Внезапамятные времена посреди первозданного Океана возникла Гора, состоящая из Неба и Земли, слившихся воедино

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Урок на тему «Магнитное поле Земли», 31.68kb.
• Внезапамятные времена медь стала доступна человеку. Медный век был ознаменован широким, 37.62kb.
• Рельеф дна Мирового океана, 52.6kb.
• Михаил Герштейн, 3612.51kb.
• Секция математика неевклидова геометрия, 313.99kb.
• Стандарт медицинской помощи больным с расщелиной неба, расщелиной губы, расщелиной, 270.21kb.
• Итоговый тест по курсу «филологический анализ художественного текста», 124.02kb.
• «Обитаемы ли планеты». В нем он допускал возможность жизни на Марсе. Однако от своей, 151.34kb.
• Тема урока Северный Ледовитый океан; особенности природы, хозяйственного использования,, 53.05kb.
• Ахматовой Содержание «Пророчество», 294.23kb.

Все сделал Энкиду, как Гильгамеш ему велел. Схватил он быка за толщу хвоста и развернул его в сторону Гильгамеша. А Гильгамеш как отважный боец и могучий воин меж его рогами, меж головой и шеей вонзил кинжал свой, и бык упал замертво. Вырвал Гильгамеш сердце у убитого зверя, положил его перед Уту-Шамашем, отошел к Энкиду, и оба героя ниц склонились перед богом Солнца.

Тем временем весть о гибели быка дошла и до Инанны-Иштар. Взобралась она на зубчатую стену огражденного Урука, на зубец вскочила и проклинает Гильгамеша.

– Горе Гильгамешу! – кричит она. – Он опять меня унизил, быка сразивши!

Услыхал Энкиду эти крики Инанны-Иштар, оторвал у быка переднюю ногу и бросил ей в лицо со словами:

– А с тобой, если бы мог достать тебя, я бы то же самое сделал, да еще и кишки его на тебя намотал бы!

Созвала Инанна-Иштар жриц, блудниц и девок, и оплакивали они горестно гибель Небесного быка. А Гильгамеш созвал мастеров и приказал им красиво обработать рога быка. Мастерам понравились рога. Они хвалили их толщину и, щедро украсив их, сделали для них оправу толщиной в два пальца.

Шесть мер елея, вошедшие в оба рога, подарил Гильгамеш для помазания своего отца Лугальбанды, а рога потом повесил в своей царской спальне. Евфрат же снова стал полноводным, и омыли Гильгамеш и Энкиду в нем свои руки. Обнялись они и едут улицами Урука, а толпы людей ими любуются.

Кто же красивее среди героев, кто отважнее среди людей? – спрашивает Гильгамеш у народа.

Гильгамеш красивее всех героев, Энкиду отважнее всех мужей! – отвечают женщины Урука.

А Гильгамеш негромко говорит Энкиду:

– Богиня хотела моей погибели, но только славу нашу преумножила.

И был веселый пир во дворце Гильгамеша. Допоздна он продолжался. Только среди ночи ушли спать герои. Заснули они, и Энкиду сон увидел. Досмотрев его, герой сразу же проснулся и рассказал о нем Гильгамешу.


Смерть Энкиду




Сон Энкиду был страшен и даже в толкованиях не нуждался: все в нем было ясно.

– Дорогой мой Гильгамеш! – говорит Энкиду, – слушай про сон мой, что я видел этой ночью. Совещались в моем сне великие боги. Расскажу тебе, о чем они совет держали.

Совещались меж собою Ан, Энлиль и Уту-Шамаш. И говорит Ан Энлилю: «Зачем они сразили быка и Хуваву?», и не нашел Ан в своей беседе с другими богами никаких оправданий этим убийствам: никто не смог убедить отца богов в том, что так было нужно. И выслушав всех, вынес Ан свое решение: «Умереть должны те, кто у гор похитил кедры!» Тогда Энлиль сказал: «Пусть умрет один Энкиду. Гильгамеш же умереть не должен!» Возразил светлый Уту-Шамаш, защищая героев. Разгневался Ан. «Заступничество твое всем понятно!» – говорит он Уту-Шамашу и продолжает: «Не ты ли был с ними неотступно и ежедневно как боевой товарищ?!» Ничего не изменила эта перепалка. Не простили нас боги. Лишь совет Энлиля был принят Аном: согласился бог-отец с тем, чтобы во искупление нашей вины только я один лишился жизни.

Горько заплакал Гильгамеш, когда Энкиду закончил рассказ о своем вещем сновидении, и по лицу его ручьями бежали слезы.

– О брат мой! Милый брат мой! Зачем вместо брата меня оправдали?! Неужели мне теперь общаться только с твоим духом, у дверей того мира, куда ты уйдешь без возврата, и никогда больше не увижу я тебя живого?! Как я буду жить без тебя на этом свете?

Не спешит Энкиду с ответом на вопросы друга.

– Давай, – говорит он, – вспомним, о Гильгамеш, друг мой, что же мы совершили: с согласия Уту-Шамаша нарубили мы кедров. Вот эту деревянную дверь изготовили мы из кедра, и, выходит, что из-за этой двери деревянной все наши беды и случились!

Поднял свои очи Энкиду, устремил свой взгляд на кедровую дверь и говорит с ней, как с человеком:

– О деревянная дверь! Нет в тебе никакого толка и никакого смысла, не понимаешь ты, что вокруг творится. За деревом для тебя я сотни верст шел, пока не увидел высокого кедра – дерева, которому не было равных в мире ни по высоте, ни по раскидистой кроне. А твою высоту и ширину твою, твои засовы и петли в локтях измерить можно. Всего-то на тебе и есть, что украшения. И в Ниппуре по моей воле тебя украсили. Знал бы я, о дверь, что такова за мои труды будет плата, я бы взял топор и порубил бы тебя в щепы, а дверной проем завесил бы простою циновкой. Ан и Инанна-Иштар не простили мне моих хлопот, о дверь, с тобою. Пусть бы не я, а будущий царь тебя доставил! Пусть бы бог изготовил твои дверные створки и стер бы с них мое имя, а свое написал бы!

Ох, как горько Гильгамешу было слышать эти речи друга, и со слезами на лице и в голосе он ему молвит:

– Тебе боги даровали щедрое сердце и глубокую мудрость. Человек ты разумный, а молвишь странные вещи! Откуда у тебя эти странные мысли? Сон твой, действительно, вещий, и много в нем страха. Живому во сне твоем хуже: ему боги навек тоску оставят. Не хочу я в тоске оставаться! Обращусь я к Небу, помолюсь за тебя богам великим, что всю жизнь были рядом с нами. Милость взыскуя, умолять их буду. Пусть отец богов Ан будет милостив, пусть сжалится Энлиль, да заступится светлый Уту-Шамаш! Золотом без счета украшу я их кумиры, и отвратят они от тебя гибель!

Услыхал светлый Уту-Шамаш мольбу Гильгамеша и отвечает с высоты небес:

– Ты не трать, о царь, свое золото на кумиры. Не изменят боги слово, сказанное ими. Не вернут они это слово и не отменят. Неизменным остается брошенный жребий. И судьба и жизнь человеческая преходящи. Ничего не остается в мире от человека после его ухода!

Не только Гильгамеш, но и Энкиду слышал этот голос бога. Обратил он к Небу свой лик, не стесняясь бегущих по нему слез обильных, и воззвал он к повелителю Солнца:

– Вещий сон ты послал мне, Уту-Шамаш, и подтверждаешь теперь, что сбудется все, что в нем предсказано. Принимаю я свой приговор со смирением, но и ты не оставь меня на этом свете не отмщенным! Слово свое исполни, великий Уту-Шамаш. Вот она моя просьба: пусть ловец-охотник, вольную жизнь мою в степях бескрайних среди верных мне зверей переменивший на людскую неволю, никогда и ни в чем во веки веков не знает удачи, отпугни его добычу, ослабь его руки, пусть мучительной будет судьба его, пусть все звери от него уходят и пусть не исполнится до конца дней его ни одно желание его сердца. Но не только об этом тебя прошу я, бог светлый и сияющий! Проклинаю я также блудницу Шамхат, что ни на миг не отпуская меня от себя, привела меня в этот город. И хочу я блуднице тяжкую долю до скончания века ее назначить. Проклинаю тебя, Шамхат, великим проклятием: пусть отвергнут люди твою ласку, пусть погрязнешь ты в кровосмешениях, пусть ты будешь посмешищем среди женщин. И ворон пусть в твоем доме гадит, и будешь валяться ты, как овца, в нечистотах, как собака, у печи будешь греться! Пусть пожар в твоем доме случится, и пусть сгорит он дотла, чтобы перекрестки дорог стали тебе жилищем, и пусть тень от стены твоей обителью станет! Чтобы отдыха твои ноги не знали! Доживай свой век среди голодных и пьяных и терпи от них побои. Грязный нищий пусть теперь ищет твоей ласки, отбирая у тебя все, что тебе заплатят. И тогда голод и жажда сокрушат твое тело, ибо это ты, Шамхат, навела на меня проклятье, и напасть, и беду на меня навела ты!

Вознеслись к Небу слова Энкиду, и Уту-Шамаш, их услышав, закричал ему оттуда:

– Зачем ты, о Энкиду, блудницу Шамхат проклял? Ведь это она кормила тебя хлебом, достойным бога, поила питьем царским, в роскошные одежды тебя одела и в товарищи добрые дала тебе Гильгамеша! И теперь ты не один на свете – Гильгамеш, друг и брат твой, будет с тобою рядом. Уложит он тебя во дворце на почетном ложе, и до того, как ты поселишься в жилище вечного покоя, государи всей Земли придут тебе поклониться и облобызать тебе ноги. Народу Урука он велит тебя оплакать, а знающим людям скорбный обряд поручит. Сам же он, расставшись с тобою, рубище оденет, завернется в львиную шкуру и в тоске будет бродить по пустыне, тебя вспоминая!

Смягчилось сердце Энкиду от таких речей Уту-Шамаша. Утих гнев, в его душе бушевавший. И заговорил он тихо и без злости:

– Зря, Шамхат, проклинал тебя я, и теперь я тебе другое назначу: пусть покинувший тебя к тебе вернется. Государи и владыки как любили тебя, пусть так и любят. Всякий, кто тебя увидит, пусть красоте твоей изумится. Герой над тобою пусть встряхнет кудрями, а уходящий от тебя пусть кошель свой развяжет и одарит тебя щедро золотом и лазурью. Если ж есть у тебя враг, отомстить ему ты так сумеешь, что потухнет его очаг и хлеб его оскудеет! А любящие тебя пусть так тебе преданны будут, что ради тебя они жен своих забудут, матерей, детей своих покинут!

