Наталия Вико «шизофрения»
| Вид материала | Документы |
- Шизофрения Историческая справка, 40.1kb.
- К. Д. Ушинского -реферат- циклические концепции общественного развития (Дж. Вико,, 1000.88kb.
- Лекция XI, 522.46kb.
- Новая система оплаты труда – ключевой механизм модернизации образования горбачева наталия, 76.45kb.
- Насилие в отношении женщин в России Теневой доклад в работе над текстом Доклада принимали, 793.11kb.
- Насилие в отношении женщин в России Теневой доклад в работе над текстом Доклада принимали, 791.38kb.
- Наталия Борисовна Правдина законы любви Наталия Правдина закон, 971.99kb.
- Фетисова Наталия Валентиновна, Казарян Татьяна Михайловна Цели урок, 28.62kb.
- Авдеева Наталия Николаевна, учитель технологии и изо 1квалификационная категория 2010-2011, 1090.36kb.
- Удк 628. 3: 620. 97 Кізєєв М. Д., к т. н., доцент, 148.24kb.
— Да… — махнул он рукой. — Народ у нас здесь такой…
— В храм не ходят, — поддакнула Александра, демонстрируя знание местной обстановки.
— Ну, поехали, поехали, машина ждет, — заторопился Иван Фомич, — до Александрии путь не близкий. Неплохо бы еще успеть в море искупаться.
* * *
— А вы все-таки зачем в Александрию плывете, Владимир Сергеевич? — миловидная белокурая девушка лет восемнадцати покрутила кружевной зонтик в руках, словно раздумывая, раскрывать его, или от яркого солнца на верхней палубе ее вполне закрывает шляпка с широкими полями, подвязанная на шее атласными лентами.
— Духи, Варечка, сообщили мне о существовании в Египте тайного каббалистического общества и обещали ввести в него, — таинственным голосом поведал Соловьев.
Девушка вначале наивно распахнула глаза, но потом понимающе заулыбалась.
— Ах, Владимир Сергеевич, что вы за человек такой? Все пугаете и пугаете! Давеча вечером начали про морских чудищ рассказывать. Я полночи уснуть не могла, — она с милым кокетством выпятила нижнюю губку. — У меня страсть какие нервы больные.
— Чудища, конечно чу-удища! Повсю-юду! — Соловьев перевесился через ограждение верхней палубы, будто пытаясь что-то разглядеть в темно-лазоревой морской воде. — Гляньте сами!
— Не буду я туда глядеть, нет там никого! — девушка напряженно рассмеялась.
— Да как же нет? Там , внизу, скаты, акулы, кашалоты, огромные кальмары…но это еще не так страшно. Знаете ли вы, что в Средиземном море обитают — и это доказано! — осьминоги длинною в версту…
— Ах! — девушка все же бросила быстрый взгляд на воду, убегавшую вдоль борта, и отошла на полшага, подняв зонтик перед собой как защиту.
— …да-да — версту, а может даже чуть больше! — спрятал улыбку Соловьев. — Они вполне могут схватить наш корабль и увлечь в пучину волн!
— А на сколько больше? — все же поинтересовалась она.
— На чуть-чуть, — смилостивился он, — может на указательный палец, а может на мизинец, — поднес ладонь к лицу, будто оценивая.
— Мой палец или ваш? — кокетливо спросила Варенька, наконец, включившись в игру и протягивая ему руку в перчатке.
— Конечно же, ваш, Варенька! — рассмеялся Соловьев, беря ее руку и целуя.
Они плыли из Бриндизи, расположенного на самом каблуке итальянского сапожка, уже третий день, но с этим небесным наивным созданием и ее папашей — упитанным холеным добряком-антикваром, направлявшимся в Александрию «для покупки чего-нибудь раритетного древнеегипетского» — он познакомился еще в поезде по дороге из Турина в Бриндизи и был очень рад, встретив их среди пассажиров парохода, плывущего в Александрию.
— Право, Владимир Сергеевич, ну зачем вы все это говорите? — девушка направилась к столикам с креслами, расставленным под тентом. — Расскажите лучше что-нибудь полезное. Например, что у вас в философии нового? — она опустилась в кресло, аккуратно расправив платье одной рукой, но по-прежнему не выпуская зонтик из другой.
— Позвольте?— Соловьев принял у нее зонтик и прислонил к ручке кресла, в которое собирался сесть сам. — Пусть на всякий случай здесь будет, поближе ко мне. Мало ли что? Вдруг все-таки от осьминогов отбиваться придется? — все никак не мог угомониться он, забавляясь Варенькиным наивным испугом.
— Я спросила вас про новости в вашей философии, — укоризненно посмотрела на него девушка, запахивая плотнее накидку.
— Новости? Да у нас, Варвара Михайловна, что ни день — то новости. Какую бы книгу ни открыл — сразу же и новость, — никак не мог отойти Соловьев от шутливого тона.
— Так какие книги вы все же предпочитаете? — чуть нахмурилась она.
— А вы? — поинтересовался он, прикидывая мысленно, как бы устроить ноги, которые и вытянуть-то некуда, но в таком положении на слишком низком кресле они уж точно начнут затекать.
— Владимир Сергеевич! Я первая спросила, — укоризненно сказала она и даже надула губки.
— Книги я читаю разные, — Соловьев слегка выдвинул правую ногу, которая уперлась в ножку круглого стола. — К примеру, произведения Шопенгауэра, Гартмана, Шеллинга, Гегеля, Спинозы, Сведенборга…— он быстро огляделся, нет ли все же где-то поблизости кресла поудобнее.
— А…ну, да… Спинозу, к примеру, я тоже читала, — девушка поправила шляпку, которую норовили сорвать с головы порывы свежего ветра, — но, если признаться, мне больше книги про любовь интересны.
— Чего-чего ты читала, дитя мое? Спинозу? — послышался сзади веселый голос незаметно подошедшего антиквара. Плотный, полный, румяный, он имел вид человека вполне довольного собой и жизнью.
Соловьев с облегчением поднялся с неудобного кресла.
— Михаил Михайлович, что-то вы сегодня заигрались. Как результат?
