Основная тема предлагаемого Вашему вниманию номера журнала "Internationale Politik" на русском языке "стратегические ресурсы"
| Вид материала | Документы |
- 5/2004 = Дорогие читатели!, 4812.92kb.
- Дорогие друзья! Вышел новый номер журнала «БлагоДар» №2(6). Предлагаю Вашему вниманию, 232.02kb.
- Internationale Politik, 2174.71kb.
- Новостийная лента, 542.94kb.
- Новостийная лента, 679.24kb.
- Международным Стандартам Финансовой отчетности (Дипифр на русском языке) Этап Тема*, 27.85kb.
- Задания по литературе для первого (заочного) тура олимпиады на звание «Стипендиат агу», 46.08kb.
- Доклад директора моу «Основная общеобразовательная школа №15» (г. Калтан), 2532.85kb.
- Правительстве Кыргызской Республики для Общественного Наблюдательного совета (31. 03., 213.19kb.
- Предлагаю Вашему вниманию статью о правовых основах применения ножа. Приготовьтесь, 866.07kb.
| Виртуальная вода Поскольку для производства одного килограмма пшеницы требуется не менее тысячи литров воды, страны с засушливым климатом могли бы наряду с прямым импортом воды использовать и другую возможность: отказаться от цели самостоятельного снабжения своего населения продуктами питания и покрывать водный дефицит за счет импорта продовольствия (“виртуальная вода”). Многие страны в растущем масштабе уже используют обе возможности. Однако до сих пор импорт продовольствия осуществляется не как активная стратегия, направленная на экономию воды, а скорее как чрезвычайная мера после неурожаев и засух. Прямой импорт воды связан с большими транспортными расходами, требует строительства транснациональных трубопроводов, искусственных соединений между трансграничными водоемами или использования танкеров для транспортировки воды, что тоже весьма дорого. Крупные проекты такого рода уже осуществлялись, но многие проекты остаются нереальными из-за их непомерной стоимости или из-за политических противоречий между участвующими странами (к примеру, соединение Мертвого моря с Красным или Средиземным морем). С экологической точки зрения импорт зерна также часто представляется более разумным, чем прямой импорт воды, так как объем перевозок в последнем случае был бы намного больше. Некоторые эксперты по водным ресурсам (11) говорят о том, что применение стратегии импорта виртуальной воды позволило бы экономить воду, используемую для орошения, и направлять ее в другие сектора – например, для производства питьевой воды или на промышленные цели. При внимательном рассмотрении вопроса выясняется, однако, что торговля виртуальной водой применима лишь в ограниченном масштабе и связана с немалым риском. К тому же, выигрыш от замещения оросительной воды импортом зерна зачастую переоцениваются. При этом не учитывают то обстоятельство, что на орошаемых площадях выращивают преимущественно интенсивные и многолетние культуры, в то время как зерновые (кроме риса) производят, как правило, в условиях дождевого земледелия – в том числе и в засушливых странах. При этом для “зеленой” воды, применяемой в дождевом земледелии, нет альтернативных возможностей использования: если эти площади не засеивать, то дождевая вода будет либо питать дикие растения, либо без пользы испаряться, уходить в землю или утекать. Но главное препятствие состоит в том, что за импорт продовольствия надо платить твердой валютой, что предполагает наличие свободных средств, получаемых из источников помимо сельского хозяйства. Большинство засушливых стран, не располагающих значительными запасами нефти, не имеют, однако, - вопреки прогнозам о росте их экономики – положительного платежного баланса. Поэтому увеличить импорт продовольствия можно было бы только за счет других товаров, которые не менее важны для качества жизни и дальнейших перспектив экономического роста этих стран. Поскольку потребность промышленности в воде относительно невелика, а тарифы на потребление питьевой воды низки благодаря государственным субсидиям, альтернативных возможностей для прибыльного использования воды помимо аграрного сектора в настоящее время намного меньше, чем зачастую предполагают. Импорт виртуальной воды привязан, таким образом, к низким ценам на импортное зерно; высокие цены на зерно сразу же привели бы к дальнейшему исчерпанию собственных возможностей его производства. Дотируемые Соединенными Штатами и ЕС цены на зерно на мировом аграрном рынке отвечают этим потребностям. Государства, заинтересованные в изменении такой ситуации, вновь подчеркнули на Всемирном саммите по вопросам устойчивого развития, состоявшемся в сентябре 