Geum.ru

Жак лакан семинары

Вид материалаСеминар

Содержание


Xi. цензура - не сопротивление
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   45

Несмотря на то, что результат может быть воплощен в механической модели, на самом деле мы уже перешли от модели механической к модели логической.

Прежде чем обратиться к третьей схеме, я хотел бы напомнить вам о своем обещании поговорить о кибернетике. Чем так удивляют нас эти машины? Возможно, что с трудностями на которые натолкнулся Фрейд, это как-то связано. Ведь кибернетика тоже началась с момента, когда люди с изумлением обнаружили, что язык функционирует почти независимо, создавая впечатление, что это мы находимся в его власти.

Некоторые полагают, будто для решения вопроса достаточно указать на то, что властью этой мы же сами его и наделили Об этом как раз и напоминает нам Леви-Стросс, столь мудрый перед лицом нового, которое он, похоже, всегда пытается свести к старому. Я ценю, как правило, то, что пишет г-н Рюйер но не его книгу о кибернетике.

В машинах этих язык, безусловно, налицо, он весь кипит И вовсе не случайно дает это о себе знать в одной старой песне, удовольствием, полученным от которой, я с вами сейчас поделюсь. Произошло это на одном из заседаний Философского общества.

Как раз перед этим г-жа Фаве-Бутонье сделала очень интересное сообщение на психоаналитическую тему. Сказала она не более того, что в подобном философском собрании имело, по ее мнению, шансы быть понятым. И хотя в расчетах своих она была очень скромна, сообщение ее далеко превосходило все то что многим из этих людей удавалось понять до тех пор. И вот после ее выступления поднимается г-н Миньковски и принимается говорить то, что говорит, на моей памяти, уже тридцать лет, всякий раз, когда обсуждается какое-либо посвященное психоанализу выступление, независимо от его содержания. Между тем, что сказала в тот раз г-жа Фаве-Бутонье, и тем, что он мог услышать тридцатью годами ранее из уст Далбье, лежала пропасть. Отвечал он, однако, почти дословно одно и то же. Я ничего не имею лично против него — в любом научном обществе так всегда и бывает. Откуда, собственно, возникло парадоксальное выражение мыслящая машина? Лично я, считая, что и человек-то мыслит крайне редко, говорить о мыслящей машине не собираюсь, но, в любом случае, то, что происходит внутри такой мыслящей машины, бесконечно превосходит по своему среднему уровню то, что происходит внутри научного общества. Введите в такую машину другие исходные данные, и она даст вам другой ответ.

С точки зрения языка в гуле этих машин слышится нечто новое — может быть, эхо или, скажем, приближение чего-то. И ссылка на то, что все, мол, заложено туда конструктором, дела не решает. Язык действительно внесен в нее извне, спору нет, но сказать, что вложил его человек, — явно мало. Если кто-то и мог бы внести немного ясности в этот вопрос, так это психоаналитик — человек, который ежеминутно получает свидетельства того, что вера в сидящего внутри маленького двойника, которому все действия и приписываются, ровным счетом ничего не решает.

Что такое язык? — Вот главный вопрос современных гуманитарных наук. Их интересует все: Откуда он возник? Что происходит на его геологических стадиях? Как начинаем мы выговаривать первые слова? Не лежат ли в его основе крики, которые издавали наши предки, занимаясь любовью? На самом деле, однако, следовало бы сперва поинтересоваться тем, как он функционирует сейчас. Всё всегда налицо. Наши отношения с языком нужно рассматривать на самом конкретном, самом повседневном для нас уровне — на уровне аналитического опыта.

Именно об этом и идет речь в данной схеме, которая развивает систему далее, вводя в нее Воображаемое как таковое. Ту же самую маленькую оптическую схему, которую я демонстрировал вам в прошлом году, мы находим и на третьем этапе, на уровне теории нарциссизма. Система восприятие-сознаниепомещена в ней именно туда, где она и должна быть, — в ту сердцевину, где собственное Я вбирается в другого, ибо центром ориентации человеческого существа в Воображаемом всегда становится образ себе подобного.

