Geum.ru

Очерки по истории современного научного мировоззрения. Лекции 1 12

Вид материалаЛекции
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
следам индивидуальной, своеобразной мысли, наблюдения, опыта, не нашедших последователей или искаженных дальнейшими нарастаниями. В биографиях ученых этих столетий мы видим нередко, какие необычайные усилия они должны были употреблять для того, чтобы получить нужные сведения: далекие, нередко годами длящиеся путешествия, трудные отыскивания людей, имеющих рукописи или рецепты, иногда многолетняя работа учеником у какого-нибудь адепта или схоластика. Человеческая личность не имела никакой возможности предохранить, хотя бы несколько, свою мысль от исчезновения, распространить ее широко – urbi et orbi– переждать неблагоприятное время и сохранить ее до лучших времен. Вечно и по­стоянно все создавалось и вновь разрушалось тлетворным влиянием всеразрушающего времени. Только кое-где сохранились рукописи, забытые и потерявшие живое значение, нашлись оригинальные приборы, рецеп­ты, наблюдения – живые свидетели, немногие из многих, горячей ин­дивидуальной мысли, не похожей на господствующее мировоззрение. Борьба была неравная, и всякая мысль, чуждая учениям, имеющим власть и силу в своих руках, легко могла быть уничтожена и уничто­жалась безжалостно. А мы знаем, что даже громко высказанная, легко доступная мысль и теперь долгие годы, иногда десятки лет, не оказывает своего влияния или только изредка встречает понимающих и развиваю­щих ее дальше сторонников.

Конечно, в некоторых случаях создались и здесь формы, которые пи­тали и позволяли находить убежище тем идеям, мнениям и наблюде­ниям, которые служили материалом и почвою для будущего научного мышления. Это были, с одной стороны, требования жизни. Повышались общие условия культуры, жизнь начинала предъявлять все новые и но­вые требования – создавались новые ремесла, новые отрасли техники. В течение поколений создавались технические мастерские. В них выра­батывались традиции, накапливались знания, давался известный простор научным запросам отдельных техников. И мы увидим, что из этих ма­стерских выйдут такие основные великие изобретения, как часы, теле­скоп, микроскоп, рисовальные и измерительные приборы. В связи с тре­бованиями золотых дел мастеров улучшались весы, в стеклянном деле находили применение опыты химиков. В этой среде постепенно накап­ливался тот научный материал опыта, наблюдения, который являлся противоречащим господствующему научному мировоззрению, и в этих жизненных потребностях он находил себе питательную среду. Медленно, но неуклонно он накапливался и должен был открыться перед пытливым умом, талантливым человеком, который выходил из этой среды или с ней соприкасался. И действительно, вышедшие отсюда люди, как уви­дим, оказали огромное влияние на развитие научного мышления. В та­кой же обстановке среди мастерских зародилось и развилось книгопе­чатание.

Но жизнь выдвинула и другие организации, в которых могли раз­виться и получить корни – и сохраниться при всяких невзгодах – те новые течения, которые положили начало современному научному ми­ровоззрению. Это были крупные художественные произведения, великие создания средневекового зодчества, работы инженеров, военное дело, руд­ное дело. Когда мы еще теперь смотрим на готические соборы, всюду в городах Западной Европы остающиеся живым следом жизни католиче­ской церкви, для нас не может быть никаких сомнений, что создатели их должны были обладать не теми детскими понятиями о механике, ко­торые были господствующими в эту эпоху в научном мышлении; здесь передавались и развивались другие понятия – те понятия, которые по­служили началом нового мировоззрения. Эти люди, практики, вырабаты­вали общие принципы, достигали точного знания и входили в коллизию с чуждыми им понятиями схоластических ученых. Мы нередко наблю­даем это в биографиях художников и техников того времени. Так, Вазари рассказывает, что Брунеллески, знаменитый флорентийский зод­чий конца XIV – начала XV столетия, отличался большими математическими способностями, любил ставить задачи и спорить с учеными-мате­матиками того времени, например, с Тосканелли. Он решал вопросы, пе­ред которыми останавливалась наука того времени. И это не пустые слова биографа. Изучая постройки Брунеллески, позднейшие поколе­ния нашли в них несомненные следы его математических познаний – форма куполов некоторых его церквей, например, S. Maria del Fiore во Флоренции отвечает в разрезе кривым особого характера, которые, как показал [И.] Бернулли, в конце XVII – начале XVIII столетия, являют­ся кривыми, выражающими закон наибольшего сопротивления разрыву.