2002 года в Иоганнесбурге, что искаженные цены на аграрную продукцию подрывают конкурентоспособность стран, ее экспортирующих (прежде всего развивающихся), которые таких дотаций позволить себе не могут. Эти страны в данной ситуации вынуждены косвенно поддерживать свой аграрный сектор – например, через низкие цены на воду. Возникает замкнутый круг, поскольку соразмерные цены на воду являются ключевым условием эффективного орошения и, следовательно, основой любой устойчивой национальной политики в области водоснабжения. Зависимость Не следует упускать из виду и политический аспект импорта продовольствия. Если все более значительная часть потребностей в основных продуктах питания будет покрываться за счет импорта, усилится зависимость от богатых водой стран-экспортеров, что, в свою очередь, неизбежно приведет к большей уязвимости стран-импортеров во время экономических или политических кризисов. В практическом же плане у засушливых стран в перспективе не будет возможности самостоятельно снабжать себя продовольствием. Эта цель останется для них недостижимой, поскольку у них нет ни достаточных запасов воды, ни большого потенциала ее экономии. Так что международная торговля виртуальной водой в будущем неизбежно будет играть для этих стран все более значительную роль. Но со стратегической точки зрения и с учетом приведенных выше моментов эта торговля по-прежнему будет иметь реактивный характер. Ведь если импортировать дотированное зерно, предвидя его конкретный дефицит, это приведет к разрушению собственного аграрного рынка, оттоку населения из села и усилению урбанизации, которая сопровождается ростом потребления воды, что обусловлено изменением структуры питания. Страны, страдающие от дефицита воды, смогут лишь в малой степени решить эту проблему за счет внешних источников. В большинстве случаев придется искать внутренние решения. Поэтому политическое руководство должно проводить национальные водные реформы, создавать благоприятные экономические и правовые условия для эффективного и устойчивого управления водными ресурсами, сдерживая при этом рост потребления воды. Наряду с мерами по повышению эффективности оросительного и муниципального водного хозяйства эти реформы должны быть в первую очередь ориентированы на устойчивое развитие дождевого земледелие и пастбищного хозяйства, которые представляют собой аграрную основу любой страны. Для того чтобы обеспечить масштабное проведение мероприятий по сохранению плодородия почв и источников воды, необходимо срочно создавать экономические стимулы, в некоторых случаях реформировать земельное и водное законодательство, а также стимулировать инвестиции в аграрный сектор. Примечания: 1 Ср. Malin Falkenmark/Gunnar Lindh, Water and economic development, in: Peter H. Gleick (ред.), Water in Crisis, Oxford 1993, p. 80–91; а также Falkenmark, Feeding Eight Billion People: Time to Get out of Past Misconcepts, Stockholm 2001. 2 Robert Engelmann/Bonnie Dye/Pamela LeRoy, Mensch, Wasser. Report über die Entwicklung der Weltbevölkerung und die Zukunft der Wasservorräte, Hannover (Deutsche Stiftung Weltbevцlkerung) 2000, S.40 [Человек, вода. Отчет о демографических тенденциях в мире и о будущем водных ресурсов, Ганновер (Германский фонд “Население Земли”) 2000, с. 40]. 3 United Nations Commission on Sustainable Development, Comprehensive assessment of the freshwater resources of the world, Report of the Secretary General, New York 1997. 4 Agreement between the Republic of Sudan and the United Arab Republic for the Full Utilization of the Nile Water, Fifth General Provisions, 2. 5 Scheumann/Axel Klaphake, Freshwater Resources and Transboundary Rivers on the International Agenda: From UNCED to Rio+10, Bonn (German Development Institute) 2001, p. 25–35. 6 Asit K. Biswas, Management of Asian Rivers, in: Ismail Al Baz/Volkmar Hartje/Scheumann (ред.), Co-operation on transboundary rivers, Baden-Baden 2002, p. 133–148. 7 Axel Klaphake/Scheumann, Politische Antworten auf die globale Wasserkrise: Trends und Konflikte, in: Aus Politik und Zeitgeschichte, B. 48-49/2001, S. 3–12 [Политические ответы на глобальный водный кризис: тенденции и конфликты, в: Аус политик унд цайтгешихте, том 48-49, с. 3-12]. 8 Heather L. Beach u.a., Transboundary freshwater dispute resolution. Theory, practice and annotated references, Tokio, New York, Paris 2000. 