— А-а, — антиквар беспечно махнул рукой, — карта не шла, а в игре главное уметь вовремя остановиться. По-товарищески уступил свое место отпрыску российского купечества, который деньги проматывает в бесцельном шлянье по заграницам, — сказав это, он засмеялся заливисто и громко. — Вы тут, вижу, не скучали? — бросил вопросительный взгляд на дочь.
— Что вы, папенька! Разве ж возможно скучать с таким фантазером и придумщиком, как Владимир Сергеевич. Вы его, кстати, попросите про чудищ морских порассказывать. Он их страсть как любит! — глянула на Соловьева с усмешкой.
— Ну, так и впрямь, пойдем, что ли, к перилкам постоим?— предложил антиквар. — А то я уж за игральным столом в душном помещении засиделся, — он достал из кармана жилетки носовой платок и промокнул испарину на лбу. — А здесь славно так ветерок обдувает.
— И то, — с готовностью согласился Соловьев и вопросительно посмотрел на девушку.
— Ступайте-ступайте, Владимир Сергеевич. Я отсюда на море посмотрю. А вы, папенька, надели бы пальто, а то неровен час простудитесь на ветру.
— Остужусь немного и непременно надену, — пообещал тот, явно довольный заботой дочери.
Мужчины направились к борту корабля, но приостановились, пропустив спешащего юнгу со шваброй и пустым ведром, через край которого демонстративно была переброшена тряпка.
— Соблюдают приметы-то,— усмехнулся антиквар, — нигде так не соблюдают, как на море. С пустым ведром никто себе пробежать не позволит.
— Человечество, любезный Михаил Михайлович, к приметам относится посерьезнее, чем даже к религиозным обрядам, — улыбнулся Соловьев. — Потому как приметы по своей сути — есть знаки, принимаемые и признаваемые большинством людей в обыденной жизни. Ежели примета не сбывается — человек запросто забывает, а уж коли сбывается — служит уроком и предметом для разговоров на всю жизнь.
— А вы, любезный Владимир Сергеевич, неужто действительно решили арабский язык здесь выучить? — поинтересовался антиквар. — Дело полезное. После египетского похода Наполеона Бонапарта все в Египет потянулись за сокровищами, а куда же здесь без языка? А я хоть третий раз сюда приплываю, но кроме нескольких слов ничего не усвоил. Видно, не приспособлен, — развел он руками. — Может, Варвара одолеет. У нее голова свежая еще. А то бусурмане говорят промеж собой, руками размахивают, и не поймешь, может, о чем своем, а может, о тебе самом какие-нибудь несуразности.
— Да вот так…захотелось арабский язык выучить…— Соловьев неопределенно пожал плечами. — Вот так вдруг захотелось, и все тут. И климат здесь хороший…
— Великое это счастье, Владимир Сергеевич, когда сам себе принадлежишь. Вы, я полагаю, семейными узами еще не связаны?
Соловьев покачал головой.
— И не надо! — одобрил антиквар. — У меня первая супруга — Зинаида, царствие ей небесное, — перекрестился он, — была еврейка, красавица, пылкого темперамента, полная ветхозаветной энергии Израиля. Не поверите, я с ней по молодости лет сошелся без брака и жил вольно до тех пор, пока она не оказалась беременная. Была она из приличной семьи и хоть за свое еврейство держалась крепко, волей-неволей пришлось ей принимать православие, иначе никак нельзя было повенчаться. Это ее раздражало до злости. После принятия святого крещения и причастия, домой она, при всей своей природной бледности, влетела багровая, будто ей кто пощечин надавал, и просфору собаке бросила, которая рядом крутилась. Собака же просфору с жадностью проглотила. Может, по этой причине, а может, по какой другой, Зинаида недолго пожила. Так-то…— антиквар замолчал.
Соловьев слушал молча с сочувственным вниманием.
— А я через пару лет, — продолжил антиквар, — снова женился. На этот раз на русской студентке. Веселая, хохотушка, кокетка. Вот Варенька от нее родилась. Да только скажу я вам честно, — он оглянулся, проверяя, где дочь, — понять я не могу, что с женщинами после замужества происходит? Куда уходит юное очарование и покладистость? Вот у моей нынешней супруги — талант слушать. Только она слушает, слушает, молчит, молчит, а потом ка-а-к ответит, и сразу думаешь — сейчас руки на себя наложить или повременить денечек, — рассмеялся он. — Ну, это я так, к слову! Хотя, знаете, как из дому вырываюсь, без вина голова хмельная — хочу — туда иду, хочу — сюда, хочу — просто сижу и ни о чем не думаю, тоже ведь, согласитесь, дело преотличнейшее! И, главное, никому не подотчетен, никому! Сам себе хозяин… Н-да…— он вздохнул. — Вот вы — философ, объясните, отчего это так происходит — я про супругу свою, да и не только про нее, про всех женщин, — отчего они так нас поработили? Отчего прямо так и крутят нами, и вертят, как им заблагорассудится, а мы безропотно, словно агнцы небесные, им подчиняемся? Ведь должна же быть какая-то справедливость? Да-да, именно спра-вед-ли-вость! В конце концов, мы, мужчины, должны как-то объединяться, требовать этой самой справедливости… А то все терпим, терпим, пока какая-нибудь последняя незначительная мелочь нас окончательно из себя выведет…
— Вы мне один случай напомнили, Михал Михалыч, — Соловьев поднял воротник пальто. — И произошел он, кстати, в той самой стране, куда мы направляемся. В июне 1800 года здесь был убит французский главнокомандующий, знаменитый генерал Клебер. Убит он был молодым сирийцем, которого звали Сулейман эль-Халеби, которого тут же схватили, пытали и приговорили к казни. Экзекуция проходила при похоронном кортеже несчастного генерала, чтобы он будто бы лицезреть мог происходящее. Преступник на казнь шел храбро, словно предчувствуя, что своим поступком уже вошел в историю. А приговор-то был суров — сжечь правую руку, которой был нанесен удар…
— …сжечь у живого человека?! — послышался голос Вареньки, которая, утомившись от сидения в одиночестве, подошла к ним и услышала рассказ.