Из этой среды вышли многочисленные ученые эпохи Возрождения и XVII в., крупные новаторы. Достаточно вспомнить имена Леонардо да Винчи и Стевина, этих первых провозвестников современного механиче­ского взгляда на природу. В этих организациях – мастерских, братствах каменщиков, мастерских художников – веками теплилась научная жизнь и ждала нового времени. Она находилась в явном, хотя может быть и не вполне выраженном, противоречии со средневековой схоласти­кой, с проникнутой церковностью или схоластической философией наукой этого времени. Но, конечно, здесь передавались только прикладные при­емы, сохранялась и развивалась привычка обращаться к природе – вер­ный глаз и твердая рука, но далеко было до систематического искания научной истины ради нее самой – не доставало самого основного, важ­ного элемента научной деятельности. Отдельные личности могли искать научное знание и глубоко понимать природу, пользуясь накопленным здесь материалом этого знания. Но эта их работа также мало могла здесь сохраниться, развиться; не собиралась она и в чуждой их настроению научной литературе. Несомненно, однако, бессознательно эти мастерские и эти работы питали и возбуждали среди отдельных выдающихся лиц научную мысль, давали ей основание, чего не могли сделать рамки схоластики и теологии.

Была еще одна среда, одна форма организации, которая давала приют научной мысли, опять-таки более или менее ее искажая. Это была среда алхимиков: были отдельные частные лаборатории, рассеянные, начиная с X –XIII столетий, от границ Пиренейского полуострова до пределов Польши, Юго-Западной Руси, Скандинавии и Византии. В этих алхими­ческих лабораториях неуклонно продолжалась традиция эксперимен­тальной работы, искаженная и изуродованная мистическими и магиче­скими верованиями и суевериями. Но и здесь мало могла сохраниться и передаться потомкам неискаженной научная мысль тех отдельных глу­боких мыслителей, которые должны были и – мы знаем – являлись среди адептов тайного знания. Она быстро покрывалась наростами меч­таний, но опять-таки опыт и наблюдение, неизбежно связанные с алхи­мическими трудами, постоянно вновь возбуждали и не давали замирать научному мышлению. Но вся эта работа была вечной работой разруше­ния и созидания, работой Данаид, ибо не было ее фиксации и передачи будущим поколениям.

В течение всех средних веков мы видим такую бесплодную работу отдельных личностей, постоянное уничтожение ими созданного, вечное брожение мысли. Она не могла ничего создать, ничего передать – все разбивалось вокруг твердыни установившихся, господствующих учений, и только приложения научного знания, лишенные обобщающей мысли, могли поддерживаться требованиями жизни или стремлениями человеческой души к чудесному и таинственному. У личности в ее борьбе не было никакого средства фиксировать свою мысль во времени, сохранить и пе­редать ее потомству. В руках ее врагов были все средства ее уничто­жения.

Все это резко переменилось с открытием к 1450 г. книгопечатания, и мы видим, что с этой эпохи начинается быстрый и неуклонный рост человеческого сознания. Книгопечатание явилось тем могучим орудием, которое сохранило мысль личности, увеличило ее силу в сотни раз и по­зволило в конце концов сломить чуждое мировоззрение.

Мы можем и должны начинать историю нашего научного мировоззре­ния с открытия книгопечатания. Такое значение отдельного техническо­го открытия, его неисчерпаемое влияние на человеческую жизнь не мо­жет быть удивительным и непонятным для нас, ибо мы переживаем по­добное же влияние открытия Уаттом паровой машины, изменившей весь строй жизни и мысли человека, и сознаем будущее аналогичное в ней изменение решением вопроса о передаче и легкой добыче электрической и, может быть, вообще лучистой энергии.

Я позволю себе остановиться на этом примере для того, чтобы в не­скольких словах коснуться того вопроса, который был мною поставлен в начале лекции, – вопроса о том, находимся ли мы в середине прогрес­сивного развития научного мировоззрения или оно более или менее за­кончено? Не можем ли мы ждать такого же его упадка, который уже был не раз и который не раз предсказывался ему его друзьями и про­тивниками?

