Geum.ru

Внезапамятные времена посреди первозданного Океана возникла Гора, состоящая из Неба и Земли, слившихся воедино

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7
С достоинством принял Энкиду это поручение старейшин огражденного Урука и, когда умолкли их речи, молвил Гильгамешу:

– Раз идти ты задумал, то пора выступать нам. Ты дороги не бойся и положись на меня. Хорошо мне известно жилище и пути, по которым бродит Хувава. Не застанет он нас врасплох, а мы его застанем. Не привык он быть настороже, ибо не ведал он до сих пор никакой опасности, а на нашей стороне будет внезапность. Одолеем мы Хуваву, и весть о нашей победе разнесется по вселенной. Имя твое, Гильгамеш, сотрясать будет страны. И безопасен твой путь к славе, если я буду рядом. Пусть же все свершится, как ты хочешь, и будем помнить, что путь свой мы избрали добровольно!

Закивали старцы головами, слушая и одобряя речи Энкиду, и благословили героев в дальний поход.

– Иди же, Гильгамеш, – они сказали, – и пусть хранит тебя твоя богиня, и пусть бог твой идет рядом с тобою. Пусть покажут они тебе верную дорогу, и да освятит великий Уту-Шамаш путь твой к победе, а потом возвратит тебя к пристани Урука!

После этих слов Гильгамеш сказал Энкиду:

– Давай, о друг мой, пойдем в храм Эгальмах и предстанем пред очи Нинсун – царицы великой, матери моей. Нинсун всеведущая и мудрая, она все знает, и в предстоящем пути крепкой опорой станут для нас ее разумные советы! И пришли они в светлый Эгальмах, и встретила их Нинсун на пороге своего храма. Вступил Гильгамеш в покои богини-царицы, в покои матери своей, и говорит ей, радостной оттого, что видит сына, а она ему внимает:

– Я решился, о Нинсун, мать моя, царица, – говорит он ей, склонив свою буйную голову, – я решился идти походом, и дальняя-дальняя дорога лежит передо мною. Ведет она в горы и леса, где обитает Хувава. В неведомый бой я иду, да и путь мой туда мне еще не ведом. Но пойду все же и назад не вернусь я, пока не будет мной сражен свирепый Хувава и пока я все зло не изгоню из мира. Так облачись же, мать моя, в подобающее одеяние, достойное твоего тела. Поставив перед собой кадильницы великому Уту-Шамашу, моли его о помощи мне, и пусть дарует он мне во всем удачу.

Растаяла и исчезла радость Нинсун от этих слов Гильгамеша. Представила себе Нинсун все беды, что грозят ее сыну, и опечалилась она. Ушла она в свои покои, чтобы приготовиться к разговору с богом. Умывала она свое тело мыльным корнем, облачилась в одежды, достойные богини и царицы. Драгоценным ожерельем украсила свою грудь, опоясалась лентой и увенчала свое чело тиарой. Чистой водой она окропила землю и пошла по ступеням к святилищу, а потом поднялась на крышу. Там она перед великим Уту-Шамашем, смотревшим на нее с неба, совершила воскурение, принесла жертву могущественному богу и воздела к нему руки со словами:

– О зачем ты, мой светлый и сияющий бог, дал мне в сыновья Гильгамеша, вложив ему в грудь беспокойное сердце, – говорила она. – Спокойно и славно огражденным Уруком править, но ты коснулся его и разбудил в нем желания, и теперь пойдет он дальней дорогой туда, где обитает Хувава. В неведомый бой он идет, даже точной дороги не зная. И говорит он, что, пока не достигнет кедрового леса в горах Ливанских и пока не будет им побежден свирепый Хувава, и пока все злое, что и ты, великий, ненавидишь, не изгонит он из мира, он назад не вернется! Молю же тебя, будь всегда с ним и яви об этом знамение. А Айа – твоя подруга и невеста, пусть, не страшась тебя, тебе напомнит, чтобы ты поручал его своим верным ночным стражам в час вечерний, когда ты в своих покоях скрываешься!