— …живого, Варвара Михайловна, — подтвердил Соловьев, — для устрашения местного населения, а затем посадить на кол, где должен он находиться, пока труп не растерзают птицы.
— Господи, папа, теперь и вас Владимир Сергеевич стращает! — укоризненно воскликнула Варенька. — Я скорее к вам подошла, чтоб сказать, мы к городу подплываем, а вы тут опять ужасы говорите! Вам, мужчинам, все бы про страсти говорить да живодерства всякие! — сказав это, она направилась на нос корабля, где уже начали собираться пассажиры, чтобы полюбоваться приближающейся Александрией.
— Рассказывайте же дальше, Владимир Сергеевич, пока женского общества нет, — поторопил Соловьева антиквар.
— Дальше…— Соловьев проводил взглядом Вареньку. — Дальше раздели его, и положили руку на огонь. Пытка длилась более пяти минут, но Сулейман руки не отдернул, зубы стиснул и молчал. И вдруг… — Соловьев сделал паузу, — вдруг уголек от костра отскочил и попал ему на сгиб руки. И тут Сулейман начал вырываться и кричать, чтобы убрали этот самый уголек! Палач ему говорит, мол, как же так, ты, проявил столько терпения, когда тебе руку жгли над пламенем, а из-за какого-то крошечного уголька столь отчаянно стал кричать? А Сулейман ему заявляет, что кричит он не от боли, а от несправедливости. В приговоре ведь ничего не сказано об этом угольке…
Заметив вопросительный взгляд антиквара, пояснил, что и сам Михал Михалыч о том же говорил, что сколько угодно мужчина терпеть может, до какой-нибудь мелочи, которая в отношениях с женщиной может решительным образом повлиять на его жизнь.
— Подплываем к Александрии, господа! — услышали они голос помощника капитана. — Рекомендую полюбопытствовать. Занимательное зрелище.
Они медленно двинулись вдоль палубы к носу, где вместе с другими пассажирами уже стояла Варенька, со счастливым лицом морской путешественницы наблюдая приближающуюся землю. Корабль издал протяжный гудок и перешел на тихий ход, будто давая возможность получше рассмотреть старинный форт и дома, растянувшиеся вдоль берега насколько хватало взгляда.
— А представьте себе, Владимир Сергеевич, что несколько веков тому назад путешественники могли с моря лицезреть одно из семи чудес света — Александрийский маяк со статуей Зевса наверху, — восторженно воскликнул антиквар. — Эта земля видела Александра Македонского и царицу Клеопатру и…
Соловьев вдруг ощутил странный шум в ушах. Куда-то ушли все звуки и голоса. Яркое полуденное солнце, темно-лазурное море, побережье с белыми домами, старинный форт-страж, их корабль, пышущий черным дымом в голубое небо, девушка с опасным для него именем Варвара, ее отец — добрейший Михаил Михайлович, пожилая итальянская пара, расплывшаяся в умильных улыбках, краснолицый и самодовольный немец с флягой в руке, матросы, снующие по палубе в приготовлениях к швартовке, бородатый, хмурый, сосредоточенный капитан, отличающийся от пирата разве только наличием кителя и белой фуражки, — все они хотя и продолжали сохранять свои четкие индивидуальные очертания, стали ощущаться им как единое, взаимопроницаемое и взаимосвязанное целое, которое существует, даже не подозревая об этом единстве.
Он повернулся, провожаемый удивленным взглядом антиквара, торопливо прошел вдоль борта и почти сбежал на нижнюю палубу в свою каюту. Прилег на койку. Здесь в каюте он был один на один со своими мыслями, ощущениями и волнениями.
«Сейчас, совсем скоро, я ступлю на землю, о которой в сущности не знаю ничего, кроме того, что сюда меня позвала моя Богиня», — взволнованно думал он…
* * *
Александрия разочаровала. Обычный средиземноморский город, похожий на восточную женщину, много лет прожившую на Западе. Уже знакомый по «курбан-байраму» доктор Али, приехавший в Александрию вместе с ними, услышав ее мнение, растерянно посмотрел по сторонам, будто увидел все впервые:
— Хотя я здесь родился, но больше люблю историческое прошлое города. Древняя Александрия была городом-космополитом, в котором ментально пересеклись народы Запада и Востока. Со времен Птолемея город стал местом сбора для многих ученых, философов, теологов, астрономов, врачей и поэтов вокруг музея и Александрийской библиотеки. Они создали знаменитую Александрийскую школу. Кстати, в то время два из пяти районов города заселяли евреи, которые пришли сюда из Палестины еще во времена Александра Великого. Они восприняли чужие для иудаизма языческие мистерии и мифы древнего Египта и, одновременно, греческую философию Платона и Пифагора и переработали их в религиозных целях. Главное, как мне кажется то, что Алекс на протяжении многих веков была городом, — он запнулся, подбирая слово, — люди, которые свободно думают...
— Вольнодумцы, — помогла ему Александра.
— Да, да, — обрадовался он. — Город вольнодумцев! Если наша новая Александрийская библиотека сможет создать такой же дух — у города появится шанс на возрождение в качестве интернационального интеллектуального центра.
До места выступления доехали быстро. Сказать по правде, перед началом лекции Александра совсем не волновалась. До тех пор, пока к ней не подошел Иван Фомич.
— Да, ситуация… — он почесал затылок.
— Что случилось? — забеспокоилась она. С самого начала ей не хотелось ехать выступать перед русскоговорящими арабами. Если Ивану Фомичу надо провести мероприятие для галочки, она-то здесь причем?
— Да-а… — Иван Фомич махнул рукой, — организовали все по-дурацки. Два мероприятия на одно время назначили — ваше в одном зале, а дамы одной, в другом. К ней никто не пришел, а она со сдвигом, скандальная. Так чтоб проблем не было — ее привели туда, где вас народ ждал, и теперь они слушают эту не нужную им лекцию и такие бешеные — смотреть страшно. Так что ваше выступление немного задерживается. Да, я забыл сказать, — он отвел глаза в сторону, — они не все говорят по-русски. Но у вас, я понял, с английским проблем нет, а если что, доктор Али поможет. Он у нас полиглот.
