и другие великие цивилизации, накопившие гигантский и по-своему глубокий, своеобразный опыт производственных навыков, ремесел и знаний. Так, например, в технологическом плане Поднебесная империя Китая ощутимо обгоняла западноевропейскую цивилизацию вплоть до XV века. Китай дал миру порох, компас, книгопечатание, механические часы, технику железного литья, фарфор, бумагу и многое другое. Китайцы смогли развить великолепную технику вычислений и применить ее во многих областях практики. По мнению известного английского историка Дж. Нидема, между I в. до.н.э. и XV в. н.э. с точки зрения эффективности приложения человеческих знаний к нуждам человеческой практики китайская цивилизация была более высокой, чем западная.
Однако науки как таковой китайская империя все же не создала. Причины этого во многом определялись характером социально-политического устройства древневосточных стран. В Китае, например, жесткая стратификация общества, отсутствие демократии, равенства всех перед единым гражданским законом приводило к «естественной иерархии» людей, где выделялись наместники неба (правители), совершенные мужи («благородные» - родовая аристократия, государственная бюрократия), родовые общинники (простолюдины). В странах же Ближнего Востока формами государственности были либо откровенная деспотия, либо иерократия, означавшие отсутствие демократических институтов.
Антидемократизм в общественной жизни не мог не отразиться на жизни интеллектуальной, которая также была антидемократической. Пальма первенства, право решающего голоса, предпочтение отдавались не рациональной аргументации и интерсубъективному доказательству, а общественному авторитету, в соответствии с чем, правым оказывался не свободный гражданин, отстаивающий истину с позиции наличия оснований, а наследственный аристократ, власть имущий. Отсутствие предпосылок общезначимого обоснования, доказательства знания приводили к его фетишизации. Субъектами знания или людьми, которые в силу своего социального статуса репрезентировали «ученость», были жрецы, высвобожденные из материального производства и имевшие достаточный образовательный ценз для интеллектуальных занятий. Знание же, хотя и имеющее эмпирико-практический генезис, оставаясь рационально необоснованным, пребывая в лоне эзотерической жреческой науки, освященной божественным именем, превращалось в предмет поклонения, таинство.
Иная ситуация была в Древней Греции. Следует обратить внимание на то, что сама политическая форма греческого общественного устройства - рабовладельческая демократия - предполагала необходимость участия в политической жизни (народные собрания, публичные обсуждения, голосования) каждого из свободных граждан, формируя тем самым отношение к общественному закону не как к слепой силе, продиктованной свыше, а как к демократической норме, принятой большинством в результате выявления ее гражданского совершенства в процессе всенародного обсуждения. Коль скоро инструментом проведения закона оказывалась сила довода, аргумента, критицизм, возрастал удельный вес слова аргументации, умение владеть которыми становилось формой и политической и интеллектуальной деятельности. Именно этот сложившийся в античной культуре идеал обоснованного мнения был перенесен на научные знания (в греческой математике мы встречаем изложение знаний в виде теорем «дано… требуется доказать», но в древнеегипетской и вавилонской математике такая форма не принята, здесь мы находим только нормативные рецепты решения задач: «Делай так!»… «Смотри, ты сделал правильно!»)37.
Таким образом, сам факт того, что свободные граждане древнегреческих полисов проводили много времени в публичных выступлениях и прениях способствовал формированию столь необходимого для науки аппарата логического рационального обоснования. Именно с опорой на познание в форме доказательства путем апелляции к реально удостоверяемым причинам построены планиметрия Гиппарха Хиосского, медицина Гиппократа, история Геродота, геометрия Евклида и т.д.
Говоря об античности, обратим внимание и на другой факт. Сформировав средства для перехода к собственно науке и первой предложив образцы конкретно-научных теорий, античная цивилизация, тем не менее, не включила в науку экспериментальное изучение природы в качестве органического дополнения теории и ее обоснования38. При объяснении данного факта необходимо принять во внимание, что постановка экспериментов предполагает, как правило, предметно-вещественную деятельность, конструирование разного рода механических приспособлений и т.п., а между тем, греки жестко различали деятельность свободной игры ума с интеллектуальным предметом и производственно-трудовую деятельность с облаченным в материальную плоть предметом. В греческом обществе, культуре только первого рода деятельность считалась достойной занятия свободного гражданина и именовалась наукой, вторая же приличествовала рабу и звалась ремеслом. Показательно, что Архимед, известный не только своими математическими работами, но и приложением их результатов в технике, считал эмпирические и инженерные занятия делом низким и неблагородным и лишь под давлением обстоятельств (осада Сиракуз римлянами) вынужден был заниматься совершенствованием военной техники и оборонительных сооружений. Таким образом, не экспериментальный характер античного научного знания во многом объясняется отсутствием соответствующих социальных санкций.