Вскоре вещий сон начал сбываться, и болезнь стала одолевать Энкиду. В тело его проникла боль. Он неподвижно лежал на ложе и лишь ночью ненадолго забылся во сне. Гильгамеш был рядом с ним, и, проснувшись, Энкиду поведал ему о страшном сне, который смутил его душу:

– Друг мой Гильгамеш, – сказал Энкиду, – вот какой сон я видел этой ночью: завывала буря в небе, а земля ей отвечала. И среди этой бури в темной ночи стою один я. Но вдруг вблизи себя я увидел человека. Лицо его было мрачным. Птице бури он лицом был подобен, и крылья он имел подобно птице, а вместо пальцев у него были орлиные когти. Я почувствовал в нем врага и стал с ним бороться, но одолевать меня он начал. Как мог, я защищался, но он на плечи мне вспрыгнул. И отверзлась земля, и меня он погрузил в эту пропасть. Там, на дне ее, ко мне он прикоснулся, и сам я стал подобием птицы. Крылья, по виду птичьи, он надел мне на плечи и повел меня по пути, по которому не выйти обратно, к дому мрака, – в жилище Нергала, владыки Подземного мира, – в дом, откуда вошедший уже никогда не выходит. Все живущие в нем лишаются света, прах и глина служат им пищей. Даже тоненький лучик света не пронзает там тьму густую, а засовы и дверь там покрыты пылью, ибо всегда закрыты. В доме праха, где я поселился, видел я царей венценосных, несказанно великих в прошлом, что обширными странами владели. Там же были жрецы и блудницы – все равны в этом месте страшном. Встретил там и великих героев, что живут в наших легендах. И еще Эрешкигаль, владычица Кура, восседала там на своем троне, перед нею Нинэдена, дева-писец всей Земли, на коленях стояла. Книгу судеб взяла она в руки и, раскрыв ее, вслух читала. А когда на меня случайно взгляд ее упал, прекратила свое чтение она и сказала: «Смерть взяла этого человека!»

Опечалил Гильгамеша рассказ Энкиду, и почувствовал он, что теряет друга безвозвратно.

– Друг мой, которого я так люблю, – говорит он Энкиду, – мы с тобой все труды и тяготы нашей жизни делили. И были нам эти труды и тяготы в радость, ведь мы были вместе. И вот, друг мой верный, увидел ты сон о судьбе своей, о смерти неотвратимой. И сегодня исполнился он: слег мой друг и на ноги подняться не может!

И день, и второй лежит Энкиду на ложе, не вставая. Третий и четвертый день лежит он без движения, и недуг неисцелимый пожирает его могучее тело. День десятый и одиннадцатый миновали, а на двенадцатый он, не поднимаясь со своего ложа, позвал к себе Гильгамеша и говорит ему:

– Друг мой, проклял меня бог великий, и, как тяжелый камень, на моей душе лежит это проклятие. Помнишь, когда мы с тобой говорили о походе в кедровые леса Хувавы, я боялся сражения, идти не хотел я. Теперь я знаю: нестрашна смерть в бою, и славен будет тот, кто падет в сражении. Зря тогда я смерти страшился. Не погиб я тогда, а теперь болезнь меня настигла, и на ложе этом скорбном я умираю с позором!

И с этими словами навсегда закрыл свои очи храбрый воин Энкиду. Гильгамеш приложил голову к груди друга, но не билось уже сердце героя. Гильгамеш закрыл его лицо, как лицо невесты, чистой и светлой прозрачной тканью. А тем временем наступило утро.

Плач Гильгамеша по Энкиду




Только когда занялось сияние утра – начало первого дня без Энкиду, осознал Гильгамеш всю тяжесть своей утраты. Обратился он к Энкиду, лежащему перед ним на ложе бездыханно, обратился с горькими и печальными словами:

– Энкиду, друг мой, вырос ты среди зверья и скота в степи на пастбищах дальних! Был ты молод, красив и умен, но ушел ты от нас безвозвратно. Плачут о тебе старейшины огражденного Урука, плачет всякий житель великого города, в походы нас провожавший. Плачут уступы гор лесистых, по которым мы с тобой к их вершинам взбирались. Плачут о тебе скот и зверье лесное. Да плачет бурная река Евлей на востоке, по берегам которой мы с тобою бродили, и плачет светлый Евфрат, из которого мы черпали воду. Плачут мужи и жены огражденного Урука, видевшие, как быка мы убили. Плачет жрец Эреду, славивший твое имя. Плачет мудрец, в своих речах тебя возвышавший перед ликом ясноглазого Эа-Нинигику. Плачут те, кто кормил тебя хлебом, подносил тебе вино и пиво. Плачет блудница, умастившая благоуханным елеем твое могучее тело. И тот, кто твоим мудрым советом обрел добрую супругу, плачет на пороге своего брачного покоя. Каждый муж в Уруке плачет о тебе, как о своем погибшем брате, и каждая жена – как о муже погибшем. Вместе с ними и я, Гильгамеш, о тебе, Энкиду, буду плакать.

Внимайте же, старейшины огражденного Урука! Это мои вы слышите рыдания. Это я об Энкиду, моем друге, плачу, словно плакальщица громко причитаю: мощный мой топор боевой, оплот мой в сраженьях, и кинжал мой острый и верный, – мой надежный друг в опасных походах, – таким был для меня Энкиду; словно плащ нарядный и убор прекрасный, украшал он меня своей верною дружбой, и теперь у меня все это злая судьба отняла! О младший брат мой Энкиду, с кем мы побеждали, поднимались в горы, с кем рубили кедры, погубив Хуваву – хозяина леса, и с кем Небесного быка убили, – что за крепкий сон теперь овладел тобою? Почему не слышишь ты меня и не взглянешь мне в очи?

А Энкиду с остановившимся сердцем лежит неподвижно. И Гильгамеш, как орел, кружит над ним в горе. Он – словно львица, чьи львята в ловушке, мечется взад и вперед по покоям. Словно кудель, он волосы рвет на себе, разрывает и на пол бросает одежды.

Когда утреннее Солнце поднялось высоко, озарив всю Землю своим сиянием, Гильгамеш по всей стране созывает кличем искуснейших мастеров – ваятелей, медников, кузнецов, камнерезов. Когда все собрались у ложа неподвижного Энкиду, говорит он, к нему обращаясь:

– Друг мой, сделают эти мастера искусные по моей воле кумир твой, равного которому еще никто не сотворял для друга: будет он одного с тобой роста и будет иметь твой облик, твои кудри; каменное подножье сделают из лазури, лицо вырежут из алебастра и из золота отольют тело.

Мастера немедля начали работу, и, когда сняли с Энкиду мерки, а с лица его маску, начался обряд погребения. К почетному ложу, на котором лежал Энкиду, для прощания подходили великие государи всех царств Шумера, весь народ Урука подходил к нему с плачем.

Соблюсти скорбный обряд по законам предков поручил Гильгамеш знающим людям, а сам тихо удалился. Он в знак траура по другу надел на себя рубище, завернулся в львиную шкуру и ушел в пустынную степь, как предсказывал светлый Уту-Шамаш.

Не успокоило его сердце одинокое блуждание по пустыне. Возвратился Гильгамеш в Урук поздней ночью, а наутро, с первыми лучами солнца, изготовил он из глины фигурку, вынес из покоев стол большой деревянный и под открытым небом водрузил на него два красивых сосуда. Сосуд из сердолика он наполнил медом, а сосуд из лазури – маслом. Потом он украсил сотворенную фигурку и тоже на стол поставил, чтобы сияющий Уту-Шамаш дары его увидел. Увидели их и Уту-Шамаш, и другие боги, и собрались они к этой жертве героя. Гильгамеш же испросил у них чуда: чтобы жизнь и душа Энкиду вернулись в его неподвижное тело. Он сказал, что без друга жить не сможет и что, если Энкиду не будет с ним рядом, он Урук огражденный навсегда покинет. Первым с Неба бог Энлиль ему ответил:

– Издревле, Гильгамеш, так назначено людям! Земледелец пашет землю, урожай собирает, скотовод живет в степи со своим стадом, а охотник, где бы ни был он, добыть зверя стремится. Едят люди хлеб из злаков, взращенных землепашцем, едят мясо животных, пастухом хранимых, надевают шкуры зверей, охотником добытых. Так живут все люди, каждый до своего срока, а потом этот мир покидают безвозвратно. Ты же хочешь, Гильгамеш, того, чего не бывало с тех пор, как мой ветер гонит воды!

А потом Гильгамешу явился Уту-Шамаш. Был печален бог сверкающего солнца, и сказал он герою такие речи:

– Гильгамеш! Куда и зачем ты стремишься? Жизнь людская может быть короче или длиннее, только вечною она не бывает, так что жизни той, что ты ищешь, не найдешь ты! Так смирись же и срок, тебе отведенный, проживи в покое и достатке!

Отвечает Гильгамеш светлому Уту-Шамашу, подняв очи свои к небу:

– О великий бог мой, солнце нашей жизни! – говорит он светилу. – После того, как я столько бродил по свету, как я мог бы утешиться покоем и столько времени прожить, не покидая огражденного Урука? Видно, я проспал все эти годы! Так пусть же веет мне в лицо ветер дальних странствий. Пусть солнечным светом наполняются мои очи! Живущий на одном месте – сиднем сидящий – отвыкает от яркого света на дальних дорогах. Как во тьме живет, и пуста окружающая его темнота. И сам он и душа его со временем становятся мертвы, а зачем мертвым видеть сияние солнца?

Странствия Гильгамеша




Все, что мог, сделал Гильгамеш в память о своем друге Энкиду, но не утешило это его душу. По-прежнему Гильгамеш об Энкиду, своем друге, тоскует. Тяжко жить ему в своем городе, где все ему о счастье дружбы напоминает. Горько плакал он, и бежал он в пустыню со словами:

– И сам я так же умру, как Энкиду? Черная тоска разъедает мои внутренности, и страх смерти проник в мою душу. И бегу я в безлюдную пустыню!

