Наталия Вико «шизофрения»
| Вид материала | Документы |
Содержание— Спускайся. Осторожнее. Не спеши. Скользкие ступени. Ни-иже, ни-иже спускайся… |
- Шизофрения Историческая справка, 40.1kb.
- К. Д. Ушинского -реферат- циклические концепции общественного развития (Дж. Вико,, 1000.88kb.
- Лекция XI, 522.46kb.
- Новая система оплаты труда – ключевой механизм модернизации образования горбачева наталия, 76.45kb.
- Насилие в отношении женщин в России Теневой доклад в работе над текстом Доклада принимали, 793.11kb.
- Насилие в отношении женщин в России Теневой доклад в работе над текстом Доклада принимали, 791.38kb.
- Наталия Борисовна Правдина законы любви Наталия Правдина закон, 971.99kb.
- Фетисова Наталия Валентиновна, Казарян Татьяна Михайловна Цели урок, 28.62kb.
- Авдеева Наталия Николаевна, учитель технологии и изо 1квалификационная категория 2010-2011, 1090.36kb.
- Удк 628. 3: 620. 97 Кізєєв М. Д., к т. н., доцент, 148.24kb.
— Спускайся. Осторожнее. Не спеши. Скользкие ступени. Ни-иже, ни-иже спускайся…
Поросшие мхом ступени были реальны — она видела их, чувствовала ступнями влажную шероховатую поверхность…
— …Видишь — перед тобой дверца… Открой ее… открой… Входи… Еще несколько ступеней… еще…
Она спускалась по ступеням, узнавая каждую выбоину, каждую неровность и чувствуя чью-то руку, не дававшую оступиться…
— …иди вперед… Перед тобой — опять дверца. Войди в нее… И иди дальше… Я дальше не пойду. Дальше — ты сама. Только ты… — голос отдалился, растаяв где-то вверху…
Александра толкнула дверь, так словно она уже когда-то проделывала это, ощутив холод поверхности.
«Металл», — поняла она.
… Длинный коридор. Дверь справа. Постояла. Не вошла. Двинулась дальше. Дверь слева. Постояла. Не открыла. Пошла на еле заметный свет впереди. Продолговатый зал со сводчатым потолком, освещенный множеством свечей. Внутри стен — ниши. Подняла с пола горящую свечу и подошла к первой нише. Шагнула вперед и — оказалась в кромешной темноте. Свечи в руках уже не было. Темно и тихо. Вдруг сверху — вспышка света, скользнувшего по гигантским колоннам храма. Много солнечного света, залившего пространство вокруг. Люди в белых одеждах склонившиеся в поклоне у ее ног. И это ее не удивило. Их преклонение было приятно для нее и обязательно для них. Но кто она? Попыталась осмотреть себя, но ничего не увидела. Все эти люди, в благоговении распластавшиеся на полу, ее видели, а она сама — нет.
Вторая ниша. Как она здесь оказалась? Зачем? Невероятная скорбь, будто сердце вырвано из груди. «Никто никогда не любил тебя так, как я», — застучала в висках боль непоправимой потери. Никто. Никогда. Какие страшные слова. Чьи-то глаза внимательно наблюдают за ней... Столик у окна кафе с видом на бульвар… легкая занавеска, колышущаяся от сквозняка… дождь за окном… терпкий глоток похожего на кровь вина… «…а если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, ушиб за ушиб».
Нестерпимая боль в груди, будто от удара, и… падение, бесконечное падение… «Смерть — за смерть?... Я всегда рядом… Всегда… Сумей только узнать меня… Кто это сказал?»
Александра открыла глаза. Серые спирали дымка щекотали ноздри. Рядом в позе лотоса, положив раскрытые ладони на колени и подставив лицо утреннему солнцу, прикрытому сероватой дымкой, сидел человек с бледным лицом и бритым черепом. Его глаза были прикрыты. «Порфирий», — пришло в голову неожиданное имя. «Какой Порфирий? Кто такой Порфирий?»
Онуфриенко издал громкий стон. Стон нарастал, перейдя в протяжные звуки, похожие на мычание и сложился, наконец, в звук «О-о-ом-м-м».
«Этот стон у нас песней зовется», — некстати вспомнила она строчку из стихов Некрасова. — А может, он отсидел ногу и ему нужна помощь, чтобы подняться?» — она даже хмыкнула, представив, как помогает скрученному Онуфриенко выбраться из позы лотоса.
— Вы вернулись, — открыв глаза, то ли спросил, то ли сообщил он, легко поднимаясь на ноги.
Она не стала спорить.
— Ну, похоже, теперь вы готовы, — заявил он, бросив испытующий взгляд на Александру.
«К чему?» — хотела спросить она, но передумала и важно кивнула, соглашаясь.
— Как вы догадались, к чему? — спросил он, направляясь в сторону лестницы вниз.
— А я мысли научилась читать, — небрежно заявила она, последовав за «учителем». — После медитации открыла в себе новый дар, — решила сделать ему приятное.
