Geum.ru

Сергей Александрович Зеньковский

Вид материалаДокументы

Содержание


34. Рост сопротивления на Севере: 1671—1682
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   ...   39

Примечания



[1] Аввакум. Сочинения... С. 913—916; ЛЗАК. Т. 24. С. 14.

[2] Житие протопопа Аввакума... С. 229; Материалы для истории раскола... Т. VI. С. 220; Т. I. С. 198, 338.

[3] Материалы для истории раскола... Т. I. С. 434—435; Т. II. С. 113—114, 440—441; Житие Корнилия цит. по: Смирнов П.С. Внутренние вопросы в расколе... С. CXIV.

[4] Малышев В.И. Новые материалы о протопопе Аввакуме // ТОДРЛ. 1965. Т. 21. С. 327.

[5] Государев указ от 25 августа 1676 г. см.: Там же. С. 330—332.

[6] Аввакум. Сочинения... С. 880, 931—938, LXXI, прим. 4.

[7] Там же. С. 915, 934 и т. д.

[8] Материалы для истории раскола... Т. V. С. 249, прим.; Аввакум. Сочинения... С. 829, 845, 860, 929.

[9] Житие боярыни Морозовой... С. 154—175; Аввакум. Сочинения... С. 908, 945; ДАИ. Т. XII. С. 130; Алексеев И. История о бегствующем священстве // Братское слово. 1889. Т. II. С. 55.

[10] Аввакум. Сочинения... С. 850.

[11] Забелин И.Е. Материалы для истории московских церквей. М., 1884. С. 493.

[12] Аввакум. Сочинения... С. 939— 946.

[13] Там же. С. 858.

[14] Там же. С. 829—830.

[15] Сводный старообрядческий синодик. Второе издание Синодика по четырем рукописям XVIII – XIX веков А.Н. Пыпина (ПДПИ. Т. XLIV). С. 21 (Далее: Синодик.).

[16] Pascal P. Op. cit. P. 524.

[17] Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания... С. 303.

[18] См. выше, гл. 27 этой книги.

[19] Евфросин. Указ. соч. С. 15, 20, 22—24, 104, 110, 114.

[20] Там же. С. 11, 18, 93.

[21] Это, видимо, был будущий вождь похода 1693 года на Пудожский погост. См.: АИ. Т. V. № 223.

[22] Евфросин. Указ. соч. С. 24, 109.

[23] Дмитрий [Туптало, митрополит] Ростовский. Розыск о раскольничьей брынской вере, о учении их, о делах их, и изъявлении яко вера их неправа, учение их душевредно и дела их не богоугодны. М., 1824. С. 585.

[24] Разрядный приказ, 901—2051. См.: Сапожников Д.И. Самосожжение в русском расколе во второй половине XVII века до конца XVIII // ЧОИДР. 1891. С. 8—9.

[25] Евфросин. Указ. соч. С. 3.

[26] Там же. С. 13.

[27] Там же. С. 11.

[28] Мельников П.И. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 35; Курносый Иона История о бегствующем священстве // Есипов Г.В. Указ. соч. Т. II. С. 185.

[29] Материалы для истории раскола... Т. VIII. С. 248.


34. Рост сопротивления на Севере: 1671—1682



С Верхней Волги и Пошехонья пропаганда гарей легко перекинулась в Новгородский край и в Поморье, всегда тесно связанное с Новгородом. В Новгородском крае почва для церковного мятежа была очень хорошо подготовлена. Уже в XIV веке здесь начала быстро распространяться ересь стригольников, вслед за которой в конце XV началось движение жидовствующих. По всей вероятности, традиция этих ересей сохранялась под спудом в дебрях этого края, в котором всегда легко могли укрыться преследуемые в Новгороде и Пскове еретики. Кроме того, на настроения новгородских умов всегда могла действовать близость границы, через которую из Ливонии и Швеции просачивались протестантские идеи и пропаганда. Как отмечалось, шведы в первой половине XVII века вели усиленную пропаганду лютеранства среди населения отошедших к ним после Ливонской войны и Смутного времени русских территорий и даже организовали специальную типографию для печатания русских протестантских книг. Когда же русское правительство стало преследовать местных приверженцев старого обряда, то уже в конце 1670-х годов часть их начала эмигрировать в Швецию и шведскую Ливонию[30].