Пока говорила Нинсун, воздев руки к небу, облако сияющий лик Уту-Шамаша скрывало, но с последними ее словами упал на землю ослепительный луч солнечного света и озарил лицо Энкиду. Знамением Уту посчитала Нинсун это явление и, потушив кадильницу и завершив молитву, призвала она к себе Энкиду. О знамении с ним говорила, а после сказала:

– О Энкиду могучий, не мною рожденный! Вместе с жрицами и девами, обреченными богу, объявляю тебя я посвященным Гильгамешу! Закрепила она свое посвящение талисманом, который на шею Энкиду надела. После этого окружили Энкиду жрицы и юные девы и пропели ему величальные гимны, а когда хор умолк их, произнес Энкиду перед ними и богиней Нинсун свою клятву:

– Это я говорю, Энкиду! Гильгамеш меня берет с собою в поход дальний и опасный, ждет нас там бой неведомый, подстерегает свирепый Хувава. И пока он будет в походе, пока не достигнет кедрового леса, пока не поразит Хуваву и не освободит мир от зла – я буду с ним рядом неотступно; день это займет или столетие – я буду с ним рядом, не покинув его ни на мгновение! Такова моя клятва, клятва Энкиду, который стоит перед вами!

Тут заря уже бросила свет вечерний. Уту-Шамаш, бог-Солнце, ушел домой к матери своей великой, госпоже-богине Нингаль, супруге Нанны, бога Луны. Ночь воцарилась, и разошлись все на отдых, чтобы с утренней зарей в поход выйти.


В походе




С утренней зарей еще до появления на небе Уту-Шамаша выступили герои в поход. Сначала путь их лежал через безводную пустыню. После пяти часов движения на ходу они подкреплялись пищей, а на седьмой час дневной привал на полчаса устраивали и дальше двигались в путь.

На своих ночлегах рыли колодцы, освежались водой холодной, пополняли ее запасы в мехах и ежедневно делали возлияния Шамашу. Двигались они очень быстро и за три дня немало прошли.

После третьего ночлега в пути встал Гильгамеш и говорит другу своему Энкиду:

– Друг мой! Ты меня не звал? Отчего я проснулся? Отчего я вздрогнул? Может быть, ты меня коснулся?

– Нет, друг мой, не трогал я тебя, но спал ты беспокойно; – отвечает ему Энкиду.

– Тогда поднимись на скалы, Энкиду, посмотри, все ли вокруг спокойно? – попросил Гильгамеш и продолжил, когда Энкиду возвратился:

– Друг мой Энкиду, видел я сон, устрашил он меня и душу смутил. С турами степными в этом сне я схватился. От их рева и топота слой пыли поднялся. Застлала мне эта пыль глаза, вблизи себя я ничего не видел, а топот турий где-то уже совсем близко. Вот-вот они меня сомнут и раздавят, и содрогнулся я от этой мысли, почувствовав, что гибель моя где-то рядом. Но тут из пыльной завесы появился странный тур: не было в нем вражды ко мне. Почти как человек был он. Потом мех с водой холодной близ него появился. Кто-то наклонил ко мне мех этот, и стал я пить холодную воду, но в этот миг проснулся. Не понимаю я, что сон, такой может значить, и неспокойно мне от этого!

Внимательно выслушал Гильгамеша Энкиду, улыбнулся ему и сказал:

– Тому, кто в степи рожден, ведома мудрость, и сон твой для меня ясен. Слушай же мое толкование. Тур в твоем сне – это Уту-Шамаш светлый. И явлением своим он дает тебе знак, что в любой беде будет тебе помощь. Ну а тот, кто поил тебя водой холодной, – это отец твой Лугальбанда. Имя его покрыто бессмертной славой, и бог твой, устроив тебе с ним встречу, знак нам дал, что вместе и мы совершим такое, что не забудется после смерти нашей!

Успокоило Гильгамеша такое толкование, принял он его, и пошли они дальше, а Уту-Шамаш сияющий все утро смотрел им в спину.

И опять через пять часов пути, когда Уту-Шамаш уже был высоко над ними, подкреплялись они пищей, а через семь – на короткий дневной привал становились. И опять на ночлег остановившись, рыли они колодцы, пили холодную воду и ублажали ею Уту-Шамаша.