Онуфриенко даже приостановился и спросил изумленно:
— Мысли, значится, читаете? Ну, и что я вам сейчас собираюсь предложить?
Александра многозначительно закатила глаза.
«Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и... — пронеслось у нее в голове, — …которые этот негодяй, скорее всего, даже не купил».
— Почти угадали, — кивнул Онуфриенко. — Будем завтракать...
Александра легковерно заулыбалась.
— … после того, как сходим в пирамиду, — продолжил он. — Надо торопиться, пока народу немного.
— Может с собой еду возьмем? — все-таки поинтересовалась она. — По дороге перекусим, а?
— В пирамиду надо идти не отягощенными земной пищей! — поучительно заявил Онуфриенко. — Иначе — рискуем не услышать великую царицу пирамид, как называли Исиду древние египтяне. Водички хотите? Водичку можно попить.
— Пока не хочу, но с собой обязательно возьмите, чтобы в лицо побрызгать, когда я в голодный обморок упаду! — пробурчала она.
* * *
Поднятый шлагбаум на другой стороне площади гостеприимно приглашал туристов приобщиться к тайнам Сфинкса и пирамид. Солнце, светившее в затылок, еще не рождало жару, а пока просто приятно пригревало. В этот ранний час посетителей было немного. Шумный поток туристов еще доедал европейские завтраки в гостиницах. Погонщики верблюдов весело переговариваясь и, лениво постегивая плетками важных, неторопливых животных, занимали исходные позиции. Из окон кафе доносилась негромкая музыка и пахло едой. Двое мальчишек весело перекатывали ногами пустую жестяную банку, царапавшую утреннюю тишину легкомысленными звуками, несовместимыми с величием последнего сохранившегося чуда света.
— Значится, так, — Онуфриенко решил, не теряя времени, подготовить Александру, бросившую прощальный взгляд на манящие двери кафе, к ответственному мероприятию. — Рассказывать о пирамидах и Сфинксе можно часами, да и то скороговоркой. Информацию из путеводителей про миллионы каменных глыб по две с половиной тонны каждая вы, конечно, прочитали. Поэтому высоту, массу и прочие интригующие любознательных туристов штучки наверняка знаете. Отмечу лишь некоторые детали. Во-первых, все значимые гробницы и пирамиды располагаются на западном берегу Нила. В той стороне, куда заходит солнце. Запад по-арабски — «гарб». Сочетание согласных «ГРБ» ничего не напоминает?
— Гроб, — без энтузиазма ответила Александра, — «в котором людям уже все равно, завтракали они с утра или нет», — тоскливо подумала она.
— Правильно, — одобрительно кивнул Онуфриенко, — гроб или гробница. Так вот, на двадцатикилометровом участке между Гизой и Дашуром находятся пирамиды Саккары, Абусира и Завиат-эль-Ариана. В самом Дашуре имеются две огромные пирамиды, построенные отцом Хеопса. О Сфинксе поговорим потом — это отдельная история, — перехватил он мрачный взгляд спутницы, брошенный на каменное изваяние. Сейчас — о знаменитой троице, которая перед вами, — с хозяйским видом обвел рукой гигантские постройки. — Поле пирамид Гизы — это центр Ростау, то есть главные ворота в потусторонний мир… К слову, название Ростау ничего не напоминает?
— Ростов, — не задумываясь, брякнула Александра, — на Дону, — добавила она.
— А о Ростовских подземных лабиринтах, описанных еще средневековыми путешественниками из Венеции, которые считали их воротами ада, ничего не слышали?
Александра помотала головой.
«Интересно, что древние египтяне кушали на завтрак? — попыталась представить она.— Наверное, что-нибудь растительное с оливковым маслом и свежую рыбку», — надела темные очки и снова прислушалась к рассказу Онуфриенко.
— Впрочем, разговор о том, откуда пришла цивилизация на Нил — долгий, — продолжал говорить тот. — Теперь о названиях пирамид. Их тоже много. Первую, самую высокую пирамиду Хуфу, или Хеопса — это кстати, греческое название, которую все сейчас называют Великой, древние египтяне именовали Хут, что означает «Светочи». «Великой» же, или Урт они называли вот эту среднюю пирамиду Хефрена, она же — Хафра, к которой ведет дорога от Сфинкса, — Онуфриенко ускорил шаг, заметив подъезжающий автобус с туристами. — Но мы к ней на обратном пути подойдем, — обозначил он перспективы относительно завтрака. — Пирамида Микерина, или Менкаура — третья слева от нас — называлась у древних египтян Хир, то есть «высокая».
Александра нащупала в кармане брюк конфетку, которую машинально засунула туда еще в самолете и радостно зашуршала оберткой.
— Почему пирамида Хеопса называлась «Светочи» хотите спросить? — Онуфриенко отвернулся и чихнул. Очень кстати. Конфетка мгновенно исчезла во рту Александры, после чего она кивнула, на всякий случай затолкав языком вожделенный леденец подальше за щеку.
