Geum.ru

Жак лакан семинары

Вид материалаСеминар

Содержание


Xvi. украденное письмо
Подобный материал:
1   ...   19   20   21   22   23   24   25   26   ...   45

циально не привлечет к предмету его внимание. Это позволяет министру с помощью маневра, состоящего в том, чтобы достать из кармана и положить на столик другое, слегка похожее на первое по внешнему виду, письмо, завладеть, прямо перед носом и бородой (была же там борода!) присутствующих, бумагой, которая дала бы ему в дальнейшем над королевской четой определенную власть, причем так, что никто не посмел бы сказать и слова. Королева прекрасно видит происходящее, но сами условия этой партии с тремя участниками делают ее беспомощной.

Письмо это необходимо вернуть. Следуют пространные, подхваченные нами в связи с темой игры в чет и нечет рассуждения, которые дают понять, что игра интерсубъективности здесь настолько существенна, что любому, кто обладает знаниями, скрупулезностью и техническим мастерством, подпасть под

чары Реального немудрено - именно так и подпадают под них очень умные люди, тем самым как раз в и оказываясь дураках. Дом министра обыскивают пядь за пядью, пронумеровывая каждый кубический дециметр. Вещи изучаются в микроскоп, подушки протыкаются длинными иголками, используются все научные методы. Письма нет как нет. Кроме как в доме, ему быть негде, так как в любой момент оно может понадобиться министру, чтобы предъявить ею королю. С собой он его тоже не носит - чтобы убедиться в этом, было инсценировано его ограбление.

Здесь обыгрывается та соблазнительная мысль, что чем более по-полицейски ведут себя полицейские, тем меньше у них шансов что-либо найти. Им и в голову не приходит, что письмо все это время было у них прямо перед носом - висело на ленточке над камином. Похититель ограничился тем, что придал ему несколько потрепанный вид, вывернул наизнанку и поставил другую печать. Другое лицо, чрезвычайно коварное и имеющее причины министру не сочувствовать, пользуясь случаем похищает это письмо и заменяет его другим, что и кладет карьере его врага конец.

Но самое главное не в этом. Что делает эту столь малоубедительную историю такой убедительной? Ведь удивительно все-таки, что полицейские, несмотря на тщательность своих поисков, так-таки письма и не обнаружили. Чтобы объяснить это, По ссылается на интерсубъективность - человек недюжинного ума выходит за пределы того, что является мыслимым для другого и тем самым от него ускользает. Но если вы прочтете эту историю под углом зрения ее действительной ценности, то вы сразу заметите, что у нее имеется другой ключ - нечто такое, благодаря чему она и держится, что и придает ей вящую убедительность. Ведь стоит построить ее сюжет чуть-чуть иначе, и она немедленно потеряет для нас всяческий интерес.

Ключ этот — мне кажется, что вам, аналитикам, это должно бросаться в глаза, - заключается просто-напросто в тождестве символической формулы ситуации на обоих этапах развития ее сюжета. Королева полагала, что письмо в безопасности, потому что оно лежало у всех на глазах. Министр тоже оставляет его на виду, уверенный, что именно это делает его незаметным. И выигрывает он не потому, что он стратег, а потому, что он поэт, -пока не является Дюпен, который еще в большей степени поэт, чем он.

Никакая интерсубъективность здесь ничего не решает - как только реальное отмерено, как только периметр и объем его определены, нет никаких оснований предположить, что письмо может, в конечном счете, от них ускользнуть. Если же тот факт, что оно не найдено, оказывается, тем не менее, убедительным, то объясняется это лишь тем, что область значений продолжает существовать - даже в умах считающихся такими тупицами полицейских. Если полицейские все-таки не находят письмо, то происходит это не просто потому, что положено оно в местеслишком уж доступном, а в силу значения его, говорящего о том, что письмо подобной ценности, сконцентрировавшее вокруг себя всю мощь государства и готовое обернуться вознаграждениями, на которые в подобных случаях можно рассчитывать, непременно постараются скрыть самым тщательным образом. Раб, естественно, пребывает в уверенности, что господин - это господин и когда ему, господину, попадается что-то ценное, он накладывает на это лапу. И точно так же многие уверены, будто достигнув в понимании психоанализа определенного уровня, можно, положив на него по-хозяйски руку, сказать: «Вот он. Теперь он наш». Увы, значение как таковое никогда не оказывается там, где ожидают его найти.

