Geum.ru

Стратегии исследования в социально-гуманитарных науках: философско-эпистемологический анализ

Вид материалаАвтореферат диссертации
Во втором параграфе
В третьей главе
В первом параграфе
Во втором параграфе
В третьем параграфе
В заключении
Подобный материал:
1   2   3   4
эпистемологический статус микроистории следующим образом: микроистория — это направление историографии, основанное на исследовательской стратегии, позволяющей через реконструкцию опыта отдельного индивида и микрогрупп выйти на уровень объективации социального.

Таким образом, идеи дискретности и гетерогенности, ставшие атрибутом социальной реальности в философской рефлексии и концепциях социально-гуманитарных наук во второй половине XX в., получили своё конкретно-научное воплощение в технике микроанализа исторического прошлого. Уменьшение масштаба в микроисторических исследованиях является основой исследовательской стратегии, соразмерной новому образу социального универсума.

Во втором параграфе «Постмодернистская парадигма в историографии: философско-эпистемологические уроки» даётся развёрнутый философско-эпистемологический анализ постмодернистского движения в историографии и рассматривается влияние постмодернистских установок на стратегии исследования в исторической науке.

Мода на постмодернизм, захватившая социальные науки в конце XX в., сменяется его угасанием. Поэтому именно сейчас, на исходе первого десятилетия XXI в., когда прошёл постмодернистский бум, настало время ответить на вопросы: каким оказался прагматический потенциал постмодернистской программы развития науки, насколько она операциональна в решении конкретных научных проблем, в чём заключается влияние постмодернистско-постструктуралистского комплекса на стратегии научного исследования?

Современное состояние исторической науки характеризуется как отечественными, так и зарубежными исследователями как время подведения определённых итогов постмодернистского «вызова» в историографии. Движение, которое впоследствии получило название лингвистического поворота, или постмодернистского «вызова», начинает набирать силу в западной историографии со второй половины XX в. При всей неоднозначности отношения исторического научного сообщества к постмодернизму нельзя не признать, что он затронул болевые точки мировой исторической науки, и экспансия этого умонастроения в историю вызвала мощный резонанс.

Трактовка эпистемологических проблем исторического исследования в постмодернизме определяется пониманием предназначения истории: историописание (в силу значимости особенностей литературного стиля) наряду с искусством принадлежит культуре и противопоставляется науке. Такой подход задаёт координаты решения всех стержневых проблем исторического познания.

Основным содержанием лингвистического поворота стала интенсивная методологическая рефлексия, направленная на эксплицирование обусловленности исторического исследования нарративными формами. Центральной проблемой эпистемологии истории в ситуации «постмодернистского вызова» является проблема исторического нарратива. В постмодернистском ракурсе историческое исследование предстаёт не как воспроизведение прошлого, а как комментарий к изучаемым источникам, текст, который впоследствии будет различным образом истолкован разными читателями. Естественно, возникает проблема возможных границ субъективных проекций на историческую действительность.

Главное в концепции основоположника постмодернистской историографии Х. Уайта — это проблема значимости историографического стиля, понимание исторического исследования как дискурсивной практики. Тропология выступает инструментом анализа различных измерений исторического дискурса. Речь идёт о том, что историк, сделав свой выбор тропологической модели, задаёт этим выбором и тип научного объяснения, и типы интересующих его сюжетов, и в конечном счёте тот базовый нарратив, который «организует» жизнь истории. Тропологические фигуры создают «эффект реальности» в историописании. Концепция Х. Уайта устойчиво ассоциируется с приоритетом риторических фигур в историческом исследовании и даёт основания для упрёков в радикальном релятивизме. «Вторжение» постмодернизма на территорию историографии привело к вытеснению реальности прошлого «эффектом реальности», создаваемым исторической репрезентацией; историческое объяснение уступило место «эффекту объяснения».

Диссертанткой проанализирован эпистемологический проект Ф. Анкерсмита, основанный на постмодернистской трактовке исторического опыта. Именно взгляд на природу исторического опыта во многом задаёт направленность исследовательских стратегий постмодернистской историографии. Показано, что в основе концепции Ф. Анкерсмита лежит отказ от «присвоения прошлого» — от позитивистского образа прошлого как вещи или объекта, которым можно обладать, пребывающего в некоем неизменном, законсервированном виде. Нидерландский философ противопоставляет натуралистическому подходу к прошлому ностальгию как матрицу исторического опыта. По мнению диссертантки, проблематично говорить об опыте ностальгии как об универсальной познавательной интенции; это умонастроение очень трудно эксплицировать, если смотреть на него как на исследовательскую стратегию. Анкерсмитовская версия исторического опыта представляет собой скорее «метафорический» взгляд на характер историографической практики. С точки зрения автора, наиболее значимым результатом концепции постмодернистской историографии Ф. Анкерсмита является проблематизация субъекта исторического познания.

