Дор-Баглир ап Аменго. Звучное имя но что в нем толку для изгнанника? Тем более для ссыльного в совершенно чужой мир. Мир, из которого невозможно вернуться
| Вид материала | Документы |
- Чтение как труд и творчество вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит, 73.17kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 178.24kb.
- Сегодняшний мир мир динамики и скорости. Чтобы в нем выжить, необходимо постоянно меняться, 600.13kb.
- Загрязнение биосферы, 1150.22kb.
- Тест заключение список использованной литературы введение, 283.98kb.
- Тертуллиан к мученикам, 89.73kb.
- Маркс: идеи сделать мир мирным и ликвидировать классовую борьбу как абсолютно абстрактную, 79.97kb.
- Гарри поттер и волшебный камень джоанна роулинг, 2893.33kb.
- Московский Педагогический Государственный Университет реферат, 365.36kb.
- Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.
Сюзеренитет Баглира был признан официально, как только лаинцы убедились, что земля обетованная обернулась не миражом или засадой, а вполне пригодной для жилья территорией с заранее выстроенными неказистыми жилищами, запасом продовольствия на ближайшую зиму и складом примитивных инструментов. И немедленно внесли в план города княжеский дворец. Ходили по пятам, смотрели в рот: не изречет ли мудрость несказанную?
"Если вам нужно что-то еще, сделайте сами!". Эту фразу князя Тембенчинского, сказанную в Сенате по поводу очередного увеличения ввозных пошлин, неведомо где услыхавшие ее лаинцы, смакуя, повторяли к месту и не к месту.
- И много еще вашего брата ты собираешься сюда переселить? - продолжал брюзжать Соймонов, - Больше ни одного промыслового района не отдам, пусть хоть на каторгу сошлют. Селитесь в тундре!
- Я, собственно, так и планирую, - обрадовал его Баглир, - но новых переселенцев, скорее всего, скоро не будет. А развитие поведем на север.
Мародеров надобно вешать. И если бы казак Емельян Пугачев воевал с турками в армии Румянцева или Чернышева, висеть бы ему на задранных вверх оглоблях какой-нибудь провиантской или амуничной повозки. Но генерал князь Долгорукий некогда начинал рядовым, и к нижним чинам относился снисходительно. А потому Пугачева всего лишь высекли. Милости тот не оценил. Потому как запрещение грабить для казака тех времен было, как запрещение прыгать для кузнечика. Действенно, только если ноги оторвать.
А потом на Дон и Яик начали прибывать правительственные комиссары и наводить там порядок. Поначалу ворчала только старшина. А как выяснилось, что вместо хлебного жалования ожидаются налоги, за сабли ухватились все. Ждали только повода.
Насчет налогов с казаков граф Шувалов перемудрил. Логика была простая. Если уж налогу подвергли дворян, а служить теперь обязан всякий смерд, за что казачеству привилегии? Простейший довод - за боеспособность - никто не привел. Увы, в турецкую войну они показали себя слабо. Турок не догоняли, увлекаясь грабежом обозов, оставив эту главную работу легкой кавалерии егерям. По части превращения в пехоту драгуны выглядели убедительней. Рубка сабля на саблю? А кто так воюет в конце восемнадцатого-то века? Разве только дикари! Но ежели придется, то, сперва очистив стволы своих коротких винтовок дружным залпом и опустошив обе пары пистолетов, эту работу быстро и красиво выполнят карабинеры. Вот эти солдаты и эти кони стоили своих немалых денег.
Универсальность и неприхотливость казака в глаза бросалась. Не заметили. Впрочем, теперь казаком именовался всякий ополченец. И это тоже раздразнило "настоящее" казачество. Привыкшее себя считать отдельным сословием. Так что знаменитый Яицкий бунт вышел не столько русским, сколько казацким. Вполне осмысленным, даже корыстным. Но и беспощадным оттого никак не менее. А главное, истовым.
Восставшие легко сносили учебные гарнизоны ландвера, рекрутов принуждали к измене. Не понимали - гулять им до подхода регулярных войск. В том числе - кирасир.
Лошади, управляемые без поводьев. Закованные в сталь бойцы, держащие четкий строй на любом аллюре. Булатные палаши со стальными гардами. В строю кирасира поразить холодным оружием было невозможно. Да, с тех пор как главным требованием к кирасиру стали мозги, личный состав измельчал. И все равно - покинув насиженные кабинеты и надоевшие казармы, они были готовы совершать невозможное.
Под Самарой их было аж три сводных эскадрона - всего двести пятьдесят четыре человека. Они, увы, опоздали - ландвер вышел в поле, чтобы не подвергать город штурму.