— То есть вы предлагаете мне начать с массового сеанса психотерапии на английском языке? — развеселилась Александра, но когда спустя сорок минут вошла в зал, ей стало не до смеха. Перед ней сидели мрачные арабы. В основном пожилые и с лысинами. Цвет александрийской научной интеллигенции.
На сцене возвышалась трибуна, куда она, видимо, должна была подняться. Туда, где сконцентрировались отрицательные эмоции, выброшенные аудиторией за предыдущий час. Она не встала за трибуну. Ей был нужен контакт, а не барьер. Александра расположилась напротив первого ряда, обворожительно улыбнулась и, зацепившись за доброжелательный взгляд девушки в последнем ряду, начала выступление. И через пять минут почувствовала — барьер упал...
— Ну, здорово, молодец, поздравляю! — восхищенно сказал после лекции ожидавший ее у выхода Иван Фомич, выпуская сигаретный дым.
— Вы разве курите? — удивилась Александра.
— Иногда, — смутился он, — не дома, чтобы жену не расстраивать. Она говорит: «Курить нельзя!»
Александра понимающе кивнула.
— Ну, вот и славно, — Иван Фомич с сожалением бросил окурок в урну. Мероприятие прошло на высоком уровне. Пора бы перекусить, — громко сказал он и вопросительно взглянул на подошедшего доктора Али.
— Мне очень понравилось ваше выступление, мадам. Я получил большое удовольствие. Вы просто очаровали… — начал было доктор.
— Что-то сердце ноет, — немного раздраженно перебил его Иван Фомич, потирая левую сторону груди.
— Спасибо, доктор Али. Вы мне несколько раз очень помогли. — Александра поправила выбившуюся из-под широкой заколки прядь волос и строго сказала, глядя на Ивана Фомича:
— Восстает, значит, сердце против вас. Подумайте, в чем согрешили?
— Не понял… — буркнул тот, недоуменно подняв брови.
— Видите ли, уважаемый Иван Фомич, — менторским тоном начала пояснения Александра, еще не остывшая после лекции, — древние египтяне, насколько мне известно, считали сердце отдельным от человека существом — неким богом, живущим внутри тела. Само сердце безгрешно, и восстает против человека, если перед лицом бога Осириса согрешил он смертными грехами. Выясняется это в ходе психостазии — взвешивания души после смерти, — пояснила она, заметив недоумение на лице слушателя. — На суде Осириса на одну чашу весов кладется сердце умершего, несущее не только следы всего хорошего, доброго, благородного, но также и груз всего плохого и разрушительного, совершенного человеком в земной жизни. На другой же чаше весов лежит перо Маат, великой богини универсальной справедливости и мудрости. Для того чтобы душа умершего могла продолжать путешествие в вечности, его сердце должно быть легче пера Маат. А легким оно может быть лишь тогда, когда чисто и наполнено светом благих деяний на земле, когда свободно от тяжкого груза пороков.
Иван Фомич слушал с напряженным вниманием.
— А если сердце окажется тяжелее пера Маат, — продолжила Александра, — отходит оно в «Обитель сердец», особую часть загробного мира, лишая тем самым человека возможности воскреснуть. Такая кончина называлась «второй смертью», умереть которой было одним из величайших страхов у египтян, — завершила она пояснения, краем глаза заметив почти благоговейный восторг, написанный на лице доктора Али.
— Ну, и какие же грехи у них считались смертными? — обеспокоился Иван Фомич. Видимо, тема воскресения была ему не чужда.
— Грехи в «Книге Мертвых» перечислены. На Страшном Суде Осириса человек должен был иметь право сказать: «Я не крал, не убивал, не лгал, не делал зла, не насильничал, не прелюбодействовал, не гневался, никого не заставлял плакать, был отцом для сирот, мужем для вдов…»
По мере перечисления грехов Иван Фомич, видимо, успевавший их мысленно примерить на себя, расслаблялся
— А-а-а, так это они все придумали про грехи? Их, значит, надо благодарить?
Александра кивнула.
— По этому списку я почти праведник. Вроде ни одна статья ко мне не подходит, — облегченно сообщил он. — А вот вас не понимаю. Вы психиатр, или египтолог?
— Я человек любознательный, интересующийся. Раз уж попала в Египет, должна обогатить себя знаниями, — скромно пояснила Александра.
— А я думаю, — вступил в беседу доктор Али, — если человечество — дерево, то Египет есть его корень, — с покровительственным, почти отеческим видом оглядел всех.
— А я Египта и не видел-то толком, — посетовал Иван Фомич. — Работы много. Мы вообще-то здесь не экскурсиями занимаемся, а вкалываем, — сжал в кулак согнутую в локте руку, показав, как напряженно все происходит. — Но в целом я к нему, к Египту, отношусь спокойно, — нетерпеливо посмотрел на часы. — Где же наша машина? Я хотел еще на полчасика вас в новую Александрийскую библиотеку завезти в качестве культурной программы. Есть там одна статуя замечательная. Вам интересно будет взглянуть. А после этого у вас, Александра, будет два варианта: первый — поехать со мной.
Выражение лица Ивана Фомича и интонация говорили, что этот вариант он считает единственным.
— Мне надо купить кое-что, ботинки, например, и, женщины говорили, здесь есть недорогое место, где тарелками всякими железными дешево отовариться можно на сувениры. Вам это должно быть интересно. А второй, — он чуть поморщился, что означало — вторым вариантом можно пренебречь, — вместе с доктором Али и двумя его коллегами из ваших сегодняшних слушателей за это время съездить в магазин, купить там рыбки, мяса, зелени всякой и — на берег моря, готовить обед на берегу. А мы с вами часа через два-три подъедем. Ну что, решили уже? — нетерпеливо посмотрел на Александру. — Тогда поедем, — не дожидаясь ответа, легонько обхватил ее за талию, подталкивая к выходу.