Как один из ярких примеров воплощения постмодернистской парадигмы в историографии рассмотрена возникшая на пересечении литературы и истории «филологическая» ветвь истории, в которой исторический источник становится объектом применения литературоведческих методов.

Подчёркивается, что проблемы, поставленные постмодернизмом, не являются навязанными историографии извне: они давно вызревали в самой историографии, постмодернизм же предложил для их решения развёрнутый аппарат методологической рефлексии. Лингвистический поворот в историописании по-новому поставил одну из ключевых проблем исторического исследования — проблему принципов реконструкции прошлого. Главный результат «постмодернистского вызова» — крушение «наивного» представления об исторической реальности, расставание с натуралистическим подходом к прошлому, когда последнее рассматривается как объект естествознания, единая для всех людей овеществлённая реальность. Стремление учесть многообразие культурных, лингвистических форм, в которых находит выражение исторический опыт, приводит к утрате монополии на истину определённых исторических нарративов. В исследовательской практике это воплощается в создании истории, основанной на личных, интимных текстах, как альтернативы обезличенному историческому нарративу официоза.

Важнейшими стратегиями постмодернистской историографии являются тропологические стратегии (Х. Уайт, Ф. Анкерсмит), а также проблематизация субъекта исторического познания.

Однако акцентирование внимания только на формальных особенностях исторического повествования не согласуется с важнейшим предназначением истории  сформировать образы прошлого, без которых невозможно достижение национальной, культурной, личностной идентичности. В этом, по мнению автора, одна из главных причин того, что результаты постмодернистского проекта — если говорить о приращении исторического знания — выглядят достаточно скромно. Сделан вывод о том, что идея неоднородности, дискретности опыта прошлого в постмодернистской историографии сведена к разнообразию дискурсивных стратегий историков, поэтому постмодернизм остался маргинальной позицией для исторического исследования. И в ситуации постмодерна никто не в силах отменить определяющие социокультурные задачи исторической науки  морально-этическую, социально-идентификационную, политическую. Без рефлексии по поводу смысла и внутреннего единства истории профессия историка сама утрачивает смысл.

И всё же было бы совершенно неверно говорить о том, что усилия постмодернизма на территории историографии потрачены впустую. Значимость постмодернистских стратегий заключается в возможности более глубокого понимания природы исторической репрезентации, стимулировании переинтерпретации эпистемологических стандартов исторического исследования. Важнейшим итогом «постмодернистского вызова» в исторической науке стало переосмысление способов получения и представления знания, открытие и анализ значимости литературных форм в создании исторических нарративов.

В третьей главе «Современная социология в зеркале философско-эпистемологической рефлексии» анализируется влияние трансформаций социальной реальности на исследовательские стратегии социологии в эпоху постсовременности.

В первом параграфе «Соотношение микро- и макростратегий исследования: социология после “феноменологического поворота”» дан развёрнутый философско-эпистемологический анализ движения микросоциологии, инициированного им эпистемологического поворота и вызванных этим поворотом перемен в стратегиях социологического исследования.

Отмечено, что проблема соотношения микро- и макростратегий исследования в социологии даёт наиболее мощный импульс для современной рефлексии по поводу предмета социологии, поскольку микроанализ социальных процессов зачастую порождает представление о возможности социологии без понятия общества (социологическая версия проблемы «конца социального»).

Показано, что микроаналитическая направленность исследовательских стратегий в современной социологии задана «феноменологическим поворотом» в социальных науках. Главное в феноменологическом проекте методологии социально-исторического анализа — понять, как формируется социальное знание, как оно «произрастает» из жизненного мира человека. Эти стратегии представляют собой альтернативу прежде всего структурному функционализму и другим направлениям, в которых структуры и институты обладают большей реальностью, чем совместные действия индивидов. В отличие от уже упоминавшейся модели структурной социальности, где жёстко зафиксированы элементы социальной структуры, феноменологическая социология, символический интеракционизм, этнометодология, драматургическая социология, когнитивная социология и другие родственные им движения в социологии создают иной образ социальной реальности, атрибутами которого являются открытость, динамичность, становление, переструктурирование, переопределение. Микросоциология в качестве элементарной «клеточки» анализа рассматривает не индивида, а взаимодействие в социальной ситуации (К. Кнор-Цетина), поскольку в ней всегда возникает нечто, не сводимое к характеристикам участвующих в ней акторов. Именно в ходе совместного действия создаются, интерпретируются, поддерживаются и пересоздаются социальные значения, происходит непрерывная «переработка» субъективных смыслов в объективные структуры и наоборот.