Гарнизон последний раз прошел по городу в парадной форме, развернув знамена, церемониальным маршем. И немногие неказистые украшения, положенные воинам ландвера, блестели ярче всех бриллиантов мира. Эти люди шли умирать за тех, кто оставался в городе. Чтобы выиграть им несколько часов для бегства. Привычные и довольно неприятные соседи превратились вдруг в единственную надежду обывателей. Их проводили цветами и слезами, поняв вдруг сущность воинов - тех, кто исполняет свой долг по их, горожан, защите даже тогда, когда выполнить его невозможно иначе, как ценой собственной жизни.
Судьба отряда осталась неточной и неизвестной, зато, по непроверенным сообщениям, вторая по величине армия повстанцев, возглавляемая неким Емелькой, находилась уже в виду города. Властей в городе не было. Генерал-губернатор ушел с ополчением. В его кабинете сидел грустный вице, то есть заместитель по внутренним делам, опровергая аксиому о том, что палачи и тюремщики - трусы. В остальном присутствие было пусто.
- Герои ушли, трусы бежали. Один я - сам не знаю кто, - сообщил этот простой служака, - Полиции нет, кирасирское отделение - пять человек - внизу, на первом этаже.
Командиры эскадронов переглянулись.
- Даже для меня это слишком, - заявил ротмистр Зузинский, - предлагаю отступить. Приказ нам был дан какой: оказать содействие в обороне города. А содействовать некому, ergo, господа, мы сами себе хозяева.
Любил он вставить латинское словцо.
- А здорово генералы растерялись. Да и что Михельсон за генерал... Помнится, ни Тембенчинский, ни Суворов ни разу не отдавали приказов в форме "оказать содействие", - заметил другой комэск, Сухарев.
- Виа тоже всегда четко указывает, чего хочет.
- Н-да, Михаила Петровича бы сюда. Вот уж кто умеет показать врагу кузькину мать.
- За чем же дело стало? - донеслось от дверей. Там князь Тембенчинский, вальяжно опершись на "ушки" ятагана, довольно потирал друг о друга свои огромные белоснежные крылья.
- Крылья я покрасил, - сообщил он, - все-таки у меня в них и немного черного было. Кто знает, как истолкуют. А то жене и напишут - проезжал-де человек зверовидный и в перьях, именуясь светлым именем князя Тембенчинского, а на деле диавол и крылья у него отчасти хоть и белого, но больше пошлого желтого цвета и черный тоже есть. Оный же диавол, посаженный по задержании на цепь в полицейском присутствии страшно ругается матом, так что просим нижайше его от нас изъять с целью выяснения... А так тоже пишут, что, мол, хоть и зубаст зело, да крылья имеет ангельской природы, а потому пропущен, а ежели надо задержать, то путь держит на станцию Дыринка. Ух, и дикие же места этот северный Урал!
- Бывают хуже, эччеленца, - серьезно отвечал Зузинский, - у этих просто служебное рвение. И некоторая темнота. Искренняя.
- А по мне, нет ничего хуже дорвавшегося до власти дурака, - встрял третий комэск, Чирков, до того полировавший паркет блестящим сапогом. Таких у пехоты просто не бывает! Три шага пешком - и хоть пылинка, но осядет на этом черном кривом зеркале дешевого воинского шика. Поскольку в отличие от товарищей одет Чирков был исключительно, как было положено от казны. Зузинский же и Сухарев являли собой пример предельной роскоши, дозволяемой уставом. Объяснялось это просто. Господа комэски были из разных отделов. О чем Чиркову немедленно и напомнили.
- Ты, Паша, конвой, - сообщил ему Зузинский, брякнув бриллиантовыми подвесками аксельбанта, - потому худшего бедствия, нежели дурак-командир, просто не представляешь. С твоей колокольни, это, видимо, так и кажется. Но есть ведь и другие высокие здания. И повернутые по другому. И где ты наблюдаешь простую глупость, я, например, везде вижу финансовые злоупотребления. А Никита, - Сухарев на аршин выдвинул грудь с андреевским крестом. "За Веру и Верность", - государственную измену. И пресекаем.
- Ты хочешь сказать, что Михельсон вор и изменник? Не слишком ли!
- Нет. Никоим образом. Но то, что он будет проверен - точно. Кстати, если бы он одержал полную победу - он тоже был бы проверен. На всякий случай. Такова наша метода...
