Geum.ru

Стратегии исследования в социально-гуманитарных науках: философско-эпистемологический анализ

Вид материалаАвтореферат диссертации
Основное содержание работы
В первой главе
В первом параграфе
Во втором параграфе
В третьем параграфе
Во второй главе
В первом параграфе
Подобный материал:
1   2   3   4

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ



Во введении обосновывается актуальность темы исследования, анализируется степень её разработанности, определяются цель и задачи исследования, излагаются теоретико-методологические основы работы, формулируется научная новизна диссертации и положения, выносимые на защиту, отмечается теоретическая и практическая значимость проведённого исследования, характеризуются формы апробации основных идей.

В первой главе «Стратегии социально-гуманитарных наук в философском ракурсе: традиции и современность» анализируются онтологические основания и главные цели философско-эпистемологических проектов, связанных с экспликацией генеалогии социального, в традициях западной и отечественной философской и социально-гуманитарной мысли, а также влияние постструктуралистской философии на изменение моделей социальности и стратегий исследования в социально-гуманитарных науках.

В первом параграфе «Генеалогия социального в европейской философии: онтологический фундамент социально-гуманитарных наук» рассматриваются исследовательские программы классиков европейской социально-философской мысли и влияние этих программ на стратегии и установки, которые играют ключевую роль в современных социально-гуманитарных науках.

Показано, что общим фундаментом самых значительных исследовательских программ в европейской социально-философской мысли от К. Маркса до П. Бурдье выступает идея «непрозрачности» социальной реальности, которую необходимо преодолеть, выработав соответствующие стратегии исследования.

По Марксу, социальный мир должен вызывать у исследователя подозрение, недоверие, поскольку существенное в нём скрыто за наслоениями иллюзий, мистификаций. Пафос поиска истины в марксизме детерминирован верой в наличие трансцендентных целей в социально-историческом бытии. Поэтому найти за иллюзорными формами трансцендентное — значит не просто открыть законы социального прогресса, но и приобрести этически нагруженное знание. По мнению диссертантки, современное прочтение Маркса позволяет увидеть в его работах и, прежде всего, в «Капитале» прообразы микростратегий, которые в настоящее время играют большую роль в социально-гуманитарных науках (анализ формы стоимости товара как «экономической клеточки» буржуазного общества). Современные трактовки микроанализа показывают, что «мелочи», вокруг которых сосредоточены исследовательские усилия микросоциологии, микроистории, микроэкономики, дают возможность открыть новые формы объективации социального, не видимые на макроуровне.

Кредо философской линии, связанной с исследованием генеалогии социального, сформулировал Ф. Ницше. Говоря об оценке своих произведений, Ницше подчёркивает, что все его произведения можно назвать «школой подозрения», поскольку любое действие мыслитель рассматривает как знак чего-то сокрытого или скрываемого. «Подозрение» как эпистемологический принцип направлено у Ницше на историю моральных норм и предрассудков, на экспликацию исторического смысла ценностей.

Ф. Ницше заложены основания будущих эпистемологических проектов, связанных с экспликацией генеалогии социального. В стратегиях и установках современного социально-гуманитарного знания, таких как проблематизация, деконструкция, отказ от телеологичности, множественность интерпретаций, необходимость варьирования исследовательской «оптики» и масштаба анализа легко узнаваемы идеи и образы генеалогии морали и истории Ф. Ницше. Размышления Ницше о взаимосвязи языкознания и истории морали выступают предвестием постмодернистской трактовки роли языка в науке, когда обнаружилось, что за идеологической ангажированностью научного дискурса скрывается ещё более глубокая «завербованность» (Р. Рорти) научного интеллекта повествовательными структурами, его «зачарованность» языком.

Идея «непрозрачности» социальной реальности была близка и М. Веберу. Главная цель понимающей социологии М. Вебера — объективировать рациональность, растворённую в мире повседневности. Концепция идеально-типического стала связующим звеном между философской интерпретацией проблем социально-гуманитарных наук и их конкретными исследовательскими задачами.

И, наконец, П. Бурдье переходит от генеалогии социального к «социальной генеалогии генеалогии»: «непрозрачна» не только социальная реальность, но и сознание «объективирующего субъекта», которое также нуждается в объективации. С точки зрения Бурдье анализ объективации — необходимое условие существования любой социальной науки. Принцип «подозрения» здесь заключается в необходимости подвергать научную практику социологической критике, «объективировать объективирующего субъекта». Поэтому познание общества невозможно без реконструкции «социальной истории социальных наук».