Урок, который из нашего рассказа можно извлечь, лежит именно в этой плоскости. Только анализ символической ценности отдельных моментов этой драматической истории позволит нас обнаружить ее связность и более того - ее психологическую мотивацию.

Это не игра на сообразительность, это вообще не психологическая игра - это игра диалектическая.

23 марта 1955 года.

Дополнение

Очередная встреча: Участники семинара играют

Приближаются каникулы, погода хорошая – я вас сегодня долго не задержу.

В последний раз мы говорили с вами об интерсубъективности отношений между двумя партнерами и миражах, которые в этих отношениях возникают. В целом интерсубъективность миражом не является, но рассматривать своего ближнего и полагать, будто он думает именно то, что предполагаем мы, - грубейшее заблуждение. Из этого и следует исходить.

Границы того, что на этой итерсубъективности можно выстроить, я уже продемонстрировал вам с помощью известной игры в чет и нечет, которую я, чтобы не изобретать колесо заново, позаимствовал у Эдгара По - у нас нет оснований не верить, что рассказ об этой игре он действительно услышал из уст мальчишки, умевшего в нее выигрывать.

Игра не такая уж и трудная. Самым простым примером будет все время чередовать чет и нечет. Кто поумнее, станет делать наоборот. Но умнее всего перешагнуть в третий такт и поступать как дурак или тот, кого за дурака принимают. Другими словами, здесь все теряет значение. Я показал показал вам, таким образом, что для того, чтобы играть в эту игру разумно, нужно пытаться свести любую уловку противника на нет.

Следующий шаг - это как раз и есть фрейдовская гипотеза – состоит в допущении того, что ни в одном действии, совершенном с намерением, положиться на случай, ни малейшей случайности нет.

На доске я нарисовал вам конструкцию того, что в наши дни называют машиной. Из нее вытекает формула, которая из того, что субъект говорит наугад, следует всегда и в которой находит определенное отражение автоматизм повторения – находит постольку, поскольку он представляет собой нечто, лежащее по ту сторону принципа удовольствия, связности, тех рациональных мотивов и чувств, в которых способны мы дать себе отчет. Вначале психоанализа это потустороннее выступает как бессознательное, поскольку мы не способны его достичь, и в то же время как перенос, поскольку оно-то как раз и модулирует чувства любви и ненависти, сами по себе переносом не являющиеся - ведь перенос и есть то, благодаря чему можем мы интерпретировать тот включающий все, что субъект способен нам предъявить, язык, который вне психоанализа остается в принципе неполным и непонятым. Вот что лежащее по ту сторону принципа удовольствия собой представляет.Это то же самое, что находится по ту сторону значения. Они совпадают друг с другом.

Маннони: - Мне кажется, что Ваши попытки исключить интерсубъективность ее, несмотря ни на что, сохраняют.

Лакан: - Я не сказал бы, что я ее исключаю. Я просто беру случай, где ее можно не учитывать. Исключить ее в принципе, разумеется, невозможно.

Маннони: - Вполне возможно, что она все-таки учитывается - ведь в законе повторения, которому все мы, сами того не зная, повинуемся, заслуживают рассмотрения две стороны. Одна из них состоит в том, что в самом повторяющемся закон этот, вполне вероятно, разглядеть не удается. Так, арифметические числа можно изучать бесконечно и никакого закона повторения не найти, если мы не учитываем, например, ритмов. Если мы какие-то слова повторяем, то происходит это, может быть, потому, что определенное число созвучно бессознательной мысли. В подобный момент ни один математик не сможет найти последовательным появлениям данного числа никакого разумного объяснения, это будет лежать вне области машины.

Лакан: - Мне очень нравится то, что Вы говорите.

Маннони: - С другой стороны, если закон обнаружен, то возникает тем самым неравенство: один из противников обнаружил закон, а другой нет. Ибо закон обнаруженный больше законом не является.

Лакан: - Конечно, друг мой, — в последний раз я, для простоты, и заставил субъекта играть с машиной.Маннони: — В результате два субъекта вступают между собою в борьбу.