— Я с доктором Али поеду! — вывернулась она, потому что, во-первых, не любила, когда навязывают решение, а, во-вторых, если бы речь шла о выборе модельных туфелек, а не вульгарных ботинок, он бы еще сказал «башмаки», можно было бы подумать. — Им может понадобиться женская помощь при приготовлении ужина, да? — Александра обернулась к стоящему сзади доктору Али.
— Ничего стра-ашного, — благодышно протянул тот. — Мы сами приготовим.
Приятно удивленный понятливостью араба Иван Фомич снова потянулся к талии Александры.
— Делать вам, мадам, ничего не надо будет, — продолжил простодушный доктор, — только если вдохновлять нас своим присутствием.
Иван Фомич, скривившись, засунул руку в карман.
— Можно подумать, вы, Александра, готовить умеете! — бросил он неблагоразумную фразу, предопределившую итог разговора.
— А горячие бутерброды? — возмущенно воскликнула она. — Или не понравились?
Воспоминания о вчерашнем застолье и утреннем покаянии Зама остудили пыл Ивана Фомича.
— Ну, ваше дело, — отступил он. — Я, вообще- то хотел как лучше...
Александра хмыкнула.
— Тогда пусть доктор Али и в библиотеку вас завезет статую посмотреть, — окончательно ретировался Иван Фомич.
— Ничего стра-ашного, — снова протянул араб. — По дороге заедем…
* * *
До Александрийской библиотеки, прильнувшей к набережной, доехали минут за десять. Прошли вовнутрь и спустились вниз по ступенькам в музей.
— Прошу! — Гид — молодой русский парнишка лет двадцати, очевидно, находящийся здесь на практике — распахнул дверь зала и... у Александры перехватило дыхание. Базальтовая статуя прекрасной женщины в блеклых лучах света казалась живой. Чуть колыхалась сотканная резцом древнего мастера тончайшая вуаль прозрачной каменной накидки, обнажавшая прекрасное тело. От едва заметного вздоха словно приподнялась и опустилась грудь. Александра сделала еще шаг и остановилась, наткнувшись на невидимый барьер. Стоп, дальше хода нет, замерла она в благоговейном почтении, не слыша обращавшегося к ней гида, голосов смотрителей музея — никого. Перед ней была вечная красота, вечная женственность, вечная загадка. Нет. Загадку можно разгадать. Статуя хранила в себе божественную тайну — вечную, не разгаданную никем тайну Женщины.
— …не так давно вынули из воды, здесь, в Александрии, — донесся откуда-то издалека голос гида. — Здесь же был храм Великой Богини Исиды — статуя, как говорится, намоленная, сколько людей ей поклонялись со всего света, и вот она теперь — перед нами. Голову только не нашли. Еще кисти рук и ступни. Искали, искали… Теперь вот гадают — какой она была? Некоторые считают, что должна быть похожа на голову красавицы-жены царя Птолемея. Кстати, статуя сделана из базальта — чрезвычайно твердого материала, а посмотрите, какая тончайшая работа! И вот я хочу сказать, что…
— Тс-с-с! — Александра, поднеся палец к губам, повернула голову к гиду. — Не надо ничего говорить.
Она снова повернулась к статуе, почувствовав, что теперь может подойти ближе...
* * *
Доктор Али остановил машину в полусотне метров от моря на небольшой площадке, обрамленной невысоким кустарником. Пока мужчины разгружали багажник, извлекая купленные в супермаркете продукты, Александра скинула туфли и с наслаждением погрузила ступни в горячий белый песок, перемешанный с мелкими обточенными волнами ракушками. На берегу не было ни души.
«Хорошо!» — она вскинула руки и потянулась.
— Ничего стра-ашного, отдыхайте, мы сами управимся, — услышала голос доктора Али за спиной и, благодарно улыбнувшись, заторопилась к манящей воде.
— Здесь можно купаться, — крикнул он вслед.
Море лениво плескалось, нехотя облизывая влажным языком краешек пустынного пляжа. Она шла по щиколотку в воде, чувствуя ласковое прикосновение волн, которые лениво накатывались на песок, а потом, нехотя откатывались обратно, увлекая за собой мелкие камушки и ракушки только затем, чтобы снова принести их обратно и выложить на песке новый рисунок. Вдали морская гладь сливалась с небесной синевой, отчего стоявшие на рейде корабли казались призраками, повисшими в голубом пространстве. Море манило и звало к себе, протягивая руки-волны. Александра не смогла устоять. Отошла подальше, расстелила полотенце, скинула платье, краем глаза заметив, что арабы дружно отвернулись, поправила бретельку купальника и зашла в воду...
«А в Москве сейчас уже холодно, — умиротворенно думала она, раскинув руки и покачиваясь на спине в бездумной колыбели пространства, в котором не было ни верха, ни низа, а только лазурное море и голубое небо, украшенное в одной стороне солнцем, а в другой, дымчато-бледным подрагивающим полукругом луны. — А может, это вовсе и не небо, а море, в котором отразились солнце и луна. Впрочем, какая разница, когда так хорошо и спокойно…»
— Александра-а! — услышала голос вдалеке и, повернув голову, увидела Ивана Фомича, махавшего ей с берега. — Куша-ать! — кричал тот, сложив ладони рупором.
Она перевернулась на живот и неторопливо поплыла к берегу. Из моря выходила с сожалением, утешаясь только тем, что дымок от мангала уже доносил запах шашлыка. Луч солнца неожиданно отразился вспышкой в окне одной из видневшихся поодаль белых вилл.
— Почему прекрасная нимфа купается в одиночестве? — Иван Фомич стоял на влажном песке в новых ботинках, с полотенцем в руках и бесцеремонно разглядывал купальщицу покрасневшими глазами.
— А мне, собственно, наедине с морем неплохо, — она взяла полотенце и принялась вытирать голову.
— Как вам статуя в библиотеке? Понравилась? По сравнению с ней жалкие 90-60-90 вечно голодных манекенщиц кажутся просто издевательством над буйством и богатством природы! — блеснул он остроумием и проворно отскочил, оберегая обновку от набежавшей волны.
Александре совсем не хотелось говорить о том, что она почувствовала у статуи Исиды.