Но побег Гильгамеша из Урука огражденного не был просто побегом. Он хотел достичь города Шуруппака и встретиться с его царем Утнапишти – единственным человеком на земле, которому была дарована жизнь вечная. Предстоящая встреча с этим царем, сыном древнего царя Убар-Туту, волновала Гильгамеша и вселяла в него надежду на то, что он узнает у Утнапишти тайну его бессмертия. Ради этого он, не боясь ни усталости, ни лишений, преодолевал горные перевалы, давая себе лишь короткий отдых, после чего, еще до наступления утра, помолившись владыке ночи и богу Луны Наннару-Сину, снова пускался в путь.

И днем не забывал он о молитве. Подняв голову к небу, говорил он богам-владыкам:

– Как прежде бывало, меня сохраните.

На пути ему попадались свирепые львы, и бывало ему страшно в такие минуты. Однажды вздремнул он ночью и близкий шум разбудил его. Открыл глаза он и видит: неподалеку от его привала игру брачную затеяли лев и львица, резвятся звери, забыв, что не одни они в мире. Гильгамеш поднял свой боевой топор и выхватил из-за пояса кинжал. Как стрела, он пронесся меж зверями, поражая их справа и слева, и повержены им были свирепые хищники.

В своих странствиях Гильгамеш переплыл бурное море и достиг горизонта. До этого он лишь слыхал о горах на далеком западе, именующихся Машу, – о двух вершинах на краю света, окаймляющих ворота, которые открываются только для сияющего Уту-Шамаша, когда он отправляется на ночной покой. Теперь он подошел к этим горам, стерегущим закат, и видел их воочию. Глубоко в землю, в преисподнюю, уходил корень этих гор, а вершинами своими они подпирали небосвод. А ворота, устроенные между ними, стерегли люди-скорпионы – два чудовища с человечьми лицами. Грозен их вид, и сеют смерть и гибель их ужасные взоры, и казалось, что своим взглядом они могут сокрушить горы. При закате они охраняют Солнце.

Как только Гильгамеш их увидел, свет померк для него, и его лицо омрачили ужас и страх, а чудовища, его увидев, были очень удивлены: Гильгамеш был первым из смертных, дошедшим до гор Машу, и они не могли поверить, что такое могло случиться. Да и внешне Гильгамеш больше походил на бога, чем на человека, и скорпион-мужчина воскликнул:

– Тело того, кто подходит к нам, это плоть богов!

Но жена-скорпион ему возразила, глядя на Гильгамеша:

– Лишь на две трети он бог, а на одну – человек он!

И тогда скорпион-мужчина обратился к герою, потомку богов, с такими речами:

– Почему ты идешь таким путем дальним? Недоступен он смертным, и скажи мне, как ты мог его пройти, как ты преодолел моря, переплыть которые невозможно? Хочу я знать, зачем ты пришел и куда твой путь лежит дальше. Ответь мне, герой!

И Гильгамеш ему отвечает:

– Моего младшего брата, преследовавшего онагров горных и пантер в пустынях, младшего моего брата, с кем мы вместе пересекали степи, переплывали реки и поднимались в горы, с кем мы вместе с быком небесным схватились и быка этого одолели, с кем победили Хуваву в его лесах кедровых; друга моего, которого так любил я, с которым мы тяготы дорог, труды и радости делили, – его постигла судьба человека, и я пережил его на этом свете! Семь дней и семь ночей я над ним плакал, не предавая его могиле. Звал я его ежечасно, надеясь, что встанет друг на мой голос. А когда шесть дней миновало и на седьмой день в его нос проникли черви, я понял, что он уже не вернется, предал я земле его тело. Тело друга моего, Энкиду, на моих глазах смешалось с прахом, и с того часа я не знаю покоя, ибо понял, что и мне суждена та же участь. Станет прахом и глиной и мое тело. Друг мой любимый стал землею, это значит, что и я скоро в нее превращусь и во веки веков уже не встану! Этот страшный удел меня пугает, иду я дальними путями – избавления от смерти разыскать пытаюсь. Вот тебя, скорпион, я встретил и надеюсь, что ты мне поможешь, облегчишь мне достижение цели. Если нет, то пойду я дальше, разыщу я Утнапишти, прадеда моих дедов, того, кто пережил все земные невзгоды и в собрание богов был принят, получив от них в дар бессмертие. Говорить буду я с ним о тайнах жизни и смерти, о вечности и ее тайнах!

Выслушал скорпион-мужчина Гильгамеша и молвит он герою:

– Никогда и никто, о Гильгамеш, еще не знал сюда дороги, и, конечно, никто из людей не проходил через эти ворота. За ними лежит длинный ход под горами. Темен он, и ни один луч света в него не проникнет. Входит туда только бог светлый Уту-Шамаш, опаляя все живое своим сиянием. Потому и царят в этом почти всегда закрытом ходе, что сотню верст тянется под горами, то жестокая жара, то лютый мороз. Как же ты собираешься пройти этим ходом? Ты войдешь и больше оттуда не выйдешь!

Ни запугать, ни уговорить не сумел Гильгамеша скорпион-мужчина, и на его речи отвечал герой твердым словом:

– Движут мной, о страж ворот, память об утраченном друге, тоска моей плоти и печаль сердца. И пойду я вперед и в жару, и в стужу, и в темноте, и во мраке! Не остановят меня страхи! А теперь молю тебя: открой мне горные ворота!

Восхитила скорпиона-мужчину отвага Гильгамеша, его верность памяти друга, и перестал он пугать героя дорожными страхами.

– Иди, Гильгамеш, – сказал ему скорпион-мужчина, – трудным будет твой путь, но горы Машу ты миновать сумеешь, и пройти леса и горы хватит у тебя отваги. Верю я, что ждет тебя удача, и назад возвратишься ты благополучно! Так иди же! Открыты для тебя горные ворота!

И ворота тут же распахнулись, и Гильгамеш вступил во мрак кромешный. Ощупью двинулся он в темноте дорогой, по которой каждый день проходил Уту-Шамаш; двинулся туда, куда вел его ход. На пути его невыносимую жару, что обжигала кожу, сменял страшный холод, дрожью отзывавшийся в его теле.

Первые десять верст уже прошел он, а вокруг него все та же тьма густая и не видно света; ни впереди себя, ни сзади не различал он дороги. И вот уже двадцать верст осталось позади, а света вокруг себя он по-прежнему не видел. И на третьем десятке верст – все то же. Страх тогда объял Гильгамеша, и он вспять обратился. Но, пройдя назад версту, он с духом собрался, и снова вперед зашагал герой.

Много верст прошел он в густой темноте на ощупь, не видя дороги. Временами он останавливался, прислушиваясь к мраку и всматриваясь в него, но полная темнота и мертвая тишина его окружали. И вот свежесть в воздухе он почуял, и лица его коснулось дыхание ветра, темнота же вокруг него все еще была густой и непроглядной. А когда уже сотни верст его пути позади остались, он почувствовал, что выход уже близок. Вскоре появились проблески света, а затем конец темного хода показался.

Вышел Гильгамеш наружу и увидел чудо чудное: перед ним был сад сердоликовых деревьев. Драгоценные сердолики на них висели гроздьями, обрамленные лазуритовыми листьями. От вида этой красоты несказанной радостью и весельем наполнилось сердце Гильгамеша впервые за время его трудных странствий.

Пошел Гильгамеш вперед, по пути любуясь этим садом, и вскоре оказался на берегу великого Океана, что всю твердь земную окружает. И на самом краю суши, у кромки воды, прекрасный дворец он увидел.


Встреча Гильгамеша с бессмертным Утнапишти




Во дворце, стоящем на краю морской пучины, жила Сидури, богиня-виночерпий. По своим праздникам боги у нее собирались, и она их вином и брагой угощала. Для этого боги дали ей кувшин и золотую чашу. Было у богини Сидури и волшебное покрывало. Накинув его себе на плечи, становилась она незримой для людей.

Издали заметила она приближавшегося к ее дворцу Гильгамеша. Увидела, что он покрыт пылью и одет в истрепанную звериную шкуру, и не почувствовала, что плоть богов таится в его теле, а сама себе сказала: «Наверное, это убийца буйный, свирепый разбойник! Куда же стремится он в своем безумии, мир людей покинув?» И в страхе она плотно закрыла дворцовые двери, заложив их изнутри засовом.

Грохот закрывающегося засова Гильгамеш услышал, и, подняв голову, обратился к Сидури, стоявшей у дворцового окна:

– Эй, хозяйка! – говорит он. – Чего ты испугалась, зачем затворила дверь и засов заложила? Плоть богов ты не распознала в моем теле? Вот сейчас ударю я в дверь, разобью засовы и тяжелые медные створы. Отворяй сама их, если хочешь, чтоб они были целы!

Не спешит Сидури открывать двери, и только гнев вызвали у нее угрозы Гильгамеша. Из окна дворца говорит она потомку богов такие речи:

– Кто ты такой? И почему ты ходишь этими путями, которыми не ходил никто из смертных? Как оказался ты у моего дворца, где свои пиры проводят боги? Как ты смог сюда добраться через бурное море? Зачем ты пришел и куда собираешься идти дальше? Хочу узнать я.

– Я Гильгамеш, убивший стража кедрового леса свирепого Хуваву, – ей герой отвечает. – Затем быка я сразил, что спустился с неба, а по пути сюда львов перебил на перевалах горных!

Не поверила ему Сидури – не похож он был сейчас на героя, и она продолжила свои вопросы:

– Если ты Гильгамеш, убивший стража кедрового леса, если ты погубил быка, что спустился с неба, и перебил львов на перевалах горных, то почему щеки твои впали, почему голова твоя поникла, почему лицо твое увяло, почему печально твое сердце и тоска заполонила твою душу? Ты похож не на бойца и героя, а на странника, дальними путями идущего, которому жара и стужа на дорогах лицо опалили, – на того, кто марева ищет впустую, по степи блуждая!