9 Frank Biermann/Gerhard Petschel-Held/ Christoph Rohloff, Umweltzerstörung als Konfliktursache? Theoretische Konzeptualisierung und empirische Analyse des Zusammenhangs von “Umwelt” und “Sicherheit”, in: Zeitschrift für Internationale Beziehungen, Jg. 5, Nr. 2, 1998, S.273–308 [Разрушение окружающей среды как причина конфликтов? Теоретическая концептуализация и эмпирический анализ взаимосвязи между “окружающей средой” и “безопасностью”, в: Цайтшрифт фюр интернационале бециунген, год 5-й, № 2, 1998, с. 273-308]. 10 Например, “Инициатива бассейна Нила”; соглашение о сотрудничестве между Турцией и Сирией о совместных проектах по использованию воды в сельском хозяйстве; “Водный протокол” по вопросам развития стран Юга Африки (SADC), являющийся основой переговоров по Замбези и Мапуту. 11 Ср. J.A. Allan, The Middle East Water Question, New York 2000. Штеффен Ангенендт, научный сотрудник и эксперт по вопросам миграции Научно-исследовательского института Германского общества внешней политики, Берлин Иммиграция и правый популизм Сравнительный анализ ситуации в европейских странах С середины 80-х годов, когда французский Национальный фронт (НФ) во главе с Жаном-Мари Ле Пеном добился первых больших успехов, правые популистские партии превратились в Европе в константные политические величины. Во многих странах на выборах на национальном уровне они набирают теперь от 10% до 20% голосов и представляют таким образом серьезную конкуренцию для парламентских партий. Подъем этих партий часто связывают с темой, благодаря которой они особенно зазывно и успешно проводят мобилизацию своих сторонников и избирателей, - с иммиграцией. Действительно, при всех различиях в формах проявления и программатике эти партии объединяет то, что они явочным порядком захватывают эту тему. Они предлагают мнимо простое решение многообразных и трудных задач, связанных с иммиграцией: прекратить дальнейший приток иностранцев и сократить количество живущих в стране иностранных граждан. Но действительно ли существует прямая взаимосвязь между иммиграцией и правым популизмом? В этом должно усомниться. Вместо этой гипотезы напрашивается предположение, что правые популисты используют к собственной выгоде опасения своих избирателей по поводу негативных воздействий глобализации. Для сведения воедино и для выражения подобных опасений особенно хорошо подходит тема иммиграции. По двум причинам: с одной стороны, все европейские страны наделали в проводившейся ими до сих пор иммиграционной политике много ошибок и допустили многочисленные просчеты. Поэтому в этой сфере политики у правых популистов есть хорошая отправная точка для критики парламентских партий. С другой стороны, иммиграция затрагивает вопросы национальной и культурной идентичности, воздействуя таким образом на озабоченность, являющуюся стержнем связанных с глобализацией страхов. Правые популисты поняли, что они могут сполна использовать значительные потенциалы электората, если выдвинут эти вопросы идентичности во главу угла своей политической стратегии. Для понимания правого популизма важно разобраться с вопросом о том, что у него общего с крайне правыми силами, и в чем их различия. Крайне правые партии, такие как германская Национал-демократическая партия (НДП), Британская национальная партия (БНП) в Англии или итальянское “Социальное движение трехцветное пламя” нигде в Европе не имеют на выборах никакого значения. В литературе, однако, по праву указывают на их значение в разработке расистских, антикапиталистических, этно-националистических и право-общинных идеологий и на их роль сборного пункта для имеющих крайне правый уклон воинствующих скинхедов и молодых неонацистов (1). Правые популистские партии отмежевываются от этих радикальных позиций, но отталкиваются в своей деятельности от тех же самых страхов перед угрозами. Таким образом, защита “расы” превращается в “защиту культурной и национальной самобытности”. Правый популизм или движение крайне правых Крайне правые силы преследуют цели ликвидации важных принципов демократического конституционного государства (принцип равенства и демократии, разделение властей, права оппозиции и меньшинств, плюрализм и межпартийная конкуренция) и выступают за расизм и принцип вождя. Сердцевиной их мировоззрения являются национализм и расизм, при этом они считают, что ценность человека определяет его этническая принадлежность к какой-либо нации или расе. Поскольку этому критерию необходимо подчинить также права человека и гражданина, крайне правые отвергают универсальный принцип равенства. Они выступают за авторитарную политическую систему, в которой государство и народ сливаются зачастую “естественным