— Однозначно! Эта женщина сразила бы наповал любого «мачо»!— подстроилась она под стиль Ивана Фомича. —
Иван Фомич самодовольно заулыбался, видно приняв комплимент на свой счет.
— Эти арабы совсем не воспитаны! Сидят там себе, нет чтобы женщину развлечь! — возмущенно проговорил он, но мысль развивать не стал, потому что наклонился, с трогательной заботой смахивая бумажной салфеткой капельки воды с новых ботинок
— Ну, как вам? — взглядом указал на обновку.
— Супер! — не смогла не порадовать его Александра. — Только отвернитесь, мне переодеться надо,— попросила, обматывая полотенце вокруг тела.
Иван Фомич повернулся спиной, но, учитывая обязательство развлекать прекрасную нимфу, молча стоять не смог.
— Я, кстати вообще очень много читаю, — поведал он. — Очень. Все журналы: «Наш современник», «О, русская земля!», периодику, книги новые. Слежу. Ну, этот мусор, который на прилавки выбрасывают, детективчики ду-р-рацкие, конечно, меня не интересуют. Умный человек такое дерьмо читать не будет, — безапелляционно заявил он.
— Видите ли, Иван Фомич… Поворачиваться пока не надо, — предостерегла дернувшегося на звук ее голоса собеседника, — есть разница — чтение как труд и чтение как отдых. Даже самый развитый читатель в отдельных ситуациях, на пляже, например, может довольствоваться детективом. Прочитал, закрыл и забыл. Осмысливания, переживаний, послевкусия нет, да и не надо. Кроме того, очень многое зависит от способностей читателя. Кто-то в «Преступлении и наказании» может увидеть детектив, кто-то психологическую драму, а кто-то инструкцию по пользованию топором. Один умный человек — известный философ, между прочим — по фамилии Асмус…
— Еврей? — дернулся Иван Фомич, снова делая попытку повернуться, но был остановлен окриком Александры. — Жиды проклятые, заполонили… — пробубнил он.
— А, собственно, почему вы не любите евреев? — поинтересовалась Александра. — Можете повернуться.
— Потому что евреи, — не задумываясь, буркнул Иван Фомич.
— Сильный аргумент, — засмеялась Александра.
— И Россию грабят. Слышали, небось, анекдот? Знакомятся три еврея. Один важно так представляется: «Я Смоленский», а другой говорит с превосходством: «А я — Московский». Третий же засмеялся и говорит: «А я в двухтысячном году фамилию на «Питерский» поменял. Теперь для меня все двери открыты.
— Кавказцев, вероятно, тоже не любите, потому что они кавказцы? Или, может, из-за особой формы носа? — спросила она ехидно, протягивая кавалеру сумку с купальником и полотенцем.
— Кавказцев, за редкими полезными для России исключениями, — Иван Фомич повесил сумку на плечо, — не люблю потому, что они по нашей русской земле стаями ходят и ведут себя нагло, как стая. В той же Москве — каждый малолетний кавказец в черной шапочке ходит, надвинутой на глаза. Шапочка — их опознавательный знак, вроде как стайный признак. А мы со своей великорусской терпимостью, хоть и давимся, но все это… — не решился дать определение, — проглатываем, а пространство и богатства наши им по кусочкам отдаем. Ведь, к примеру, тот же главный грузинский олигарх… как его… — Иван Фомич наморщил лоб, — на букву «П», с труднопроизносимой фамилией… разве ж на мандаринах и вине многомиллиардное состояние сделал? А можете представить, чтобы на кавказском телевидении русские ведущими передач были? Или крупными бизнесменами на их территории и за их счет? Вот и я тоже не могу, — сказал он, не дожидаясь ответа Александры. — И это их государственная политика. А наше государство им всем объятия раскрывает и предлагает дружить семьями, как в советское время. А у них давно уж своя семья, у которой цель — не дружить, а устроиться на нашей территории и корни здесь пустить. У них с российскими паспортами, регистрацией и трудоустройством проблем нет. Достаточно одному корешку зацепиться — глянь, а уж тут целый куст вырос! А миллионы русских в бывших странах СНГ маются. Своих собирать надо и помогать всячески, и с жильем и с работой, — назидательно сказал он. — В них наша сила! Вот те же американцы, хоть и не люблю я их, поднялись как страна эмигрантов, но теперь кому свое гражданство дают? Выдающимся либо полезным для себя людям. А в Европе посмотрите. Погромщики в капюшонах кто? Коренные французы? Нет, вон они, — указал он головой в сторону арабов, хлопочущих у стола. Можете себе представить, чтобы европейцы, живущие в арабских странах, такой бардак на улицах устроили, как они в Париже? Да их бы арестовать не успели! Коренное арабское население само бы порядок навело. А мы, русские, по сути, одиночками стали. Общины разрушили и от коммуны отказались. Объединяемся только в большой беде. По принципу: «Пришла беда — открывай ворота!» — раскинул руки. — Дур-рацкая пословица! Ворота от беды закрывать надо. Заблаговременно. А не ждать, пока она тебе в кровать залезет. Ой, гляньте, люди добрые! Кругом беда! И под одеялом, и под подушкой, и под матрацем! — артистично запричитал он, аккуратно ступая по песку, норовившему насыпаться в ботинки.
— А мне кавказцы нравятся, — сказала Александра. — У них, за редким исключением, мужские качества сохранились, достоинство, уважение к старшим и женщинам. А то, что вы стаей назвали, так это вовсе не недостаток, а достоинство. Это правильные семейные, родовые и племенные связи, когда лучше погибнуть, чем родовую честь уронить, и которые мы — русские тысячу лет назад во времена уничтожения язычества потеряли.
— А вот мы, например, здесь уважительно к местным обычаям относимся, — не сдавался Иван Фомич. — Кресты православные на обозрение не выставляем. Агрессивными стаями по городу не рыскаем. Женщины наши — их правила стараются соблюдать. Исламской накидки.
— Сухой закон еще, — все-таки не удержалась Александра, в глазах которой блеснули озорные огоньки.
— А что? — Иван Фомич приостановился. — Мы с бутылкой водки по улицам не бегаем. Мы у себя внутри пьем. По национальной традиции, — задрыгал ногой, пытаясь вытрясти песок из ботинка.