И наконец, последняя схема позволит нам осмыслить По ту сторону принципа удовольствия и понять, какой необходимости эта работа отвечает. Фрейд написал ее в тот момент, когда аналитическая техника меняла курс, когда могло показаться, будто сопротивление и бессознательное значение соответствуют друг другу как лицо и изнанка, будто все то, что функционирует согласно принципу удовольствия в так называемой первичной системе предстает в качестве реальности во второй, и наоборот. А это не что иное, как чисто классический подход к собственному Я, дополненный лишь представлением о том, будто в этих синтезах многое его пониманию доступно. Фрейд же утверждает, что это не так, что вся система значений лежит вне человека, что структура его вовсе не является синтезом этих значений, а представляет собой нечто прямо противоположное. Я привожу эту последнюю схему, чтобы подвести вас к тому, ради чего По ту сторону принципа удовольствия была написана. Я беру то, что имеет отношение к новейшим способам передачи в приборах, — электронно-лучевую трубку. Все, кому приходилось пользоваться радиоприемником, знают, что это такое. Это вакуумная трубка с триодом: когда катод нагревается, электроны начинают бомбардировать анод. Если между ними что-то помещено, то электроны проходят в зависимости от того, положительно или же отрицательно это что-то заряжено. При желании можно наладить механизм регулирования этого потока или просто систему его прерывания.

Так вот, сопротивление, эта воображаемая функция Я, как раз и представляет собой такую систему — именно от нее зависит, проходит или же не проходит то, что в аналитическом действии как таковом должно быть передано. Во-первых, эта схема демонстрирует, что не будь никакого вмешательства, сопротивления со стороны собственного Я — этого эффекта трения, свечения, нагрева, чего хотите, — эффекты коммуникации на уровне бессознательного проходили бы незамеченными. Но еще важнее другое: она показывает, что собственное Я вовсе не относится к дискурсу бессознательного, этому конкретному дискурсу, которым оно омывается, играя в нем роль преграды, средостения, фильтра, как позитив к негативу. У бессознательного своя динамика, свои полноводья, свои пути. Его ритм, его модуляции, его сообщения поддаются исследованию совершенно не зависимо от того, что служит ему преградой. И в книге По ту сторону принципа удовольствия Фрейд и задался как раз целью определить для воображаемой функции Я ее место.

Я даю вам лишь общее направление, в котором будет в дальнейшем шаг за шагом продвигаться наше исследование. А сейчас я попросил бы Валабрега рассмотреть второй из этих четырех этапов.Валабрега излагает основные черты сновидения.

Валабрега: — Фрейд утверждает также, что живость галлюцинации, интенсивность ее, пропорциональна количеству нагрузки, которую несет соответствующая идея. Галлюцинация обусловлена именно этим количеством. Иное дело восприятие. В восприятии, источником которого служит система φ, большая или меньшая отчетливость его определяется вниманием.

Лакан: - Ее источником является система ω.

Валабрега: — Нет, система φ.

Лакан: - Давайте не будем путать. Количественные поступления из внешнего мира приходят из системы φ. Все построение текста указывает на то, что все, являющееся восприятием, а не возбуждением, происходит как таковое в системе ω.

Валабрега: — Но источником-то всего этого служит φ.

Лакан: - Потому что приходит оно из внешнего мира. Он приходит из φ лишь опосредованное через ψ.

Валабрега: — Разумеется. К тому же все это не имеет прямого отношения к делу.

........................

В 1897 г. Фрейд еще не продвинулся в своем собственном анализе достаточно далеко. Я выписал для Анзье несколько егозамечаний относительно границ само-анализа. Письмо 75: "Я не могу анализировать себя лишь на основании объективных познаний, как я мог бы это сделать по отношению к чужому человеку... Self-analyse, строго говоря, невозможен. А иначе не было бы никакого заболевания. Лишь по мере того, как я сталкиваюсь в своих случаях с какой-то загадкой, анализ мой вынужден остановиться" Фрейд определяет здесь границы своего собственного анализа — поймет он в себе лишь то, что обнаружит в клинических случаях своих пациентов. Стоя на пороге гениального, выводящего на новые пути открытия, Фрейд — и это исключительно точное, учитывая его скороспелость, свидетельство — сам отмечает, что само-анализ его не является процессом интуитивным, попыткой наугад обнаружить в себе некие ориентиры, что к интроспекции он никакого отношения не имеет.

Анзье: — Еще до сновидения с Ирмой Фрейд знал, что сновидения имеют смысл. Именно потому, что пациенты рассказывали ему сновидения, смысл которых состоял в исполнении желания, как раз и попытался он истолковать в этом смысле свое собственнное. В этом и состоит применяемый им критерий верификации.

Лакан: - Ну конечно.

Валабрега: — В центре внимания Фрейда вовсе не смысл сновидения, а теория идентичности сновидения с невротическим симптомом.