— Версий несколько. Мне же нравится Роберта Бьюэла. Надеюсь, слышали такого?
— Что-то связанное с прецессией? — блеснула она волшебным словечком, почерпнутым в «Артефакте».
Удивленный взгляд, брошенный Онуфриенко, вселял надежду на сокращение подготовительного курса. Во всяком случае, он задумался, видимо решая, с чего начать объяснение.
— Значится так. Для ясности давайте вспомним внутреннее устройство пирамиды Хеопса.
Александра с готовностью изобразила, что вспоминает.
— Там внутри, — продолжил Онуфриенко, — три камеры: внизу — нижняя камера, — он на американский манер разогнул указательный палец. — Посередине камера Царицы, — два разогнутых пальца были призваны привлечь внимание Александры и обострить восприятие. — Вверху — камера Фараона или Царя, — он покачал тремя пальцами перед лицом экскурсантки. — Из камеры Царицы на юг идет шахта, которую ошибочно считали вентиляционной, направленная в 2450 году до нашей эры точно на Сириус — звезду богини Исиды, а шахта из камеры Царя — направлена на созвездие Ориона, точнее на три звезды пояса Ориона, символизирующих бога Осириса. Еще две шахты из этих камер ориентированы на север на Альфа Дракона и на Бета Малой Медведицы. Значится, — он подозрительно покосился на Александру, мгновенно прекратившую перекатывать леденец во рту, — все шахты направлены на определенные звезды. Потому пирамида и называлась «Светочи», — закончил он объяснение, оглядываясь на засверкавшую линзами объективов группу туристов, деловито запечатлевавших мгновения из вечной жизни молчаливого Сфинкса. — Японцы, — со знанием дела идентифицировал туристов Онуфриенко и продолжил:
— «Светочи» — место проведения тайных, в том числе, погребальных церемоний. Место «исхождения в свет», как считали древние египтяне, и одновременно звездные часы, указывающие, кстати, и на время создания самой пирамиды. Поэтому в ней никогда не было и не могло быть захоронений. В общем скажу так: люди по пирамидам восходили к богам, а боги нисходили к людям. Слова Филона Византийского, не мои, — с сожалением в голосе уточнил он. — А теперь посмотрите вон туда наверх, — Онуфриенко указал рукой на вершину пирамиды. Александра подняла голову.
— Представьте! — торжественным тоном продолжил он. — Когда-то там, на самом верху белоснежной пирамиды сверкал золотой пирамидион, сделанный по образцу гелиопольского бенбена — семени и символа сказочной птицы Бенну, — нараспев поведал он и, как хороший актер, сделал паузу, ожидая естественного вопроса экскурсантки о бенбене и Бенну.
— Вы имеете в виду птицу Феникс? — не оправдала его ожидания Александра. — Символ постоянного прецессионного цикла?
— 24 920 лет, — по инерции пробормотал тот, — разделенные на эпохи в 2 160 лет по знакам Зодиака, — загрустив, понуро закончил он.
«Лекции в „Артефакте“ надо было посещать хотя бы для того, чтобы видеть иногда вот такое выражение на лице Онуфриенко! — торжествующе подумала она. — Кстати, эпоха Водолея… Не забыть бы поздравить с днем рождения Вадика в январе. Надо бы ему здесь подарок купить».
— А что такое «пирамидион»? — поинтересовалась она, во-первых, потому что действительно не знала, а во-вторых, ей стало немного жаль Онуфриенко, ожидания которого в качестве благодарной слушательницы она не вполне оправдывала.
— Пирамидион? — тот снова оживился. — Золотой пирамидальный храм высотою девять метров на вершине «Светочей», в котором в сосуде хранился «Глаз Хора»...
«Супер! — подумала Александра. — Просто супер! Не зря приехала!»
Вероятно, в ее взгляде что-то промелькнуло, потому что Онуфриенко неожиданно спросил:
— Вы, Александра, кстати, кто по профессии?
— А вы, Александр, будто не знаете? — она приспустила очки и насмешливо посмотрела ему прямо в глаза.
— А-а, — протянул он и трагически замолк.
До входа в пирамиду дошли молча. Вблизи каменный гигант, бесконечными ступеньками уходящий в голубое небо, выглядел просто потрясающе.
«…Стоит пирамида. Внутри нее — камеры. И — гроб...», — неожиданно всплыла в памяти запись из истории болезни. Размер гроба она вспомнить не смогла, помнила только, что «весь он золотой».
Онуфриенко, усадив спутницу на глыбу справа от входа «продышаться перед посещением», отправился покупать билеты. Вернулся быстро и сразу заговорил:
— В окрестностях пирамиды, чтоб вы знали, действуют укрепляющие и разрушительные силы. Вам, как врачу, — многозначительно посмотрел на Александру, — это должно быть интересно. — Это — как плюс-сила и минус-сила Земли… — пояснил он , расхаживая из стороны в сторону.