— Не бережете вы обновку, Иван Фомич, — попыталась Александра перевести разговор на другую тему.
— Съедят они нас с помощью китайцев и мировой закулисы, если по национальному признаку не объединимся, — сделал горестный вывод Иван Фомич. — Да только где она — объединительная идея? Нет ее! В футбол и тот играть разучились. Впору варяга тренером брать. При Сталине, хоть и не одобряю я его по многим вопросам, как играли! Бились! Не на жизнь, а на смерть!
— Вот именно, что на смерть, — сказала Александра. — Да бросьте вы, Иван Фомич! Такая красота вокруг! — она взяла собеседника за локоть, остановила и развернула лицом к морю, настойчиво пытаясь сбить его с политического курса беседы. — Взгляните! Гармония солнца, воды и песка. Разве не видите?
Иван Фомич, разгоряченный беседой, равнодушно посмотрел вокруг. Частью природы почувствовать себя не смог, поэтому решил вернуться к началу разговора:
— Ну, и чего этот ваш Асмус?
— Мой Асмус — передразнила его Александра, — сравнивал читателя с моряком, бросающим лот в море. Каждый достигает той глубины, на которую рассчитан его собственный лот.
Иван Фомич замолк, видимо, пытаясь осмыслить, нет ли какого-нибудь скрытого подтекста в высказываниях Асмуса.
Александра приветливо помахала рукой доктору Али, энергичными жестами приглашавшего их к столу.
— Не очень увлекайтесь едой, — указал Иван Фомич взглядом в сторону накрытого стола, — а то нам с вами, — посмотрел на наручные часы, — в семнадцать ноль-ноль надо будет еще на одно важное мероприятие заглянуть. Да ничего страшного, — пояснил он, заметив вопросительный взгляд Александры, — вам выступать не надо. Вечер воспоминаний о русской эмиграции.
Раскладной столик, покрытый цветастой бумажной скатертью, разноцветная праздничная разовая посуда, аппетитные салаты, свежие овощи, обжаренные кусочки мяса и рыбы, разнообразные соусы в баночках, свежий лаваш — улыбчивые арабы подготовились великолепно.
— Хорошо-о! — потирая руки и оглядывая накрытый стол, воскликнул Иван Фомич, с хитроватым лицом фокусника извлек из пакета бутылку виски, но, поймав на себе взгляд Александры, видимо, вспомнил недавний разговор, окинул взглядом окрестности и торжественно добавил: — На природе!
* * *
— Ну, а теперь, — бодрым голосом сказал заметно посвежевший после вечера воспоминаний об эмиграции Иван Фомич, подхватывая грустную Александру под руку и ведя к машине, — поехали. Сегодня день рождения у одной известной танцовщицы. Нас пригласили. Вы такое не часто увидите. Веселье… без спиртного, — хмыкнул он.
Через пятнадцать минут они вошли в украшенный разноцветными гирляндами огней зал ресторана на окраине Александрии. Праздник был в разгаре. Взгляды гостей — мужчин и немногочисленных женщин были прикованы к сцене, на которой местный ансамбль азартно играл на барабанах, возвращая слушателей к далекому человеческому детству с плясками вокруг костра. Наконец, появилась именинница, голубоглазая красавица-брюнетка, продемонстрировавшая отличия восточного танца живота от европейских подделок. Хотя ее полноватая фигура и не соответствовала современному диетному стандарту красоты, но выглядела естественно и гармонично для сладострастного Востока. Веселье праздничной волной расплескалось по залу, наполнив до краев дальние уголки и закуточки, и захлестнуло гостей. Ритмичная музыка дергала за невидимые ниточки, привязанные к ногам и рукам, которые даже не пытались сопротивляться, а восторженно притопывали и хлопали в такт. К танцовщице несколько раз подбегали возбужденные гости и осыпали бумажными деньгами. Банкноты сыпались к ее ногам, закручиваясь в стремительную воронку танца, но их тут же бросались подбирать доверенные лица. Оказавшись около Александры, именинница неожиданно цепко схватила ее за руку и потянула за собой. Сопротивляться было неловко, да и не хотелось. Александра к всеобщему восторгу поднялась с места.
«Интересно, и что я буду делать дальше?» — весело подумала она, уже подняв руки и начав импровизацию на тему «любимая жена развлекает загрустившего красноармейца Сухова». А руки сами собой уже начали двигаться в такт музыке. Мысли отлетели прочь, чтобы не мешать отдаться магии танца телу, подхваченному зажигательным ритмом. Подбежавший араб, восторженно глядя на новую русскую «Гульчатай», под одобрительные возгласы и аплодисменты гостей осыпал ее дождем из купюр. Ощущения оказались неожиданными и приятными. Она рассмеялась и, непроизвольно повторяя движения танцовщицы, плавно переместилась к сцене, где откинув голову, закружилась в колдовской, шаманской круговерти. Дородный восточный красавец преклонных лет в белоснежном костюме, неотрывно глядя на нее маслянистыми глазами, вынул из петлички гвоздику и, несколько раз проведя ею по своему смуглому лицу, бросил к ногам Александры. Что означал этот знак — она не знала. Может, берут в жены, а может, предлагают стать наложницей? Поэтому гвоздику поднять не решилась, и на всякий случай двинулась в сторону Ивана Фомича, под восторженные рукоплескания гостей.
Внесенный в зал огромный торт со свечкой в центре, отвлек внимание публики. Свеча была немедленно отброшена и заменена на свернутую в трубочку денежную купюру, услужливо подожженную официантом.
Воспользовавшись возникшей суетой, Александра быстро вернулась на место.
— Ну, вы даете! Прям переплюнули. Где учились? — Иван Фомич налил воду в бокал и протянул запыхавшейся от энергичного танца Александре.
— Импровизация на восточную тему, — обмахиваясь салфеткой, небрежно сообщила та. — Фантазия, извлеченная из подсознания, — отпила глоток воды из бокала. — Скажу откровенно, мне понравилось! А вы? Почему деньги, честно мною заработанные, не собирали? — не отказала себе в удовольствии подразнить спутника.