Таким образом, Маркс, Ницше, Вебер, Бурдье предложили разные варианты проблематизации социальной реальности и различные стратегии преодоления её «непрозрачности». Заданные ими векторы исследования общества во многом определили направленность и многообразие поисков в сфере современного социально-гуманитарного познания.

Во втором параграфе «“Другая социальность”: стратегии исследования общества в контексте философии различия» рассмотрены те метаморфозы в стратегиях социально-гуманитарных наук, которые обусловлены отказом от образов унифицированной социальной реальности и заменой их на такие её модели, в которых доминируют идеи различия, дискретности, разрыва. Анализ осуществляется на материале французской философско-эпистемологической традиции, поскольку в ней рельефно воплотились эти установки.

Постструктуралистскую философию часто называют философией различия, поскольку, в отличие от классической метафизики, в ней делается акцент на различиях, разрывах, инаковости. Вызревание и подготовка этой метаморфозы, оказавшей фундаментальное влияние на изменение исследовательских стратегий социально-гуманитарных наук, происходили по разным направлениям. Но всё же в этой мозаике мысли явственно различимы два типа изменений, встречающихся и усиливающих друг друга в некоторых узловых точках. М. Фуко говорил о двух линиях в философии: философии опыта, смысла и субъекта, с одной стороны, и философии знания, рациональности и понятия — с другой. Цель данного параграфа — показать, как формирование образов “другой социальности” и стратегий её исследования происходило по двум этим направлениям. По мнению автора, во французской философии XX в. удалось найти динамичное равновесие между смысло-ценностной и рационалистически-эпистемологической составляющими поиска. Во французской философии и эпистемологии они взаимно удостоверяют друг друга: каждая из этих линий становится для другой проверочной инстанцией, дающей возможность в определённом смысле верифицировать полученные результаты, посмотреть, как они работают на иной «территории» мысли. Именно это позволило французской философско-эпистемологической мысли оказать такое значительное влияние на постструктуралистско-постмодернистский комплекс в западной культуре в целом.

Символом первой линии, по мнению диссертантки, является знаменитый Коллеж Социологии. В атмосфере этого кружка интеллектуалов установка на различие, гетерогенность, инородность в познании общества и человека конденсировалась до такой степени, когда не будет преувеличением сказать, что идеи обрели статус архетипа. Вторая линия воплотилась в необычайно содержательных и скрупулёзных исследованиях в области истории науки: уровень анализа оказался настолько глубок, что позволил выйти на философско-эпистемологические обобщения, раздвинувшие границы тех полей конкретных наук, история которых дала первоначальный импульс исследованию.

У Г. Башляра материалом для историко-научных и методологических размышлений выступала преимущественно физика, у Ж. Кангилема — науки о жизни, тем не менее, именно их эпистемологические поиски в немалой степени способствовали переосмыслению и радикальному обновлению познавательного арсенала социально-гуманитарных дисциплин. У Башляра это прежде всего концепция эпистемологических разрывов и препятствий, его микроэпистемология, в центре которой — случайность как характеристика самой реальности. Ж. Кангилем как историк науки исследовал науки о жизни. Фуко отмечает кажущуюся парадоксальность ситуации: мыслитель, сосредоточивший свои усилия в достаточно локальной области истории науки, оказал глубинное влияние на формирование новых подходов во французской философии и в сфере социально-гуманитарных наук (П. Бурдье, Р. Кастель, лаканисты, французские марксисты). Это становится понятным, если видеть в истории науки развёртывание истории разума, эволюцию форм рациональности на фоне метаморфоз гуманизма. Представляется, что это воздействие обусловлено глубоким переосмыслением эпистемологического инструментария; именно поэтому оно оказалось столь значимым для мыслителей совершенно разных идейных направлений. Кажущаяся ограниченность анализа рамками истории наук о живом на самом деле способствовала методологической дисциплине мысли. Познание жизни в трактовке Кангилема является благоприятной почвой для некумулятивистской интерпретации истории науки: лейтмотивом звучит тема прерывности, заявляющая о себе через изменение масштаба анализа, выявление новых оснований исследования.

Идеи различия, разрыва, случайности, препятствия стали вдохновляющими и в интеллектуальной атмосфере знаменитого Коллежа Социологии, оказавшего существенное влияние на вызревание и формирование новых подходов в социальных науках. Кредо «сакральной социологии» Коллежа — идея неоднородности социального мира. Понятия однородности (гомогенности) и инородности (гетерогенности) в социальном контексте специально рассматривает Ж. Батай в известной работе «Психологическая структура фашизма». Он употребляет эти понятия и в онтологическом, и в эпистемологическом смысле. Доминирующей исследовательской стратегией сакральной социологии выступает познание различия, не подвергнутого «интеллектуальной редукции».