Вошел Гудович. Должность его оставалась прежней - все так же состоял генерал-адъютантом. То ли дело Мельгунов, закатившийся в Новороссию генерал-губернатором! Но тот и был, при всем своем авантюризме, всегда скорее генерал, а вот Гудович - скорее адъютант. И не более того, в какие бы чины не вышел. Впрочем, личный порученец царя - это персона. А личный друг - тем более...
Так что генерал-аншеф Михаил Измайлов привстал навстречу визитеру, пожалуй, даже излишне порывисто. Вылезти, он из-за стола попросту не мог. И так глухо стукнула каска, пробив острым навершием очередную метку на новеньком паркете. Новеньком, как и все здание Кольца. Карта, развернутая на столе, стыдливо свернула угол, прикрыв разрисованное подбрюшье.
- Как обстановка? - буднично спросил Гудович, пожимая Измайлову руку. После чего нагнулся и вернул каску хозяину, - Ты бы полочку какую для нее сделал, а то как не прихожу - все падает. И твоим же сотрудникам внизу работать мешает.
- Ничего, они привыкли. Да и какая разница - чем прижимать эту чертову карту, если это что-то непременно должно весить полпуда. И кто только их там у Михельсона в штабе так скручивает?
Кто - Измайлов замечательно знал и сам, поскольку обязан был знать всех откомандированных офицеров-квартирмейстеров. Но ведь человек никак не виноват в том, что за три дня, проведенные в узком тубусе, карта сама норовит свернуться в рулон. А пожаловаться хочется. Плотную же и упругую бумагу для топографических карт Измайлов выбирал сам. А вот сейчас сам с каждой знакомился, прежде чем передать вниз, где данные с нее перенесут на Большую, а там и реплику сделают для князя-кесаря и обоих царей - подняв ее по новому, затушевав неинтересные в стратегическом масштабе подробности, и выделив другие.
- А обстановка мерзостная, - поморщился он, - как мои орлы снизу говорят: рисовать противно. Оренбург в осаде, Черкасск тоже. Под Казанью имеем один ландвер, Самара и Уфа вообще прикрыты символически, хорошо только Мельгунову, он переиграл к северу своих губерний все, что у него там стояло против турок. Император Иоанн, что особенно обидно, все время говорит о политическом решении. Как будто не ясно, что таковое неизбежно вытекает из военного. Питер оголять наши вожди боятся, кадровая армия урезана до изумления. Бывшим штрафным не доверяют. Приходится использовать против повстанцев черт-те что. Сводные кирасирские отряды, иррегулярных инородцев...
- Неприятно, - согласился Гудович, - но мы ведь побеждаем. Зараза более не распространяется.
- Так в газетах пишут. А ты ведь сам царю мои доклады таскаешь. Неужели ни разу не заглянул? Неужто тебе не присуще здоровое человеческое любопытство?
- Они ж запечатаны.
- Я имею в виду, через плечо.
- А... Каждый раз кто-нибудь приходит, мне приходится его перехватывать - а сам Петр молчит или отшучивается.
- Ну так сделай выводы сам.
Гудович вздохнул. Выводы он делать не любил. Поскольку они оказывались равно далеки и от того, что происходило на самом деле, и от того, что думало начальство мудрое.
- Не люблю голову сушить понапрасну, - заявил он, - не мучь. А то я на ночь "Набат" читал.
"Набат" был чтивом запрещенным. К изданию и распространению. За ХРАНЕНИЕ же номеров никто никогда наказан не был. Из этого Измайлов делал вывод - журнал, даром что издавался беглыми из тиранической России вольнолюбцами, был полностью подконтролен Аноту. А потому никогда им не интересовался. Зато "Набат" всегда можно было отыскать на столе у любого из двух императоров. Чем, очевидно, и пользовался его собеседник.
- Этот сборник пасквилей?
- Ну, зачем так то. Между прочим, иногда там пишут больше, чем в "Вестнике Анота".
Само собой. Измайлов в который раз мысленно снял шляпу перед княгиней Тембенчинской. Виа, по его мнению, организовала замечательную систему выброса информации. И, разумеется, далеко не все появлялось в газетных окнах на стенах Дома-на-Фонтанке, или выкриках газетчиков, раздающих "Ведомости". Многое уходило через небольшое издание для внутреннего пользования - "Вестник Анота", непременно выбивавшееся наружу. А теперь вот появился и "Набат".
Таким образом, контролируя всего три издания, Виа могла по своему усмотрению предоставлять разным группам населения разные же новости, причем довольно тонко и в обстановке полного доверия.