Завершив дела того дня, обнялись Гильгамеш и Энкиду и отправились спать. Одолел их сон – таков удел человека. И опять видение было Гильгамешу, и среди ночи сон его прервался. Встал он с ложа, разбудил Энкиду и говорит ему:

– Друг мой, может, сквозь крепкий сон свой ты позвал меня? Отчего я проснулся? Может, повернулся ты во сне и меня коснулся? Отчего я вздрогнул, может, ты мне скажешь?

– Нет, друг мой, не трогал я тебя, – отвечает Энкиду. – Сам я спал крепко и спокойно – ничего мне не снилось.

Ну а я, друг мой Энкиду, видел сон этой ночью, – говорит ему Гильгамеш. – Сон второй уже с начала похода. Привиделось мне, что стоим мы с тобою в горах в ущелье, и вдруг одна из гор стала падать и на землю повалилась, придавила мне ноги так, что я не могу подняться. Чувствую, что перед этой горою и я, и ты, как маленькие мошки. И тут вспыхнул ослепительный свет вокруг, и некий муж мне явился с прекраснейшим ликом – другой такой красоты я в мире не видел. Приподнял он гору и освободил от нее меня он. От его присутствия успокоилось мое сердце. Напоил он меня водою и помог мне встать на землю ногами.

Все, чего Гильгамеш в этом сне не понял, было ясно Энкиду, ибо ему, в степи рожденному, была ведома мудрость. И успокаивает он Гильгамеша, его сон он ему толкует:

– Друг мой, сон твой несет нам благие вести и сулит он великую победу, хоть многое в нем испугать человека может. Друг мой, гора, которую ты видел, она и есть Хувава. Помогал же тебе великий Лугальбанда. Помогал он во сне, и наяву вместе с Уту-Шамашем поможет он. Мы захватим Хуваву и убьем его вместе, а труп его оставим на поругание и на добычу зверю – такое твоему сну толкование.

Остаток ночи Гильгамеш и Энкиду провели в беседе, а наутро в путь они дальше пустились. И снова они через пять часов подкрепились пищей, через семь – на короткий привал стали, а к концу дня на ночлег расположились. Захотелось Гильгамешу испросить у Уту-Шамаша услышанным им толкованиям подтверждение. И когда перед богом великим в предгорье колодец вырыли, подошел герой к его краю и муки щепотку в него бросил со словами:

– Принесла ты нам, Гора великая, воду, принеси теперь мне видение ночью!

И светлый Уту-Шамаш даровал ему предсказание.

После слов этих жару вокруг привала вдруг сменил холодный ветер. И почувствовал герой, что будет ему явлено видение. Уложил он спать друга своего Энкиду, а сам остался бодрствовать и сидел, глядя на горы, подбородком упершись в колени. Но недолго. Подкрался сон незаметно и смежил ему веки – таков удел человека. Заснул Гильгамеш, но среди ночи сон его вдруг прервался. Встал он и разбудил Энкиду, в третий раз задав ему вопросы:

– Ты звал меня, друг мой Энкиду? Отчего я проснулся? Не задел ли ты меня, во сне в постели разметавшись? Отчего я вздрогнул?

– Нет, молчал я, – отвечает Энкиду. – Спокоен был я, да и далеко от тебя мое ложе!

– Так что же это было? – недоумевает Гильгамеш. – Не бог ли прошел рядом со мною, спящим? Отчего так пышет жаром мое тело?

Нет ответов у Энкиду на эти вопросы, умолк он, а Гильгамеш продолжил:

– Друг мой Энкиду, третий сон я увидел. И страшен был этот сон. Гром небесный и гул земли в нем смешались. Посреди дня темнота наступила, только сверкающие молнии и вспышки неведомого пламени ее разрывали. Из густых туч изливался ливень, и, казалось, смерть несли его струи. Потом стихло все, унеслись куда-то огненные стрелы молний, сполохи пламени погасли, а гора, которая падала под натиском бури, обратилась в пепел. Тревожно мне от этого сна. Давай покинем предгорья, спустимся в степь и там совет устроим!

Но Энкиду суть этого сна сразу понял и вещает Гильгамешу:

– Подтверждает этот сон мои прежние толкования, и Уту-Шамаш светлый дарует тебе в нем свое предсказание. Предвещает он тебе, что бой нам предстоит тяжелый и страшный, но увенчается он нашей победой. Помнишь, как, твой второй сон толкуя, сказал я, что в образе придавившей тебя горы скрыт свирепый Хувава. Вот и третий сон обещает, что явившаяся тебе гора обратится в пепел, и останется от грозного Хувавы только прах, который по земле развеют ветры.