Наиболее видным из ранних проповедников раскола Новгородского края был священноинок Варлаам, бывший перед этим протопопом главного псковского соборного храма Святыя Тройцы. По всей вероятности, он начал свою миссионерскую деятельность уже в первые же годы после церковного раскола. Уйдя из Пскова, этот влиятельный представитель клира постригся в Печерском монастыре и поселился в Крестецкой пустыни, где он и был схвачен властями за свою проповедь старой веры. Он бежал, через несколько лет был снова схвачен, отпущен, снова попал в тюрьму и наконец был казнен в 1685 году. Он обходил села и города, нередко бывал в Новгороде и позже был признан первым и главным устроителем новгородской старообрядческой общины[31]. Вместе с ним вели проповедь крестецкий священник Илья и многочисленные “простецы”, в особенности некий Иван Дементьев[32].


Из других старообрядческих миссионеров в Новгородском краю в конце 1670-х и начале 1680-х годов выделялись своей энергией какой-то Тихон Федоров, живший на берегах Волхова, Иван Меркурьев и дьячок Иван Герасимов, проповедовавшие в окрестностях Пскова[33].


Организатором первой дошедшей до сведения властей гари в Новгородском краю был некий поп Петр села Фёдово Ново-Торжского уезда. Ночью с 9 на 10 марта 1682 года его последователи из деревень Блюдиха и Будово и из погоста Прутна в числе полусотни человек покончили с жизнью добровольным аутодафе. Встревоженные власти послали в село Фёдово пристава, чтобы остановить дальнейшее распространение самосжиганий, но местные крестьяне спрятали священника и чуть не убили самого пристава. Дальнейшие посылки властей для уговора ни к чему не привели, но когда в деревню были посланы стрельцы, то население встретило их крайне враждебно, избило до “полумертвия” дьячка Егорку, прислужника Федьку Санина и пристава Прошку Сидорова, так что сопровождавшие их стрельцы — всего пять человек — и десятские с перепуга разбежались. К сожалению, дальнейшее развитие событий в Фёдове осталось ввиду отсутствия последующих документов неизвестным, но и сохранившиеся данные показывают, как решительно были настроены крестьяне, решившие защищать своего проповедника гарей[34]. Во время другой новгородской гари сгорели шестнадцать человек, но главные районы распространения самосжиганий лежали не непосредственно около Новгорода, но далее на восток в Поморье, в землях старой новгородской колонизации. Общее число жертв гарей и правительственного террора в Новгородской области в конце XVII века все же было довольно велико, так как в старообрядческом Синодике дается список с более чем 70 именами, в который, видимо, не входят упомянутые гари. Указание Синодика о гибели иноков Пахомия, Варлаама и их учеников — без указания их числа — свидетельствует еще о каком-то не упомянутом в литературе самосжигании[35]. Недаром в начале 1680-х годов митрополит Корнилий доносил в Москву, что “в Новгородских пределах обретаются многие церковные раскольники”[36]. В числе этих миссионеров особенно отличался некий Тимошка, перекрещивавший своих последователей в районе Хутынского монастыря[37].


Поморье, расположенное вблизи Пустозерска и Соловков, стало в 1670-х годах главным оплотом старообрядческого движения. К сожалению в переписке Аввакума сохранилось только одно письмо, посланное им его поморским единоверцам, но зато другие памятники позволяют воссоздать широкую картину развития старообрядчества в этом краю. Главными центрами движения в этом краю были Троицкая Сунарецкая обитель, устроенная иноком Кириллом, в которой одно время проживал и пустозерский старец Епифаний, и Курженская обитель, основанная автором “Отразительного писания о новоизобретенном пути самоубийственных смертей” старцем Евфросином. Так как в обеих обителях были церкви и в них нередко проживал игумен Досифей, то поэтому они сыграли важную роль в развитии раскола на Севере.


