Наталия Вико «шизофрения»

Вид материалаДокументы

Содержание


— Не советую, — нахмурился он. — В такое время женщины дома сидят… Восток…
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   33

— Не советую, — нахмурился он. — В такое время женщины дома сидят… Восток…


Зайдя в комнату минут через десять, Александра обомлела. На одной из кроватей лежал широко распахнутый рюкзак, похожий на открытую пасть чудовищной обожравшейся рыбы, откуда выглядывали провода, пакетики, половник, кастрюлька, миска, кружка, крошечный походный чайник и много всего не менее замечательного, позволяющего опытному русскому туристу без гроша в кармане пешком пересечь территорию любой страны, не обращаясь за помощью в международные благотворительные организации. Трудно было поверить, что в годы обострившейся борьбы с терроризмом такой рюкзак пропустили через границу. Впрочем, может, бдительных таможенниц тоже зачаровала надпись на майке?

— Лавку старьевщика открыли? — поинтересовалась она.

— Где вы там ходите? — пропустив мимо ушей ехидную фразу, Онуфриенко указал на шкаф. — Размещайтесь. Вещи вешайте, а то в сумке помнутся.

— Может, я лучше в отель, а? — нерешительно проговорила Александра, присаживаясь на край кровати.

— Как знаете, — с нарочитым безразличием сказал Онуфриенко, — но лучше завтра, учитывая, что достойных вас отелей в этом районе все равно нет, — он отвернулся и, напевая под нос, поставил на компактную электрическую плитку алюминиевую кастрюльку с погнутыми ручками, чем-то напоминавшую лопоухую собачку, налил в нее воды из бутылки и подсолил.

Пока вода закипала, а Александра вешала свои вещи в шкаф, из кармана рюкзака были извлечены плейер и крошечные динамики походной стереосистемы. Через минуту по комнате разлилась дребезжащие звуки.

Александра недоуменно подняла глаза.

— Тибетские монахи, — с нескрываемой гордостью пояснил Онуфриенко. — Оригинальная запись. С натуры. Повышает частотность головного мозга.

— А-а, — она понимающе кивнула.

Тибетские монахи пели заунывно и жалостливо, будто тоже давно не ели.

— Вы рукопись-то прочитали? — поинтересовался Онуфриенко.

— Да, спасибо, могу вернуть. Потому что мою жизнь она не изменила и вряд ли изменит. А реальность, которая нас окружает, создается нами самими.

— Вы так думаете? — Онуфриенко глянул, показалось, со скрытой усмешкой, но больше по этому поводу ничего не сказал.

Вода в кастрюльке, наконец, закипела, и в нее было высыпано содержимое небольшого пакета, а также сухая зелень из пластиковой баночки. В воздухе запахло пищей.

— Что? — Александра вытянула шею. — Что там? — запах показался ей подозрительным.

— Там? Перловка! — с наслаждением втянув ноздрями воздух, сообщил Онуфриенко, помешивая содержимое кастрюли маленьким половником. — Сейчас будем есть, — голосом, не предполагавшим возражений, сказал он.

— Что? Перловка?! — в голове Александры возник образ маман со стаканом утреннего лечебного морковного сока в руке, всегда предварявшего процедуру полезного детского питания в виде омерзительных каш.

— Да, перловка. Но какая! — кашевар даже причмокнул губами. — Приготовленная с любовью, не загрязненная скверными словами и мыслями. Пища богов!

— Ни за что! Слышите? Ни за что! — скривилась Александра. — Наслаждайтесь сами! Уверена, что боги такое, — она сделала неопределенный, но выразительный жест рукой, — не едят!

— Как хотите! — Онуфриенко отложил часть сваренной каши в термос и не спеша начал есть прямо из кастрюльки.

— А что, больше ничего нет? — на всякий случай поинтересовалась она.

— Есть, — невозмутимо поедая варево, ответил любитель каш.

Обнадеженная Александра бросила на Онуфриенко благодарный взгляд.

— Перловка в термосе, — равнодушно сказал тот. — Ваша порция. Еще чай с сухариками могу предложить, — сжалился он, заметив страдание на лице Александры. — Сейчас доем, принесу кипяток и заварю, — он тщательно выскреб кастрюльку и облизал ложку. — Пища богов! — повторил он, поднимаясь и поглаживая себя по животу. — Пошел за кипятком. А вы переоденьтесь хотя бы.

Когда дверь закрылась, Александра быстро натянула льняные брюки, тонкий хлопчатобумажный пуловер и кроссовки. Тибетские монахи, притихшие было под гнетом вибраций ее низкочастотного мозга, вдруг крякнули одним динамиком, издали протяжный свист из другого и снова запели, тем самым, несомненно, выразив восторг по поводу ее нового наряда.

Вернувшийся Онуфриенко, судя по выражению лица, наряд тоже оценил.

— Классный прикид! — обнаружил он знание жаргонизмов. — Особенно для пирамиды хорошо будет. Вот чашка, вот чай, — расставил приборы на столике у кровати. — Вот сухарики, — покопался в бездонном рюкзаке, который неохотно отдал важную часть своего содержимого. — Ну, спокойной ночи! — не раздеваясь, лег на кровать и натянул покрывало.