Средневековая культура закрепила идущую от античности традицию презрительного отношения к предметно-вещественной деятельности, ремеслу. К высшим семи "свободным искусства", преподававшихся в средневековых университетах, относились 1) грамматика, 2) диалектика, 3) риторика, 4 ) астрономия, 5) арифметика, 6) геометрия, 7) музыка. Все виды производства материальных вещей относились к низшим «механическим искусствам». И только в эпоху Нового времени появились социокультурные предпосылки, способствующие разрушению барьера между сферами «свободных» и «механических искусств». Одной из таких предпосылок явился протестантизм.
В качестве одного из направлений христианского вероучения протестантизм, отталкивался от идеи ущербности, поврежденности человеческой природы, но настаивал на том, что эта поврежденность имеет место, как в низших, так и высших сферах человеческой природы, а потому и занятия, связанные с этими высшими сферами, не имеют большей ценности по сравнению с низшими видами деятельности. Почему, спрашивал М. Лютер, «твое тело, твоя жизнь и честь так свободны, а мои нет, хотя мы одинаково являемся христианами, одинаково крещены, имеем единую веру, одинаковые души и все остальное у нас одинаково? Откуда происходит столь большое неравенство среди одинаковых христиан? Не исключительно ли из-за людских выдумок и законов?»39. Таким образом, Лютер и другие реформаторы лишили религиозной санкции идею неравенства людей и сфер деятельности. Этим протестантизм создал благоприятные социально психологические условия для контакта между "академически воспитанными учеными" и "верхним слоем ремесленников". В итоге же протестантская идея равенства всех сфер деятельности, всех видов труда изменила и общественную оценку занятий "механическими искусствами", а вместе с ними и экспериментальной деятельности. В Новое время механика становится эталоном естественнонаучного идеала, а эксперимент характерной чертой науки.
Вместе с тем, расширяя сказанное, следует заметить, что социум и культура не играют по отношению к научному знанию только лишь роль благоприятствующих факторов или препятствий, сдерживающих развитие знания. Социокультурная сфера отпечатывается, отражается и на самом содержании и структуре научного знания. Например, историки античной культуры провели целый ряд исследований, показывающих, что для Греции характерно перенесение социополитических образцов на природу.
Как уже говорилось, неотъемлемым элементом полисной системы политического строя было народное собрание, периодически созывающееся на площади для разрешения всех вопросов полиса. В свою очередь участие в народном собрании, в словесных баталиях, в состязании аргументов предполагает отношение равенства. И здесь следует обратить внимание на то, что принцип равноправия (isonomia) охватывает практически все виды знания. Так, греческие астрономы, например, Анаксимандр локализуют землю в центре мира, добавляя при этом, что если она пребывает неподвижной в определенном месте, не нуждаясь в какой-либо опоре, то это происходит потому, что, будучи равноудаленной от всех точек в пространстве, она не нуждается в том, чтобы двигаться вниз или вверх, в ту или другую сторону. Соответственно, для того чтобы понять почему люди могут вполне безопасно ходить по земле и почему сама земля не падает, как все предметы на ее поверхности, достаточно знать, что все радиусы небосвода равны между собой. В медицине Алкмеон определяет здоровье как равновесие сил – влажного и сухого, холодного и теплого, горького и сладкого и т. д. Соответственно болезни есть следствие «единовластия» одного из этих элементов над остальными, ибо исключительное господство отдельно взятого элемента губительно. Наконец, математика как учение о пропорциях, симметриях тоже несет на себе «следы» полисной социальной конструкции с ее проблемой как совместить, уравновесить сталкивающиеся интересы разных общественных групп40.