«Как „кот ученый“, — насмешливо отметила Александра. — Не хватает только дуба и золотой цепи».
— …Есть такой исследователь, ну, вам не так важно, как его зовут, но я скажу — Манфред Димке, так вот, этот ученый многие годы посвятил изучению этих сил. То, что вход в пирамиду Хеопса расположен именно с этой стороны, отнюдь не случайно… — Онуфриенко озабоченно посмотрел на приближающуюся группу туристов.
«Как быстро закончился леденец», — подумала неблагодарная слушательница, облизывая губы, еще хранившие свежий мятный вкус.
— …именно эта часть пирамиды наиболее благоприятна для аккумулирования энергии. Категорически не советую останавливаться на углах пирамид, особенно — вон там, на северо-восточном углу. Крайне неблагоприятное место!
— Без вас, Александр, ни одного шага никуда! — пообещала она и подумала, что надо бы непременно туда сходить.
— А теперь — идем вовнутрь! — заторопился «ученый кот», намереваясь опередить группу туристов, растянувшихся в длинную цепочку и оттого похожих на целеустремленных муравьев, спешащих освоить заброшенный муравейник.
У входа в пирамиду два охранника в серых галабеях, проверявшие билеты, гостеприимно приветствовали ранних посетителей. Их радость была такой искренней, что Александра даже насторожилась. Так радуются, когда заманивают. Войдя в пирамиду вслед за Онуфриенко и сделав несколько шагов по достаточно просторному ходу, она нерешительно остановилась около узкого низкого коридора, в который предстояло пройти.
— Идемте, что же вы? — обернулся к ней спутник.
— Предупреждаю! У меня клаустрофобия! — заявила она на всякий случай, с опаской заглядывая в сумрачный проход.
— Идемте, идемте, не задерживайте движение, сзади вас группа японцев торопится пролезть, — настойчиво сказал Онуфриенко.
— А далеко надо идти? — поинтересовалась она, хотя любой ответ проводника не имел значения. Идти все равно пришлось бы.
— Всего-то три коридорчика, — небрежно пояснил тот.
Вошли в проход с деревянным настилом на полу. Идти можно было только, согнувшись пополам на полусогнутых ногах. Сделав несколько шагов, она вспомнила, как называется этот способ передвижения — «в три погибели». «Первый коридор — погибель первая», — поняла она, с трудом поспевая за спиной Онуфриенко. Вернуться было невозможно — за спиной уже слышался гомон неутомимых японцев. Воздуха не хватало. Сдавило дыхание. Хотелось распрямить занывшую спину, и от осознания невозможности распрямить, хотелось еще сильнее. Казалось, многотысячетонная каменная масса над головой стремится сплющить любопытных людишек, пытающихся узнать то, что знать им не дано.
— Японцам хорошо, им почти сгибаться не надо, — пробурчала Александра вслед спине.
— Сюда немцы тоже ходят, — невозмутимо успокоил ее Онуфриенко.
— Послушайте, Александр, может, я как-то все же вернусь, а? — затосковала она. — У меня ведь правда клаустрофобия… я в лифтах ездить не могу, и… замкнутые пространства для меня… просто караул. Сейчас рухну и перекрою дорогу вашим любимым японцам.
— Соберитесь, Александра! — бодрым голосом сказал он. — И поменьше разговаривайте. Впереди Большая Галерея. Там будет легче. Вы, кстати, в Киево-Печерской Лавре были? В подземном склепе на могиле Ильи Муромца?
— Нет, — выдохнула она.
— И не ходите. Там еще тяжелее, — обнадежил проводник.
Наконец, вынырнули из узкого прохода в пространство, где можно было распрямиться.
— Далеко еще? — демонстративно потирая поясницу, спросила она.
— Галерею пройдем — и считайте, пришли. У вас все получится! — его оптимизм был неиссякаем.
«Слава Богу, не похлопал по плечу и не сказал „Жми, деточка!“, как говаривал отец, когда хотел вдохновить на учебные подвиги в школе и институте», — подумала она. Делать после такой фразы уже ничего не хотелось.
— Все, что мне было нужно — я уже поняла, — снова намекнула она, стараясь отдышаться.
— Александра, смешно! Всего-то осталось пройти через Большую Галерею и еще чуть-чуть… Здесь идти-то всего ничего! — Онуфриенко прижался к перилам, пропустил ее вперед и легонько подтолкнул в спину.
— Говорю же — у меня клаустрофобия! — слабо сопротивлялась мученица, облизывая вдруг пересохшие губы. — Это с рождения… я семимесячная родилась… кислородное голодание… маме кесарево делали… — с трудом проговорила она, нехотя двигаясь вперед. — Это по Грофу — перинатальная матрица…
— Какая еще «Матрица»? Причем здесь этот дурацкий фильм? — донеслось сзади.
Новый лаз в конце галереи показался еще уже.