Но колеблется Гильгамеш и просит друга:

– Может быть, все-таки стоит нам спуститься в степи, чтобы не спеша все сны мои обдумать и еще раз попросить у светлого Уту-Шамаша предсказания и поискать помощи у отца моего – великого Лугальбанды, что незримо присутствует рядом с нами?

Энкиду же не разделяет сомнений друга:

– Вспомни о том, что сказал ты в Уруке! – молвил он Гильгамешу. – Пришло время исполнить свои желания. Поспеши же не в степи, а навстречу Хуваве, порази его! И мир пусть узнает, сколь могуч и отважен ты, царь Урука.

Вдохновила Гильгамеша уверенность Энкиду, и он опять поверил в свои силы.

– Поспешим же, – сказал он другу. – Пойдем вперед, чтоб от нас не ушел он, чтоб в лесу он не скрылся. Одевается он в семь одеяний ужасных. Только одно надел, а шесть еще держит наготове.

И пошли они дальше в поисках кедрового леса. Первую, гору перевалили – не увидели кедров. Вторую – тоже. И так семь гор перевалили, но кедрового леса не достигли. У подножия одной из гор на привал остановились, и тут одолел сон Гильгамеша. Долго спал он. Уже потемнели горы, удлинились тени, заря бросила свет вечерний. Энкиду и остальные спутники его у подножия горы столпились, тормошат его, что-то говорят ему, в барабаны бьют, а сон от него не отступает. И только когда именем матери его, великой Нинсун, к нему воззвали, светел разумом он проснулся.

В одеяние дорожное он облачился и путь свой готов продолжить. И перед тем, как первый шаг сделать, произнес он великую клятву:

– Жизнью матери-родительницы моей Нинсун, именем отца моего светлого Лугальбанды клянусь! Во славу матери-родительницы моей Нинсун, как во сне мне явлено было, совершу это! Жизнью матери-родительницы моей Нинсун, именем отца моего светлого Лугальбанды клянусь! Доколе муж тот – муж ли он, бог ли – доколе не будет он схвачен, в горы буду стремить мой путь, от города прочь стремить мой путь!

Через некоторое время путники достигли опушки кедрового леса и остановились передохнуть. Вдруг издалека послышался грозный топот, словно буйный тур огромный сотрясал землю. А потом оттуда же, издалека, крик грозного стража кедрового леса донесся. В первый раз страшно накричал он всею глоткой, а второй раз – еще страшнее. В третий раз его крик был подобен небесному грому, и все узнали по этому крику свирепого Хуваву.

Оробели от этих звуков спутники Гильгамеша, страх их объял. Сник даже сам могучий Энкиду.

– Друг мой, – говорит Энкиду Гильгамешу. – Давай мы в тот лес входить не будем. Чувствую я во всем своем теле слабость. Онемели мои руки. Откроюсь я тебе: ты ведь мужа того не видел, потому и не трепещет сейчас твое сердце. Я же видел того мужа и пережил страх и трепет сердца. Богатырь он! Его зубы – как зубы дракона, а лик его – лик львиный. Его глотка – поток ревущий, ты теперь сам это слышишь. Взгляд его испепеляет, и нет от него спасения. Поэтому, друг мой, тебе – в горы, ибо ты поклялся, а мне – в город, ибо не приносил я клятвы. И самое страшное, что ждет меня в огражденном Уруке, так это глаза Нинсун светлой, твоей матери, когда скажу ей, что ее сын угас!