Прекрасной иллюстрацией к тезису о социальной «нагруженности», научного знания может послужить и опытно-экспериментальное знание Нового времени. Так, по мнению М. Фуко матрицей для образования эмпирических наук о природе стала юридическая техника опроса-дознания, разработанная еще в средневековых институтах, в частности, таких как суд с его инквизиционным дознанием. Опрос-дознание – это процедура установления знаний о действиях людей прежде всего в ходе юридического разбирательства. Эта процедура расставляет людей в определенную диспозицию, предписывая одним играть роль истца, другим – ответчика, определяя при этом функции судьи, свидетеля и т.д. Все эти роли или функции связываются определенными правилами взаимодействия, цель которых - установление истины о поведении или событии (сделал ли такой-то то-то тогда-то или же нет). Но при исследовании природы роли исполняют не столько люди, сколько приборы и механические устройства - наклонные плоскости, коромысла весов, грузы, жидкости, измерительные устройства и т. п. Приборы, измерительные установки и т. п. можно, и не без оснований, уподобить юридическим свидетелям, ибо они подтверждают или опровергают предполагаемое о вещах, подлежащих экспериментальному исследованию, судьей же, в конечном счете, выступает сам экспериментатор: он выносит окончательный вердикт, долженствующий раскрыть истину о вещах, вовлеченных в процесс эксперимента.
Примечательно, что само слово «опрос» (enquete), утверждает Фуко, происходит от латинского inquire, что означает «разыскиваю», и «инквизиция» буквально означает «розыск». «Опрос» конституируется прежде всего как судебная процедура, нацеленная на извлечение знания строго определенным путем. Знание может существовать только благодаря наложению «решетки» вопросов, ограничений и т. п. на «сырой» материал действительности. «Опрос», в частности, в сфере юриспруденции в средние века строился по такой схеме: (1) кто что сделал? (2) имеет ли содеянное общественное значение? (3) каковы доказательства и примеры содеянного? (4) имело ли место признание? Именно эти методы извлечения знаний из сознания людей, считает Фуко, были перенесены на способы извлечения знаний о природе из природы. Недаром основоположником учения об эмпирическом методе в естествознании, родоначальником новых эмпирических наук о природе стал Ф. Бэкон – юрист и государственный деятель41.
Далее, не только факт зарождения, но и развития науки не может быть адекватно понят без выявления предпосылок социокультурного характера. Одним из первых, кто обратил внимание на то, что процесс оценки и отбора фундаментальных научных теорий обусловлен не только и даже не столько "когнитивными факторами", но зависит от человеческих пристрастий, авторитетов, мировоззрений, а также от многих других «внешних» по отношению к науке воздействий социокультурной среды, был американский историк науки Т. Кун.
Отправным пунктом концепции Куна выступает представление о науке как социальном институте, т.е. деятельности носителем которой является не ученый-одиночка, а научное сообщество. В свою очередь деятельность самого научного сообщества определяется т.н. парадигмой. Под парадигмой Кун подразумевает признаваемые всеми членами научного сообщества теории, методы постановки и решения научных проблем, а так же язык их описания. Исследование в рамках научного сообщества Кун называет периодом «нормальной» науки. Цель нормальной науки ни в коем случае не состоит в создании новых теорий, открытии новых фактов. По образному выражению Куна, ученые, работающие в нормальной науке, постоянно заняты наведением порядка, т.е. проверкой и уточнением уже известных фактов, или сбором фактов уже предсказанных парадигмой. В целом, деятельность ученого в рамках нормальной науки напоминает решение задач-головоломок: есть образец решения (парадигма), известно, что задача разрешима. На долю ученого выпадает попробовать свою личную изобретательность при заданных условиях.
Однако нормальная наука это только один период в развитии науки. Наряду с ним существует еще один период, называемый экстраординарным, который связан с научными революциями. Суть его в том, что на одном из этапов развития нормальной науки появляются аномалии, т.е. такие факты, которые расходятся с предсказаниями существующей парадигмы. И когда таких аномалий накапливается достаточное количество, нормальное течение науки прекращается, наступает состояние кризиса, характеризующееся становлением новой парадигмы, вступающей в спор, в борьбу со своей предшественницей, при этом самое главное в этом споре то, что он не может решиться исключительно и только на основе внутринаучных факторах, таких как – наблюдения, эксперименты, логика и т.д.