Таким образом, когда речь идёт о микросоциологии, под «микро» не следует иметь в виду концентрацию исследования на «мелких» проблемах, выводящую за рамки собственно социологического анализа, в сферу социальной психологии или теории малых групп. Выбор микроракурса в социологии означает установку на изучение конструирования социальной реальности в процессах совместной деятельности и коммуникации людей, действующих в конкретных обстоятельствах, в «мелкомасштабных» социальных ситуациях. Микроанализ социальной жизни, как и микроистория, не означает забвение больших социальных общностей: смена ракурса исследования ведёт к тому, что закономерности функционирования социальных структур и институтов открываются через призму жизненных судеб и жизненного опыта конкретных акторов.

Автор показывает, что даже в концепциях исследователей, которые не отождествляют себя с движением микросоциологии, смена микро- и макроракурсов анализа и обусловленная ими игра познавательных стратегий занимают одно из ведущих мест в их научном арсенале. Одним из ярких примеров является концепция классика современной социологии Н. Элиаса. Рассмотрена проблема смены масштаба анализа в зависимости от «режимов вовлечённости» в политической и моральной социологии Л. Тевено.

Сутью эпистемологического поворота, вызванного движением микросоциологии, является разработка таких стратегий исследования, которые дают возможность исследовать производство социального через индивидуальное. Необходимость проникновения в субъективные смыслы, диктуемая микроаналитическими подходами в разных их воплощениях, требует применения соответствующих методов анализа и техник исследования. Одним из главных результатов движения микросоциологии является актуализация качественных методов в социологии. Необходимость применения качественных методов в исследованиях микроуровня социальной реальности обусловлена самим характером материалов, с которыми работают социологи: интервью, полевые наблюдения, дневники, автобиографии, мемуары, письма, судебные дела, ответы на анкету, архивные материалы, газеты, карты, фотографии. В работах по качественной, или, как её ещё называют, гуманистической социологии исследователи связывают её эпистемологический статус с переходом от макро- к микроанализу социальной жизни. Принципиально важна оценка качественной социологии — с точки зрения методологии — как микросоциологии (В.В. Семёнова, А.С. Готлиб).

Микросоциологический поворот открыл возможности для изучения новых ракурсов социального и привёл к отказу от монополии макропарадигмы — но не от самой макросоциологии: при изучении крупномасштабных процессов общественного развития невозможно обойтись без категориального аппарата и методологии макросоциологического уровня.

Таким образом, очень существенной тенденцией в социологии эпохи постсовременности является либо акцент на микроракурсе исследования, либо стремление выработать такие стратегии социоанализа, в которых был бы найден баланс микро- и макроперспектив. Основным итогом «вызова микросоциологии», по мнению диссертантки, является не «деонтологизация» социологического знания, а построение новой онтологии социального и разработка соответствующих этим онтологическим основаниям стратегий и техник исследования.

Во втором параграфе «Стратегии социологии в постмодернистском контексте» автор рассматривает постмодернизм в социологии прежде всего как когнитивный проект, с точки зрения его философско-эпистемологических обещаний и достижений.

По мнению автора, довольно проблематично говорить о постмодернистском подходе или постмодернистской парадигме в социологии — более уместно вести речь о социологии в постмодернистском контексте. При довольно сдержанном отношении к постмодернизму и постструктурализму в целом всё же нельзя сказать, что социологическая наука осталась совсем равнодушной к «постмодернистскому вызову». И продиктован её ответ не модой, а вполне ощутимыми переменами в самих цивилизационных практиках в эпоху постсовременности. Именно глубинные трансформации социальной реальности, «тектонические сдвиги» в основаниях культуры привели к тому, что были найдены некоторые точки пересечения между постмодернизмом и социологией, и постмодернистско-поструктуралистский комплекс идей нашёл определённый отклик в социологической науке.