Лакан: - В Traumdeutung Фрейд настаивает не только на сродстве сновидения с невротическим симптомом, но и на их различии. Процесс сновидения является для понимания невротического симптома образцовым, но между симптомом и сновидением сохраняется фундаментальное различие в экономическом плане. Общей для них является только грамматика. Это, конечно, метафора, и придавать ей буквальное значение не стоит. Они отличаются друг от друга не меньше, чем отличается эпическая поэма от сочинения по термодинамике. Сновидение позволяет уловить действующую в каждом случае символическую функцию и для понимания симптома имеет, благодаря этому, первостепенное значение. Однако симптом всегда включен в общее экономическое состояние субъекта, в то время каксновидение — это состояние локализованное во времени, в условиях совершенно особых. Сновидение является лишь частью активности субъекта, в то время как симптом распространяется на несколько областей. Процессы эти скорее аналогичны, чем идентичны.

....................................

Валабрега предлагает анализ сновидения об инъекции Ирме.

Для Фрейда вещью, организующей, поляризующей все его существование, был разговор с Флиссом. Разговор этот тянется филигранной нитью через всю его жизнь и является для нее основополагающим. В конечном счете именно в этом диалоге само-анализ Фрейда и осуществляется. Вот почему Фрейд стал Фрейдом, и нам приходится сегодня к этому диалогу возвращаться. Все остальное — ученый дискурс и дискурс повседневный, формула триметиламина, нам известное и нам неизвестное — все это чепуха, все это лежит на уровне Я и может нам служить как препятствием, так и знаком, указывая на ход того, что вот-вот должно обрести свои формы, — на ту долгую обращенную к Флиссу речь, в которую суждено затем обратиться всему его творчеству.

Разговор Фрейда с Флиссом, эта основополагающая речь, тогда еще бессознательная, является существенным динамическим элементом. Почему была она на тот момент бессознательной? — да потому, что содержит она бесконечно больше того, что оба они, как индивидуумы, могли тогда сознательно в ней расслышать. В конце концов перед нами всего лишь два ученых мужа, каких много, обменивающихся своими завиральными идеями.

Открытие бессознательного, в исторический момент своего совершения предстающее нам в подлинных своих масштабах, состоит в том, что смысл простирается далеко за рамки тех знаков, которыми индивид манипулирует. Человек прорастает знаками в значительно большей степени, нежели он об этом подозревает. Вот о чем идет речь во фрейдовском открытии — о новом понимании человека. Вот он каков, человек после Фрейда.

9 февраля 1955 года.

XI. ЦЕНЗУРА - НЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Сообщение как прерванный дискурс, настоятельно о себе заявляющий. Король Англии мудак. Фрейд и Фехнер.

Traumdeutung дает нам не только теорию сновидения. Мы находим там и дальнейшую разработку Фрейдовой схемы психического аппарата. На первом, предыдущем этапе разработки Фрейд подводил итог собственным работам по неврологии. Этот же второй этап соответствует его углубленному интересу к такому частному явлению, как неврозы, и к той области, которую анализу и придется в дальнейшем осваивать.

Речь, таким образом, идет о сновидении, но одновременно, на заднем плане, и о невротическом симптоме, организация которого оказывается на поверку такой же, поскольку задействует в себе структуру языка как целого, а точнее — отношения между человеком и языком. Мой комментарий вам это продемонстрирует, засвидетельствовав тем самым, что термины, которыми мы здесь для понимания работ Фрейда пользуемся, заключены уже в них самих.

Мы собираемся применить к ходу мыслей Фрейда тот же способ истолкования, которым, имея дело с явлениями психического порядка, пользуется он сам. Нам хочется увидеть то, что скрывается за происходящим на наших глазах построением второй модели психического аппарата в действительности. По отношению к системам φ, ψ, ω, на чьи характеристики и парадоксы, о которых Фрейд прекрасно отдавал себе отчет, мы — я и Валабрега — обратили ваше внимание, что-то здесь смещается, происходит какой-то сдвиг.

Я предлагаю вам прочесть сон об Ирме еще раз. Уже в прошлом году, иллюстрируя явление переноса, я просил вас прочесть и объяснить некоторые его этапы. Перечитайте его на предмет того, чем мы заняты с вами теперь; попытайтесь, другими словами, понять, что такое автоматизм повторения, и придать этому выражению какой-то смысл, осознав предварительно, перед какой двусмысленностью в отношениях между Символическим и Воображаемым мы с вами оказались.