Начиная с открытия книгопечатания, научное мировоззрение разви­вается непрерывно, но будет ли этот процесс идти и дальше? Оно есть создание человеческого духа, проявление человеческой личности и, оче­видно, должно развиваться, если условия, ему благоприятствующие, на­ходятся в соответствии с теми общими условиями среды, в которых раз­вивается человеческая личность. Это, главным образом, условия обще­ственные, религиозные, философско-этические. Для научного развития необходимо признание полной свободы личности, личного духа, ибо толь­ко при этом условии может одно научное мировоззрение сменяться другим, создаваемым свободной, независимой работой личности. С другой стороны, научное мировоззрение есть то мировоззрение, которое выраба­тывает и развивает научную истину, т. е. такого рода независимую от личности часть знания, которая является уделом всего человечества без различия рас, племен и времен. Следовательно, при полной свободе лич­ности, оно требует признания для них всех общей истины, объединяющей их всех, соединяющей их всех в одно целое. Наконец, те крупные и ве­ликие изменения условий жизни человечества, блага культуры и техники, имеющие целью общую пользу, смягчение и уничтожение всех физиче­ских бедствий человечества, отдельных классов и отдельных личностей, сознательно достигаются только наукой, только ростом и развитием на­учного знания.

Уже при, самом начале своего зарождения научное мировоззрение поставило одной из своих задач овладеть силами природы для пользы человечества, и каждый из нас – натуралистов – при виде тех несчастий и страданий, при виде бедственного и тяжелого положения, в котором на­ходится до сих пор значительная часть человечества, ясно сознает и чув­ствует свою обязанность работать для этого, дать необходимые для этого средства из тайников природы. Он верит – больше – он знает, что именно здесь лежит разрешение тех задач, которые грозно стоят перед всяким мыслящим и чувствующим человеком при виде людских бед­ствий, горя и страданий. То, что дано книгопечатанием, паровой маши­ной, электрической машиной – небольшая, ничтожная доля того, что должна открыть перед нами природа!

Посмотрите, как такие основные требования научного мировоззрения бьют в один темп с ходом жизни человечества. Неуклонно развивается свободная личность, идет широчайшая демократизация общества, куль­турный мир охватывает весь земной шар, задачей государства становит­ся помощь обездоленным... В унисон с этими элементами будущего чело­вечества идет научная деятельность, и в связи с ними развивается научное мировоззрение. Поэтому теперь не может исчезнуть интерес к нему, пасть и ослабнуть сознательная воля личностей, его поддерживаю­щих, как это было в первые века нашей эры, ибо теперь научное миро­воззрение тесно связано с самым живым, что есть в человечестве, с са­мым глубоким и дорогим, что может быть им найдено в окружающем мире.

Как продолжался рост научного мышления с середины XV столетия, так будет оно расти и дальше, и граница, какую мы ему кладем, – наше современное миросозерцание – есть произвольная граница, проведен­ная нашим разумом. В действительности это мировоззрение незакончен­ное, текучее, вечно меняющееся.

Наблюдая рост этого мировоззрения, мы замечаем, что части его вы­яснялись постепенно, одна за другой. Вначале сложились устои тех физико-химических и геологических наук, некоторые из которых уже выяснились к середине XVII столетия. Только на почве этих новых принципов развились позже, в XVII – XIX столетиях, остальные стороны современного научного мышления. Поэтому, когда я буду говорить о раз­витии научного мышления до середины XVII столетия в области этих наук, я тем самым касаюсь всего современного научного мировоззрения, ибо до середины XVII столетия только в этой области оно складывалось. Этим объясняется характер лекций и то, почему я остановился для на­чала на физико-химических и геологических науках.


ЛЕКЦИЯ 5

Открытие книгопечатания. – Значение деятельно­сти народных масс. – Гутенберг. – Подготовка от­крытия предыдущей исторической жизнью культурных народов. – Шеффер


Начало современному движению положено открытием книгопечата­ния. Еще недавно праздновался 450-летний юбилей этого изобретения – торжественно и пышно был открыт в Майнце новый памятник Иоганну Гутенбергу, а между тем до сих пор не является доказанным, что Гу­тенберг был первым, открывшим книгопечатание, и что раньше него не было других лиц, которые также независимо пришли к той же самой мысли.

Дело в том, что это открытие не обратило вначале на себя вни­мание современников; только через несколько десятков лет после смерти Гутенберга, почти через столетие после появления первых печатных книг начались изыскания о тех людях, которым человечество обязано этим ве­ликим открытием56. До какой степени мал был интерес к истории книго­печатания, видно из того, что в современных ему Майнцских летописях, среди мелких событий городской жизни XV в. совершенно упущено и не записано никаких дат, касающихся этого события, которое представляет почти единственное всемирно-историческое значение Майнца. В конце XV и затем в следующих столетиях появились один за другим претен­денты на роль изобретателя книгопечатания, различные города выступа­ли в качестве первых мест появления печатных книг, допускались даже подлоги документов57, и долгие изыскания принуждены были тратить­ся на разрушение ложных схем хода данного дела. Но эти попытки по­явились много позже того события, объяснить которое они собирались.