Стратегии исследования социологии эпохи постмодерна определяются соответствующими онтологическими основаниями  изменившимися конфигурациями цивилизационных практик. При столкновении с реальностью проект Модерна распался на множество подпроектов, его идеалы и ценности приобрели порой настолько несхожие воплощения, что очень трудно увидеть за этой рассыпавшейся мозаикой первоначально единый паттерн. Разные облики Модерна, разные лики демократии и Просвещения — именно это разнообразие привело к кардинальным трансформациям в социальном универсуме. Показано, что онтологический фундамент социологии в контексте постмодерна образован трансформациями социальной реальности, которая распалась на различные поля и анклавы, породив ощущение неопределённости, фрагментарности жизни, приведя к распаду социальных связей в больших общностях, возрастанию значения небольших социальных групп с ярко выраженной локальной солидарностью, плюрализму жизненных миров. Все эти глубинные изменения, а не диктат постмодернизма, привели к тому, что «рассыпалось» единое поле социологии.

Познавательный инструментарий прежней социологии не отброшен — в новых социально-культурных реалиях он подвергнут ревизии. В первую очередь это проблема соотношения качественных и количественных методов в социологии. Если понимать количественные и качественные методы не локально, а как ядро соответствующих исследовательских стратегий, можно сказать, что макропарадигмы, направленные на изучение социальных структур и институтов, опирались в основном на количественную методологию. По сути, количественный подход стал синонимом классической парадигмы в социологии: в фокусе исследования располагаются жёсткие социальные структуры; выдвигаются гипотезы, концепции, формулирующие закономерности этого социального порядка; верификация же этих гипотез, теоретических построений невозможна без опоры на математический аппарат. В неклассической социологии необычайно возросла роль качественных стратегий. Автор отмечает, что, когда речь идёт о качественных методах, говорят и о качественной стратегии в целом, и о типах качественного социологического исследования как особых исследовательских стратегиях (этнографическое исследование, «кейс-стади», «обоснованная теория», «устная история», «история жизни»). Критерием для выделения этих типов служит характер исследовательской практики.

Поскольку социологу-качественнику приходится работать с текстовыми записями интервью и наблюдений, с различными «документами жизни», не будет преувеличением сказать, что все стратегии качественной социологии — в той или иной мере стратегии повествовательные. В силу сказанного достаточно большое место в социологии эпохи постмодерна занимает нарративный анализ.

Автор подчёркивает, что многие установки и стратегии, которые принято считать сугубо постмодернистскими, на самом деле «появились на свет» задолго до наступления эпохи постмодерна, но именно в эту эпоху они обрели своё второе рождение. Такова, например, конструктивистская парадигма, без которой не обходится ни один разговор о постмодерне как когнитивной эпохе. Давно стало аксиомой: интерпретация социальной реальности это не просто стратегия познания  это мощное средство овладения и управления этой реальностью. Один из фундаментальных принципов постмодернистской социальной философии, не ею изобретённых, но необычайно интенсивно осмысленных и рельефно представленных в её контексте, гласит: в социальном мире нет ничего «естественно данного», существующего как изначальная реальность; повсюду осуществляется деятельность по созиданию, утверждению, легитимации определённого социального порядка, определённых границ  деятельность, которая по вполне очевидным или менее «прозрачным» причинам стремится не оставлять следов. Задача социального аналитика  найти эти следы и по ним реконструировать интересы, цели, стратегии, которые привели именно к таким способам символического обоснования той или иной социальной конфигурации. Для того чтобы показать, как работает конструктивистская парадигма, воплощаясь в исследовательские стратегии, диссертантка обращается к критической рефлексии идеи «региона» в социоанализе П. Бурдье и к концепции историко-ситуативного анализа отечественного исследователя В.А. Тишкова.

Таким образом, перемены в социологии, произошедшие в контексте постмодерна, обусловлены глубинными трансформациями самой социальной реальности: распадом традиционных социальных связей, усложнением жизненных миров и умножением типов индивидуального опыта, плюрализмом повседневных практик. Постмодернистский дискурс в социологии следует рассматривать не как разрыв с социологией Модерна, а как важный этап рефлексии по поводу её принципов, установок и стратегий исследования. Самыми заметными тенденциями этого дискурса, по мнению диссертантки, являются следующие. Во-первых, заметно возросшая популярность и актуализация качественных методов, ставшая ответом на «вызовы» микросоциологии и постмодернизма. Акцент на качественных стратегиях обусловлен потребностями в проблематизации социальной реальности, отказом от априорных схем её описания и истолкования. Во-вторых, возрастание роли конструктивистской парадигмы, которая в современной социологии прошла путь от философской концепции до стратегии социоанализа. В-третьих, в социологии в контексте постмодерна, как и в других сферах социально-гуманитарного знания, значительное место занимает нарративный анализ. Акцент на повествовательных стратегиях становится одной из важных форм реализации исследовательского интереса к субъективной стороне социального.