Конечно, было бы удобно думать, что старая парадигма отбрасывается и заменяется новой просто потому, что сталкивается с противоречащими ей фактами. Однако это не соответствует реальной истории науки. Кроме того, еще в начале 50-х г. американский логик, философ У. Куайн высказал логический аргумент против возможности однозначной и радикальной фальсификации теории противоречащим ей фактом. В частности, Куайн подчеркнул так называемую холистскую, т.е. целостную природу теоретического знания. Он утверждал, что наши теоретические представления переплетены друг с другом подобно нитям ткани, и в виду такого системного характера научной теории достаточно ввести специальное допущение в какой-то части системы, после чего теория в целом перестанет противоречить факту.
Так вот, опираясь на размышления Куайна, Кун, показывает, что ученый, сталкиваясь с противоречащим парадигме фактом, не отбрасывает парадигму, но модифицирует ее, например, вводит в нее так называемые ad hoc гипотезы, устраняющие противоречия парадигмы с этим конкретным фактом. При этом с логической точки зрения процесс модификации парадигмы перед лицом противоречащих ей фактов не является ограниченным.
Иллюстрацией модификации парадигмы может послужить пример с геоцентрической теорией Птолемея. Ее основная идея, как известно, заключалась в том, что Солнце, планеты и звезды вращаются по круговым орбитам вокруг Земли. В течение длительного времени эта система давала возможность рассчитывать положения планет на небосводе. Однако чем более точными становились астрономические наблюдения, тем более заметными оказывались расхождения между вычисленными и наблюдаемыми положениями планет. Для устранения этих расхождений в теорию было введено специальное предположение о том, что планеты вращаются по вспомогательным кругам — эпициклам, центры которых уже вращаются непосредственно вокруг Земли. Так было получено объяснение, почему при наблюдении с Земли может казаться, что иногда планета движется в обратном направлении по отношению к обычному.
Далее, бесперспективным считает Кун ориентироваться при сопоставлении парадигм на количество решаемых ими проблем. Во-первых, новая парадигма вначале своего существования обычно решает очень мало проблем и неизвестно способна ли она на большее. А во-вторых, старая и новая парадигмы решают вовсе не одни и те же проблемы. То, что было проблемой в старой парадигме, может оказаться псевдопроблемой с точки зрения новой; проблема, которая считалась важной сторонниками одной парадигмы, может показаться тривиальной приверженцам другой. Наконец, необходимо иметь в виду, что хотя конкурирующая и старая научная парадигма содержат одни и те же термины, тем не менее, сами эти термины, как правило, употребляются в разных значениях и это тоже ограничивает возможность выбора парадигмы на сугубо эмпирических, логических - внутринаучных основаниях.
В итоге на вопрос о том, чем же обусловлен выбор между научными парадигмами, Кун отвечает, что этот выбор зависит во многом от внешних самой науке факторов. Например, ученый может настаивать на той теории, которая более согласуется с его мировоззрением, социокультурным духом эпохи, наконец, потому, что ее поддерживает другой авторитетный ученый. Короче говоря, причины выбора научной теории лежат во многом в области социо-психологических, социокультурных факторов42.
Показательна в этом отношении история с возникновением гелиоцентрической теории Н. Коперника. Теории Птолемея и Коперника долгое время противостояли друг другу как две, по существу, законченные, равные системы. Как отмечает историк науки М. Полани, в течение 148 лет, с момента публикации труда Коперника "Об обращениях небесных сфер" любой известный факт мог объясняться с позиции как той, так и другой теории43. Более того, в отношении метода представлений движения планет коперниканская теория не была лучше, чем птолемеевская и плюс ко всему с Венерой и Меркурием у Коперника дело обстояло еще сложнее, чем у Птолемея.
Далее, как известно после появления на свет теория Коперника подверглась яростной внутринаучной атаке. Сторонники Птолемея доказывали невозможность движения Земли, апеллируя к абсурдности допущения такового. По их мнению, оно повлекло бы за собой потерю Землей атмосферы, заставило падающие с высоты предметы отклоняться к западу, привело к возникновению ураганных ветров и самое главное - из теории Коперника следовало существование годичного параллакса неподвижных звезд, которого, однако, не наблюдалось.