Поражен был Гильгамеш этими речами своего друга, но сдержал свой гнев и увещевать его стал:

– Друг мой, неужели мы будем так жалки, что, столько гор перейдя, убоимся той, что теперь перед нами? Знай же мудрость старцев: никто другой за меня не умрет, лодка с легким грузом в воде не тонет, тройную нить одним ударом нож не разрежет, в тростниковой хижине огонь пожара не гаснет, а один двоих не осилит. Будешь ты мне подмогой, буду я тебе подмогой, с нами и за нас амулеты Уту-Шамаша и его предсказания, кто же нас осилит? О друг мой, в сражениях ты сведущ и битвы тебе знакомы. Ты же львов поражал и не боялся туров. Так пусть же сойдет с твоих рук онемение и пусть нальется силою твое тело. Не возвращайся и не останавливайся, друг мой, и в лес мы войдем вместе! Укрепи же свое сердце для битвы, забудь о смерти и врага не бойся. Человек сильный и зоркий, неустрашимый и осторожный и себя сохранит, и боевого товарища тоже. И даже павши, славное имя в памяти людской они оставят.

И вступили они под сень кедрового леса на горе зеленой. Замолкли их речи. Остановились и дивятся высоте и мощи обступивших их деревьев.

Битва в кедровом лесу и освобождение ивы


Стоят герои на опушке кедрового леса. Высоко над ними в небо уходят деревья – туда, где ветер горный кронами их играет. А в глубь леса видят они проходы – это Хувава, бродя, протоптал их, и, созданные им, они прямы и удобны. Странникам легкий путь они обещают коварно, и ведут они в гору – туда, где жилище богов и престол Инанны-Иштар. Там богиня великая нити жизни и смерти в руке своей держит, миром живых и мертвых повелевая.

От лучей безжалостных Солнца укрывают землю кедровые пышные кроны, а внизу под ними в тени благодатной все тернием поросло, поросло кустами. Там олеандры растут и кедровая поросль младая ввысь пробивается.

Пошли Гильгамеш, Энкиду и те, кто был с ними, по одной из троп, проложенных Хувавой, но верст через пять заблудились они. Плотничный топор был у них припасен. Взял Энкиду этот топор в руки и стал рубить и кусты, и кедры, просеку создавая. Стук топора вдалеке услышал Хувава и вопрошает он с гневом:

– Кто это в мои владения явился? Кто бесчестит деревья, гор моих порождение? Кто смеет рубить здесь кедры?

Насторожились путники, услышав эти грозные речи, но тут обратился к ним с небес Уту-Шамаш:

– Идите к Хуваве на его голос, ничего не бойтесь!

И подошли они к Хуваве поближе. Уже рев его раздавался совсем рядом, и озарился лес вокруг них необычным светом. Вскоре вопль свирепого Хувавы заставил сердца героев сжаться, а свет почти ослепил их своим нестерпимым блеском. По лицу Гильгамеша потекли слезы отчаяния, и взмолился он о помощи к светлому Уту-Шамашу:

– Я ведь слушался тебя, бог сияющий, шел дорогой, что тобою суждена была мне. Не покинь же меня в минуту трудную!

Услыхал Уту-Шамаш молитву Гильгамеша и обратил на Хуваву все свое могущество. Жаром испепеляющим окутал он Хуваву, раскалил воздух и песок под ногами хранителя кедров. Из страшных очей Хувавы потекли слезы, ни вперед ни назад он двинуться не может. Обессилел совсем он и сдался Гильгамешу, как только заслышал его приближение. И с мольбой закричал Хувава Гильгамешу:

– Ты, Гильгамеш, пощадить меня должен! Станешь ты моим господином, а я рабом твоим буду! Нарублю я тебе кедров на моих горах Ливанских и много домов тебе в огражденном Уруке из тех кедров построю!

Пленил Гильгамеш Хуваву. Как пойманному быку, связали Хуваве ноги, как пленному воину, скрутили руки. Зарыдал Хувава и снова просит героя:

– Гильгамеш, дозволь к тебе обратиться! Господин, разреши сказать мне слово. Родимой матери я не ведаю, отца-родителя я не знаю! В горах Ливанских я родился, и теперь ты родитель мой!

Душою Небес заклинал Хувава Гильгамеша, душой Земли заклинал, душой подземного океана Абзу заклинал, горько плакал, хватал его за руку со словами:

– Перед тобою склоняюсь!

И тогда Гильгамеш, сын Нинсун, от этих жалостливых и покорных слов некогда свирепого Хувавы смягчился сердцем и другу своему, Энкиду, тихо вещает:

– Пусть, Энкиду, плененная птица к гнезду своему вернется! Да и воин плененный к материнскому лону вернуться должен!