В третьем параграфе «Биографическая стратегия как выражение гуманизации социологии» предложен новый подход к обоснованию эпистемологического статуса биографического метода в социологии.

Ренессанс биографического метода рассмотрен как одно из важных направлений «антропологического поворота» в социологии. Показано, что он обусловлен как причинами онтологического порядка — осознанием ценности различных типов субъективного опыта, плюрализма жизненных миров и повседневных практик, — так и эпистемологической ситуацией: этот метод органично вписывается в исследовательские конфигурации эпохи постсовременности. Отмечено, что основным «эпистемологическим препятствием» в использовании биографического метода в социологии является проблема репрезентативности индивидуального. Ещё одним препятствием такого рода является взгляд на прошлые события с привилегированной позиции настоящего. Биографическое повествование — это всегда ретроспективный взгляд, и «фильтры» настоящего задают тот ракурс, в котором рассказчику открывается прошлое и происходит коррекция этого прошлого, если рассказчику хочется, чтобы оно предстало в более привлекательном свете.

Отмечено, что в классической социологии биографический метод являлся периферийным инструментом исследования, поскольку предметом социальной науки считались крупномасштабные социальные взаимодействия и структуры. В социологии эпохи постсовременности он перестал быть просто одним из методов: по мнению диссертантки, биографический подход является маркером определённой исследовательской стратегии, ориентированной на познание социальной жизни через обращение к субъективному и индивидуальному. Кульминацией этой стратегии выступает эпистемологическая переоценка роли единичного случая. Возможности этой стратегии охватывают и индивидуальное как проявление типичного, и индивидуальное как маргинальное.

Автор обращает внимание на то, что интенции биографического метода во многом совпадают с трактовкой уликовой парадигмы К. Гинзбургом как индивидуализирующей стратегии. Как и в случае микроистории, эпистемологическая направленность биографической стратегии дополняется экзистенциально-гуманистическими мотивами: предоставляется возможность исследовать вклад «мира доминируемых» в функционирование «фабрики значений», неустанно работающей на поддержание и воспроизведение социального порядка.

Биографическая стратегия даёт возможность увидеть, как смешиваются и взаимодействуют макро- и микросоциальные факторы на протяжении всего жизненного пути индивида, а также как взаимодействуют перекрёстные виды анализа, представляющие как макро-, так и микроуровень исследования, что позволяет перейти от индивидуального к социальной динамике — и наоборот. Биографическая форма становится связующим звеном между микро- и макроракурсами исследования, поскольку в ней, с одной стороны, запечатлеваются матрицы культуры, с другой — нечто уникально-личностное: памятные события и даты в жизни конкретного человека, его переживания, поворотные моменты на его жизненном пути. Различные форматы биографических повествований несут в себе детерминацию культурных смыслов и социальных практик; выбор той или иной фигуры повествования во многом определяет, как будет позиционироваться главный персонаж того или иного жизнеописания. Сопоставление различных масштабов анализа выявляет ракурсы, в которых по-новому открывается социальная реальность. Такое понимание и применение биографического метода снимает напряжённость дихотомии микро- и макросоциологии.

В мире постсовременности, где индивидуализация стала одной из доминирующих форм социализации личности, биографическая стратегия выступает одним из ярких проявлений новой волны идиографизма.

В заключении подводятся основные итоги исследования, формулируются выводы, намечаются перспективы дальнейших исследований.


Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора:

Монографии

1. Стратегии исторического исследования: философско-эпистемологический анализ. Саратов: СГСЭУ, 2006. 6,87 п.л.

2. Стратегии социально-гуманитарного знания в философской рефлексии и научной практике. Саратов: СГСЭУ, 2007. 13,5 п.л.

Научные статьи в изданиях, рекомендованных ВАК:

3. Историческая реальность в свете постмодернистского «вызова» // Вестник СГСЭУ. 2004. № 9. 0,5 п.л.