Лакан: - Разумеется. Но мы исходим из одного элемента. Сама возможность организовать игру субъекта с машиной достаточно поучительна. Это не означает, что машина способна найти разумное основание моего видения вещей. Я уже сказал вам, что наша личная формула может оказаться не короче песни Энеиды, но из этого еще не следует, что подобная песня откроет нам все ее значения. Найди мы какие-то рифмы или созвучия, мы были бы уверены, что перед нами пример символической действенности. Этот принадлежащий Клоду Леви-Строссу термин я использую здесь по отношению к машине. Можно ли считать, что символическая действенность обязана своим существованием человеку? Весь ход моих рассуждений ставит это предположение под сомнение. К тому же вопрос этот все равно решить не удастся, покуда мы не составим себе представление о том, каким образом произошел язык, - а до этого нам еще очень и очень далеко.

Перед лицом этой символической эффективности нам важно сегодня выявить некую символическую инерцию, субъекта — субъекта бессознательного - характеризующую.

Чтобы сделать это, я предлагаю вам сыграть в чет и нечет по определенным правилам, а результаты мы зарегистрируем. Во время каникул я их обработаю и мы посмотрим, какие выводы можно будет из них сделать.

Зависеть все будет от того, имеется ли разница между рядом чисел, выбранных умышленно, и последовательностью чисел, выбранных наугад. Присутствующему здесь математику, г-ну Риге, придется объяснить нам, что, собственно, представляет собой последовательность чисел, выбранных наугад. Вы не представляете себе, насколько это сложно. Понадобились поколения математиков, чтобы обезопасить себя со всех сторон, чтобы числа действительно оказались выбранными наугад.

Риге, вы будете записывать результаты первой партии. Давид, вы сыграете с Маннони в чет и нечет.

Маннони: - Я буду жульничать. Лакан: - Валяйте!(Давид и Маннони играют)

Маннони: - Все очень просто: каждый раз, когда я говорил наугад, я выигрывал. Когда я оставлял правило, я часто проигрывал. Правило я менял. В какой-то момент я стал следовать порядку стихов Малларме, потом воспользовался номером телефона, машины, потом следовал чередованию гласных и согласных в том, что написано на доске.

Лакан: - Сколько попыток вы сделали, пользуясь первым правилом?

Маннони: - Вот тогда я действительно выигрывал. Лакан: - Это было просто для того, чтобы вы почувствовали интерес. Теперь мне хотелось бы, чтобы каждый из вас записывал результаты - вы можете делать это совершенно спонтанно, и я думаю, что чем спонтаннее, тем лучше - представляя себе, будто играете с машиной. Только прошу вас, не делайте, как делал Маннони. Играйте наугад. Явите вашу символическую инерцию.

(Участники семинара играют и вручают листки с результатами Жаку Лакану)

30 марта 1955 года.

XVI. УКРАДЕННОЕ ПИСЬМО

В увлекательном докладе, который вы вчера прослушали, обрисовано было то, что можно назвать игрой образа и символа. Тот факт, что далеко не все в связи с этим может быть выражено в генетических терминах, из работ г-жи Дольто как раз и следует - именно в этом она и является нашей единомышленницей.

Этиология шизофрении интересует нас как терапевтов, с тысячи разных сторон. Да, в ней бесспорно есть измерение чисто медицинское, измерение диагностики и прогностики, но и г-жа Дольто, со своей точки зрения, живо и глубоко освещает явления, для определенного этапа индивидуального развития характерные - искусство и честность ее наблюдений заслуживают высочайших похвал. Мы не можем оперировать нашими категориями везде, но они позволяют, во всяком случае, осуществить в нозографии подлинный переворот, Перье в общих чертах уже намеченный.

Маннони: - Меня смущает то, что рисунок, графику вы усваиваете регистру воображаемого. Мне кажется все-таки, что рисунок - это уже проработка воображаемого, пусть еще смутная.

Лакан: - Я говорил именно о воображаемом, я не говорил, что это рисунок, который действительно представляет собой уже символ.

Маннони: - Но не вполне - вот что меня, собственно, занимает.

Лакан: - Вполне естественно - это будет Вас занимать до тех пор, пока мы не сделаем рисунок предметом нашего рассмотрения и не начнем все вместе разбираться в том, что он собой представляет. Но в этом году мы занимаемся другими вещами.