Любопытно, что с чисто научной точки зрения Коперник не смог снять этих возражений (они были сняты позже, главным образом, теорией Ньютона, а звездный параллакс удалось наблюдать только в XIX веке). Спрашивается: чем был обусловлен выбор Коперника в пользу гелиоцентризма? Ответ - во многом именно мировоззренческими факторами и разного рода неэмпирическими критериями.
Например, Коперник говорил, что из двух состояний - неподвижности и неустойчивости, изменчивости более благородным и божественным является первое, нежели второе. В самом деле, Бог – идеал и по природе своей таков, что не имеет в себе чего-то еще не реализованного, к чему он мог бы стремиться, «двигаться». Так неужели, вопрошал Коперник, состояние неподвижности, характеризующее идеальную природу Бога, должно приписываться грешной, несовершенной Земле? Скорее, более адекватным для нее будет состояние изменчивости, неустойчивости, т.е. подвижности. Или еще один аргумент мировоззренческого характера. Коперник обращал внимание на то, что Священное писание говорит о том, что природа проста, а в теории Птолемея она изображается весьма сложной - для описания траектории одной планеты надо вводить огромное число эпициклов. Получается, что если Птолемей прав и природа действительно непроста, то в таком случае не право Писание. Ясно, что со вторым выводом Коперник примириться не мог, он верил в правоту Священного писания, и это воодушевляло его на ревизию геоцентризма44. Наконец, Коперник настаивал на гелиоцентризме, так как считал, что гипотеза, которая положена в его основу более простая, чем птолемеевская. В самом деле, так как масса Солнца несравненно больше земной массы, то гораздо проще заставить вращаться Землю вокруг Солнца, чем всю Солнечную систему вокруг Земли. Заметим, что и в данном случае аргумент Коперника "от простоты" не является опытным, эмпирическим.
В контексте анализа процесса замены геоцентризма на гелиоцентризм определенный интерес представляет и оценка деятельности такого последователя Коперника как Г. Галилей. Дело в том, что традиционным является мнение о том, что одним из центральных и неоспоримых аргументов в поддержку гелиоцентризма были телескопические наблюдения Галилея (апрель 1611). Между тем, как свидетельствуют некоторые историки науки, в частности П. Фейерабенд, данное мнение далеко от истины. В своей работе «Против методологического принуждения» Фейерабенд поясняет, что в действительности успех галилеевского телескопа не вызывал сомнений лишь на Земле, при наблюдении же с его помощью небесных светил он порождал проблему телескопического видения. Дело в том, что на поверхности Земли с такими объектами как корабли, здания и т.д. телескоп будет работать хорошо, ибо все окружающие нас вещи хорошо нам знакомы, и мы всегда можем отделить истинные черты объекта от того, что вносит в образ телескоп. Однако в случае с наблюдениями неба этот компенсаторный процесс не работает. Мы не знаем, как выглядят звезды вблизи. Поэтому при их наблюдении в телескоп мы не можем опереться на нашу память для устранения возможных искажений.
Для того чтобы обосновать правильность своих телескопических наблюдений Галилею требовались вспомогательные теории – новая метеорология, новая физиология, описывающая сложные процессы, происходящие между глазом и объектом и еще более сложные процессы, связывающие роговицу глаза с мозгом, а также новая динамика, устанавливающая, каким образом движение Земли может влиять на физические процессы, происходящие на ее поверхности.
Между тем, как отмечает Фейерабенд, во времена Галилея эти вспомогательные науки еще не были сформированы, а существовавшие оптические теории не давали удовлетворительной теоретической основы для понимания телескопических наблюдений и вызывали сомнения в надежности их результатов. В свете высказанных соображений Фейерабенд отмечает слабость внутринаучной аргументативной базы Галилея, и связывает успех гелиоцентрической теории главным образом с вненаучными, социокультурными факторами. Чрезвычайно важным представляется Фейерабенду возвышение нового капиталистического строя, буржуазии с новым взглядом на мир и глубоким презрением к схоластической науке, ее методам и результатам. Варварская латынь схоластов, духовное убожество университетской науки, ее оторванность от реального мира, обрекающая ее на бесплодие, ее связь с церковью – все эти элементы объединились с аристотелевско-птолемеевской космологией. Объединение астрономических идей с историческими и классовыми тенденциями породило твердую преданность гелиоцентрической концепции, имя Коперника стало символом идеалов нового класса, который в прошлом видит классическую эпоху Платона и Цицерона, а в будущем – свободное и плюралистическое общество45.