4. Постмодернистская парадигма в историографии: философско-эпистемологические уроки // Социально-гуманитарные знания. 2006. № 3. 0,6 п.л.

5. Историософия Льва Карсавина // Власть. 2005. № 3. 0,5 п.л.

6. Социально-гуманитарные науки: уроки кризиса // Власть. 2006. № 4. 0,5 п.л.

7. Историография Фуко: разрушение истории или её проблематизация? // Вестник СГСЭУ. 2006. № 13. 0,5 п.л.

8. Генеалогия социального в европейской философии // Вестник СГСЭУ. 2006. № 14. 0,5 п.л.

9. Современная социология в микроаналитическом ракурсе // Власть. 2008. № 5. 0,4 п.л.

Научные статьи:

10. Познающий человек в динамике культуры: уход от поисков объективности // Человек. Культура. История. Саратов: СГТУ, 1993. 0,5 п.л.

11. Изменение типа субъективности в эпоху Нового времени и его влияние на западную философскую мысль XX века // Современная западная философия: мир человека и мир культуры на пороге третьего тысячелетия. Челябинск, 1994. 0,2 п.л.

12. Особенности современной гносеологической ситуации и роль понятия цивилизации в социальных теориях // Научно-теоретическое обеспечение профессиональной подготовки студентов педвуза. Вып. 7. Саратов: СГПИ, 1994. 0,1 п.л.

13. О роли концепции повседневности в современных социальных теориях // Актуальные вопросы научных исследований. Саратов: СГТУ, 1997. 0,5 п.л.

14. Новые ценности социальной науки и нравственные ориентиры ученого // Нравственный императив интеллигенции: прошлое, настоящее, будущее. Иваново: ИвГУ, 1998. 0,2 п.л.

15. Власть науки и ее современные метаморфозы // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 1998. Вып. 1. 0,5 п.л.

16. Человек и общество в новых парадигмах социального познания // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 1999. Вып. 2. 0,5 п.л.

17. Социальная наука и социальный ученый на исходе XX века // Интеллигенция и интеллигентоведение на рубеже XXI века: итоги пройденного пути и перспективы. Иваново: ИвГУ, 1999. 0,2 п.л.

18. Образы человека в концепциях "возврата к природе" // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 2000. Вып. 3. 0,5 п.л.

19. Социальная наука: от "метафизики власти" к социальному управлению // Проблемы социального управления. Межвуз. сб. науч. тр. Саратов: СГСЭУ, 2000. 0,3 п.л.

20. Парадигмы социального познания на пороге третьего тысячелетия // Социально–экономическое развитие России. Проблемы, поиски, решения. Саратов: СГСЭУ, 2000. 0,3 п.л.

21. Общество и синергетика: методология и прагматика // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 2001. Вып. 4. 0,5 п.л.

22. Синергетический подход в исследовании общества // Поволжский гуманитарный Internet-журнал. СГСЭУ, 2001. № 3. 0,25/0,2 п.л. (в соавт.)

23. Идеи синергетики в социальном познании и социальном управлении // Проблемы социального управления. Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 2. Саратов: СГСЭУ, 2001. 0,5/0,4 п.л. (в соавт.)

24. Идеи системности и принципы синергетики в социальном познании // Системный подход в современной психологии. Саратов: Научная книга, 2001. 0,2/0,1 п.л. (в соавт.).

25. Кризис рациональности и научная интеллигенция // Интеллигенция современной России: духовные процессы, исторические традиции и идеалы. Иваново: ИвГУ, 2002. 0,1 п.л.

26. Роль учёного-обществоведа в трансформациях социальной реальности // Интеллигенция XXI века: тенденции и трансформации. Иваново: ИвГУ, 2003. 0,1 п.л.

27. Кризис рациональности и проблема понимания // Человек. Общество. Среда обитания: Межвуз. сб. науч. тр. Саратов: СГСЭУ, 2003. 0,3/0,25 п.л. (в соавт.).

28. Образы социальной теории в методологии XX века // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 2003. Вып. 5. 0,5 п.л.

29. Диалектика объективного и субъективного в современной психологии // Психология системного функционирования личности. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. 0,25 п.л.

30. Гуманитаристика и естествознание: общие тенденции в методологии // Человек и власть в современной России. Саратов: СГСЭУ, 2004. Вып. 6. 0,5 п.л.