Александра наполнила чашку мутноватой жидкостью, взяла упаковку с сухими хлебцами и вышла в зал. Там, слава богу, никого не было. Устроившись с ногами в кресле, она откусила кусочек галеты.

«Ну, что ж. Чай без сахара с сухими хлебцами, — она пригубила напиток. — Освоим новую диету „а-ля хороший человек“». Мысль показалась ей успокаивающей, потому что диеты были ее страстью и слабостью. В отличие от людей, которые обычно собирают то, что можно рассматривать: почтовые марки, спичечные коробки, монеты, значки и много чего другого часто совершенно бесполезного, но приносящего радость в их монотонную жизнь, Александра коллекционировала диеты. Каждый новая диета — уникальный экспонат в коллекции — тестировалась на собственном организме, и после многодневных тщательных контрольных измерений объема и веса тела попадала, часто вместе с остатками разноцветных баночек и пакетиков, на длительное, чаще — вечное хранение на полку в гараже. Александра иногда подходила к этой полке и рассматривала экспонаты, которые напоминали ей о победах, поражениях и ничьих в борьбе с избыточным с ее точки зрения весом. Самое обидное, что те, ради кого она худела в очередной раз, никогда не замечали никаких изменений и смотрели всегда с обожанием, а если и говорили что-нибудь приятное по этому поводу — то только тогда, когда она сама спрашивала. Последним ее увлечением стало тщательное пережевывание рисовых зернышек в количестве, соответствующем числу прожитых лет. Апофеозом диеты, как обычно, стал торт-сметанник, съеденный на третий день молча и без остатка. И опять никто ничего не заметил. Ни до, ни после торта.

Александра допила чай и прикрыла глаза. Сон пришел быстро, но спать в кресле оказалось неудобно — затекали ноги. Поэтому и сон привиделся дурацкий. Огромная — величиной с астраханский арбуз — египетская папайя, которую притащил счастливый Иван Фомич. «Кушай, деточка, кушай», — приговаривал он, наблюдая как «богиня», постанывая от удовольствия, вгрызается в нежный фрукт. Но тут откуда-то появился неугомонный Онуфриенко и начал бегать вокруг с ушастой кастрюлькой в руках. «Перловка — вот настоящая пища богов!» — неустанно повторял кашевар, пытаясь испортить ей аппетит. Видно так и не смог никому впарить свое варево. Не иначе как боги разбежались и попрятались…


* * *


Утренний призыв муэдзинов известил о приближении нового дня. Александра решила подремать еще немного, но сон уже не приходил - дом наполнился звуками и движениями. Она открыла глаза и посмотрела в окно. Небо уже начало розоветь, отогреваясь после ночи.

«Онуфриенко не так уж плох», — отметила она, обнаружив, что заботливо прикрыта покрывалом.

— Так и спали здесь всю ночь? — услышала насмешливый голос за спиной. — А зря. В кровати удобнее.

«Нет. Ничего хорошего в нем нет», — решила она и обернулась, состроив равнодушное лицо.

— Пора вставать. — хмыкнул ее мучитель. — Покрывало только на место отнесите.

— Милая пижамка! — не преминула заметить Александра, разглядывая серое хлопчатобумажное изделие с пестрым рисунком, пришедшее на смену незабываемой майке.

— Это, значится, не пижамка, а спортивный костюм, — беззлобно ответил Онуфриенко, ласково проведя рукой по животу, будто погладил шерстку незаслуженно обиженного домашнего любимца. — И, между прочим, от Версаче!

— Это вам, конечно, сам Версаче сказал? — с серьезным видом поинтересовалась Александра. — В ходе неофициальной презентации на Черкизовском рынке? — она хмыкнула.

— А то! — не стал возражать Онуфриенко.— А у вас плохо со вкусом, я сразу понял! — пробурчал он добродушно, уже направляясь в ванную.

— И что у нас на завтрак? — почти безразлично смогла поинтересоваться она вслед.

Онуфриенко приостановился в раздумье, будто решая, выпускать пугающий призрак перловки из-под крышки лопоухой кастрюльки или немного подождать?

— Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и...

Александра неосмотрительно успела бросить на него благодарный взгляд до того, как тот продолжил:

— Впрочем, какая разница? Завтракать мы все равно пока не будем. Сначала — медитация. Присоединяйтесь. А потом...

Что будет потом Александра не услышала, потому что дверь в ванную закрылась. Снова расположившись в кресле напротив окна, она терпеливо ожидала «хорошего человека».

«Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и...» — мысли о еде становились навязчивыми. Показалось, что Сфинкс смотрит с сочувственным пониманием. Услышала шаги за спиной и повернула голову. Около холодильника появилась высокая темноволосая загорелая женщина в джинсах и белой майке с иероглифами.

— Хеллоу! — как старой знакомой, улыбнулась она Александре.