То, о чем говорил я в последний раз, направлено было на то, чтобы позволить вам осязаемо ощутить связь субъекта с символической функцией. Сегодня мы сделаем в этом направлении еще один шаг.Символ возникает в Реальном в результате пари. Само понятие причины, поскольку оно предполагает между цепочкой символов и Реальным определенное опосредование, рождается из некоего первоначального пари - будет это вот этим, или не будет? Не случайно, как показывает нам эпистемология на нынешнем этапе своего развития, понятие вероятности располагается в центре эволюции физических наук, а теория вероятности вновь вызывает к жизни целый ряд проблем, которые в истории человеческой мысли на протяжении веков то выходили на первый план, то вновь оказывались в тени.

При всякой достаточно радикальной постановке вопроса о символическом мышлении именно пари находится в центре внимания. Все сводится к to be or not to be, к угадыванию того, что выпадет, а что нет, к первоначальной паре плюса и минуса. Но присутствие, как и отсутствие, говорят, соответственно, о возможности отсутствия или присутствия. Когда сам субъект является в бытии, он обязан этим определенному не-бытию, на котором он свое бытие и возводит. Если же он в бытие не является, если он не является чем-нибудь, то очевидно, что он свидетельствует тем самым о некоем отсутствии, должником которого навсегда останется - я хочу сказать, что, оказавшись не в силах явить присутствие, он навсегда обречен доказывать отсутствие.

Вот это-то и придает ценность цепочке тех маленьких плюсов и минусов, что расположили мы на листе бумаги, следуя различным условиям, которые диктуются экспериментом. Исследование собранных результатов ценно тем, что демонстрирует в кривой распределения выигрышей и проигрышей определенные отклонения.

Как мы в последний раз уже видели, играть - значит пытаться обнаружить у субъекта предположительную регулярность, которая хоть и ускользает от нас, но в результатах игры должна незначительным отклонением в кривой вероятностей себя выдать. Это и есть то, что стремится заявить о себе в фактах, доказывающих, что когда налицо диалог, пусть самый слепой, игры случая в чистом виде уже нет, а есть соединение, сочленение одного слова с другим. Слово это предполагается уже тем фактом, что даже для субъекта, играющего в одиночку, игра его имеет смысл лишь в том случае, если он заранее объявит, что, как он думает, должно выпасть. В орла или решку можно играть и одному. Но если подойти к делу с точки зрения речи, то в одиночестве не играют никогда - в игре всегда налицо сочленение трех знаков, подразумевающих выигрыш, проигрыш и вырисовывающееся на их фоне смысловое значение в виде результата. Другими словами, нет игры, пока нет вопроса, и нет вопроса, пока нет структуры. Вопрос составлен структурой, организован ею.

Сама по себе, игра символов являет собой и организует, независимо от особенностей ее человеческого субстрата, то нечто, что мы и именуем субъектом. Человеческий субъект отнюдь не является в этой игре инициатором, он занимает в ней свое место, он играет в ней роль маленьких плюсов и маленьких минусов. Он представляет собой лишь элемент той цепочки, которая, будучи развернута, организуется следуя определенным законам. Субъект, таким образом, всегда располагается в нескольких плоскостях, всегда включен в несколько пересекающихся сетевых схем.

В Реальном результат всегда может выпасть какой угодно. Но как только символическая цепочка организована, как только вы ввели, в форме последовательных единиц, какую-то единицу значащую, что угодно выпасть уже не может.

Договоримся соединять выпадающие последовательно плюсы и минусы в группы по три и обозначить возможные типы последовательностей внутри групп цифрами 1, 2 и 3.

(1) (2) (3)

+ + + + + - + - +

- - - - - + - + -

- + +

+ - -

Уже одно это преобразование приведет к появлению исключительно точных законов. Группы типа (1), (2) и (3) не могут следовать друг за другом в любом порядке. За группой (3) никогда не последует группа (1), группа (1) никогда не возникнетвслед за любым нечетным количеством групп (2). Однако после четного количества групп (2) она появиться может вполне. Между группами (1) и (3) всегда возможно неограниченное количество групп (2).

Исходя из этих закономерностей, вы можете образовать новые значащие единицы, соответствующие интервалам между группами различных типов.

Переход от 1 к 2 —> β

Переход от 2 к 2 —> γ

Переход от 1 к 1

Переход от 1 к 3 => α

Переход от 2 к 1

Переход от 2 к 3 => δ

Легко убедиться, что если впереди стоит β, то после повторения сколь угодно большого числа α на выходе может оказаться лишь δ. Перед нами пример первичной символической организации, которая позволяет выйти за пределы тех метафор, которые я однажды использовал, говоря о внутренне присущей символу памяти. Создается впечатление, будто α помнит, что не может породить из себя ничего, кроме δ, если серии а, сколь угодно длинной, предшествовала β.