«Погибель вторая», — решила она и согнувшись шагнула вперед…
…Оказавшись, наконец, в склепе Камеры Царя, Александра, забыв про белые брюки и не обращая внимания на группу окруживших саркофаг итальянцев, прислонилась к стене. Итальянцы, непривычно негромко переговариваясь, помогли вылезти из саркофага девушке с одуревшим взглядом и двинулись к выходу, откуда вскоре появился первый японец, наверное, разведчик, потому что на его призывный крик один за другим в камеру проник весь отряд, взорвав тишину радостным гомоном. Однако, столпившись у саркофага, японцы притихли, а потом, шепотом, судя по всему, обсудив собственную глупость — такой долгий путь, столько мучений только ради того, чтобы оказаться около гранитного ящика без крышки, который к тому же запрещено фотографировать — видимо, единодушно решили не отговаривать знакомых и родственников последовать по их стопам. После чего радостно покинули камеру.
«А гроб-то вовсе не золотой, — безразлично подумала она. — Да и не гроб это вовсе. Наверное, не в ту пирамиду зашла».
— Отдохните, Александра, присядьте на пол, — посоветовал Онуфриенко, уже расположившийся у стены. — Закройте глаза. Послушайте ситуацию. Послушайте пространство. До следующей группы минут десять у нас есть. А обратно идти всегда легче.
Александра послушно опустилась на каменный пол и прикрыла глаза. Ситуацию она слушать не стала. Ситуация явно могла быть и получше. Если бы отсюда ходил просторный лифт с прозрачными стенками... Принялась слушать пространство. Мысли о вечном не приходили. Наверное, потому, что пространства было мало и не хватало воздуха. Решила подумать о насущном. Голод не в счет. «Итак, чего я пока добилась? — размышляла она. — Меня привело в Египет и сюда, в пирамиду желание понять мотивы этих странных людей, находящихся в «пограничном состоянии». Я поступаю правильно, разместившись на разделительной полосе между здравомыслием и безумием. Только оттуда все можно разглядеть. Ведь что-то происходило и со мной во время медитации, когда разум отключился и я отправилась бродить по собственному подсознанию. Почему я назвала Онуфриенко Порфирием? Кто такой Порфирий? Плод медитативной фантазии? И почему Онуфриенко взялся меня опекать? Совсем не так, как Иван Фомич. А странная реакция „Зеленого Поля“? „Не могу поверить…“. Не можешь — не верь! А я хочу понять. Понять, что же существует за гранью понимания. Это странное знакомство с Онуфриенко... Шкатулка, которую нельзя открывать, рукопись про Соловьева, с его видениями... И Сашечка… Он не отталкивает, но обволакивает своим нарочитым безразличием и строгостью, за которыми, если присмотреться, скрывается внимание и непонятный интерес. Ведет себя так, будто между ними существует какая-то высшая близость, не зависящая от времени и пространства. А вообще, — она сквозь ресницы скользнула взглядом по окаменевшему лицу и застывшей у стены «в позе лотоса» фигуре попутчика, — похоже, я ему для чего-то нужна. Впрочем, как и он мне. И от этого игра становится еще интереснее». Она открыла глаза. Почувствовала, что дышать стало легче, словно в камеру подкачали порцию свежего воздуха. Онуфриенко был по-прежнему неподвижен, умиротворенно пребывая где-то в своем астрале и, судя по выражению лица, ему там было хорошо. «А я-то что здесь делаю? — мысль показалась вполне естественной. — Почему я обязана его ждать в духоте и полумраке? В конце концов, я — свободная и независимая женщина! И не обязана под него подстраиваться!» — смелые мысли побуждали к действиям. Александра скользнула к выходу из камеры и углубилась в узкий каменный лаз …
Когда она добралась до Большой Галереи, где можно было, наконец, встать в полный рост и немного передохнуть, обернулась. Онуфриенко не было видно. Впереди тоже никого. Вниз по деревянному настилу идти было легче. Никто не дышал в затылок, лишая возможности приостановиться и передохнуть. Она постояла перед уже знакомым узким проходом, который еще предстояло пройти, чтобы выбраться на волю, на минутку присела на деревянный настил, прикрыла глаза, чтобы набраться сил, а потом, сделав несколько глубоких вдохов, решительно шагнула вперед.
«Невозможно распрямиться, невозможно вдохнуть полной грудью, невозможно вернуться, — полезли в голову тоскливые мысли. — Нет. Не так. Надо убрать частицу „не“. Возможно дышать, возможно идти вперед, возможно выйти на свежий воздух», — внушала она себе до тех пор, пока впереди не забрезжил дневной свет. А потом вдруг погас. Огромный человек перегородил узкий проход.
«Немец. Толстый и потный. Погибель третья», — поняла она. Виски сдавило, сердце заколотилось, в ушах зазвенело, на лбу выступила испарина, голова закружилась...
— А, вот вы где? Не пролезаете обратно? — раздался за спиной веселый голос. — Поняли теперь, почему нельзя еду с собой брать? Представьте, если бы взяли и, не дай бог, поели? Помните историю про Винни-Пуха? Как ему говорил Кролик: «Теперь будешь сидеть, пока не похудеешь».