Уже та схема, о которой мы говорили здесь в прошлый раз, схема лампового триода, выставляет сновидение об Ирме в совершенно новом свете. В рукописи своей Фрейд сводит его темы к четырем элементам — двум сознательным и двум бессознательным. Мы уже указывали на то, как эти два бессознательные элемента следует понимать: один из них — это откровение творческой речи в диалоге с Флиссом, другой, ему поперечный, высвечивается проходящим потоком. То, что разворачивается в этом сновидении почти бессознательным образом, — это вопрос об отношениях Фрейда с серией женских сексуальных образов, каждый из которых связан каким-то образом с напряженностью в его супружеских отношениях. Но самое поразительное в этих образах — это принципиально нарциссический их характер. Это образы пленяющие, каждый из которых находится с Фрейдом в определенных нарциссических отношениях. Когда врач выстукивает Ирму, она чувствует боль в плече, а Фрейд сам признается, что страдает ревматизмом плеча.

То, как все это рассказано, вызывает восхищение уже тем, что позволяет нам заглянуть куда глубже, нежели мог это в тот момент сделать сам Фрейд. Дело в том, что Фрейд обладал даром исключительной, поистине гениальной наблюдательности. В том, о чем он нам повествует, сам так называемый, для краткости, материал позволяет сориентироваться гораздо лучше, нежели концепции, в которые автор его оформляет, что в истории научной литературы является случаем исключительным.Валабрега приступает к комментированию VII главы Толкования сновидений "Психология процесса сновидения".

Тут есть две небольшие фразы, которые заслуживают того, чтобы в ходе нашего рассуждения на них обратить внимание. В момент, когда Фрейд вновь пересматривает все предложенные им в предыдущих главах построения касательно образованиясновидений, то есть главной темы Traumdeutung, он неожиданно замечает, что по поводу сновидений возможны любые возражения, в том числе и то, что сновидение является, возможно, лишь сновидением о сновидении.

А это значит, что с нашей стороны было бы ошибкой принимать за Священное писание то, что является, по-видимому, лишь случайной импровизацией, предпринятой в спешке с целью выйти из затруднения.

Воспользуемся на ходу этой метафорой, потому что метафоры у Фрейда поистине драгоценны — он действительно подходил к тексту как к Священному писанию. Священное же писание толкуется по совершенно особым законам, и каждому известно, что толкования эти порой удивительны. Важно здесь также и само слово писание, текст. Мы приближаемся здесь к тому самому, что пытается вам показать Валабрега, — говоря о процессе сновидения, Фрейд подходит к проблеме забвения.

Так вот, Фрейд утверждает, что порча, даже забвение текста сновидения значат столь мало, что пока остается у нас хоть один-единственый элемент, пусть сомнительный, лишь самый кончик сновидения, тень тени его, мы можем по-прежнему придавать ему смысл. Ибо перед нами послание.

Порча эта отнюдь не обусловлена случайностью, она вовсе не связана с угасанием, стиранием послания, с затерей его в фоновом шуме. Послание не забывается просто так. Пресловутому понятию цензуры, о котором столь часто забывают, пора вернуть его новизну и свежесть: цензура — это намерение.

Суть аргументации Фрейда в том, что она перекладывает бремя доказательства на другую сторону: В элементах, на которые опираются ваши возражения, в явлениях забвения и порчи сновидения я продолжаю видеть смысл, более того, вижу в них новый смысл. Явление забвения, когда оно налицо, лишь стимулирует мой интерес. Я и в нем вижу часть сообщения. Эти отрицательные явления дают мне новый материал для прочтения смысла, я признаю и за ними функцию сообщения. Причем Фрейд не просто открывает это новое измерение, он даже, не без некоторой предвзятости, изолирует его, игнорируя при этом все остальное.Ему возражают, говоря, что речь у него идет лишь о сновидениях желания, в то время как существуют и другие их типы — сновидения тревоги, сновидения самонаказания. Одна из фаз его ответа заключается в том, что сновидения тревоги, конечно, бывают, но то, что функционирует, вызывая тревогу во сне, это то же самое, что спровоцировало бы тревогу и во время бодрствования. Его интересует не все, что есть в сновидении, а исключительно семантический элемент, передача смысла, артикулированная речь, то, что он называет мыслями, Gedanken, сновидения.