Вы сами убедились теперь, какие возможности демонстрации и теорематизации вытекают из простого использования символических серий. С самого начала и совершенно не зависимо от всякой связи с какими бы то ни было причинными звеньями предположительно реального характера, символ вовсю действует, порождая собственные закономерности, структуры, формации. Это как раз и интересует нашу дисциплину, состоящую в исследовании того, насколько глубоко прорастает в мир человеческого субъекта символический порядок.

И сразу же становится в этой перспективе очевидно то, что я в свое время назвал вмешательством субъектов. Поскольку нам представляется сейчас такой случай, я проиллюстрирую вам это на той же истории об украденном письме, из которой позаимствован был мною пример игры в чет и нечет.2

Пример этот, приводимый в рассказе героем, который является выразителем его основной мысли, призван, по замыслу автора, стать элементарной иллюстрацией отношений между субъектами - отношений, основанных на том, что один субъект предвосхищает мысли другого благодаря тому, что предполагает в нем скрытность, хитрость и стратегические способности, которые в возникающих между ними отношениях взаимного отражения так или иначе должны проявиться. Все здесь построено на предположении, будто существуют средства, позволяющие отличить восприятие, свойственное идиоту от восприятия, свойственного человеку умному.

Я уже обращал ваше внимание на то, насколько сомнительна эта точка зрения, насколько не соответствует она своему предмету - хотя бы потому, что ум порою в том и состоит, чтобы суметь прикинуться идиотом. И все же По - человек на удивление искушенный: стоит вам прочитать текст целиком и вы сразу почувствуете, что сама символическая структура этой истории куда более существенна, нежели это на первый взгляд соблазнительное, но исключительно неосновательное, на простаков рассчитанное рассуждение.

Мне хотелось бы, чтобы те, кто перечел Украденное письмо после того, как я начал говорить о нем, поднял руку - глядите, и половины зала не наберется!

Надеюсь, вы знаете, однако, что речь идет об истории письма, похищенного в удивительных и весьма поучительных обстоятельствах — истории, рассказанной злополучным префектом полиции, которому отведена классическая в сюжетах такого рода роль человека, который обязан найти пропажу, но вечно идет по ложному следу. Короче говоря, префект этот приходит к другому герою, по имени Дюпен, с просьбой помочь ему из этого дела выпутаться. Дюпен этот являет собой тип другого, еще более мифического персонажа - того, кто все понимает. История эта, однако, далеко не укладывается в комедийную схему, главные герои которой отвечают всем канонам детективного жанра.

Августейший персонаж, чей облик вырисовывается на заднем плане истории, является, безусловно, королевской особой.Действие рассказа происходит во Франции в эпоху Реставрации. Власть успела утратить к тому времени священный ореол, способный оградить ее от кощунственных посягательств со стороны разного рода авантюристов.

Министр, сам человек высокого звания, непринужденно чувствующий себя в любом обществе и, судя по тому, что государственные дела обсуждаются им с королем и королевой наедине, пользующийся доверием королевской четы, обращает внимание на замешательство, с которым королева пытается скрыть от своего августейшего супруга присутствие на столе чего-то такого, что оказывается не чем иным, как письмом, авторство и содержание которого министр немедленно угадывает. Речь идет, разумеется, о тайной переписке. Если письмо остается лежать небрежно брошенным на столе, то именно для того, чтобы не привлечь к нему внимания короля. Именно на его невнимательность, чтобы не сказать его ослепление, королева и рассчитывает.

Зато министр, глаз у которого поострее, немедленно смекает, в чем дело, и начинает свою игру: отвлекая внимание присутствующих разговором, он вынимает из кармана якобы случайно оказавшееся там письмо, по виду своему слегка напоминающее предмет, которому с этих пор суждено стать пререкаемым. Повертев его немного в руках, он небрежно кладет его на столик рядом с первым. После чего ему, пользуясь невнимательностью главного персонажа, остается лишь спокойно взять это последнее и положить его в карман на глазах у не упустившей в этой сцене ни единой детали королевы, которой поневоле приходится смириться с тем, как уходит от нее компрометирующий ее