Она отчаянно рванулась вперед. Раскрасневшийся немец испуганно втянул пивной живот и вжался в стену, позволив ей неведомым образом оказаться за его спиной. Выскочив наружу к свету, она вдохнула полной грудью.
«Солнце! Воздух! Жизнь прекрасна! Словно снова родилась!» — мысли сами собой слагались в восторженные стихотворные формы.
— Как вы, Александра? — поинтересовался степенно вышедший следом Онуфриенко.
— Чуть не умерла в вашем каменном мешке, но сейчас, кажется, оживаю! — ответила она, обмахиваясь руками.
— Вот видите, чтобы вновь родиться — надо сначала умереть, — изрек он очередной афоризм, протягивая бутылочку с питьевой водой.
— И как себя теперь чувствуете? — участливо поинтересовался, дождавшись пока вновь родившаяся попила и обтерла лицо смоченной ладонью.
— Спросите лучше — кем?
— И кем же?
— Голодным сперматозоидом, прорвавшимся к…
— Какой у вас образный язык, Александра! — восхитился Онуфриенко. — Как у врача-гинеколога.
— Это от голода. Фантомный завтрак поразил клетки головного мозга миражом.
— Прозрением, — наставительно поправил Онуфриенко.
— Купите скарабея! — на ломаном английском прервал их разговор подбежавший торговец сувенирной продукции, протягивая перемазанного свежей «пылью тысячелетий» каменного жука. — Из самой древней гробницы. Всего сто долларов, — глянул привычно лукавыми глазами.
Онуфриенко отмахнулся.
— Вас, Александра, великая Исида наградила прозрением, — многозначительно сказал Онуфриенко.
— Возьмите, возьмите, господин, хоть за доллар, — канючил продавец древностей. — Ну, хоть за полдоллара.
— «Эмши»! — отмахнулся Онуфриенко.
Араб тут же со всех ног бросился к очередной перспективной группе японских туристов, высыпавших из автобуса.
— Так вот, — продолжил Онуфриенко, — вы, на самом деле, совершенно точно употребили слово «сперматозоид»! Ведь пирамида с бенбеном наверху, направленная острием вверх — фаллический символ, символизирующий мужское начало…
— А все, что острием вниз, естественно символизирует женское, — скептически добавила Александра и, с удивлением заметив внезапный восторг в глазах проводника, поняла, что опять попала в самое яблочко.
— Браво, Александра! Именно так! — Онуфриенко разве что не захлопал в ладоши. — Именно в этом сакральное предназначение пирамиды! Смерть царя приводила к двум особенным ритуальным церемониям: похоронам и звездному воскрешению фараона, хотя мне больше нравится слово «царь», и одновременно — звездному рождению и коронации наследника. Умерший Хор-фараон, превращался в ожившего Осириса и уходил в созвездие Ориона, а новый Хор-царь рождался и короновался в качестве сына Осириса. А Исида-Сириус была звездной женой и сестрой умершего фараона-Осириса и астральной матерью нового живого царя-Хора. И все эти церемонии происходили в «Светочах»! — поспешил закончить он, заметив, что Александра с трудом улавливает строение генеалогического древа звездных и земных родственников древнеегипетских правящих династий.
— Как интересно! — все же подбодрила она Онуфриенко. — Только так ужасно кушать хочется, что мысли путаются.
* * *
Душ Александра приняла с удовольствием. Хотя ей и не нравились общие ванные. Замотав голову полотенцем и надев махровый халат, прошмыгнула через холл в комнату.
Онуфриенко, уже переодевшийся в привычную многообещающую майку, сидел у стола, накрытого развернутым чертежом и, близоруко щурясь, читал надпись на маленькой баночке с лекарством.
— Плохо себя чувствуете? — Александра сняла полотенце и встряхнула волосами.
— Меня вообще-то Саша зовут! — дружелюбно сообщил тот, высыпая на ладонь из баночки с десяток желтеньких таблеток и бросая их в рот.
— Заболели, Саша? — она бросила полотенце на кровать. — Или решили покончить с собой, чтобы меня не кормить? От такого количества таблеток, знаете ли…
— Ерунда. Это — витамины. Хуже не будет! — он закрутил баночку и поставил на стол.
— Витамины пьют для того, чтобы стало лучше, — не преминула заметить Александра и открыла платяной шкаф, чтобы выбрать наряд для трапезы. — Выйдите, Саша, я переоденусь и поведу вас завтракать! И обедать! Возражения не принимаются! — категорически заявила она на всякий случай и, выставив Онуфриенко за дверь, скинула халат. Сразу одеваться не стала — внутри на дверце шкафа оказалось зеркало.