Следует отметить, что наряду с научной революцией XVII века, социокультурной интерпретации подвергаются и современные события в науке, например, квантово-релятивистская революция в физике.
Возьмем для примера специальную теорию относительности А. Эйнштейна (СТО,1905г). Обычно считается, что создание СТО было результатом опыта Майкельсона – Морли. До этого опыта существовала теория о наличии некой абсолютной системы отчета – эфира, заполняющего пустое пространство и несущего электромагнитные волны, в том числе и световые. Из этого учения следовало, что при движении нашей планеты в космическом пространстве относительно этого эфира должен иметь место «эфирный ветер», т.е. сопротивление эфирной среды. Однако опыты Майкельсона – Морли этот «эфирный ветер» не зафиксировали, поэтому и теория эфира должна была уступить место теории относительности.
Данное описание есть классический пример мнения о том, научная идея является результатом исключительно и только внутринаучных факторов, таких как наблюдение и эксперимент. Между тем, на случай с теорией относительности можно посмотреть и из более широкой перспективы, включающей социокультурные факторы.
Во-первых, как уже отмечалось, сам результат опыта Майкельсона – Морли можно было истолковывать по-разному и при этом необязательно в пользу теории относительности. Например, ученый Фицджеральд предложил гипотезу (контракционная гипотеза), которая заведомо предсказывала отрицательный результат опыта Майкельсона – Морли и тем самым позволяла сохранить теорию эфира. Между тем, сам Эйнштейн не последовал за этой гипотезой, так как считал, что научная теория должна объяснять как можно большее количество явлений на основе как можно меньшего и простого набора принципов, тогда как Фицджеральд усложнял теорию эфира – вносил в нее дополнительные допущения.
Но не менее важным и интересным является другое обстоятельство. Неприятию абсолютов и утверждению идеи относительности чрезвычайно способствовала и та социокультурная атмосфера, которая составляла непосредственное окружение А. Эйнштейна. Он принадлежал к кружку людей, настроенных весьма радикально. Выходцы из демократических слоев общества, они эмигрировали в Швейцарию (по тем или иным причинам) из других стран, в связи с чем чувствовали себя в известном смысле изгоями и охотно противопоставляли свои взгляды и убеждения официальной культуре и научному истеблишменту46.
Кроме того, любопытно, что исследователи жизни и творчества А. Эйнштейна утверждают, что одним из наиболее читаемых им авторов был американский экономист и социолог конца XIX—начала XX в. Т. Веблен, идеи исторического релятивизма которого Эйнштейн находил конгениальными своим политическим взглядам. Эйнштейна привлекали те высказывания Веблена, согласно которым каждый этап социальной эволюции имеет свои собственные социологические законы, и законы экономики не являются универсальными для всех систем47.
Наконец, следует обратить внимание и на более широкий социокультурный контекст, в котором появляется теория относительности. Идеи релятивизма, как говорят буквально «носились в воздухе». Так, один из лидеров нововенской школы в музыке, А. Шенберг, создает построения, разрушающие привычный музыкальный строй, — тональную систему, просуществовавшую (с различными модификациями) в европейской музыке с эпохи Возрождения до начала XX в. В атональной музыке, Шенберга исчезает понятие центра, рушатся устойчивые связи между элементами системы. К этому же времени относятся творческие поиски кубистов в живописи (Ж. Брак, П. Пикассо), выразившиеся, в частности, в попытках передать одновременно, на одной плоскости все аспекты изображаемого объекта. Предмет дробился, разлагался на мелкие грани, четко отделяющиеся друг от друга, предметная форма как бы распластывалась на холсте; в результате исчезало понятие превалирующей точки зрения на предмет; все аспекты его (и все точки зрения) становились равноправными. В это же время М. Жакоб и Г. Аполлинер стремились создать кубистическую поэзию, передать динамическое ощущение сдвигов и взаимопроницаемости предметов. Все сказанное позволяет предположить, что на процесс выдвижения идеи относительности влияли не только внутринаучные, но и внешние, социокультурные факторы.