И отвечает Гильгамеш хозяйке дворца Сидури такими словами:

– Как не впасть моим щекам, как голове не поникнуть? Как не быть моему сердцу печальным, как лицу моему не увянуть, как тоске глухой не овладеть моей душою? Как на бездомного странника не быть мне похожим – на того, кто за маревом гонится с челом, обожженным жарою и стужей? Ведь друг мой, Энкиду, младшим братом мне бывший, преследовавший онагров горных и пантер пустыни, герой, с которым мы вместе шли в походы, поднимались в горы, дошли до лесов кедровых и убили их стража – свирепого Хуваву, а потом сошедшего с небес быка погубили; друг, которого так любил я, с которым все свои труды делил я, зарыт теперь в землю сырую и стал глиной. Постигла его судьба человека – сразила его болезнь в его же постели. Дни и ночи я над ним плакал, не предавая его могиле. Все надеялся я, а вдруг встанет он и ответит на мои призывы! Семь ночей и семь дней провел я рядом с его телом, пока в нос его не проникли черви. Так воочию смерть я увидел. Устрашился я земного своего удела – того пути людского, что неотвратимо завершится смертью! И, одевши шкуру, я покинул город. Словно разбойник, я бродил по пустыне. Мысль об усопшем герое мне покоя не давала. Уходил я все дальше и дальше, но от этого легче не стало: не покидали меня думы об Энкиду, о моем любимом друге, – он был полон жизни, а землею стал, и в судьбе его я свою увидел – разве я так не лягу, чтоб вовеки уже не подняться? И теперь пред тобою стою я, пред чертогом, где боги пируют! Здесь я встретил тебя, богиня Сидури, от тебя жду ответа, что делать, чтоб от смерти уйти мне и стать бессмертным?

Пожалела Сидури Гильгамеша, и, как мать, она ему вещает:

– Гильгамеш, герой мой, куда ты стремишься? Вечной жизни ты нигде найти не сможешь. Когда боги создавали человека, смерть они ему определили, жизнь же вечную себе оставив. Ты же, Гильгамеш, ешь и пей, будь ты весел светлым днем и темной ночью. Каждый день пусть будет тебе праздник, проводи его в играх и плясках. И пусть будут белыми твои одежды, чистыми будут волосы и тело, омытые водой благоуханной. Радуйся, когда в твоей руке лежит рука ребенка, а своими объятиями радуй супругу долгими ночами. Во всем этом – доля и счастье человека!

Не утешил Гильгамеша ответ богини, и решил он свой путь продолжить дальше, чтоб найти бессмертного Утнапишти.

– Не по сердцу мне твои сладкие речи, – говорит герой в ответ Сидури. – И не буду я с тобою спорить о жизни и смерти. Укажи мне лучше дорогу к Утнапишти. Расскажи мне, как найти его и каков его облик. Если можно будет, переправлюсь к нему морем, если нет, то побегу пустыней!

Отвечает ему Сидури, дворца хозяйка:

– Никогда, Гильгамеш, через море переправы здесь не бывало, и никто из бывавших тут издревле не сумел ступить на тот берег. Только Уту-Шамаш светлый каждый день проносится туда над морем, и никому, кроме него, такое не под силу. Ох, как трудна эта переправа, как тяжела морская дорога – глубоки слишком смерти воды, что ее преграждают. Если ты, Гильгамеш, выйдешь в море и достигнешь вод смерти, скажи мне, что тогда делать будешь?

Вот что я тебе скажу, Гильгамеш, герой мой, есть в этих краях некий Уршанаби. У него есть чудо-амулеты, ими он ловит змея, затем запрягает его в свою лодку, как на суше – коня в колесницу. И несет его змей через море. Уршанаби – корабельщик Утнапишти. Разыщи его и с ним повидайся. Если сумеешь его уговорить, он тебя через море переправит, если не сумеешь, то лучше в свой Урук огражденный сразу возвращайся!

Эти речи Сидури вселили в Гильгамеша надежду на то, что он сумеет достичь своей цели, и, как только прозвучали последние слова хозяйки дворца, он схватил одной рукой свой боевой топор, взял в другую кинжал свой и углубился в лес, подходивший прямо к берегу моря. Беспричинная ярость внезапно ослепила героя. Словно стрела, пролетел он между деревьями, и в их чаще нашел и разбил заговоренные амулеты, и своими руками задушил волшебного змея. На все это ушло у него несколько мгновений, и, когда он насытился своим буйством, ярость, бушевавшая в его груди, улеглась, и дальше он двинулся спокойно. «Вот нет уже ни амулетов, ни змея, а никакой лодки я так и не нашел, и лодочника я не встретил. Как же одолею я воды смерти, как переправлюсь через широкое море?» – думал он, по лесу шагая.

Через некоторое время лесные тропы вывели его на берег полноводной реки, и там он, наконец, увидел Уршанаби, плывшего в лодке по ее водам. Закричал Гильгамеш корабельщику:

– Я – Гильгамеш, таково мое имя! Я пришел из огражденного Урука. Пересек я степи и пустыни, реки и горы. Путь прошел я от восхода до заката ослепительного солнца, прежде чем сюда добраться!

Услышал крик героя Уршанаби, и из лодки своей спрашивает Гильгамеша:

– Почему твои щеки впали? Почему голова поникла? Почему на лице твоем печать печали, что терзает твое сердце, и о чем душа твоя тоскует? Почему ты выглядишь, как странник, с ликом, опаленным стужей и жарою? Может, миражи пустынь тебя манили и блуждал ты по степям без цели? Не похож ты, пришелец, на героя!

Отвечает Гильгамеш Уршанаби:

– Как не впасть моим щекам, голове не поникнуть, как мне защитить от печали свое сердце и от тоски свою душу, как защитить чело свое от жара и стужи на дальних дорогах, чтобы странникам степей не быть подобным, что гонятся за миражами в пустынях, если младший брат мой, ловец онагров горных и пантер пустыни, с кем мы вместе ходили в дальние походы, поднимались в горы, победили Хуваву, небесного быка одолели, убивали львов на горных перевалах, друг мой Энкиду, которого любил я, с ним мы все свои труды и радости делили, – стал теперь сам добычей смерти!

Дни и ночи над ним я плакал. Призывал я его в мир живых вернуться, жил надеждой, что подымется он на мой голос со смертного одра. Но семь дней, семь ночей миновали, и угасли навсегда мои надежды. На глазах моих его постигло тление! Устрашился я тогда вида смерти. Если смерть не щадит героев, то и меня та же судьба ожидает. Я представил себя на смертном одре, ощутил неотвратимость тления и бежал из города в пустыню. И бродил я в степи, как разбойник, и на дальних земных дорогах мысли о судьбе моего друга Энкиду, мысли о собственной судьбе моей не дают мне покоя. Друг мой любимый стал землею! И не суждено ли и мне лечь с ним рядом, чтоб во веки веков уже не подняться?

Выслушал героя Уршанаби и в ответ ему говорит такие речи:

– Мне понятно, Гильгамеш, твое горе. Смерть любимого друга – тяжелая утрата. Тяжко думать и о том, что все мы смертны! Но чего же ты теперь от меня хочешь?

– Я ищу теперь дорогу к Утнапишти, – отвечает Гильгамеш Уршанаби, – и хочу от тебя услышать, где лежит и каков он – путь к царю Шуруппака. Расскажи мне обо всем без утайки. Расскажи и о самом Утнапишти: каков облик его и как его я узнаю? Я готов переправиться морем, я готов пересечь пустыни, чтоб достичь своей цели непременно!

Задумался Уршанаби над словами Гильгамеша. Долго он молчал, а потом говорит герою:

– Ты сам, Гильгамеш, себе путь отрезал: ты разбил волшебные амулеты. Уничтожил змея. Потрудиться теперь тебе придется: возьми в руки свой боевой топор, подними его, углубись с ним в лес, наруби сто двадцать шестов по пятнадцати сажен длиной, осмоли их, вырежь лопасти и принеси их ко мне в лодку.

Гильгамеш так стремился к встрече с Утнапишти, что наказ этот корабельщику не пришлось повторять дважды.

Лишь умолкли слова Уршанаби, поднял он свой боевой топор одною рукой, а другою выхватил кинжал свой. В лес он ринулся и рубить шесты стал там сразу. На сто двадцать шестов по пятнадцати сажен он немного времени потратил. Нарубил их, осмолил их, как надо, и на каждом лопасти сделал, а потом принес их к Уршанаби. Погрузили они шесты эти в лодку, а затем вошли в нее сами и, от берега оттолкнувшись, вниз по реке поплыли.

Путь в шесть недель они в три дня совершили и на четвертый день в устье реки оказались. Там река кончалась, и перед ними были морские воды смерти. Здесь сошел на берег Уршанаби, и напутствовал он Гильгамеша:

– Отстранись от борта, Гильгамеш, в руки шест возьми и следи, чтоб вод смерти рукою не коснуться. Оттолкнись от дна одним шестом сначала раз, другой и третий, а когда сломается он, – новый шест возьми в руки. Так один за другим шесты меняя, доплывешь ты в лодке до обители Утнапишти!

Так и сделал герой и уплыл далеко в море, но вот незадача: сто двадцатый шест у него сломался. Кончились шесты у Гильгамеша, а берег не видно ни впереди ни сзади. Развязал тогда Гильгамеш свой пояс, скинул он с себя всю одежду, развернул ее и, как парус, в руках своих поднял. Ветер сразу наполнил ее силой, и помчалась дальше лодка, на волнах качаясь.

Впереди, наконец, земля показалась. Там на берегу морском стоит Утнапишти. Издали заметил он лодку, но корабельщика своего в ней не увидел. Он не может понять, что случилось, и в растерянности говорит сам с собою:

– Где же чудо-амулеты, где мой змей, как могла без них ладья переплыть это бурное море? Почему не мой человек правит ею? Кто же он и где ладьи хозяин? Вот гляжу я на того, кто подходит, справа посмотрю я и слева – человек этот мне неизвестен, и зачем он здесь, понять не могу я. Может, сам мне он скажет, кто он и чего от меня желает?

Вот к берегу приблизилась лодка, и кричит Утнапишти тому, кто ею правит:

– Кто ты, путник? Ответь мне, откуда и зачем ты сюда явился, и куда лежит путь твой, хочу знать я!

Отвечает герой из лодки:

– Гильгамеш я, победивший стража леса кедрового, свирепого Хуваву, и быка сразил я, что спустился с Неба. Перебил я львов на перевалах горных!

Подивился его ответу Утнапишти – не такими он представлял себе героев. Гильгамеша вид его смущает, и задает ему вопросы он в тревоге:

– Если ты герой, то объясни мне, почему так впали твои щеки, почему так голова твоя поникла? Что печалить может сердце героя и какая тоска терзает твою душу? Какая жара и стужа так чело твое опалили, что ты ликом стал страннику подобен, – тому, что за маревом гонится по степям диким? Отвечай мне, не выходя из лодки!