Простому обывателю достаточно "Ведомости" почитать. Само собой, недовольные сложившимися в России порядками будут верить всему тому, что есть в "Набате". Вхожие в первые этажи власти с гордостью процитируют "закрытое" издание. Скептики, сохраняющие ясность не затуманенного ненавистью к власти мозга, с глубоким интеллектуальным удовлетворением вычтут из публикаций запрещенного журнала не официальные опровержения, но тайные сообщения внутренней газеты. Сторонники нынешнего курса, обладающие некоторым цинизмом, точно так же проверят официоз "Вестником", получив несомненное удовольствие от того, что ими правят такие же умные и чуточку беспринципные люди.
Сам Измайлов читал исключительно немецкие газеты, по отношению к России сравнительно корректные. Правда, прусское Тайное Министерство до того старательно копировало ухватки Анота, что возникало подозрение - а не сговорятся ли они о совместной информационной политике? И не переходил на шведскую прессу исключительно из-за незнания языка.
Это, впрочем, ему бы ничем не помогло. Международная рассылка русских новостей от Аналитического Отдела, "Bulletin Russe", быстрая, острая и гарантирующая неопровержение, уже стала основой новостных колонок о России по всей Европе. Ею не брезговали не то что недоброжелатели - открытые враги. Если, конечно, о ней вызнавали. Потому как она тоже была немножко секретной - того самого рода секрет, о котором друзьям орут через улицу, а больше никому ни-ни. Рассчитана она была, разумеется, не столько на европейца, сколько на русского полиглота.
- По картам получается стазис. Состояние неустойчивого равновесия. И куда оно сместится - еще вопрос. Что касается Самары, я совершенно спокоен, - сказал Измайлов, - через нее собирается возвращаться Тембенчинский. Больше того. Зная князя, скажу - там то все и решится!
- И все-таки, князь, вам надо просто ехать дальше. Мы тут сами управимся, - настойчивость ротмистра Зузинского удивляла его самого. Еще полминуты назад он был счастлив, что команда перейдет к герою и титану, свалившись с его широких, но вполне человеческих плеч. Потому как подвиг предстоял титанический. Но это было до того, как он увидел конвой. Все выглядело нормально - собственная свита туземного князя, меха, выбивающиеся из под них красно-белые перья, кинжалы, колчаны - почему-то без луков, повизгивающая речь... Но Зузинский помнил ту историю с портретом из морского корпуса. По ней учили начинающих кирасир - как не надо думать логически. После чего плавно переходили к тому, что именно надо делать в условиях нехватки информации. Однако, кроме ожидаемого урока, Зузинскому в память запали и те приметы, которых не заметил цесаревич Павел. Конвой князя Тембенчинского состоял из тридцати девчонок.
Князь перехватил его взгляд.
- Понимаю, ротмистр. Я еще вчера радовался, что ко мне приставили почетный караул, а не гарем. Увы, насколько с гаремом было бы проще. Но - я уехать просто не могу. "Кирасир в отставке не бывает". Помните? Отослать девушек я тоже не могу. Не уедут. Разве только посадить в засаду. У нас винтовки есть?
- Найдем.
- Тогда я их рассажу по крышам. На случай уличных боев. Которых не будет. Это я начинаю ставить боевую задачу, господа, если кто-то этого еще не понял...
Выступили перед рассветом. Слева и справа от Тембенчинского, стараясь прижаться как можно ближе, скакали две телохранительницы - то ли самые храбрые, то ли наоборот. Сидеть по двое или по трое на крыше ожидая неизвестного - тут нужно немного другое мужество, не то же, которое достаточно для действия в общем строю.
Эскадроны смотрелись устрашающе - свесившие было носы кирасиры распрямились, глядели молодцевато и подтянуто. Амуниция блестела. Глаза светились доблестью.
- Как вы ловко настроение подняли, - похвалил комэсков Баглир, - научите, а?
- Ничего сложного, - ухмыльнулся Зузинский, - просто сообщил всем, что с нами две дамы! Причем совершенно приличные. Потому мы и держимся лучше, чем есть на самом деле. Кстати, эччеленца, а ведь такой искусственный подъем можно сделать постоянным, просто добавив по нескольку дам-офицеров в каждый полк!
- Ничего не выйдет, - разочаровал его Тембенчинский, - привыкнут.
- К женщинам привыкнуть нельзя!
- Это вы скажете и о своей жене?
- Нет у меня никакой жены, эччеленца! А глядя на вас - никак не скажешь что у вас в семье нелады. Хотя... Вы все по экспедициям... По эскападам...