31. Психологическая наука в реалиях постмодерна // Психология и экономика: Всерос. сб. науч. тр. № 3. Саратов, 2005. 0,3 п.л.

32. Постмодернизм на территории историографии: некоторые итоги // Парадигма: Очерки философии и теории культуры. Сб. науч. тр. СПб.: «Барс», 2005. Вып. 1. 0,3 п.л.

33. Мишель Фуко и проект гуманитарных наук // Человек и социум в трансформирующемся мире. Саратов: Научная книга, 2005. 0,3 п.л.

34. Микроистория как методологическая стратегия // Человек. История. Культура: Исторический и философский альманах. Саратов: ПАГС, 2005. № 4. 0,6 п.л.

35. Историософия Л.П. Карсавина в эпистемологическом измерении // Человек и власть в современной России. Вып. 7. Саратов: СГСЭУ, 2005. 0,7 п.л.

36. Постмодернистская парадигма в современной историографии // Основания и парадигмы современного общественного развития: Сб. науч. ст. Ч. II. Саратов: Научная книга, 2005. 0,5 п.л.

37. Рациональность как освобождение от метафоры: эпистемологический проект Ф. Анкерсмита // Рациональность и свобода. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005. 0,1 п.л.

38. Микроистория: историографическая практика или новая парадигма? // Социально–экономическое развитие России. Проблемы, поиски, решения. Часть I. Саратов: СГСЭУ, 2005. 0,3 п.л.

39. Историография как фактор формирования национальной идентичности // Этнонациональные императивы и нравственные ценности интеллигенции. Иваново: ИвГУ, 2005. 0,1 п.л.

40. «Деструкция» социальности или её ре-конструкция? // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Вып. 1. Саратов: СГСЭУ, 2006. 0,5 п.л.

41. Фуко и микроистория // Человек. История. Культура: Исторический и философский альманах. Саратов: ПАГС, 2006. № 5. 0,3 п.л.

42. Социально-гуманитарные науки в дискурсе современности // Человек и социум в трансформирующемся мире. Саратов: СГСЭУ, 2006. 0,2 п.л.

43. Новые образы социального: онтологические основания (на материале микроистории) // Парадигма: Очерки философии и теории культуры. Вып. 6. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. 0,25 п.л.

44. Микроистория в дискурсе социально-гуманитарных наук // Человек и власть в современной России. Вып. 8. Саратов: СГСЭУ, 2006. 0,7 п.л.

45. Между историософией и историографией: русская мысль в эпистемологическом ракурсе // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Вып. 2. Саратов: СГСЭУ, 2007. 0,5 п.л.

46. «Филологизация» истории: академическая мода или необходимость? // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Вып. 3. Саратов: СГСЭУ, 2007. 0,4 п.л.

47. Автобиография и биография в стратегиях исторического исследования // Парадигма: Очерки философии и теории культуры. Вып. 7. СПб.: Изд. Дом СПбГУ, 2007. 0,25 п.л.

48. Гуманитарий в преобразованном мире: от проектов к стратегиям исследования // Интеллигенция в процессах преобразования мира: исторические вызовы, социальные проекты и свершения. Иваново: ИвГУ, 2007. 0,2 п.л.

49. Новые образы социального: онтологические основания, стратегии исследования // Социально–экономическое развитие России. Проблемы, поиски, решения. Часть I. Саратов: СГСЭУ, 2007. 0,3 п.л.

50. Социоанализ П. Бурдье как стратегия исследования общества // Человек и власть в современной России. Вып. 9. Саратов: СГСЭУ, 2007. 0,5 п.л.

51. Синергетический подход в исследовании системогенеза общества // Системогенез учебной и профессиональной деятельности. Ярославль: ЯГПУ, 2007. 0,2/0,1 п.л. (в соавт.).

52. Исторический нарратив на перекрёстке между наукой и литературой // Философские проблемы художественного творчества. Саратов: СГК, 2007. 0,4 п.л.

53. Биографическая стратегия как выражение гуманизации социологии // Проблемы гуманитарных наук: История и современность: Альманах. Вып. 4. Саратов: СГСЭУ, 2008. 0,45 п.л.

54. Многообразие жизненных миров как онтологическое основание когнитивного проекта постмодерна // Современная онтология II. СПб.: Изд. Дом СПбГУ, 2007. 0,5/0,4 п.л. (в соавт.).


1 Философия и интеграция современного социально-гуманитарного знания (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2004. № 7. С. 15.