Остановил Гильгамеш свою лодку и, в ней сидя, говорит на берегу стоящему Утнапишти:

– Как не впасть моим щекам и голове моей не поникнуть, лицу моему не увянуть, как сердцу моему не быть печальным, как тоске смертельной не терзать мою душу? Как не быть мне на странника похожим, что за миражами гоняется по пустыне? Ведь мой друг Энкиду, брат мой названый, без устали гнавший онагров горных и пантер пустыни, храбрый воин, с которым мы ходили в походы, поднимались в горы и врагов побеждали; друг, с которым стража кедрового леса, лютого Хуваву, мы убили и быка Небесного одолели; друг, которого так любил я и делил с ним радости и печали, умер на руках моих, ушел безвозвратно. Много дней я над ним плакал, звал его, надеясь, что он встанет! Но все было тщетно. Не поднялся он на мои призывы, и воочию я увидел тление его могучего тела. И тогда испугался я смерти. Я представил себе, что вот так же истлею, и бежал я, как разбойник, в пустыню. Мысль о судьбе людской, постигшей Энкиду, моего друга, ставшего землею, меня не покидала. Думал я, что сам землею стану, если не сумею обрести вечной жизни! И решил разыскать тебя я, Утнапишти, чтоб увидеться с тем, о ком ходит предание!

А дойти до тебя было непросто. Я скитался долго, обошел многие страны, я взбирался на крутые горы, через моря переправлялся. Сладким сном не утолял свои очи, тосковал я, бодрствуя ночами. Убивал я медведей, львов, барсов и тигров, оленей и серн, скот и зверье степное, ел их мясо, а шкурами укрывал свое тело, и сам так стал похож на зверя, что при виде меня Сидури заперла двери. По ее совету я разыскал Уршанаби. С ним вместе заготовил шесты я, просмолив и обмазав их жиром, и поплыли вдвоем по реке полноводной туда мы, где она в море впадает. Уршанаби остался на берегу моря, ну а я переправился через него в лодке, вод смерти рукой не коснувшись. И теперь я достиг своей цели – говорю я с тобой, Утнапишти, и надеюсь, тайну жизни вечной от тебя, в конце концов, узнаю!

Утнапишти отвечает Гильгамешу:

– На две трети – бог ты, Гильгамеш, на одну – человек ты. Плоть богов восстает в твоем теле, понимая, что оно смертно. Но когда отец и мать тебя создали, определили они тебе судьбу человека. И напрасно избежать смерти ты стремишься. Где ты видел что-либо вечное в мире. Разве дома свои мы строим навеки? Разве навеки договоры скреплены печатями? Разве вечно отцовское наследство? Разве навеки ненависть поселяется в сердце? Разве вечно несет река полные воды? И всегда ли в стрекозу превращается личинка? Никому не дано в упор смотреть на Солнце. Мертвый и спящий друг с другом схожи. Сам ты заметил это, когда Энкиду умер. Каждый спящий являет образ смерти, приучая к нему человека. Ни над чем человек не властен, и, когда близок он к смерти, собираются Ануннаки, великие боги и Мамет – та, что судьбы вершит. Человека они вместе судят, смерть или жизнь ему определяя. И над часом смертным у человека нет власти, ибо по воле богов не ведает он дня своего ухода!

Утнапишти рассказывает о Всемирном потопе




Смотрит Гильгамеш на Утнапишти, удивления своего не скрывая.

– Вот гляжу на тебя, Утнапишти, – говорит он царю Шуруппака, – все в тебе обычно: и ростом меня ты не выше, и обликом своим мне подобен. И в привычках своих мы схожи: оба спим на спине лежа. Так скажи мне, как же ты избегаешь дыхания смерти, как в собрание богов ты был принят и как вечную жизнь обрел в нем.

И в ответ бессмертный Утнапишти рассказал Гильгамешу о своей жизни.

– Я открою тебе, Гильгамеш, сокровенную тайну богов, – так он начал рассказ свой долгий. – Моя вотчина – Шуруппак, что стоит на берегу Евфрата. Этот город – красивый и древний, и близки к нему боги. Жил в достатке я там, благополучен был я, уважаем народом, и спокойно было мое сердце. И не заметил я, как пришла беда.

Собрались однажды все боги. Ан великий, отец богов, Энлиль – владыка Ветра, бог войны Нинурта и Нергал-Эннуги, подземных вод хозяин, – меж собою совет держали. Говорили они, что много появилось людей на свете, что сильны люди стали, – совладать с ними очень трудно. И решили они на совете избавить мир от человека, погубить все людское племя. Решили боги, что потоп великий покроет землю, и ни один человек не спасется.

Энлиль, великий бог, взял клятвы с остальных в собрании, что никто из смертных предупрежден не будет. Был там и премудрый Нинигику-Эа, и он тоже со всеми поклялся.

Я всю жизнь молился Нинигику-Эа. Мудрый бог знал мою верность и своего преданного раба во мне видел. Пожелал он спасти меня, но при этом не нарушить клятвы. И вот снится мне, будто в дом мой входит мудрый Нинигику-Эа. Не ко мне он обратился с речью, а при мне со стенами дома моего стал вести беседу, по имени меня не называя: «Пусть хозяин ваш, житель Шуруппака, сын Убар-Туту почтенного, снесет свое жилище и из тростника и досок большой корабль себе построит. Пусть свое богатство не жалеет, к изобилию пусть больше не стремится. О спасении жизни ему теперь думать надо. На корабль свой пусть погрузит все живое. А корабль, что будет им построен, очертанием должен быть четырехугольным с равными длиной и шириною. И укрыт он должен быть кровлей».

Понял я, что это повеление мне предназначалось, а не стенам моего дома, и ответил я владыке Нинигику-Эа:

«Те слова, владыка, что я здесь услышал, открывают мне путь к спасению. Все, что сказано здесь, с почтением я и с точностью исполню, но что скажу я городу и миру – народу моему и его старцам, как я им объясню свои деяния? »

И опять услышал я голос мудрого Нинигику-Эа: меня, раба своего, он поучает:

– А ты речь им такую промолви: «Знаю я, что Энлиль меня ненавидит, и потому решил я ваш город покинуть и уйти из его владений. Я спущусь по полноводному Евфрату. К океану, где властвует Нинигику-Эа! А как только меня здесь не будет, над вами дождь Энлиль прольет обильный, обнаружите вы тайные гнездовья птиц, рыба выплывет из своих убежищ, на земле будет всюду изобильная жатва. Утром будет ливень, а ночью вы своими глазами увидите хлебный дождь!» Так ты скажешь им, и они помогать тебе будут.

И, действительно, едва занялось сияние утра, по зову моему весь народ собрался. Все сказал я им, чему научил меня мудрый Нинигику-Эа, и всех мужей призвал себе на помощь. Стали дружно работать горожане. Разбирали они на доски мой дом и его ограду. Даже дети смолу подносили, взрослые мужи в корзинах несли снаряжение. Очень быстро мы выложили днище, но пять суток ушло на бортов возведение. Три десятины составила площадь днища, а борта – в сто двадцать локтей высотою. Предусмотрел я в нем шесть палуб, которыми разделил его по высоте на семь частей. Потом установил я руль и всю корабельную оснастку. Три меры жира я в печи расплавил и еще три меры смолы влил в него, готовя эту смесь для пропитки судна. А носильщики к тому времени доставили три меры елея, которые пошли на грунтовую промазку. Еще две меры елея спрятал кормчий на случай, если в пути нужда в нем возникнет.

На постройке корабля моего с усердием работали горожане. Для них я каждый день закалывал быков и резал овец, чтобы все были сыты. Соком ягод, пивом, вином народ поил я, как водой речною. А когда корабль был готов, я для всех пир большой устроил. Пировали они, как в день новогодний. Открыл я благовония, умастил свои руки и любовался красотой величественного корабля в час захода Солнца. Тут все, кто был в силе, сдвигать его к воде стали. Подпирали его кольями, подкладывали бревна, и вот уже он коснулся воды, а потом и погрузился в нее на две трети.

И тут я услышал предупреждение Нинигику-Эа, великого бога. Его голос до меня донесся с неба, и только мне были предназначены его речи. «Утром хлынет дождь, – говорил мне мудрый Нинигику-Эа, – каков будет этот хлебный дождь, ты увидишь еще ночью. Поэтому поторопись, взойди на корабль и засмоли его двери».

И нагрузил я корабль всем тем, чем владел, а потом на его палубу поднялись вся моя семья и род мой. Мастеров я пригласил на судно, чтобы не забылась рукотворная красота на этом свете. Взял с собой я также скот и зверье степное, чтоб не пустовали долы, если воды когда-нибудь схлынут.

И когда корабль уже был полон, среди ночи хлебный дождь пошел, а к утру он обернулся ливнем. Плотным слоем землю вода покрыла, стали реками улицы Шуруппака. Я взбежал на корабль, засмолил его двери изнутри, а корабельщик Пузур-Амурри хорошо просмолил их снаружи. Я хотел, чтобы Пузур-Амурри был на корабле с нами, но он решил в Шуруппаке остаться. Потрудился он на славу при постройке судна, и за это я ему отдал во владение свой дворец городской и все добро, что в нем находилось, но вряд ли он имел от моего дара пользу.

А когда наступило утро, на краю небес появилась черная туча. Ее приближение сопровождалось ужасным громом – это бог бури Ишкур-Адду бушевал в ее середине. А перед нею шли божества Шуллат и Ханиш – верные спутники, помощники бога-громовержца. Идут они, гонцы его, горами и равнинами, и трепещет перед ними все живое. За ними, повергая столбы и деревья, двигался Эрагаль, бог смерти. Дальше шел Нинурта, разметая мосты и гати. Подняли свои факелы Ануннаки, чтобы их лучами зажечь всю землю. Из-за грозного Ишкур-Адду потемнело небо, не осталось на нем даже пятнышка светлого: среди дня тьма на землю спустилась. А потом земля раскололась, как чаша, и к концу первого дня налетел южный ветер, буйствовал он и в горах, и в долинах. Некуда было людям деться – везде настигал он их, как в бою неприятель, преследовал и добивал слабых. Не видят люди один другого, и вот уже и с небес не видать людей.