Кирилл, в миру Карп Васильев, родился в Андрееве на Волоке, около устья реки Суны, еще в 1608 году и почти всю свою жизнь провел как странствующий инок, которых было так много на Руси XVII века. Когда он однажды вернулся в свой родной край, то родные уговорили его осесть на Виданьском острове на реке Суне. Там в 1640 году Кирилл построил свою келью, вокруг которой разросся целый скит. От церковных властей он получил разрешение поставить храм во имя Пресвятой Троицы и поэтому его небольшая обитель и стала называться Троицко-Сунарецкой или попросту “у Тройцы”. В обители Кирилла постриглись все его родные, и, приобретая новых иноков, Сунарецкий монастырек постепенно расширялся, а после никоновских новшеств стал склоняться к старому обряду. Много для этого сделал будущий духовник и соузник Аввакума Епифаний, проживавший здесь с 1657 по 1664 год, и олонецкий посадник Иларион Пуллоев, “муж благ и писания ведущий”, рассказывавший Кириллу и его сопустынникам о событиях, происходивших в церкви[38]. Около 1682 года Новгородский митрополит приказал схватить Кирилла и жившего в его пустыни иеромонаха, но они успели скрыться, и последующие годы своей долгой жизни до самой смерти, последовавшей около 1690 года, Кирилл жил дальше на севере, на реке Выг, где стали собираться старообрядцы монахи[39]. Хотя по бумагам Сунарецкая обитель в 1682—1683 гг. считалась новообрядческой, но фактически она продолжала жить по старому обряду и нередко давала приют беглецам — ревнителям старого благочестия.


Судьба Курженской пустыни, построенной у Повенца иноком Евфросином, была печальнее. После смерти в 1663 году “кроткого владыки” Макария Новгородского обитель просуществовала всего несколько лет, так как, по словам Ивана Филиппова, ее разорил митрополит Питирим, ставший уже в 1672 году патриархом[40], а ее церковь была даже сожжена. Но, несмотря на короткий период своего существования, обе обители сыграли значительную роль в развитии северного старообрядчества и особенно его умеренного, позже называемого “поповским” крыла. Досифей, Евфросин, Мина и многие другие руководители этого направления встречались в этих обителях и отсюда, из церквей этих обителей, шли святые Дары, духовно поддерживавшие ревнителей древлецерковной традиции.


Противоположным полюсом старообрядческого движения на Севере, возле озера Онеги и на путях от Онеги к Соловкам, были бывшие монахи Соловецкого монастыря, покинувшие обитель перед началом осады.


Самым выдающимся среди них был соловецкий экклезиарх дьякон Игнатий, умелый и начитанный проповедник и автор ряда работ в защиту старой веры, не дошедших до нашего времени, который положил основание знаменитой Выговской общине. Следую пророчеству соловецкого юродивого Гурия, дьякон Игнатий оставил знаменитый монастырь еще до его осады[41] и в конце 60-х годов вместе с другими соловчанами Германом и Иосифом довольно долго проживал в Спасском монастыре в Каргополе. После начала гонений на ревнителей старого благочестия Игнатий бродил по скитам и деревням Поморья, избегая встреч с царскими и церковными властями. Иван Филиппов, историк Выговской пустыни, знавший о нем, видимо, со слов выговских старожилов, отзывался о нем восторженно, но более трезвый Евфросин, боровшийся с самосожжениями, которые проповедовал Игнатий, писал о нем гораздо более сдержанно и даже отрицательно. Отмечая, что Игнатий “книгам-де был читатель охочь и досуж”, он добавляет, что дьякон “мудрованьице иное имель, и Бог знает какое. Титул на кресте не принимал и велику книгу на то собраль”. Несмотря на то что игумен Досифей был духовником старого дониконовского посвящения, Игнатий не любил причащаться даже и у него, а однажды даже раскаивался, что вообще причащался: “Простите де согрешил, Досифеевой службы таинству причастихся иногда”[42]. В последние годы своей деятельности он постоянно бродил в обществе своего друга и последователя Емельяна из Повенца, который так же, как и Игнатий, проповедовал самосжигание. В 1670—1680 годах Игнатий был наиболее выдающимся представителем крайнего пессимистически-радикального крыла старообрядчества, и своим отказом от причастия и духовной помощи священников он стал одним из самых видных представителей раннего беспоповства, еще задолго до оформления этого направления раскола[43].