- Все в порядке, - поспешно успокоил его Баглир, - все у меня в порядке. Просто я именно что не даю себе привыкнуть к тому волшебному существу, которое волей случая оказалось моей женой. Сперва восторг встречи, потом сразу горечь прощания... Так и живем, как в рыцарском романе! И пока нам удается убегать от того, что называется прозой жизни. Мы искренни и выспренни одновременно. Родные и чужие сразу. Мы хорошо знаем друг в друге большое и доброе. А вот мелких недостатков, которыми просто набит любой человек, не видим. Потому как смотрим или издали - или уж в упор, наспех и недолго. Чирков мне, например, только что рассказал интереснейшую вещь: оказывается, моя жена храпит! По крайней мере, если спит в карете!
- А не в карете?
- Не знаю! Я сплю ночами, привык, знаете ли, за десять лет к солдатскому распорядку. Даже и просыпаюсь сам. А у Виа, знаете сами, ночью самая работа.
- Я полагал, ей просто так удобнее.
- Нисколько. Измайлов, например, в случае войны будет работать точно так же. Вечером собрал сводки. Переработал за ночь в приказы. Утром разослал гелиографом. И спать пошел. Потому как, что из распоряжений вышло, выяснится из вечерних донесений. А у кирасир всегда война.
- Потому у нас самая быстрая карьера, самые хорошие товарищи, самое большое жалованье и самая короткая жизнь!
- Кстати о жаловании, ротмистр, бриллианты на вашем акселе стоят годовой получки. Хвастайтесь. Сколько денег спасли державе?
- По продаже конфиската - три миллиона на серебро. Награды, знаете, обычной пирамидкой - один процент рядовым, полпроцента офицерам, промиль эскадронному начальнику и полпромиля вашей жене. Прочее в казну...
- Тогда и в полных успехах разочаровались?
- Точно... Желаете выслушать историю моих похождений, эччеленца?
- Непременно. И девушкам переведу, так что старайтесь, ротмистр...
Тогда, еще зимой, Зузинскому здорово не повезло. Потому как эскадронный дал прошедшему негласную стажировку поручику самое бородатое и безнадежное дело. Помимо прочего - экономическое. Которое сводилось к простому вопросу - почему и отчего из России уходят деньги? А главное, по какому каналу на этот-то раз?
Проблема была настолько не нова, что, изучая опыт предшественников, Зузинский углубился сперва в архивы тайной канцелярии, потом - Преображенского приказа, и остановился, когда обнаружил себя читающим полууставные письмена времен опричнины. Выяснилось - деньги умеют покидать страну трояко - вместе с людишками, и сами по себе. К первым относились счета, создаваемые вельможами и первогильдейными купцами в западных банках на черный день, покупка иноземных предприятий. Вторые попросту уплачивались за иноземный товар. Третьи закапывались в землю. Зарывались, аки талант из библейской притчи.
Все три пути были торными и успели нанести российской финансовой системе немало подвздошин. Денег в стране постоянно не хватало, цены падали, товар гнил, но платить все равно было нечем! Отсюда громадные медные сибирские рубли, попытки печатать монету из платины - никто не брал. Налоги пытались платить натурой, жалованья - тоже.
И все триста лет по свержении ига, а то и раньше, чеканку-то монеты под татарами никто не прекращал, происходило одно и то же - рудники изобильно давали серебро, земля родила хлеб, свиньи нагуливали сало, исправно сводился лес, имелся и другой адамосмитовский товар - а денег не хватало!
Товар уходил за рубеж по дешевке, импорта почти не было, но за приходившие в страну крохи отдавали едва не весь бюджет всероссийский... Эту нехорошую ситуацию надо было преломить. Петр Великий пытался... Но ни порты на Балтийском и Черном морях, ни новые рудники и заводы ничего не изменили. У Империи денег не было точно так же, как не было их у Царства. К вывозу прибавилось отменнейшее железо, теперь вот появился русский фарфор. Но ничего не менялось! Казалось, все доходы в государстве обрываются в каком-то всепоглощающем жерле. А оно все жрет, и все ему мало...
Нынешний Петр тоже взялся за эту проблему, подошел к ней с другого конца - с таможенного. Закрыв для частного купца право на ввоз иноземного товара. И, соответственно, на отдание за него денег. А тот, на который разрешение давал, относился все больше к военному делу. Еще запретил всякий вывоз сырья. И цены на товар минимальные устанавливал на уровне среднеевропейских. Если такое в Европах делали. Если нет - цену брали по ближайшему аналогу. Разумеется, были взятки... Но это тоже наращивает цену! И сохраняет средства внутри страны!