И тогда устрашились боги того, что они на земле допустили. Напугал их потоп, и, чтоб его не видеть, поднялись они высоко на Небо к отцу своему Ану. Прижались они к нему, как псы замерзшие, плотным кольцом они его окружили. А Инанна-Иштар кричит, как роженица в муках, и никто на свете не узнал бы в этом крике госпожи прекрасный глас: «Пусть бы день тот обратился в глину, когда в совете богов я решила злое. Как могла пойти я на этот сговор, как могла с богами согласиться, обрекая моих людей на гибель? Для того ль по моей воле рождаются люди, чтобы ими, как рыбами, наполняли море?!» От горьких слов ее заплакали даже Ануннаки, и все боги притихли, печаль их охватила. Тесно прижались они друг к другу, пересохли их губы, а ураган на земле бушует.

Шесть дней и семь ночей бесчинствовал свирепый южный ветер, и потопом он накрыл всю сушу без остатка. Лишь на седьмой день ветер прекратился, буря стала затихать, и потоп терял свою силу. Успокоилось море, перестало качать мой корабль и бить его волнами. Я открыл отдушину, мягкие лучи света на лицо мое упали. Я взглянул на море – тишь и гладь на море царили, но живых людей на земле не осталось – человечество сделалось глиной!

Плоскими, как крыша, я увидел водные просторы, простиравшиеся до самого горизонта. Вышел я на верхнюю палубу, стал на колени, помолился богам, а потом тут же сел и заплакал. Сквозь слезы я смотрел по сторонам, высматривая сушу в открытом море. Проходили дни, и, наконец, я увидел поднимавшийся из воды остров. В ста верстах от нас он находился, и, когда подплыли мы к нему, оказалось, что это вершина горы Ницир.

Пристали мы к этому острову, и корабль мой перестал на волнах качаться. И день, и два, и шесть дней прошло, а корабль мой все стоял на причале. А когда наступил седьмой день, вынес я на верхнюю палубу голубя и отпустил его. Улетел голубь, но прошло время, и он назад вернулся, не найдя в мире сухого места. Тогда вынес я ласточку, и в небо она улетела. Однако вскоре и она на корабль вернулась. На другой день я вынес ворона, отпустил его на волю. Не вернулся он. С высоты увидела птица, как из моря показалась суша, и на ней осталась. И тогда принес богам я жертву – совершил воскурение. Поставил я семь курильниц, наломал я мирта, тростника и кедра, их ветвями и стеблями заполнил жертвенные чаши и поджег эти пахучие смеси. Боги почуяли благоухание ароматного дыма и, как мухи, к жертвеннику собрались.

А когда прибыла богиня-мать, Инанна-Иштар, то взяла она в руки большое ожерелье, подаренное ей на радость великим Аном. Подняла она его, чтобы всем было видно, и обратилась к богам с такими речами:

– О боги! Вот лазурные камни – я ношу их на своей шее, никогда о них не забывая. Так и черные дни потопа навсегда я запомню. Во веки веков я их не забуду! Подходите же, боги, к этой жертве Утнапишти, подходите все, кроме Энлиля. Недостоин Энлиль этой жертвы, ибо он, ни о чем не поразмыслив, этот страшный потоп на земле устроил и рожденных по моей воле людей поголовно обрек на истребление!

Энлиль прибыл на это собрание богов у жертвенника Утнапишти с опозданием, и, увидев корабль, пришел в ярость. Исполнился он гневом на всех богов небесных.

– Какая это душа сумела спастись, – кричал он. – Ни один человек не должен был выжить!

Тут заговорил ранее молчавший Нинурта:

– Все это затеи премудрого Нинигику-Эа, – постоянно он что-то замышляет!

И тогда в разговор этот вмешался сам Нинигику-Эа. Обратился он к Энлилю и молвит:

– Ты, Энлиль, герой и самый мудрый среди нас. Как же ты мог, не поразмыслив как следует, потоп на земле устроить. Если кто-то из людей был грешен, ты бы его за его грехи и покарал бы. Если среди них были бы виноватые в чем-то, наказал бы виноватых за их вину. Если бы ты не затопил бы всю землю, не пострадал бы безгрешный и не был бы наказан безвинный. Если же тебе просто хотелось число людей на земле поубавить, то чем потоп устраивать, напустил бы на них льва, волка или голод. Стало бы их меньше, но земля не была бы разорена. Даже мор жестокий лучше того потопа, который ты устроил! Я же, – продолжал Нинигику-Эа, – никому не выдал тайны богов великих. Я всего лишь самому многомудрому из людей вещий сон послал, и сумел он истолковать его правильно и приготовиться к тому, что его ожидало. А теперь ты скажи ему, чего он должен ждать дальше.

Поднялся Энлиль, взошел на корабль, взял меня за руку и вывел наружу, и жена моя за нами вышла следом. Поставил он меня и ее рядом на колени. И стояли мы, пока к нашим лбам не прикоснулся владыка-Ветер, и благословил нас он своим прикосновением и такими словами:

– Доселе Утнапишти был человеком среди людей, а отныне он будет нам, богам, подобен. Пусть теперь живет Утнапишти при устье рек в уединении, чтобы не было другим людям соблазна добиваться на земле жизни вечной.

Увели меня боги от людей подальше. В устье реки меня поселили, и ты первый из людей, кого мы с тех пор видели.

Так закончил свой рассказ Утнапишти.

С большим вниманием, стараясь не пропустить ни единого слова, выслушал Гильгамеш все то, о чем ему поведал Утнапишти, и в душе его ожила надежда, что и ему по воле богов может быть даровано бессмертие.

– Может быть, и я смогу заслужить милость богов, и они наградят меня вечной жизнью? – спросил он.

Но Утнапишти охладил его пыл:

– Не один ты угождал небесным владыкам, но, кроме меня и моей жены, никто не стал бессмертным по их воле. Да и подумай сам, соберутся ли ради тебя на совет великие боги? Говорил же я тебе, что сон и смерть схожи. Попробуй победить сон, не заснув в течение шести дней и семи ночей, и, может быть, тогда ты победишь смерть! – отвечал ему Утнапишти.

И Гильгамеш решился испытать свои силы. Он тут же присел, прислонившись к стене, но как только он вытянул свои усталые ноги, в то же мгновение сон дохнул на него, как мгла пустыни, и смежил ему очи.

Посмотрел на него Утнапишти и говорит жене:

– Посмотри-ка на этого богатыря, что хочет вечной жизни! Только сел и сразу же во сне забылся!

Пожалела бессмертная супруга Утнапишти спящего героя, и просит она мужа:

– А ты прикоснись к нему, и он проснется! Поймет, что борьба за вечность ему не под силу, и тем же путем отправится обратно, выйдет из ворот меж горами Машу и вернется в свой Урук огражденный.

Но Утнапишти с этим планом не согласился. Он хотел, чтобы Гильгамеш сам убедился в том, что бессмертия он никогда не достигнет, поскольку даже против сна не выстоял, и он приказал своей супруге:

– Человек лжив по природе своей, и, проснувшись, он станет уверять нас, что проспал минуту, не больше. Поэтому испекай каждый день по хлебу и клади ему у изголовья, и, кроме того, каждый день прошедший ты тут же на стене отмечай-ка!

Так и сделала бессмертная супруга Утнапишти: каждый день она по хлебу выпекала и укладывала рядом с изголовьем Гильгамеша, делая при этом на стене отметку. Через день первый хлеб развалился, но остался лежать на своем месте, потом и второй треснул. А затем ранние хлеба заплесневели, и у них побелели корки. Пятый зачерствел, и лишь шестой был еще свежим, когда на седьмой день Утнапишти слегка коснулся Гильгамеша, и тот пробудился.

Прогнав сон, Гильгамеш, как и предрекал Утнапишти, сразу же сказал ему и его супруге:

– Одолел меня сон на одно мгновение, и, как только ты, Утнапишти, меня коснулся, пробудился я сейчас же!

Засмеялся Утнапишти и ответил Гильгамешу:

– Это тебе, герой, так показалось. Встань-ка ты и посчитай хлеба, что лежат у твоего изголовья. Посчитай и посмотри, в каком они виде. Ты увидишь, что первый хлеб развалился, второй треснул, заплесневел третий, у четвертого – побелела корка, пятый зачерствел и только шестой, вчера испеченный, еще сохранил свою свежесть. Сколько хлебов – столько ночей и дней проспал ты и лишь на седьмой пробудился. Посмотри еще на стене отметки: в каждый день сна твоего моя жена их наносила!

Понял все Гильгамеш и говорит в печали глубокой:

– Что же мне делать, Утнапишти? Чувствую я, что плоть мою уже одолел Похититель жизней, будто не принадлежит она мне больше! Чувствую я, что в моих покоях только смерть теперь обитает. И везде, куда я взор не брошу, вижу там я смерть свою повсюду.

Выслушал Гильгамеша Утнапишти и ничего ему не ответил, а позвал своего корабельщика Уршанаби и отдал ему такие приказы:

– Ты, Уршанаби, – сказал он, – позабудь на некоторое время о делах своих каждодневных, не ходи на пристань, не занимайся перевозом. Побудь здесь, на этом берегу моря, позаботься о нашем госте. Ты привел его ко мне в рубище одетым, и эти грязные тряпки сковали его в движениях, погубили красоту его тела, скрыв ее от наших взглядов. Так возьми же его с собой, Уршанаби, отведи его к реке умыться. Пусть он выбросит в море облезлые звериные шкуры, что на себе носит, а свое платье добела отмоет. Потом пусть наденет его на себя, свою наготу им прикроет, новой повязкой голову пусть повяжет, и тогда прекрасным он предстанет перед нами. А потом он уйдет своей дорогой, и, пока в пути он будет, пока не дойдет до своего города Урука, облачение это не сносится и будет выглядеть новым!

Уршанаби сделал все, что повелел ему Утнапишти. Он отвел Гильгамеша на реку, где герой смыл с себя пыль и грязь дальних дорог, выстирал и обновил свое платье, а сброшенные им с себя шкуры унесло море. Облачился Гильгамеш в чистое одеяние, повязал голову новой повязкой, и прекрасным и могучим мужем предстал перед Утнапишти и его супругой.

– Вот теперь ты можешь возвращаться в свой город, – сказал ему Утнапишти, – и, когда ты туда прибудешь, одеяние твое еще будет совсем новым казаться!

Гильгамеш, однако, был печален, ибо весь мир пересек он, но не достиг цели желанной. И пришел он к Утнапишти смертным, и уходит, не добившись вечной жизни. Вслед за Уршанаби, молча, шагнул он в лодку, и вот уже ее прибрежная волна качает.