— Да-а... ну вы и женщина… — уклонился тот от ответа и наколол на вилку кусочек дыни. — Во, смотрите, араб ваш к вам направляется, — проглотил дыню. — Еще где-то гвоздику откопал. Сейчас в свой гарем звать будет. Пойдете пятой женой? — захохотал он, бросив вилку на стол. — Ладно, приду на помощь. Так и быть. Скажу, что ревнив и разговаривать с посторонними не разрешаю.
— Вот спасибо, век не забуду! — Александра, приветливо улыбнулась арабу, передавшему ей через Ивана Фомича гвоздику и восторги по поводу танца, которые были понятны даже без перевода. В гарем звать не решился, хотя смотрел выразительно.
* * *
В Каир возвращались вечером. Доктор Али на своей «мицубиши» отстал. Завел двигатель, но почему-то остался стоять у дома, откуда они тронулись в путь.
— Он двигатель машины, как обычно, прогревать будет, — невозмутимо пояснил Иван Фомич. — Положенные десять-пятнадцать минут. Температура в Александрии ведь ниже тридцати пяти. Значит, будет прогревать, — усмехнулся он.
Заметив изумление на лице Александры, пояснил:
— Доктор у нас, еще в Советском Союзе, на факультете автомобильной техники учился. А человек он педантичный. Скорее всего, прочитал инструкцию. По эксплуатации тяжелой техники за Северным полярным кругом. Там, видно, и написано было, что при температуре ниже тридцати пяти — прогревать долго надо. Только без знака минус написали, — Иван Фомич хмыкнул. — Потому, что нашим людям и так все ясно. А доктор — человек обстоятельный. Прочитал, запомнил, с тех пор и мучается.
— А объяснить не пытались? — сочувственно поинтересовалась Александра.
— А-а, — махнул рукой Иван Фомич. — Пытались пару раз. Да только он не верит, бормочет «мишмумкен», что означает «невозможно», и к тому же еще обижается. Говорит: «Я не богатый, чтобы мотор загубить».
Монотонный звук двигателя «тойоты» убаюкивал. Тишину нарушало только негромкое похрапывание борца за национальное достоинство россиян, вольно разметавшегося на заднем сидении. Александре же не спалось. Она с детства не могла спать в машине, вероятно, боясь пропустить что-нибудь важное по пути. А здесь, не смыкая глаз, следила за дорогой и посматривала на водителя еще и потому, что помнила регулярные сообщения российского телевидения о частых авариях на египетских дорогах. Южная ночь, бесцеремонно накрывшая землю прохладными ладонями, навевала грустные мысли. В этом, вероятно, была виновата и лекция, посвященная первой волне русской эмиграции в Египет, на которую они с Иваном Фомичем поехали после пикника на берегу.
«Что остается после людей? — грустно размышляла она, разглядывая унылый в многовековой неизменности пейзаж, пробегающий за окном машины. — Что осталось после русских, чьи кости лежат в египетской земле? Память? Нет… Или почти нет… Память — привилегия избранных. Хотя, что остается от избранных? Надгробья? Памятники? Портреты? Имена на мемориальных досках на домах, где они жили, страдали, радовались, суетились в желании быть замеченными и услышанными? И что окружает их всех теперь? Пустота. И — равнодушие. Равно-душие. Всем душам — поровну. Каждой — по кусочку пустоты».
Поморгав фарами, их обогнал автомобиль доктора Али, перестроившийся перед ними.
— Доктор Али! — весело ткнул пальцем в лобовое стекло водитель Мохаммед.
— Я вижу, — улыбнулась Александра. — А давайте-ка включим музыку, — протянула водителю магнитофонную кассету.
— Доктор Али дал мадам в машине слушать? — уточнил водитель.
Она кивнула.
…Вечные звезды, рассыпанные по небосклону, вместе с ней вслушивались в древние коптские песнопения…
* * *
Почти всю дорогу в поезде из Александрии до Каира Соловьев провел в полудремотном состоянии. Мысли были ленивы и неспешны под стать мерному постукиванию колес, неторопливому покачиванию вагона и монотонным пейзажам за окном. Хотя он испытывал нетерпение от приближения к неизвестному ожидаемому, но приглушал чувства и эмоции, стараясь аккумулировать силы и энергию, которые вскоре надлежало истратить. Приник к окну только перед Каиром, когда за стеклом поплыли треугольники пирамид…
Номер в скромной каирской гостинице «Аббат» оказался неожиданно дорог и пылен. Во всем проглядывала восточная экзотика и та непосредственность, которая поначалу не вызывает раздражения, а воспринимается как нечто естественное и неотъемлемое — подобно яркому солнцу и понурым пальмам, пронзительным призывам муэдзинов к молитве, пряным ароматам, рождавшимся от смешения десятков незнакомых запахов, ящерице, испуганно юркнувшей в щель между шкафом и стеной, несвежему полотенцу, которое «Только что было чистым!» и песчаной пыли на мебели, потому что «Кругом пустыня!» И с этим невозможно поспорить, потому что на западном берегу Нила за пирамидами к югу действительно — Ливийская пустыня и море песка.
Отказавшись от обеда, Соловьев вышел на улицу и замер, ошеломленный накатившими на него все еще непривычными звуками и пестротой одежд, среди которых его черный сюртук и высокая шляпа казались нелепыми пришельцами оттуда, где все чопорно, церемонно, серо и буднично. Он перешел улицу и оказался на набережной Нила среди шумных, словоохотливых и приветливых местных жителей и множества жующих морд верблюдов, ослов и лошадей. К нему сразу же подскочил одетый в длинную серую рубаху до пят улыбчивый араб в тюрбане на голове и с радостным возгласом «Дахабие» указал на покачивающуюся на волнах лодку. Он так убедительно говорил и размахивал руками, что уже через минуту Соловьев очутился на фелюге у Мохаммеда, который, ткнув себя пальцем в тощую грудь, несколько раз повторил свое имя, а потом добавил к нему непонятное «Марак бе». Соловьев тоже весело ударил себя ладонью по животу и сообщил, что он — Владимир.