Тоже видным соловчанином, работавшим в Поморье, был другой черный дьякон, инок Пимен, новгородец по происхождению. Он стал монахом в Соловках еще в бытность Никона митрополитом Новгородским. До осады монастыря, по всей вероятности, когда туда в 1655 году привезли новые книги, он ушел с Соловков в леса Поморья и вместе со своим учеником Григорием и соловецким писарем Иваном Захаровым долго проживал около Сумского острога. Во время осады Соловков все трое были схвачены по приказу командующего царскими войсками, но, как уверяет Ив. Филиппов, когда этот командир увидел “вериги железные в тело праведного заросшие, тело же все от великого поста и от железные тяжести все истаявше”, то приказал отпустить его с Григорием. Захаров же за распространение противоцерковных писаний был казнен тут же на месте. По выговским преданиям, Пимен предсказал будущему главе Выга, что он создаст этот важный старообрядческий центр. Во время одного путешествия в лодке Пимен сказал Даниле Викулину: “Ты, Даниле, садись на корму, зане ты будешь кормник и правитель добрый христианскому последнему народу в Выговской пустыне”[44]. Так же, как и Игнатий, он принадлежал к числу проповедников самосжигания и погиб 9 августа 1687 года во время одной из первых больших гарей, в которую он увлек более тысячи человек[45].


Третьим видным миссионером “старой веры” из числа соловчан был соборный старец Геннадий, в миру Качалов, из старой новгородской дворянской семьи. Геннадий был вызван в Москву во время соборов 1666—1667 годов[46]. Бежав из Москвы, Геннадий до 1683 года жил в своей пустыне на реке Тихвинке, где и был пойман и послан в Новгород[47]. Там он долго не задерживался и, ускользнув из рук приставов двора св. Софии, снова пошел в Поморье, неся “правду о старой вере”. К началу 90-х годов этот редкий среди старообрядческих вождей дворянин-монах был уже на Выге, где и окончил свою жизнь[48]. Где-то вблизи Онежского озера жил еще один из немногих уцелевших соловецких старцев, Иосиф Сухий; дальше на восток, в селе Терехове, миссионерствовал какой-то Яков Иванов, который сжегся зимой 1676—1677 года “с немалыми людьми, с женами и детьми, и с пасынками и с соседи, в хоромах своих”[49]. На Рогоозере, на маленьком островке между Пудожским и Водлозерским погостами, устроил свою пустыньку чернец Тимофей, который состоял в переписке с Аввакумом, а в 1693 году вместе с Иосифом Сухим, Емельяном Ивановым, Семеном Журавлицким и дьячком Василием прославился своим походом на Пудожский погост[50]. В конце 1670-х и начале 1680-х годов он проживал вместе со старцами Авксентием, Савватием и Ефимием, и за проповедь самосжигания Аввакум называл эту четверку “четвероконечной колесницей огненного горения”[51]. Вокруг них около Онеги озера, в Шунте, в Толвии, в Повенце “паче сей в Выговской и Водлозерской пустыни”, гнездились другие многочисленные скиты и починки скрывавшихся от властей старообрядцев, среди которых следует еще раз отметить переходившего с места на место мафусаила старообрядчества того времени старца Корнилия. Старообрядческий историк начала XVIII века Иван Филиппов еще упоминает жившего у Повенца инока Германа, Емельяна Иванова у Столпозера, еще одного инока Епифания у Тихвина, инока Антония, строителя мостов и плотин у Олонца и ревностного миссионера Илариона Пуллаева[52]. Почти в каждой волости и в каждом погосте Поморья дело старой веры было в надежных руках ревностных и беззаветно преданных ей старцев и бельцов.