Пожалела Гильгамеша бессмертная супруга Утнапишти, и говорит она мужу:

– Гильгамеш столько прошел, чтобы тебя встретить. Столько он на свой поход сил затратил. Многими днями не ел он, многими ночами не спал. Усталость и сон приходили к нему, но он преодолевал их и шел вперед упрямо. И теперь в свою страну он должен возвратиться. Что же дашь ты ему от себя на память?

А Гильгамеш тем временем уже взял в руки багор и поднял его, чтобы оттолкнуться от берега. Но Утнапишти на берегу поднял руку, чтобы остановить героя, и говорит ему такие речи:

– Гильгамеш, ты столько труда вложил в свои странствия, столько сил потратил, чтобы сюда добраться, и теперь, когда ты в свою страну уходишь, я должен сделать тебе прощальный подарок. Подарком этим пусть будет открытая мною тайна. Это тайна цветка, что растет на дне моря. Шипы на его стеблях, как у розы, руку твою они уколят. Но, если тот цветок ты сорвешь своей рукою, будешь ты вечно молод, и в этом будет твое бессмертие!

Выслушал Гильгамеш Утнапишти, и охватила его радость. Почувствовал, что цветок этот донный надежно защитит его от смерти. И герой, взяв на берегу два тяжелых камня, погрузил их на лодку, и с ними вышел в море вместе с Уршанаби. Когда они были уже далеко от берега, привязал он к своим ногам тяжелые камни и прыгнул с ними за борт в морскую воду. Увлекла героя их тяжесть в глубь Океана. Опустился он на дно и цветок заветный там увидел. Сорвал его герой, и радость наполнила его сердце. Радость наполнила его сердце, и эта радость боль в руке заглушила. Гильгамеш отрезал от ног своих тяжелые камни, и волна морская вынесла его на берег. Вскоре и Уршанаби на лодке причалил к месту, где Гильгамеш с цветком в руках стоял у моря.

Показал Гильгамеш свою добычу Уршанаби и говорит ему слова такие:

– Уршанаби, цветок этот – цветок необычайный, ибо открывает человеку он путь к вечной жизни. Принесу я его в свой Урук огражденный, устрою пир всем горожанам и на старце цветок испытаю, и, если глубокий старик от него помолодеет, обрету я, Уршанаби, бессмертие!

Так Гильгамеш с Уршанаби своими мечтами делился.

Переплыли они благополучно Океан-море и углубились в степи. Старались они идти быстро. Только через сотню верст позволяли они себе передышку и подкреплялись едою, а еще через сотню верст на привал останавливались. На одном из привалов увидел Гильгамеш бассейн, выложенный белым камнем и заполненный прозрачной и холодной водою. Манила его эта свежая вода. Захотелось ему смыть с себя пыль и пот дальних дорог. Но не знал Гильгамеш, что находится во владениях змеи, и, когда герой окунулся в воду, змея, учуяв запах морского донного цветка, оставленного им на краю бассейна, вылезла из своей норы, схватила цветок и в нору вернулась. Уже по пути к своей норе она молодеть стала и у входа в нее сбросила свою старую кожу.

Все это произошло на глазах у Гильгамеша, но, пока он выбрался из бассейна, ни цветка, ни змеи уже не было. Сел он и заплакал. По щекам его побежали слезы. И сквозь слезы говорит он корабельщику Уршанаби:

– Для кого же, Уршанаби, я так старался, из сил выбиваясь? По чьей вине теперь мое сердце истекает кровью? И не сам ли я виноват во всем? Не смог я удержать дарованное мне благо, и досталось оно змее – льву земляному! Получилось так, что нашел я колодец, да потерял черпак и ведра. А, скорее всего, это было для меня знамение, чтобы я от своих целей отступился, чтобы на берегу свою ладью оставил.

Истолковав так все, что с ним случилось, успокоился Гильгамеш и двинулся он с Уршанаби дальше в сторону своего города родного. И опять быстр был их шаг и редки привалы, и вскоре прибыли они в Урук огражденный. Несмотря на неудачу своих странствий, Гильгамеш был рад возвращению домой и с гордостью возведенные им высокие стены Урука показывал Уршанаби со словами:

– Поднимись, Уршанаби, пройди по стенам Урука, осмотри их от самого верха до основания, кирпичи ощупай, убедись, что в печах хорошо обожжены они. Так крепки эти стены, будто заложены они семью мудрецами!

Не заменил Гильгамешу Уршанаби умершего Энкиду, но все же скрасил одиночество героя, и стали заживать его душевные раны.


Исчезновение барабана и встреча с духом Энкиду




Объясняя Уршанаби, как Урук огражденный внутри устроен, показал Гильгамеш корабельщику барабан свой. Корпус барабана и барабанные палочки были сделаны из дерева ивы, которое герой освободил от змея, Анзунд-птицы и демоницы Лилит, и Гильгамеш очень им гордился. Хранился барабан в доме верного герою плотника, но для Уршанаби повелел он вынести его на площадь и бить в него, чтобы весь народ собрался. Но не вовремя все это Гильгамеш затеял: у многих женщин домашние дела были в разгаре, и, не сговариваясь, они в одну и ту же минуту вознесли небесным богам молитвы, чтобы этот призыв прекратился и народ Урука оставили в покое.

Вняли небесные боги этой страстной молитве, и после одного из ударов барабанщика барабан провалился под землю. Барабанщик же от удивления выронил из рук барабанную палочку, и она следом за барабаном исчезла в преисподней.

Огорчился Гильгамеш и стал сам себя корить за свой поступок, что привел к потере барабана:

– Если б сегодня барабан я в доме плотника оставил, в доме, где и сам хозяин, и жена его, и дочь верны мне, и которых я как родных своих почитаю, – не лишился бы я барабана. А кто же сегодня из земли барабан мой достанет? Кто из преисподней барабанную палочку достанет? Это смог бы сделать Энкиду, но умер он, и нет его среди нас, а больше никому такое не под силу!

Уршанаби же почувствовал себя виноватым: ведь это ради него по поручению Гильгамеша в барабан били, людей от дел насущных зря отрывали, и говорит корабельщик Гильгамешу:

– Не печалься, герой! Хоть и не так могуч я, как Энкиду, но попытаюсь сегодня же барабан твой и барабанную палочку из земли достать и успокоить твое сердце!

С недоверием выслушал Гильгамеш слова Уршанаби: не верил герой в его силы, ибо спуск под землю – не морская переправа, в которой был искушен корабельщик. Но очень ему хотелось вернуть свои любимые вещи, и стал он поучать Уршанаби:

– Если спустишься ты под землю, строго следуй моему наставлению: не одевай, туда отправляясь, чистую одежду, ибо по ней узнают они, что ты чужестранец. Не умащивайся добрым елеем, чтобы все обитатели подземного мира не сбежались к тебе на его запах. Не бросай там на землю дротик, ибо окружат тебя все, кто дротиком убиты, и возжелают над тобою расправы. Не бери ты с собою в руку посох, чтобы избежать заклятия привидений. Не одевай в этот путь свои сандалии, чтобы звук шагов твоих не заполнял подземелье шумом. Не целуй перед уходом под землю любимую женщину и не гони побоями нелюбимую. Не целуй и любимого ребенка и не бей того, кто немил тебе, ибо жалоба Земли тебя погубит. Помни, что чистые плечи владычицы подземного царства Эрешкигаль – матери бога-врачевателя Ниназу – всегда оголены, и грудь ее, прекрасная, словно чаша, никогда не закрыта одеждой, но горе тебе, если ты увидишь все это.

Невнимательно слушал Уршанаби советы Гильгамеша, и, спустившись под землю, он нарушил все его запреты. Он отправился туда в чистой одежде, умащенный добрым елеем, с дротиком в одной руке и с посохом в другой, а сандалии его громко стучали по камням, нарушая тишину преисподней. И еще посмел он бросить взгляд свой на неприкрытую грудь и обнаженные плечи грозной Эрешкигаль. Его приход в преисподнюю всеми был замечен, и вроде бы никто его не задерживал там, но и подняться на поверхность земли с барабаном и барабанной палочкой он не мог. Ни бог судьбы Намтар, ни Нергал – супруг владычицы Подземного царства, ни демоны преисподней не стесняли движения Уршанаби, но сама Земля его держала, не давая вернуться к Гильгамешу.

А там на поверхности земли Гильгамеш тоскует: поглощает Земля его друзей. Помчался он в Ниппур в Эркур – храм Энлиля, владыки Ветра. На колени стал и молит бога:

– Отец мой, Энлиль великий! Беда со мной сегодня случилась – барабан сегодня провалился под землю, и барабанная палочка моя провалилась под землю. Пошел туда за ними друг мой, а выйти назад не может. Намтар его не держит. Страж Нергала беспощадный его не держит. Не пал он в бою; как я здесь, жив он и там и подвижен, но сама Земля его держит!

Долго ждал Гильгамеш ответа бога, но отец Энлиль не сказал ему ни слова. Побежал Гильгамеш к храму Нанны-Сина, и к повелителю Луны, брату великой Инанны-Иштар, ту же молитву он возносит. И Нанна-Син ему не ответил. И в отчаяньи пошел он к храму Нинигику-Эа и о бедах своих поведал мудрому богу.

Великий Нинигику-Эа всегда был добр к Гильгамешу, помогал ему в трудные минуты и сейчас не остался глух к его молитве. Он сразу же обратился к Нергалу, владыке преисподней:

– О Нергал! – сказал он, – отважный муж, меня послушай. Не осталось друзей у Гильгамеша, и теперь они в твоей власти – в Подземном царстве. Знаю я, что оттуда нет возврата, но если ты откроешь в Земле отверстие, то из преисподней поднимется к герою дух его ближайшего друга – дух Энкиду, его названого брата. Успокоит Гильгамеша эта встреча, и Закон Земли он от него узнает! Милостивы должны быть к Гильгамешу боги: хоть и постигнет его судьба человеков, но мы помнить должны, что две трети его плоти – плоть богов. Наша плоть с тобою, Нергал!

Выслушав премудрого Нинигику-Эа, бог Нергал решил выполнить его просьбу и открыл в Земле небольшое отверстие, соединившее мир людей с Подземным царством.

Как только это отверстие было готово, из него дух Энкиду вышел, как ветер, и устремился к Гильгамешу. Обнялись они, уселись вместе, и началась у них долгая беседа.