Расстроился Энкиду, услышав слова друга, поверившего покаянию врага поверженного, и освободил от жалости его сердце таким предсказанием:

– Если самый высокий не осознает своих деяний, если военный вождь не осознает своих деяний, если мудрец не осознает своих деяний, – судьба пожирает каждого из них, ибо она не ведает различий. Если плененная птица к гнезду своему вернется, если воин плененный к материнскому лону вернется, то тогда ты к матери своей, Нинсун, породившей тебя, никогда не вернешься! Еще никто и никогда в мире с самых древних времен не возвращал в храм жреца плененного и не освобождал воина! Тот, кого ты освободишь, преградит тебе горные тропы, разрушит тебе пути-дороги, и в свой Урук благословенный ты больше никогда не вернешься!

Как бы тихо ни говорил Энкиду, но расслышал слова его Хувава и снова обратился к Гильгамешу:

– Злые речи сказал тебе обо мне Энкиду. Он ведь просто раб твой, а не друг. Наймит он и во мне, если ты меня пощадишь, соперника видит!

Не внял Гильгамеш Хуваве, но одно беспокоит героя:

– Если мы сразим Хуваву, – говорит он Энкиду, – то исчезнуть могут лучи его сияния, и окружит нас темнота непроглядная и безысходная!

Но Энкиду рассеял его сомнения:

– Друг мой, главное для нас птичку поймать, а поймаем – не уйдут и птенцы! Лучи сияния мы потом поищем, когда они, как птенцы без родительницы, по траве разбегутся. Самого сразим, а с прислужниками справимся позже!

Энкиду решительные речи пробудили в Гильгамеше жажду боя. Боевой топор он поднял одною рукою, другою выхватил из-за пояса кинжал свой и пронзил он Хуваву в затылок. Тут Энкиду подоспел со своим оружьем и ударил в грудь свирепого Хуваву. Третий удар нанесли они оба вместе, и на третьем ударе пал Хувава на землю недвижимым. Так сразили они насмерть стража кедрового леса, чей голос наводил ужас на Ливан и Северную Палестину. Воцарился покой в горах, замерли в неподвижности лесистые вершины, когда погибли от рук Гильгамеша и Энкиду все семь лучей сияния, верно служившие Хуваве.

А герои сняли, наконец, тяжкий груз оружия, который они много дней на себе носили, – больше десятка пудов груз этот весил.

– Друг мой Гильгамеш! – говорит Энкиду, помогая царю Урука снять с себя боевые доспехи. – Мы сразили хозяина кедров! Отложи свой боевой топор и возьми в руки топор плотницкий!

Стал Гильгамеш рубить деревья, а пни корчевал Энкиду. Обнажились от этого горные вершины, умолк шум могучих ветвей кедровых. Тайное жилище Ануннаков им открылось. Когда кончили они в кедровом лесу свою работу, опять слово свое молвил Энкиду:

– Друг мой Гильгамеш! Теперь возлей перед Уту-Шамашем возлияние в благодарность за его помощь нам в нашем походе, и давай на берег Евфрата доставим кедры.

Связали они стволы могучих деревьев и понесли их вниз к берегу Евфрата, и поплыли кедровые плоты вниз по течению великой реки в сторону огражденного Урука.

А Гильгамеш насадил на копье голову Хувавы, обернули ее тканью и направились к Энлилю, владыке Ветра, и к Нинлиль, его супруге и советчице. Когда пришли они в их обитель, Энлиль и Нинлиль к ним свои лики повернули, сняли герои покров тканный с головы Хувавы и положили перед богом и богиней свою боевую добычу.

Но не похвалил их Энлиль, рассердило бога то, что он увидел, и на Гильгамеша он воспылал гневом:

– Зачем вы совершили это? – спросил он героя и продолжил: – В ваших руках уже был Хувава, и пусть бы он сел перед вами, вашего хлеба пусть бы поел он, вашей чистой воды пусть бы попил он. А кедры были бы вами добыты и при живом Хуваве!

Но то, что сделано, – не изменишь, и то, что было и прошло, вернуть обратно даже богам не под силу. И возвратился Гильгамеш – царь и верховный жрец Кулаба – в Урук огражденный. И весь народ Урука славил великих богов – светлого Уту-Шамаша, могучего Энлиля, владыку Земли