В значительной степени ту же судьбу, как книгопечатание, разделяют и другие великие движения человеческой техники; нам до сих пор, как мы увидим, не ясна первоначальная история часового дела, неизвестны имена лиц, открывших очки, телескоп, микроскоп и многие другие важ­нейшие орудия человеческого познания. Лишь приблизительно знаем мы время их появления. И нельзя сказать, чтобы человек не сознавал того значения, какое мог иметь каждый из этих приборов для его жизни и для расширения его кругозора. Подобно тому, как книгопечатание, зна­чение этих приборов – например, микроскопа и телескопа, совершенно неизвестных человеку античного мира – бросалось в глаза, вызывало на размышления, будило мысль и возвышало человеческое сознание. Но имя изобретателя и обстоятельства открытия исчезали и оказывались не­уловимыми для ученых и образованных людей того времени.

В этом обстоятельстве лежит не один только антикварный интерес для современного исследователя. Здесь выясняются любопытные и важ­ные стороны процесса, приведшего к этому крупному шагу в истории че­ловечества. Дело в том, что все эти открытия делались в среде, далекой и чуждой обычным организациям ученой или общественной работы. Они делались людьми, находившимися вне общества того времени, вне круга тех людей, которые, казалось, строили историю человечества, создавали его мысль. Они делались простыми рабочими, ремесленниками, почти всегда не получавшими обычного в то время образования, не испытав­шими тлетворного влияния господствовавшей схоластической, юридиче­ской или теологической мысли, или их отбросивших, делались людьми – изгоями общества, выбитыми из колеи. И это явление не может быть случайностью.

На смену погибавшему мировоззрению шло новое, и его несли люди, имевшие свои корни в незаметно выросших, наряду с тогдашними науч­ными организациями, формах, основы которых по существу, логически уже противоречили господствовавшим взглядам. Противоречили также и их создания. Подобного рода факт проходит через всю историю челове­ческой мысли, но отчасти сохраняет свое значение и до сих пор. Поэтому нет ничего удивительного, что нам неизвестны имена первых созда­телей книгопечатания. Это люди народной среды, безымянные носители беспорядочной массовой жизни. Их имена так же мало известны нам, как мало известны имена поэтов, сложивших народную песню, композиторов, давших уклад своеобразной, полной оригинальности и глубины народной музыки.

Когда культурные люди XV–XVII столетий занялись – по свежим следам – восстановлением картины великого открытия, они вынесли нам ряд имен отдельных, совсем неизвестных людей – серых людей толпы, дали несколько дат, несколько указаний на центры начавшегося движе­ния. Исторические изыскания и критика позднейших двух столетий в значительной степени очистили и выяснили нам хаос противоречивых по­казаний антикварной работы того времени. Из этих работ вытекает, что центр начавшегося великого движения – определенная область Западной Европы, а из названных имен два имени сохраняют значение. Этой обла­стью является область Рейна, причем здесь несомненно первоначальным центром, откуда вышло книгопечатание, должна считаться Голландия, может быть, Гаарлем и его ближайшие окрестности. В настоящее вре­мя не может подлежать сомнению, что отсюда в конце 1430-х – в на­чале 1440-х годов изошли первые печатные издания, главным образом, грубо сделанные дешевые народные листки, школьные книги и религиоз­ные плакетты58.

Имя изобретателя нам неизвестно, но почти несомненно, что одним из них был Лоренц Костер, гражданин Гаарлема, впервые открывший к этому времени способ печатания подвижными буквами.

