Geum.ru

Н. Б. Кириллова Медиакультура: от модерна к постмодерну Москва, 2005. Кириллова Н. Б

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 5 Информационные вызовы эпохи постмодерна
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   24

Глава 5
Информационные вызовы эпохи постмодерна


Для начала определимся с самим понятием — «информационное общество». Речь идет, по сути, о новой, «информационной» цивилизации, связанной с колоссальным, не виданным ранее влиянием «современной» индустрии информации буквально на все стороны общественной жизни и сознания.

Напомним, однако, что информационная эпоха началась не с «компьютеризации», а с «массовой» культуры, основу которой в послевоенный период образовали аудиовизуальные СМК: кино, ТВ, реклама, видео.1

Идея «новой цивилизации» сохраняет свою ценность в контексте тех интеграционных процессов, что происходят в медиакультуре за последнюю четверть века. «Третья волна», по Тоффлеру, — это и есть развитие информационного общества, когда складываются новый стиль жизни и человеческой деятельности, новые формы политики, экономики и сознания. В какой мере оправдались прогнозы Тоффлера? Что изменилось на рубеже XX — XXI веков в сознании человечества? Каковы перспективы информационной цивилизации?

Анализируя книгу Э. Тоффлера «Метаморфозы власти», П. Гуревич пытается определить драматизм современных конфигураций и приходит к следующим выводам, во многом солидаризируясь с самим автором. Тоффлер подчеркивает, что знание перекрывает достоинства других властных импульсов и источников. Именно знание может служить для приумножения богатства и силы. Однако оно действует предельно эффективно, поскольку направлено на достижение цели. Тоффлер считает знание самым «демократичным» источником власти. Однако сегодня в мире разворачивается гигантская битва за власть. Новая система создания материальных ценностей целиком и полностью зависит от мгновенной связи и распространения данных, идей, символов. Нынешнюю экономику можно назвать «экономикой суперсимволов». Фактор власти присущ сегодня всем экономикам. Власть — неизбежная часть процесса производства.

В чем же драматизм современных конфигураций могущества? Монополизация власти — это первое стремление каждого правительства, едва только оно сформировано. За любым законом, хорошим или плохим, мы натыкаемся на произвол. Произошло фундаментальное изменение в соотношении насилия, богатства и знания, которые служат элите для управления и контроля.

Управление бизнесом в наши дни включает в себя и изучение общественного сознания. Человечество тем самым продвигается к новому типу мышления. Феномен интраразумности подобен разумности, которая заложена в наших собственных автономных нервных системах. Ученые и инженеры бьются над поддержанием чистоты сообщений. Чудеса труда, интеллекта и научного воображения затмевают строительство египетских пирамид, средневековых соборов. Рождается электронная инфраструктура завтрашнего суперсимволического общества.2

Однако переход к новому мышлению драматичен. Тоффлер предугадал информационные войны, глобальные конфликты, парадоксы стандартов. Как самая искусная система может точно предвидеть, какая и кому понадобится информация? На какое время? С какой периодичностью? Поэтому информационные войны ведутся теперь во всем мире, охватывая все — от сканеров в супермаркетах до телевизионных сетей и технонационализма. Назревает всеобщее информационное столкновение, начинается всеобщий шпионаж.1

В этой ситуации медиакультура («масс-медиа») становится способной претендовать на власть над обществом и миром в целом.

Размышляя о многоканальной системе получения информации, Тоффлер прибегал к образному языку: «Информационная бомба взрывается в самой гуще людей, осыпая нас шрапнелью образов и в корне меняя и восприятие нашего внутреннего мира, и наше поведение.

Каждый из нас создает ментальную модель действительности, у нас в голове существует как бы склад образов. Одни из них визуальные, другие слуховые, есть даже тактильные. Некоторые — только «перцепты» — следы информации об окружающей нас среде, т. е. они запоминаются, как образ, например, мельком увиденного голубого неба. Есть и определяющие отношения «ассоциации», предположим, два слова — «мать» и «дитя». Одни образы простые, другие сложные и концептуальные, подобно идее о том, что «причина инфляции лежит в повышении зарплаты». Связанные воедино, эти образы дополняют нашу картину мира, помещая нас в пространство, время, определяя наше место в структуре личностных взаимоотношений.

Эти образы не появились сами по себе. Они формируются непонятным для нас образом из сигналов или информации, получаемой нами из окружающей нас среды. Поскольку эта среда насыщена переменами, то на нашу работу, наши семьи, церковь, школы, политические институты влияет Третья волна информации, но и море самой информации тоже меняется».2

Говоря о взаимоотношениях СМК и социума, нельзя не коснуться тех примеров, которые свидетельствуют о том, что некоторые из визуальных образов XX века, распространенные среди масс, превратились в символы и даже иконы. Как, к примеру, Ленин на броневике под красным знаменем, который для миллионов людей в мире на протяжении нескольких десятилетий был чем-то вроде распятого Христа; медиасимволами XX века стали Чаплин в котелке и с тросточкой и Гитлер, неистово призывающий нацию к войне, страшная гора трупов в Бухенвальде, сложенных как дрова, и Мэрилин Монро как «секс-символ» Америки; символами стали тысячи звезд масс-медиа во всем мире и реклама товаров ширпотреба — от «Кока-колы» до новой марки автомобиля.