На перекрёстке этих двух направлений мысли родилась концепция историографии М. Фуко. В контексте данного исследования она представляет особый интерес, поскольку позволяет увидеть, какие конкретные результаты дало постструктуралистское движение в обновлении стратегий социально-гуманитарных наук.

Творчество Фуко стало архетипическим при обсуждении проекта социально-гуманитарных наук. Как известно, антропологический поворот и, собственно, появление гуманитарных наук Фуко связывал со сменой эпистемы европейской науки в конце XVIII в. Для классической эпохи, констатирует Фуко, были характерны однородность, непрерывность поля знания. Появление же человека в этом поле приводит к расщеплениям, разрывам. Фиксируются дискретность, гетерогенность реальности и её репрезентации — те атрибуты современной эпистемы, без которых невозможно понять существо многих исследовательских стратегий, сложившихся в социально-гуманитарных науках.

Генеалогическая историография Фуко строится на деконструкции привилегированной позиции современности как основы для герменевтического истолкования прошлого. Безусловное предпочтение гетерогенности и различию, отдаваемое Фуко в противовес единству и однородности,  известный атрибут общего постмодернистского контекста. В концепции Фуко различие не только обладает первичной онтологической ценностью по сравнению с единством и непрерывностью — в его историографии оно приобретает самодостаточный и вполне законный статус, разворачивая на себя вектор генеалогического анализа. Это новое направление противоположно устремлениям классической рациональности, поскольку различие не ассимилируется, не поглощается однородностью, а, напротив, разрушает однородность и непрерывность.

Одной из ключевых стратегий «прочтения» истории у Фуко является проблематизация. Это стремление обойти «привычную очевидность» устоявшихся понятий, проанализировать, каким образом те или иные практики привели к формированию соответствующих систем мысли, распутать то переплетение различных действий и сил, в результате которого на определённую реальность стали смотреть не просто как на некоторую данность, но как на нечто, нуждающееся в дешифровке. Проблематизация, таким образом, выступает той установкой, которая даёт возможность не просто декларировать гетерогенность реальности и познавательных подходов, но и сделать эти идеи основой эффективной стратегии исследования, приводящей к нетривиальным результатам.

Историографическая концепция Фуко при всей неоднозначности отношения к ней стала неотъемлемой частью менталитета современных историков. Категория разрыва является центральной категорией в одной из самых известных исторических концепций конца XX в. — концепции «мест памяти» соотечественника Фуко П. Нора. Нельзя не заметить, что перспектива, намеченная Фуко, по крайней мере, на уровне тенденции совпадает с направленностью тех академических стратегий, которые востребованы сейчас в пространстве социально-гуманитарного знания. Более подробно соотношение философско-эпистемологических построений Фуко с направленностью исследовательских стратегий и методологической рефлексией в современной историографии (микроистория, постмодернистская историография) рассматривается во второй главе диссертации.

В третьем параграфе «Образы социально-гуманитарного знания в традициях русской мысли» рассматривается творчество русских мыслителей — философов и учёных-гуманитариев — в эпистемологическом ракурсе: в контексте построения и обоснования программы социально-гуманитарных наук, их методологического фундамента и стратегий исследования.

Обращаясь к анализу исследовательских стратегий социально-гуманитарного знания в традициях отечественной философии и науки, диссертантка выделяет в многообразии философских, исторических, политических, социологических идей концепции с историософской направленностью как архетипические для традиций русской мысли. Подчёркивая, что историософский импульс может быть представлен в различной степени — от общих координат онтологического контекста до главного системосозидающего фактора той или иной концепции, — автор анализирует конституирующее влияние историософской составляющей на стратегии научного исследования.

Поскольку особое место в пространстве русской социально-гуманитарной мысли всегда принадлежало истории, методология истории предстаёт у российских исследователей не в узко-предметном смысле, а как методологический архетип наук о культуре вообще.

Рассмотрено конституирующее влияние историософской составляющей и её онтологического ядра — идей открытости и незавершённости истории, «онтологической причастности» человека к трансцендентным целям истории — на стратегии научного исследования в концепциях А.С. Лаппо-Данилевского, Л.П. Карсавина, М.И. Кагана, М.М. Бахтина.