– Скажи мне, друг, – говорит Гильгамеш, к духу Энкиду обращаясь, – скажи, узнал ли ты Закон Земли, и если узнал, то мне его поведай!

– Не скажу я тебе, друг мой, – отвечал ему дух Энкиду, – не поведаю я тебе, друг мой, Закон Земли. Слишком тяжел он, и если ты его узнаешь, то в слезах проведешь остаток дней своих, слишком печальна участь тех, кто умирает!

– Пусть так будет, пусть будет мне хуже, но Закон Земли хочу узнать я! – говорит герой духу своего друга.

– Начинается действие этого Закона тем, что тело умершего человека, – начал свой рассказ дух Энкиду, – например, мое тело, которого ты касался, добычей червей становится и обращается в прах!

Хоть и готов был Гильгамеш к плохой вести, но, услышав слова духа Энкиду, в глубокую печаль он погрузился, и голова его поникла. Так, с поникшей головой, и стал он задавать свои вопросы:

– Видел ли ты в Подземном царстве тех, кто сына родил?

– Видел, – отвечает ему дух Энкиду, – родившие сыновей в Земле утешены, хлеб они вкушают.

– Видел ли ты там тех, кто трех сыновей родил и вырастил?

– Видел, – отвечает ему дух Энкиду, – и таких мужей Земля утешает, пьют они там чистую прохладную воду.

О посмертных судьбах тех мужей, кто четверых, пятерых, шестерых, семерых сыновей на свет произвел, спросил герой у духа своего друга и из ответов его узнал, что чем больше оставленное человеком в мире потомство, тем большие блага его под землей ожидают. Таких людей там поят, кормят и веселят сердца их, и во Дворце божественных супругов подземных – Эрешкигаль и Нергала – они всегда желанные гости.

– Каково же под Землей в сраженьях павшим? – продолжал Гильгамеш свои расспросы.

– Пребывают там они в большом почете. Каждого из них отец и мать утешают, и над каждым жена стоит склонившись! – так ответил Гильгамешу дух его друга.

– Кто ж тогда не чтим в Подземном царстве? – таким был последний вопрос героя.

– Те мужи, что погибли понапрасну, те, кто брошен был в степях без погребения. Тяжело им теперь в преисподней, мучают там их голод и жажда, ибо вся пища их – лишь из горшков объедки да брошенные на улицах хлебные крошки, – отвечал ему дух Энкиду, дух его названого брата, перед тем, как вернуться под Землю. И остался Гильгамеш один на круче, где недавно беседовал с духом верного Энкиду. Снова стал он думать о жизни и смерти. И ничего, кроме грусти и печали, не давали его сердцу эти мысли.

ЭПИЛОГ




Шли годы. Гильгамеш, все видавший, потерял вкус к странствиям и редко выходил не только за стены Урука огражденного, но и за пределы своего дворца. Время своего бодрствования он изо дня в день делил между воспоминаниями о былом, о дальних походах, об ушедших друзьях и размышлениями о смысле жизни. Если воссозданию и созерцанию картин своего прошлого он предавался в молчании и одиночестве, то о судьбах человеческих, о жизни и смерти он часто размышлял вслух, и постоянным его собеседником был один из рабов, прислуживавших ему. Раб этот был очень умен, и слова его были коварны, и нередко он противоречил сам себе. Но именно коварство и противоречивость освежали внутреннее око Гильгамеша, позволяя ему как бы со стороны увидеть совершенства и изъяны его собственных образов, планов, мыслей.

Вот собирается Гильгамеш прервать свое затворничество и отправиться в степь – куда глаза глядят. И говорит он мудрому рабу своему:

– О раб мой, услужить мне готов ли ты немедля?

– Да, господин мой, да! – отвечает ему раб подобострастно.

– Тогда позаботься о том, чтобы приготовили мою колесницу и упряжь. По степи я хочу устремиться в своей колеснице, – говорит Гильгамеш, считая разговор оконченным.

Но раб не умолкает.

– Устреми в степь свою колесницу, господин мой, – говорит раб. – Дай ей умчать тебя подальше. Лагерь человека, бежавшего из города в степь, всегда полон. Охота его удачна, и добыча обильна. Сыты даже охотничьи собаки, что зубами своими кости дичи сокрушают, И охотничий сокол не пустым вернется, а дикий осел, в степи живущий, будет держаться от лагеря подальше...

Вроде бы во всем раб с Гильгамешем согласен и намерения его одобряет, но двойной смысл имеют его речи, и слышно в них тайное неодобрение. Чтоб предчувствия свои проверить, говорит он рабу совсем другое:

– О раб мой, по степи не хочу я мчаться в колеснице! Что ты скажешь о моем решении?

– Не стремись на колеснице в степи, господин мой, – не задумываясь, раб отвечает. – Человек, из города бежавший, непременно разума лишится. И охотничьи собаки там погибнут. Да и соколу охотничьему на стене сидеть приятней, чем гоняться в поднебесье за дичью. Только дикий осел в степи как дома: ведь пустыня всегда была его жилищем.

И, услышав такие речи, расхотел Гильгамеш мчаться в степи. Вместо этого пиршество в своем дворце он решает устроить, и зовет он мудрого раба своего.

– О раб мой, услужить мне готов ли ты немедля? – обратился он к нему, когда тот появился.

– Да, господин мой, да! – ему раб отвечает с подобострастием.

Позаботься и приготовь мне воду. Дашь ее мне, и я умою руки. Пировать я нынче собираюсь! – отдает Гильгамеш приказание.

Не спешит мудрый раб его повеление выполнить и разговор с хозяином продолжает:

– Пируй, господин мой, пируй. Участие в пире – это радость. С тем, кто участвует в пиршестве с весельем в сердце и омытыми руками, рядом находится светлый Уту-Шамаш!

И снова захотел Гильгамеш проверить искренность раба своего.

– О раб! Расхотелось мне что-то участвовать в пиршестве! – говорит ему герой.

– Не пируй, господин мой, не пируй! – с готовностью поддержал его мудрый раб и продолжил: – Голод и еда, жажда и питье одни лишь страдания доставляют человеку!

И не стал Гильгамеш участвовать в пире, но одиночество, на которое он себя обрек, тяготило его. Захотел он встречи с женщиной, и снова обращается он к мудрому рабу своему:

– О раб мой! Услужить мне готов ли ты немедля?

– Да, господин мой, да! – отвечает ему раб с подобострастием.

– Женщину хочу любить я! – герой ему молвит.

– Люби же, господин мой, люби. Человек, любящий женщину, о горе своем и скорби забывает! – так ему его мудрый раб отвечает.

Но показалось Гильгамешу, что в словах раба звучит насмешка, и, чтоб предчувствие свое проверить, говорит он ему совсем другое:

– О раб мой мудрый! Женщину я любить не; хочу и не буду!

– Не люби, владыка мой, не люби, – ему мудрый раб отвечает. – Женщина – это ловушка для охотника, как глубокая яма и ров для зверя. Женщина – это острый кинжал, перерезающий горло человеку!

На сей раз Гильгамеш в словах раба насмешку не услышал и от встречи с женщиной отказался.

Одиночество все так же мучило героя, и подумал он об общении с богами. Только им под силу наполнить радостью его душу. Неужели не придут на помощь, если он к ним смиренно обратится? И опять он мудрого раба своего призывает.

– О раб мой, услужить мне готов ли ты немедля?

– Да, господин мой, да! – мудрый раб ему отвечает.

– Тогда сейчас же позаботься, чтобы чистая вода у меня была. Я руки омою и принесу жертву богу моему.

Задержался раб вблизи Гильгамеша и сказал:

– Принеси, господин мой, принеси эту жертву. У человека, приносящего жертву своему богу, радостно сердце. Заем за займом он дает!

И опять Гильгамешу в голосе своего мудрого раба насмешку услышал, и говорит он ему совсем другое:

– О раб мой мудрый! А я жертву богу моему приносить раздумал!

– И не надо, господин мой, не приноси эту жертву. Ведь не думаешь же ты, что своею жертвой, молитвой или просьбой ты научишь бога, подобно собаке, исполнять все твои прихоти и желания? Ходят боги своими путями, а не так, как человеку угодно!

И не стал Гильгамеш готовить жертву. Вспомнил он, как ему хотелось в походах и сражениях прославить свое имя. И подумал он: «А что за эти годы, проведенные во дворце, в покое, что я сделал для своей посмертной славы!» И не смог он сам себе ответить: незаметно и без пользы людям пробежало время его жизни. Взволновали героя эти мысли, и раба своего он снова призывает:

– О раб мой, услужить мне готов ли ты немедля?

– Да, господин мой, да! – верный раб ему отвечает. И Гильгамеш ему провозглашает:

– Благодеяние моей стране хочу я сделать!

– Так сделай же, господин мой, сделай. Человек, ради своей страны совершающий благо, сам судьбой облагодетельствован будет! – мудрый раб отвечает герою.

Но гнетут Гильгамеша сомнения: долгой будет ли в народе память о его благих поступках?

Мудрый раб его заметил колебания и немедля поспешил с советом:

– Если ты не уверен в пользе дела, – говорит он царю Гильгамешу, – то не оказывай своей стране благодеяний. Поднимись на холмы, где города лежат в руинах, поброди среди древних развалин, посмотри на черепа людей, живших раньше и позже, и кто из них владыкой зла был, а кто добро сеял, теперь уже никто не узнает!

Выслушал Гильгамеш мудрого раба своего, и понял он, все видавший, что все его знания, обретенные в походах опасных и дальних, лишь печаль его умножили безмерно. Понял он, что все его усилия – тщетны, что минуют годы и столетия, и разрушится все, что он построил, вознесется к небу кедровая поросль, и новый лес кедровый покроет склоны гор Ливанских, и забудутся подвиги героев, ибо несовместимы человек и вечность.

И права была Сидури, мудрая богиня, когда у стен дворца своего ему говорила: есть и пить вдоволь, веселиться днями и ночами, облачаться в белые одежды, омывать и умащивать свое тело, радоваться женщине, лежащей рядом, и ласке ребенка – только в этом счастье человека и судьба его, определенная богами!

Правил Гильгамеш в Уруке сто двадцать шесть лет, а когда постигла его судьба человека, и он покинул мир живых, престол Урука занял его сын Ур-Нугаль.

Словарь имен и географических названий