путем” в “этническую общность”, а государственное руководство улавливает якобы единую волю народа и действует соответствующим образом (2). В отличие от этого, правые популистские партии в принципе не подвергают демократию сомнению и не отрицают также основные права и принцип равенства. Они стоят на сливающихся в конгломерат националистических, традиционно консервативных, авторитарных и реакционных, но также и на радикально-либеральных позициях, требуя проведения плебисцита (3). В своей риторике они отмежевываются от крайне правых, но, как последние, также занимают радикальные националистические и ксенофобские позиции. Еще одним связующим звеном между позициями крайне правых сил и правых популистов является антиевропейский настрой. Если для скинхедов и крайне правых группировок важнейшим фактором вербовки и мобилизации сторонников является вражда по отношению к иностранцам, то правые популистские партии используют в качестве отправной точки своих политических кампаний “наводнение страны иностранцами”. Правые популистские партии можно рассматривать – наряду с сепаратистским регионализмом и религиозным фундаментализмом – и как новую форму авторитарных движений (4). Эти партии роднит то, что они обосновывают политическое объединение не универсально, с использованием гражданских критериев, а партикулярно - с помощью этнокультурных, религиозных или территориальных критериев. При этом существует строгая внутренняя иерархия и радикальное внешнее отгораживание от других этнокультурных групп. Очевидно, что мобилизационные стратегии и ключевые пункты программ этих партий сильно отличаются друг от друга, но можно показать и некоторые общие черты:
Европейские примеры Весьма отличающиеся друг от друга успехи правых популистов на выборах в европейских государствах зависят от соответствующей правительственной системы, от политики правительств и от социоструктурного состава электората. Что касается содержания партийных программ, то здесь важнейшей тенденцией является начинающееся изменение их идеологической направленности (5). Их борьба все больше направляется против самых больших, по их мнению, угроз европейской культуре – глобализации и ислама. Параллельно с этой расстановкой акцентов в программах многие правые популистские партии совершили поворот в экономической политике – отказались от ультра- и неолиберальных представлений и стали сторонниками протекционистской политики, обещающей защитить людей в стране от угроз экономической глобализации. Этот поворот четко прослеживается на примере французского Национального фронта. Партия начала свою деятельность в конце 70-х годов прежде всего с экономической концепции, нацеленной на приватизацию государственных предприятий и снижение налогов, которая должна была позволить построить “народный капитализм”. Отказ от этих концепций происходил поэтапно до середины 90-х годов, когда вместо них во главу угла была выдвинута защита французской экономики от международной конкуренции. Этот процесс сопровождался изменениями в электорате Национального фронта: первоначально за эту партию голосовали преимущественно лица свободных профессий, ремесленники и промысловики, но с конца 80-х годов за нее все чаще отдавали свои голоса рабочие, безработные и молодые избиратели, обеспокоенные негибкой экономической политикой сначала социалистов, а потом и буржуазных партий (6). В отличие от этого, другие основные пункты программы Национального фронта не испытали воздействия идеологического поворота в экономической политике: во-первых, обвинение либералов в том, что, уделяя недостаточное внимание семье, они обрекают французскую нацию на моральный распад, из чего вытекает необходимость принятия мер по защите семьи; во-вторых, призыв к сильному лидеру, который покончит с отсутствием порядка в политике. Другими требованиями Национального фронта были сдерживание иммиграции, реадмиссия неевропейских иммигрантов на их историческую родину и призывы к “национальной преференции”, а именно предпочтению французов при раздаче всех государственных благ. Раздавались также требования о “droit a la difference” – праве на различия, точнее говоря, различное обращение с живущими во Франции людьми на основе этнокультурных критериев. В последние годы это требование, которое явно нацелено на то, чтобы сохранить и укрепить французскую самобытность, все больше и больше выдвигалось во главу угла политических кампаний. Похожий процесс происходил в Австрийской партии свободы. Как и Ле Пен, Йорг Хайдер пропагандировал сначала в 