Эти централизованно разработанные образы, «впрыснутые» в массовое сознание средствами массовой информации, кино и ТВ, способствовали стандартизации нужного для индустриальной эпохи поведения.

В информационную (постиндустриальную, постмодернистскую) эпоху все меняется, процесс формирования образов убыстряется и приобретает временный характер. «Одноразовое» искусство, быстро снятые комедии положений, снимки, сделанные «Полароидом», ксероксы, образцы изобразительного искусства, которые пришпиливают, а затем выбрасывают. Идеи, верования и отношения, как ракеты, врываются в наше сознание и внезапно исчезают в никуда. Повседневно опровергаются и ниспровергаются научные и психологические теории. Идеологии трещат по швам. Знаменитости порхают, делают пируэты, атакуя наше сознание противоречивыми политическими и моральными лозунгами. Трудно отыскать смысл в этой бурлящей фантасмагории, понять, как происходит процесс производства образов, поскольку Третья волна не просто ускоряет информационные потоки, она трансформирует глубинную структуру информации, от которой зависят наши ежедневные действия».1

Тоффлер полагал, что тенденция к унификации породила контртенденцию. «Информационный взрыв» рассматривается как порождение отживших структур. Однако почему прежние социальные структуры стали разрушаться? Откуда взялись новые запросы и потребности? Что, вообще говоря, порождает грандиозные технологические сдвиги?

Американский исследователь стремится обрисовать будущее общество как возврат к доиндустриальной цивилизации на новой технологической базе. Рассматривая историю как непрерывное волновое движение, Тоффлер анализирует особенности грядущего мира, экономическим костяком которого станут, по его мнению, электроника и ЭВМ, космическое производство, использование глубин океана и биоиндустрия. Тоффлер исследует общественные изменения как прямой рефлекс технического прогресса. Он анализирует различные стороны общественной жизни, но при этом берет за доминанту преобразования в техносфере, включая и СМК. Нет сомнений в том, что компьютеры углубляют связи нашей культуры, информация создает осмысленные ценности. Но компьютер, как и другие СМК, окажет воздействие на социум в том случае, если это будет продуманная система, соотнесенная с характером общественных связей.

Информация как «стерилизованное знание» зависит от культуры масс-медиа. Эта тема привлекает внимание исследователей.

Так, Н. Луман в книге «Реальность масс-медий» говорит о гипертрофии нового и интересного в масс-медийной реальности, но привлечение внимания постоянно требует все новых «новостей», т. е., развиваясь по логике сенсаций, они дают то, что отсутствует в реальности.

Б. Стросс в своей известной работе «Козлиная песня» характеризует самопрограммирование масс-медиа как начало «насильственного господства режима телекратической публичности», а Ж. Делёз перед лицом тех возможностей, которые предоставляет компьютер в отслеживании каждого шага человека, говорит об «электронном ошейнике», которым незаметно связываются диффузные западные сообщества. Компьютерные технологии и их чип-архитектура (для этого Ж. Деррида использует термин Вирильо «телетехнологии») по-новому инструментируют правовую реальность. Раздаются голоса о наступлении новой идеологии «технофундаментализма» (Р. Вирильо); выделяется новая форма насилия — «виртуальное насилие». Если бы этот «высокий вид бытия» реализовался, тогда наступило бы новое летосчисление: все стало бы мифическим, прозрачным и сиюминутным, все происходило бы симультанно в настоящем времени (real time), таким образом, насилие «технофашизма» нельзя было бы ни критиковать, ни преодолевать.1

Характеризуя специфику информационной эпохи, В. Савчук подчеркивает, что информация нуждается в последовательной цепи, гарантирующей точную передачу и сохранение, то есть в посреднике.

Информационный код аккумулирует в себе однородное линейное течение времени: информация накапливается, сохраняется и передается СМИ. Именно захват власти средствами информации масс — характерная черта информационной эпохи. Постоянно говоря и показывая «с места события», средства массовой информации девальвируют сам факт события и личный план участия в нем; человек дистанцируется, точнее будет сказать, его заставляют дистанцироваться тем, что ему сообщают об уже происшедшем или происходящем в отдаленном месте. Событие конструируется СМИ, лишаясь глубины экзистенциальной вовлеченности человека, отчуждаясь от него.2

Последствия информатизации общества, как и последствия предшествовавших великих социотехнологических революций, являются различными для разных регионов, стран и народов. Свободное движение и производство информации и информационных услуг, неограниченный доступ к информации и использование ее для стремительного научно-технологического и социального прогресса, для научных инноваций, развития знаний, решения экологических и демографических проблем возможны лишь в демократических обществах, в обществах, где признают свободу и права человека, где открыты возможности для социальной и экономической инициативы.

Наша страна находится сейчас в затяжном соци­ально-экономическом, политическом и духовном кризисе. В области информационных технологий, средств и систем связи, в области исследований по искусственному интеллекту наше отставание от передовых западных и ряда восточных стран продолжает стремительно увеличиваться. Если в ближайшие годы положение радикально не изменится, то разрыв может оказаться едва ли не фатальным. Это отмечают сегодня многие ученые,1 с тревогой относясь и к глобализации, и к ее информационным вызовам. Однако нельзя не видеть закономерности происходящих процессов, которые необходимо изучать, осмысливать, чтобы научиться ими управлять.