«Вроде немного похудела, — отметила с удовлетворением, разглядывая отражение и проводя руками по плоскому животу. — Значит, не зря мучилась. Теперь можно чуть-чуть поесть»…
… — Рассчитываете встретить подруг? — поинтересовался Онуфриенко, разглядывая ее новый белоснежный наряд. Заметив вопрос в глазах Александры, пояснил с невинным выражением на лице:
— Насколько мне известно, женщины обычно одеваются — для подруг, а раздеваются для… ну, сами знаете, для кого, — неожиданно смутился он.
— Я одеваюсь и раздеваюсь только для себя! — надменно заявила Александра.
«Хотя, — подумала она, — если признаться самой себе, тихо-тихо, чтобы никто не услышал, это не есть чистая правда»…
…Их приход в открытое кафе неподалеку от разомлевшего на жаре Сфинкса вызвал заметное оживление. Александра в элегантном белом платье выглядела как невеста того, который, судя по надписи на майке, не нуждается в сексуальных стимуляторах. Многие женщины смотрели с завистью. Особенно — ухоженные европейские старушки с элегантными прическами, увешанные золотыми украшениями.
— Я выбираю шведский стол! — решительно заявила Александра. — Потому что у меня аппетит пришел еще до еды. И не вздумайте меня останавливать! — она решительно направилась к столам, уставленным едой…
…Онуфриенко, ковыряя вилкой кусочек мяса, с нескрываемым интересом наблюдал, как голодающая уплетала один салат за другим. Иногда, возможно, чтобы убедиться в реальности происходящего, снимал очки и тер глаза указательными пальцами.
— Куда у вас все это умещается? — поинтересовался у сотрапезницы после первой опустошенной ею тарелки. — Муж у вас, видно, хорошо зарабатывает, — уважительно заметил после второй. — У вас булемия? — явно встревожился, когда Александра вернулась с третьей.
Та ела молча и сосредоточенно. На вопросы не отвечала, на подколки не реагировала. Берегла силы на десерт. Хотя десерт определенно был уже излишним, но инстинкт оказался сильнее разума…
— Давно у вас этот скарабей? — спросил Онуфриенко, дождавшись, когда она облизала десертную ложку, и указал взглядом на золотого жука, украшавшего шею Александры. В вопросе было нечто большее, чем праздное любопытство, поэтому ответ она решила дать обтекаемый.
— Недавно, — положила ложку на край блюдечка и откинулась на спинку плетеного кресла, чувствую каждой благодарной клеточкой желудка как обволакивающая восточная лень, нега и умиротворение расползаются по сытому телу. Показалось, что Сфинкс, скосив глаза, смотрит с понимающей полуулыбкой.
— Скарабей — очень сильный оберег, — оторвав взгляд от украшения, заметил Онуфриенко. — Ну, что, перекусили? — поинтересовался, разглядывая осоловевшую Александру.
Та лениво кивнула.
— Теперь пусть несут счет, а потом сразу ведите меня домой, — благодушно распорядилась она, удовлетворенная обильной трапезой. — У меня будет сиеста. Возражения опять не принимаются! — предупредила спутника, открывшего было рот, чтобы сказать что-то про пользу послеобеденных прогулок.
— Встать-то сможете? — расплатившись с официантом, он поднялся из-за стола и протянул ей руку, но «невеста» встала самостоятельно и отяжелевшей походкой двинулась к выходу, выгнув спину, чтобы легче было нести округлившийся животик. Старушки за соседним столиком склонились друг к другу и о чем-то возбужденно зашептались, с завистью поглядывая на Александру и с восторгом — на виаграненавистника. К Онуфриенко подбежал метрдотель и, озабоченно поглядывая на гостью, о чем-то спросил по-арабски. Александра поняла только слово «такси». Онуфриенко отказался, указав рукой в сторону дома Гуды.
Развеселившийся Сфинкс проводил Александру взглядом до дверей парфюмерной лавки…
* * *
Послеобеденный сон в восточной стране с жарким климатом. Что может быть прекраснее? Его придумали люди, знающие толк в удовольствиях. В него проваливаешься как в пуховую перину. Где там голова? Ее нет. А руки и ноги? Их тоже нет. Сладкая истома убивает мысли, которые принимают смерть с удовольствием. Остаются только смутные видения. Розовые и пушистые. Как мягкие игрушки…
…Свадебный марш Мендельсона ворвался в сон Александры как напоминание о другой жизни. Практичной и циничной. В которой продолжал существовать Кузя и страна, в которой не принято спать после обеда. Можно только дремать за офисным столом, подперев ладонями подбородок падающей головы, и напряженно вслушиваться в окружающие звуки, чтобы вовремя услышать голос приближающегося шефа, босса, руководителя, начальника и множества других ответственных лиц, призванных бдеть и бороться за производительность труда на рабочих местах.
— Как дела, милая? Ты куда пропала? Иван Фомич уже вторые сутки не спит, с ног сбился, тебя из виду потерял, — голос Кузи звучал встревожено.
— Я? Я сплю, Кузенька, — Александра, даже не попыталась разомкнуть веки. — Утром была в пирамиде, а теперь — сплю… в парфюмерной лавке… у Гуды.