80-х годах радикально-либеральный экономический курс, возлагая ответственность за тяжелый экономический кризис после открытия границ с Восточной Европой на мнимые заторы в реформировании австрийской политической системы, существовавшие на протяжении многих десятилетий. Первоначально программа была направлена преимущественно на ориентированных на подъем представителей среднего класса, которых следовало избавить от “опеки со стороны государства”. В 90-х годах партийное руководство требовало вместо этого принять протекционистские меры, используя аргумент о защите интересов австрийских наемных работников от нечестной конкуренции извне (7). Эта смена курса в экономической политике в Австрии также сопровождалась изменением электората правых популистов, отходом от лиц свободных профессий и имеющих собственное дело и обращением к рабочим. Кроме того, партия все активнее выступала за сильную политическую власть, которая противодействовала бы “прогрессирующему распаду ценностей”, заботилась об укреплении традиционных ценностей и принимала бы кое-какие меры против “чрезмерного наплыва иностранцев” и “мультикультурного общества”. Ломбардийская Лига Севера под предводительством Умберто Босси также нажила себе первые политические дивиденды за счет радикальной критики политики парламентских партий, якобы бюрократической, не поддающейся реформированию и наносящей ущерб отечественной экономике (8). С конца 80-х годов она требовала “расплести” экономику и политику путем создания корпоративной системы нового вида, а также политической автономии Северной Италии. Последнее требование объяснялось необходимостью восстановления конкурентоспособности отечественной экономики. В середине 90-х годов требования автономии стали звучать все громче, что привело, в конечном счете, к поддержке отделения от Италии и создания автономного государства Падания. В отличие от Национального фронта и Австрийской партии свободы Лига Севера по-прежнему придерживается своей ультралиберальной экономической концепции. Это объясняется тем, что ее электорат состоит по большей части из работающих на семейных предприятиях ремесленников и мелких предпринимателей. Несколько лет тому назад партия подхватила также тему культурной идентичности. При этом она подчеркивала необходимость укрепления ломбардийской культурной самобытности, прочно опирающейся на труд и результативность, для чего должны быть созданы также авторитарные политические структуры. Это было связано с ужесточением враждебной по отношению к иностранцам риторики. Датская Народная партия (Dansk Folkeparti) во главе с Пиа Кьяерскардом стала на последних национальных выборах в ноябре 2001 года третьей среди самых сильных партий, проведя предельно полемическую и направленную против иммиграции предвыборную кампанию. С помощью этой стратегии партия смогла-таки навербовать 25% своих новых избирателей среди традиционного электората социал-демократов. Полемика была направлена прежде всего против мусульманских иммигрантов и отождествляла ислам с исламским фундаментализмом: утверждалось, что ислам несовместим с западной демократией и христианскими основами культуры Старого Света, поскольку он не выступает за терпимость и взаимное уважение и угнетает женщин. После успеха на выборах эти кампании, граничащие практически с разжиганием этнической вражды, были продолжены, чтобы подтолкнуть буржуазные партии к ужесточению права на получение убежища (что в конце концов и удалось) (9). Центральным звеном стратегии предвыборной борьбы была попытка изобразить Данию как наводненную чужаками страну со слишком большой для датских систем социальной защиты долей иностранцев. Этой стране угрожает- де -мультикультурное будущее в форме параллельного существования различных правовых систем. Предостерегая от мнимого разрушения датского государства всеобщего благоденствия, партия метила в основной элемент датской национальной идентичности, поскольку, в отличие от многих других государств-членов Европейского Союза, социальное государство воспринимается здесь не как анонимный страховой институт, а как сообщество. Еще одним аспектом национальной идентичности, взятым правыми популистами на вооружение в предвыборной борьбе, был народный суверенитет, а именно мнение, что лишь датский народ должен принимать решения, касающиеся его интересов. Этому народному суверенитету, утверждала Датская народная партия, угрожает передача компетенций принятия решений на уровень Европейского Союза. Проводимые партией кампании, направленные против