Поморье, да и вообще весь русский Север были особо подходящей почвой для распространения “старой веры”, так как там до начала следующего XVIII века каждый приход являлся независимой и сильной церковной и административной единицей и выполнял почти все функции местного самоуправления. До учреждения в 1681 году епархий в Холмогорах и Устюге эти приходы были почти вне контроля и наблюдения центральной духовной и светской власти, сами приглашали своих священников, сами строили церкви и сами управляли церковным и общественным имуществом[53].


Земли и здания приходских церквей были собственностью прихода-общины, а не епархиального или патриаршего управления[54]. Слияние церковно-приходской и государственно-административной деятельности прихода, который являлся также и политической единицей, делало его руководителем не только религиозной, но и административно-юридической жизни населения. Приход-община являлся на Севере основным руководителем местной жизни, ответственным за все имущественные права, коллективные работы и обязательства жителей этой территориальной единицы. На Севере часто создавались крупные и мощные земские объединения приходов-общин, нередко выраставшие в уездные федерации, финансовое, общеэкономическое и моральное влияние которых было часто сильнее, чем влияние местного архиерея[55]. Старосты приходов и их земских уездных объединений до конца XVII века управляли церковной жизнью Севера без всякого вмешательства в их внутренние дела столь далекого от них московского патриаршего или новгородского митрополичьего управления. Они представляли перед московским правительством церковные, политические, культурные и экономические интересы общин или группы общин[56]. Отсутствие на Севере института крепостного права и дворянства позволяло этим общинам и их союзам сохранять старые традиции земской демократии и делало их социально более однообразными, в результате чего они могли избегать значительных внутренних конфликтов. Поэтому Север отнесся враждебно к никоновским “реформам”, видя в них желание центра навязать этим прочным свободолюбивым общинам свой новый порядок и новый стиль церковной жизни, а жестокие и авторитарные замашки самого Никона еще более усилили их опасения и сделали из северных общин один из самых стойких районов сопротивления новому обряду. Решения собора 1666—1667 годов и все растущие централизация и вмешательство правительства, в свою очередь, еще более встревожили и обозлили эти общины-приходы. Они не хотели слушаться предписаний вводить новый обряд, а священники, которых общины сами избирали, тоже не могли ничего сделать без согласия своих прихожан.


Когда после нового собора 1681—1682 годов епископы новосозданных епархий, особенно Холмогорский владыка Афанасий, сделали попытку подчинить своему контролю приходы-общины и их союзы, то они встретили с их стороны самое решительное сопротивление.


Помимо чисто церковно-общинной традиции играла на Севере очень значительную роль в сопротивлении иерархии древняя привязанность к свободе. Это была традиция не так уж давно подчиненных Москве республик Новгорода, Пскова и Вятки. Здесь колонизация свободных земель также была делом не князей и помещиков, а индивидуальных и свободных крестьян и промышленников. В годы разрухи Смутного времени привычка к самостоятельной деятельности сказалась особенно ярко, когда Галич, Вологда, Великий Устюг, Тотьма, Холмогоры и другие более мелкие города сами проявили инициативу создания ополчения и обороны государства[57]. Здесь в церковной и особенно монашеской жизни сохранялся дух заволжских старцев, которые не любили ни централизации, ни предписаний в духовной жизни и организации своих скитов. Наконец, на распространение раскола на Севере, несомненно, имело значение и враждебное отношение северных епископов к Никоновским новшествам: владыки Макарий Новгородский, Маркел Вологодский и Александр Вятский, управлявшие своими епархиями в конце 1650-х и начале 1660-х годов, были упорными противниками правки книг и исправления обряда.