— Хеллоу! — кивнула та, нескромно изучая продукты, извлеченные из холодильника и провожая их тоскливым взглядом.

«Свежий лаваш, брынза, зеленый салат и...» — она поднялась с кресла и сделала несколько шагов по направлению к комнате, предположив, что все перечисленное гастрономическое богатство, может быть, оставлено на столе и даже успела взяться за дверную ручку.

— Ну что, идем медитировать? — вдруг услышала за спиной бодрый голос Онуфриенко, слишком быстро покинувшего ванную комнату.

— Что? — застигнутая врасплох Александра застыла на месте, с трудом заставив себя вернуть из комнаты голодное воображение, уже прошмыгнувшее было за едой.

— Перед посещением пирамиды — медитация очень полезна, чтобы каналы прочистить,— проговорил Онуфриенко, направляясь к двери в дальнем конце зала.

Тяжело вздохнув, она последовала за мучителем, поднялась по узенькой лестнице на плоскую крышу дома и… остановилась в изумлении. В дымке солнечного утра на нее смотрел Сфинкс. Глаза в глаза. Внимательно и строго. Будто спрашивал: «Кто ты и зачем здесь?» Ответа у нее не было. Профессия и тема монографии Сфинкса явно не интересовали. Прямо за знаменитый стражем виднелись пирамиды, верхушки которых уже были освещены первыми солнечными лучами. Чудо света. Единственное, оставшееся из семи. Казалось, к пирамидам можно прикоснуться рукой, и тогда прошлое непременно оживет на кончиках пальцев, потому что и сам дом Гуды как будто стоит на границе между настоящим и прошлым, которые вглядываются друг в друга. Распахнутое пространство плато дарило головокружительное состояние полета.

«Просто от голода голова кружится», — сказала она себе, заметив быстрый взгляд Онуфриенко, и потерла глаза, чтобы смахнуть пелену сентиментальности.

Онуфриенко же расстелил два небольших коврика, поставил между ними курительницу с палочками, чиркнул зажигалкой, дождавшись, когда ленивые сладковатые струйки потянутся вверх, уселся на коврик и указал Александре на другой.

— Располагайтесь-располагайтесь, — поторопил он. — Получите удовольствие. Только обязательно лицом к солнцу.

«Хоть позагораю», — подумала она и принялась устраиваться, размышляя о добровольном «аутизме», впасть в состояние которого ее настойчиво приглашают. А чем же еще может быть медитация — вхождение в состояние «погруженности» в себя и пребывания в своем собственном «внутреннем мире», когда слова и события, происходящие вокруг, или не доходят до сознания вовсе, или приобретают особое символическое значение? Опустилась на коврик с мыслями о том, что если от чего-то нельзя отказаться — эксперимент есть эксперимент — то надо хотя бы устроиться покомфортнее. А удержаться от смеха поможет чувство голода. Наконец, Александра села, скрестив ноги.

— Мне так неудобно, — буркнула она. — А лежа медитировать разве нельзя? — покосилась на Онуфриенко, который наблюдал за ней с нескрываемым интересом.

— Можно, — сказал тот обнадеживающим тоном, — но для начала попробуем сидя.

— И что теперь? — спросила она, скопировав его позу и также как он, положив руки на колени ладонями вверх.

— Теперь? — в голосе Онуфриенко послышалось удивление. — Будем медитировать. Неужели вы действительно никогда этого не делали? — спросил так, что другой бы на ее месте стало стыдно за бессмысленно прожитые годы.

Александра с сокрушенным видом помотала головой, хотя угрызений совести не испытывала. Причем совсем.

— Та-ак, — Онуфриенко смотрел на нее с недоверием. — Сейчас, значится, будем погружаться в себя. Для этого надо отключиться от внешнего мира. Поэтому, просто слушайте меня. Можете не повторять. Просто прикройте глаза, расслабьтесь и постарайтесь ни о чем не думать. У-м-м-м — а-н-н-н… — затянул он. Она послушно закрыла глаза, замерла и попыталась расслабиться под мычание учителя. Через пару минут нестерпимо зачесался нос, но она заставила себя сидеть неподвижно. «Ты сама этого хотела», — убеждала она себя. Звук перешел в такой же тягуче-бесконечный «ху-у-м-м-м». Еще через несколько минут стало полегче. Даже чувство голода куда-то ушло. Видно втянулась.

— Представь… — услышала тихий вкрадчивый голос Онуфриенко, — …темный, густой лес… и ты — в лесу…

Лес представился легко.

— … ты идешь по узкой тропинке, пробираясь сквозь заросли… видишь впереди поляну, залитую солнцем. Иди вперед, выходи на поляну… там солнце… ласковое и доброе… запах травы…

«Надо крем от загара купить. А то все лицо веснушками покроется», — промелькнула несвоевременная мысль.

— … в центре поляны — огромное дерево… в стволе — дверца… открой… вниз ведут ступени... спускайся...

Он говорил и говорил, негромко, напевно, обволакивая словами и звуком голоса… Сладковатый запах стал проникать в голову, которая уплывала куда-то от ставшего невесомым тела…