Что Фрейда действительно интересует — и нигде это не бросается в глаза с такой очевидностью, как в начале седьмой главы, — так это сообщение как таковое, больше того, сообщение как прерванная и настоятельно заявляющая о себе речь. Именно это и подводит нас вплотную к проблеме, которая в данный момент стоит для нас на повестке дня, — что же находится по ту сторону принципа удовольствия? Что представляет собой механизм повторения?

Придавать слову Gedanken психологический смысл в этом тексте нельзя. Фрейд трижды или четырежды в разных местах напоминает нам: не думайте, будто все наши объяснения принадлежат тому, что о психике хорошо известно — напротив, перед нами явления совсем не психического порядка.

Возьмем пример, который, представляя собой крайний случай, является тем более показательным, — пример с женщиной, в памяти которой осталось от сновидения лишь одно слово — канал. На этом примере Фрейд и показывает нам, как понимает он истолкование сновидения.

Что может представлять собой воспоминание о чем-то таком, что до такой степени стерлось, воспоминание о воспоминании? Или, ставя этот вопрос в более общей форме: действительно ли, вспоминая о сновидении, мы вспоминает о чем-то таком, о чем мы можем говорить как о мысли? Ведь не исключено, что перед нами здесь типичный случай иллюзорного воспоминания. Но Фрейда это не волнует, ему важно не это; то, что занимает его, не принадлежит к явлениям психологического порядка. Вспоминаем ли мы о сновидении как о событии, которое действительно где-то имело место? В буквальном смысле вопрос этот неразрешим. Философов всегда это интересовало— почему пережитое во сне никогда не является столь же важным и подлинным, сколь пережитое во время бодрствования? Если человеку снится каждую ночь, что он бабочка, правильно ли будет сказать, что ему мечтается, будто он бабочка? Но Фрейду это совершенно не важно.

Этот психологический реализм, этот поиск существенной субъективности нимало не интересует его. Ему важно не то, что человеку снится, будто он бабочка, а то, что это сновидение значит, что этот человек кому-то хочет сказать. В этом для него весь вопрос.

С женщиной этой он имел беседу еще прежде, и сновидение служит лишь ее продолжением. По видимости, она со многими рассуждениями Фрейда согласна, но то, что она хочет сказать в сновидении, выясняется с помощью ассоциаций. Давайте же, мадам, давайте! И вот она рассказывает, наконец, один маленький высмеивающий англичан анекдот. Между возвышенным и смешным всего один шаг (pas). — Знаю, Па-де-Кале. Все ваши истории хороши, но, в сущности, нелепы, над ними вот-вот станут смеяться, — вот что она хочет сказать.

Мы не собираемся утверждать, правильно это или нет, мы комментируем Фрейда и пытаемся понять, какова же функция сновидения как бессознательного процесса. Одно из измерений желания сновидения заключается в том, чтобы чему-то позволить сказаться. Выявить это всегда кажется для Фрейда достаточным, чтобы считать свою теорию лишний раз подтвержденной. Ему нет нужды ни добираться до воспоминаний, ни задумываться о регрессии. Что вынудило Фрейда создать теорию регрессии? Следующий шаг дает ответ на этот вопрос. Теперь же нам важно усвоить вот что: Фрейд не удовлетворен, не чувствует себя на верном пути и не делает вид, будто доказать желаемое ему удалось до тех пор, пока ему не удается продемонстрировать, что главное желание сновидения состоит в том, чтобы высказать сообщение.

Валабрега: — А следовательно, забвение сновидения — это препятствие.

Лакан: - Это не препятствие, это часть текста. Сомнение, например, в перспективе своей представляет собой едва ли неemphasis — во французском нет подходящего слова: его можно перевести как подчеркивание. Сомнение как психологический феномен Фрейда не интересует — да и можно ли вообще говорить о сомнении в сновидении как явлении психологическом?

Феномен сомнения — говорит Фрейд — нужно истолковывать как часть сообщения. Если субъект сомневается — говорите себе вы — дело в сопротивлении. Но давайте пока забудем о сопротивлении. Сомнение представляет собой часть сообщения. Когда субъект говорит вам, что он сомневается, будьте уверены: он обращает ваше внимание на тот факт, что именно этот элемент сновидения особенно знаменателен. В нашем священном писании сомнение — особая, привилегированная коннотация. Согласны?Валабрега: — Да... Но Фрейд, однако, подчеркивает слово сопротивление, когда говорит, что всякое препятствие истолкованию порождается психическим сопротивлением, Widerstand