Автор приходит к выводу, что ведущими стратегиями исторического исследования в традициях русской мысли являются: проблематизация исторической действительности; трактовка исторического источника не как чисто вещественного свидетельства, а как смысловой реальности, опосредующей диалог между прошлым и настоящим; отказ от позитивистской абсолютизации методов естествознания в истории; снятие оппозиции номотетического и идиографического направлений; отказ от натуралистического подхода к прошлому, когда оно рассматривается как раз и навсегда завершившаяся реальность; использование биографического метода, необходимого в силу причастности каждой личности к трансцендентным целям истории. В литературоведческом варианте русской гуманитаристики — «эстетике истории» М.М. Бахтина — генеральная стратегия социально-гуманитарных наук трактуется как экспликация внутренней социальности, зашифрованной в речевых жанрах. Это даёт основание отнести исследовательскую стратегию М.М. Бахтина к традициям «школы подозрения».

Во второй главе «Стратегии исторического исследования в философской рефлексии и научной практике» рассматривается, как философско-эпистемологические проблемы, связанные с «поворотом» в социально-гуманитарном знании, проявились в современном состоянии исторической науки, и как эти перемены повлияли на стратегии исторического исследования.

В первом параграфе «Микроистория как исследовательская стратегия» осуществляется философский анализ эпистемологической специфики микроистории.

Начиная с 1970-х гг. микроисторический подход занимает важное место в эпистемологических дискуссиях среди историков. Примат практики, экспериментирующий характер, возвращение познавательной ценности исторического знания (в противовес постмодернистскому пантекстуализму) привлекли к микроистории внимание многих историков во всём мире.

В проекте микроистории привлекает не только его гуманистическая направленность: по мнению автора, он интересен тем, что представляет собой обоснование и практическое воплощение соразмерной этому морально-гуманистическому пафосу исследовательской стратегии. Сами историки отмечают отсутствие эксплицитного обоснования эпистемологического статуса микроистории (Ю.Л. Бессмертный). Решение этой задачи и является основной целью данного параграфа диссертации.

По мнению диссертантки, серьёзные возражения вызывает сведение смысла названия «микроистория» только к изучению малого исторического объекта. С этой точки зрения, если воспользоваться иллюстрацией Дж. Леви, местная коммуна — предмет изучения микроистории, а взаимосвязь между коммунами, областями, государствами изучает история более «крупного масштаба». В такой трактовке масштаб онтологизируется, рассматривается только как характеристика самой реальности. Но, когда речь идёт о масштабе, далеко не всегда имеются в виду параметры исследуемых объектов. Здесь главное, что уменьшение масштаба, или «применение микроскопа» в истории означает не просто локализацию наблюдения, а возможность открыть механизмы конструирования воспроизводимых социальных порядков. Возникает проблема невозможности «схватывания» определённых измерений социальности при использовании исследовательской «оптики» уровня макроконцепций. Выбор микромасштаба даёт возможность реконструировать жизненные стратегии, видимые только с очень близкого расстояния. Если в классической парадигме познание социального мира строилось на основе априорно заданной кодификации, то рассмотрение «под микроскопом» позволяет увидеть такой контекст, который выявляет не заметную на уровне макроанализа значимость вещей. Применение стратегии микроанализа становится актом деконструкции априорных социальных стратификаций и позволяет посмотреть на прошлое как на переплетение различных возможностей, далеко не все из которых воплотились в действительность. Поэтому онтология микроистории носит вероятностный характер, это онтология возможного.

Изменение масштаба становится основой стратегии, позволяющей исследовать, каким образом организация жизни в локальных общинах, основанных на личных связях людей, конструирует социальные структуры более высокого порядка, в которых непосредственно-личные отношения заменяются отчуждённо-овеществлёнными. При этом внимание исследователя фокусируется на таких объектах, как структура семьи и домохозяйства в данной локальной общине, системы родственных и соседских связей, местные политические структуры, культурные стереотипы, средства социального контроля, иными словами, на совокупности факторов, которые формируют жизненные стратегии и тем самым сообщают импульсы этой сложной социальной динамике. Социальные группы предстают не как объективные данности, а как конфигурации, формирующиеся в результате сознательного или стихийного пересечения индивидуальных траекторий.