Напряженное молчание Кузи свидетельствовало о том, что он пытается соединить в логическую цепь слова «сон», «парфюмерная лавка» и «Гуда».
— Сашенька, — он, наконец, смог выбрать главное, — Гуда — это он или она?
— Гуда? — она приоткрыла глаза и зевнула. — Гуда — хозяин парфюмерной лавки, — снова зевнула, — в которой мы с Сашей живем.
— А Саша, — Кузя снова напрягся, — это он или она?
— Саша? Ну, как ты не понимаешь! — она окончательно проснулась. — Это Онуфриенко. Сокращенно — Эн-Эф-Эр. Мой пациент-шизофреник.
— Может, мне прилететь на всякий случай? — скорбно-встревоженным голосом спросил Кузя.
— Нет, что ты! НФР — безобидное существо, — она снова зевнула, — пребывающее на тонких планах. Они там с Исидой встречаются. Поэтому ему до меня дела нет. Ну, все, пока-пока, Кузенька! Я больше не могу говорить. Целую! — торопливо свернула она разговор, заметив, что дверь в комнату приоткрылась и на пороге появился Онуфриенко с двумя крохотными чашечками в руках.
— Значится, уже проснулась? — с благодушной улыбкой вошел он в комнату. — А я вот чайку зеленого принес. Со сна хорошо помогает в себя прийти, — протянул Александре чашку. — После дневного сна ведь как с похмелья просыпаешься. Все процессы затормаживаются. Я потому днем предпочитаю не спать.
— А сколько времени? — Александра села на кровати и взяла чашку.
— Да уж, считай, солнце село, — Онуфриенко опустился на стул, поднес свою чашку к губам и, полуприкрыв глаза, сделал глоток. Словно в подтверждение его слов за окном протяжно запел муэдзин, призывая правоверных мусульман к вечернему намазу. За ним — другой, третий, четвертый… Звуки эхом покатились по плато, отразились от пирамид и улетели обратно в сторону города.
— Значит, пора ужинать, — заявила Александра, одним глотком допивая чай.
Онуфриенко понимающе кивнул, не спеша допил свой чай, потом поднялся с места и направился в сторону рюкзака.
— Вы, надеюсь, не за перловкой? — Александра вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что кормилец вынимает из дорожного мешка.
— Нет, сегодня на ужин гречка, — повернул голову Сашечка со счастливой улыбкой шеф-повара, приготовившего сюрприз для гостя. Слово «гречка» в его устах прозвучало как «лангусты», а глаза лучились детским простодушием и открытостью.
Любительница каш, не говоря ни слова, принялась оглядываться по сторонам. В поисках чего-нибудь увесистого. Орудие протеста — колонка от походной стереосистемы подвернулось под руку почти сразу. Онуфриенко, даже не заходя на тонкие планы, почувствовал опасность, и мгновенно осознав, что от грозящего возмездия можно спастись только бегством, благоразумно ретировался за дверь, откуда и раздался его голос:
— Александра-а! Я пошутил. Собирайся-ка поскорее. Пойдем ужинать. В кафе на площадь.
— Уже иду, Сашуля, дорогой! — давясь от смеха, ласково сообщила она, водружая орудие войны на место.
Сфинкс на площади встретил ее доброй усмешкой. Показалось, даже подмигнул...
* * *
Феерическое световое шоу на плато Гиза закончилось. Возбужденные туристы разъехались на автобусах. Местные торговцы тоже угомонились, отправившись по домам подсчитывать выручку и набираться сил на завтра. Ночь и тишина, будто стараясь наверстать упущенное время, выскочили из пустыни, жадно овладев обезлюдевшим пространством вокруг пирамид, которое отдалось им безропотно и охотно.
Александра, завернувшись в шаль, расслабленно сидела в пластиковом кресле на плоской крыше дома Гуды лицом к лицу с дремлющим Сфинксом, жевала козий сыр и питу, отрывая от круглого ароматного хлеба, прихваченного про запас с собой из кафе, по небольшому кусочку, прислушивалась к цикадным звукам восточной ночи и набивала на мобильнике сообщение Вадиму:
«У меня все ОК. Была в пирамиде. Выжила. Похудела».
Последнее было уже самообманом.
На крыше появился Онуфриенко с крохотным глиняным чайничком и двумя малюсенькими чашечками в руках.
— Запивай хотя бы водой, если чая не хочешь, — заботливо предложил он, поставил чашки на стол, приоткрыл крышку чайничка и вдохнул аромат. — Пусть еще немного постоит, получше заварится.
Приглашение попить чай с ее точки зрения было сформулировано правильно. Отказаться было невозможно.
— А кто тебе сказал, что не хочу? — улыбнулась она, отметив, что они, похоже, уже окончательно перешли на «ты».
— Мне показалось, — Онуфриенко уселся в кресло рядом. — Ведь вы, женщины, непредсказуемые существа. Упрямитесь и говорите «нет», когда надо согласиться, и наборот, бездумно соглашаетесь, когда