Наконец, выразительным примером на эту же тему может послужить квантовая механика. Напомним, что, в ней в 1927 г. была зафиксирована парадоксальная ситуация: если мы знаем точно координату элементарной частицы, т.е. где эта частица находится, то компоненту ее импульса нельзя определить вполне точно. И наоборот. Если мы точно знаем каков ее импульс, то мы не можем точно указать, где находится частица. Данная ситуация получила название соотношение неопределенностей, а сформулировал его В. Гейзенберг.
В принципе соотношение неопределенностей допускало различные интерпретации: например, можно было предположить, что неопределенность – это следствие нашего ограниченного, неполного знания элементарных частиц, тогда как в действительности каждая элементарная частица одновременно обладает точными значениями импульса и координаты, или наоборот, можно было допустить, что квантовая механика – это полная теория, а неопределенность – это атрибут самих элементарных частиц, а не мера нашего знания о них.
Как известно, победила вторая интерпретация, связанная с именами Н. Бора и В. Гейзенберга. Некоторые современные историки науки стремятся выявить социокультурную подоплеку этой интерпретации. Так, в начале 70-х годов 20 века американский исследователь Пол Форман написал книгу «Веймарская культура, причинность и квантовая теория. 1918-1927: адаптация немецких физиков и математиков к враждебному интеллектуальному окружению», в которой проводил мысль о том, что идеи индетерминизма, неопределенности, вероятностности были следствием социокультурных процессов в интеллектуальном окружении немецких ученых.
В частности Форман предлагает обратить внимание на тот социокультурный, интеллектуальный контекст, в котором совершался выбор одной из двух интерпретаций квантовых представлений. В то время Германия переживала глубокое разочарование после поражения в первой мировой войне. И это разочарование подорвало веру в старую довоенную культуру, вместе с ценностями классической науки, утверждающей, что в мире господствует строгая определенность, детерминизм. Доминирующим культурным течением в веймарских академических кругах стала неоромантическая, экзистенциальная философия жизни, характеризующаяся антагонизмом по отношению к рациональности вообще и точным наукам в частности. Наиболее яркое воплощение эти настроения нашли в философии О. Шпенглера, «Закат Европы» которого, оказал огромное влияние на культурную жизнь послевоенной Германии.
Таким образом, имевшие место в послевоенной Германии социокультурные условия, как бы подталкивали ученых-физиков принять вторую интерпретацию соотношения неопределенностей, утверждающую вероятностность как фундаментальный атрибут самой микрореальности. Выбор этой интерпретации, говорит Форман, был попыткой адаптировать физическую науку к существующей социокультурной, интеллектуальной среде48.
В контексте разговора о социокультурных основаниях квантовой механики небезынтересно вспомнить и позицию А. Эйнштейна. Как известно, знаменитый физик настаивал на том, что каждая элементарная частица одновременно обладает определенными значениями импульса и координаты, однако, поскольку квантовая механика не имеет исчерпывающей информации об элементарных частицах, т.е. является неполной теорией, потому она и не может одновременно измерить значения импульса и координату частицы, хотя в действительности они существуют. Любопытно, что в спорах с Бором и Гейзенбергом Эйнштейн часто произносил фразу, которая свидетельствовала о сугубо мировоззренческих основаниях защищаемой им интерпретации. "Господь Бог, говорил Эйнштейн, не играет в кости", имея в виду, что в мире сотворенном всемогущим, всеведущим интеллектом, Богом просто не может быть места для какой-то неопределенности, вероятности, в нем все однозначно и строго определено49.
Говоря о социокультурных предпосылках научного знания, обратим внимание на вопрос о характере их воздействия на научное знание. Идет ли речь о социокультурной детерминации или социокультурной обусловленности научного знания? Обычно под детерминацией одного явления другим подразумевают, что одно явление выступает причиной другого явления. Думается, что такого рода зависимость между социокультурным окружением и развитием научного знания является слишком жесткой и неоправданной. Вероятно, более правильным было бы считать, что социокультурные факторы принимают участие в формировании научного знания, но наряду с когнитивными факторами, что свидетельствует о социокультурной обусловленности, а не о детерминированности научного знания.
К разряду социокультурных предпосылок научного знания можно отнести и