Рассмотрено соотношение микро- и макроистории. Известно, что микроистория выступила если не как альтернатива макроисторической версии социальной истории, то как весьма критическая реакция на неё. Одно из принципиальных расхождений между ними связано с пониманием роли единичного, случайного. Забвение уникального и индивидуального в пользу безликих макроструктур — основная претензия микроанализа к традиционной историографии. В фокусе макроистории как истории социальных общностей — повторяющиеся события, регулярности, предметом исследования является типичное, повторяющееся. В микроистории же действует установка на аномалию, а не на аналогию. При этом наибольший интерес представляют такие случаи, которые невозможно редуцировать к типичному, которые не укладываются в определённые нормы и требуют интерпретации с учётом специфики контекста. На первый план выдвигается не социальная когерентность, а, напротив, по выражению Дж. Леви «зазоры» в социальных системах, так как именно в них проявляется возможность свободы выбора индивидов и впоследствии именно стратегии «маленьких людей» формируют новые механизмы агрегации системы.

Диссертантка подчёркивает, что повышенное внимание к индивидуальному в микроистории — это не пренебрежение к социальному; напротив, индивидуальные поведенческие стратегии рассматриваются в направлении формирования групповой идентичности. Скорее, микроисторический подход снабдил социальный анализ новыми переменными.

Автор присоединяется к следующей точке зрения: поскольку любой исторический персонаж вписан во множество контекстов, отношения между микро- и макроисторией можно интерпретировать на основе принципа дополнительности Н. Бора.

Интерес к прерывности, различию, разрозненности в противовес непрерывности, однородности, единству, многократно и многопланово провозглашённый и осмысленный постструктуралистской философией, в микроаналитических исследованиях получает конкретно-научное воплощение. Когда под «микроскоп» историка попадает жизнь отдельного человека, то перипетиям этой жизни становятся соразмерны такие исследовательские инструменты, которые могут репрезентировать и различие, и нередуцируемую случайность и показать, как из столкновения этих случайностей и разрозненностей рождается социальное целое, как именно в точке пересечения индивидуальных траекторий начинает складываться социальная закономерность.

Рассмотрена взаимосвязь микроистории с концепцией историографии М. Фуко. Показано, что установка на преодоление телеологичности историографии объединяет и концепцию Фуко, и движение микроистории. Сторонники микроанализа предлагают взгляд на прошлое, отказавшись от преимуществ (часто мнимых) того ракурса, с которого прекрасно виден итог исторического пути. Диссертантка показывает, что в представлениях об уликовой, или дивинационной, парадигме К. Гинзбурга просматриваются и явные, и неявные параллели с идеями М. Фуко. Но если Фуко связывает такой тип знания с эпистемой XVI в., то К. Гинзбург видит большие возможности дивинационной эпистемологии и в современном знании  медицине, филологии и, конечно, историографии. Автор обнаруживает и серьёзные расхождения Гинзбурга и Фуко по проблемам стратегии исследования. Главное из них заключается в следующем: Фуко не используются те возможности реконструкции и, как следствие, реабилитации народной культуры, которые активно задействованы в микроистории.

Несмотря на гетерогенность такого движения, каким является микроистория, его представители удивительно единодушны в отрицании релятивизма. И в программных эпистемологических заявлениях, и, что, наверное, ещё более важно, в собственной историографической практике микроисторики исходят из установки на познание исторической реальности, именно реальности, а не её текстуальных измерений, как в постмодернизме. Но признание объективно существующих структур социума не ведёт к выводам в духе «наивного реализма».

Рассмотрено, как решается проблема исторического нарратива с точки зрения микроистории. Повествование в жанре микроистории — это всегда реконструкция конкретных фактов, которые в традиционной истории часто заслонены нормативными системами. Обращается внимание на то, что предметом рассказа становится и сам рабочий инструментарий историка. На глазах и при предполагаемом участии заинтересованного читателя ставится эксперимент, апробируются познавательные приёмы и методы доказательств, возможные интерпретации: читатель становится как бы соучастником расследования.

Показано, что особое место в микроистории занимает биографический жанр. Это неудивительно: при реконструкции пограничных случаев, казусов трудно переоценить возможности биографического метода. Происходят «переоткрытие» возможностей исторической биографии, своеобразный ренессанс этого древнейшего жанра историописания. В размышлениях об эпистемологических возможностях биографии в истории сфокусировались многие значимые проблемы современной исторической науки.

Среди основных исследовательских установок микроистории автор выделяет следующие: изменение масштаба наблюдения, деконструкцию априорных схем социальной стратификации, принцип неоднородности и динамичности социального контекста, новую трактовку пограничного случая с точки зрения исторической генерализации.

Диссертантка определяет