Неизвестно, насколько непосредственно связано с этим первым откры­тием книгопечатания другое движение, начавшееся на 15 – 20 лет поз­же, с середины 1440-х годов в Майнце59. Оно быстро достигло блестящей техники и положило начало современному развитию этого дела. Между городами Голландии и рейнскими немецкими городскими общинами и го­сударствами был в это время живой обмен; голландские издания и гол­ландские произведения широко распространялись всюду. В значительной степени этому способствовала своеобразная городская культура Европы этого времени и тесная связь между культурной жизнью городских об­щин, совершенно независимая от государственной жизни целого. Харак­тер городского управления и отчасти даже характер населения, благода­ря широкому проникновению в города немцев, был во многом схож – от Малороссии и Западной Руси до границ Франции или даже на всем Европейском континенте. Это было время распространения Магдебургского права. Многочисленные немецкие колонии, члены различных семей проникали во все города континента и создавали между ними постоян­ный и непрерывный обмен интересов, культурных предметов, понятий. Как мы увидим, этот характер городского общества того времени и чрез­вычайная – внегосударственная – подвижность некоторых его элементов сыграла могущественную роль в истории первоначального книгопечатания.

Как бы то ни было, около середины XV столетия обедневший патри­ций города Майнца Иоганн Гансфлейш, иначе Гутенберг, основал в этом городе первую типографию и сделал целый ряд открытий в типограф­ском деле60. Открытие Гутенберга было, по-видимому, сделано независи­мо от традиций голландских мастеров, хотя Гутенберг не мог не видеть тех первопечатных изданий, которые всюду распространялись в прирейнских местностях, на что мы имеем прямые указания источников. Но Гу­тенберг, некоторые небольшие данные для биографии которого мы имеем, несомненно был по своему типу изобретатель. Ремесленник по профес­сии, он работал в областях, требовавших некоторого образования; так, возможно, что он имел близкое касательство к золотых дел мастерству и даже принадлежал к этому цеху61; сохранились ясные указания на за­нятия его шлифовальным делом, производством очков и на изобретение им особого рода зеркал, причем для эксплуатирования последнего дела он основал в Страсбурге, где одно время жил, даже компанию, приведшую в конце концов к судебному процессу, акты которого сохранились и дали нам одни из немногих современных указаний на судьбу Гутенберга62.

Вся его личная судьба очень напоминает судьбу изобретателя, чело­века с известной определенной практической идеей, имеющего целью до­стижение для себя богатства и влияния, но в то же время увлекающегося идеальной стороной искания и в этом увлечении теряющего грубую прак­тичность, материальную цель своей задачи. Как известно, Гутенберг ра­ботал над усовершенствованием своих идей долгие годы, может быть, де­сятки лет, обладал огромной энергией, ибо создавал дважды, если не несколько раз, свое дело, всякий раз теряя его и начиная все сначала. В конце концов он умер в безвестности, вдали от созданного его гением дела, потеряв все практические плоды своих трудов. Год его смерти не­известен, но приблизительно около [1468 г.].

Одна из созданных им типографий в Майнце попала в руки ловкому и хищному дельцу Фусту, снабжавшему Гутенберга деньгами и в кон­це концов овладевшему всем его имуществом. Фуст и ближайшие его потомки некоторое время даже выставляли Фуста наряду с Гутенбергом как изобретателя книгопечатания, и эта легенда одно время имела зна­чительное распространение. Но среди деятелей этой первой типографии был один человек, которому действительно типографское дело обязано крупными усовершенствованиями, сильно двинувшими его вперед и давшими ему возможность широкого и быстрого развития. Это был то­варищ Фуста по ведению типографии и ученик Гутенберга Петр Шеффер (1430 – 1503), человек образованный, с университетским образовани­ем и большими техническими способностями63.

Благодаря трудам Гутенберга и Шеффера, типографское дело полу­чило облик, который оно сохранило многие столетия. Первые старинные издания XV–XVI столетия считаются до сих пор образцами типограф­ского искусства, и первые крупные изменения и развитие начались в типографском деле лишь в XVIII и, главным образом, с середины XIX в.

Рассматривая это открытие, мы видим, что оно имело совершенно другие результаты, чем те, к которым стремились его изобретатели. Ос­тавляя в стороне чисто моральные представления, связанные со свойст­венным большинству изобретателей стремлением к обогащению и кото­рые являются простым житейским обстоятельством, нередко далеким от внутренних побуждений изобретателя, несомненно, что Гутенберг и пер­вые типографщики не рассчитали и ближайших последствий своего от­крытия.

Первые печатные издания представляют необыкновенно близкую ко­пию рукописных книг. Видно и несомненно ясно стремление дать произ­ведениям печатного станка вид рукописи. Мы их с трудом отличаем от рукописи. В них нет оглавления, счета по страницам. Характер букв со­вершенно соответствует рукописи. Заглавные буквы в начале глав укра­шались рисунками и арабесками подобно установившемуся обычаю ру­кописных книг. Очевидно, при этом увеличивался