Евросоюза, также вызвали в действительности большой политический резонанс. В Нидерландах подобного подхода к мобилизации электората придерживался Пим Фортейн. Политическое восхождение бывшего профессора социологии началось с сенсационной победы на коммунальных выборах в Роттердаме в марте 2002 года, где он набрал свыше 34% голосов и обрек тем самым правивших непрерывно с 1947 года социал-демократов на роль второй по силе партии. В канун парламентских выборов в мае 2002 года ему удалось провести с помощью полемической кампании активную мобилизацию протестного электората. После его убийства 6 мая 2002 года сфокусированной единственно на его личности партии удалось все же получить 26 из 150 парламентских мандатов, что привело к тому, что правившая в течение восьми лет “лиловая” коалиция, состоявшая из социал-демократов, правых и левых либералов, вынуждена была уступить власть праволиберальной коалиции. Правда, спустя 100 дней она уже распалась. Предвыборную кампанию Фортейна определяли антиисламские выпады и полемические эскапады против иммиграции. Так, он объявил, что намеревается отменить Женевскую конвенцию о беженцах и ужесточить пограничный контроль, чтобы воспрепятствовать притоку ходатайствующих о предоставлении убежища лиц, которых он скопом охарактеризовал как экономических беженцев. Далее он хотел вычеркнуть первую статью Конституции, запрещающую дискриминацию, поскольку Фортейн, не скрывая своего гомосексуализма, рассматривал ислам как отсталую и нетерпимую культуру, представителей которой он не желал видеть в стране. Эти направленные против ислама и беженцев выпады были лишь одним аспектом мобилизационной стратегии Фортейна. Приток сторонников ему обеспечило прежде всего то, что он постоянно указывал, обличая, на неисполненные обещания и бездействие правительства в социальной сфере, на недостатки в системе школьного образования и растущую преступность в городах. Таким образом, он добрался как до граждан, которых затронула медленная эрозия систем государственной социальной защиты, так и до тех, кто еще имел работу и доход, но хотел что-то предпринять против мнимых “социальных паразитов”. Главным пунктом его предвыборной кампании была видимость заботы о нидерландской идентичности, которая основывалась, по его представлениям, на отделении церкви от государства, демократии, равенстве полов, свободе вероисповедания, уважении меньшинств и индивидуальной ответственности. Ислам несовместим с этой нидерландской идентичностью. Идеологический проект Норвежская Партия прогресса (“Fremskrittspartiet”) во главе с Карлом И. Хагеном представляет прежде всего позиции шовинизма благосостояния и антиевропейские позиции. В последние годы партия по нарастающей использовала в политических кампаниях тему идентичности: во-первых, она обратилась к существующей уже в специфическом североевропейском исполнении идее расового превосходства северных европейцев и предостерегала от демографической угрозы, которую несут с собой мусульманские иммигранты. Во-вторых, партия все больше и больше выступала в последние годы как защитница коллективного наследия центристской социал-демократии; и в-третьих, она пропагандировала регионально-сепаратистское, основанное на идее шовинизма благосостояния отгораживание от иммигрантов, направленное на то, чтобы не делиться с чужаками достижениями государства всеобщего благоденствия. Швейцарская народная партия (ШНП) также все больше и больше закрепляет за собой тему идентичности и ведет под руководством Кристофа Блохера полемику против “наводнения страны иностранцами” за счет въезда иммигрантов. Ее главная тема – угроза швейцарской идентичности и фундаментальным ценностям Старого Света, создаваемая мусульманами, которых и эта партия также считает в принципе не поддающимися интеграции. Швейцарский правый популизм отличается от того, что существует в других европейских странах, поскольку Блохер не создавал новую партию, а переформировал уже сложившуюся за многие десятилетия, изначально определявшуюся знатью деревень и небольших городов подвластную партию в эффективную и боеспособную партию. Ключевой темой Швейцарской народной партии является полемика с “classe politique”, который не выступает за политические решения, а лишь обслуживает свои собственные интересы. Второй центральной темой стала угроза коллапса государства всеобщего благоденствия, которая, по мнению Швейцарской народной партии, беспокоит прежде всего “маленьких людей”. Они всю свою жизнь тяжко работали, а теперь вынуждены констатировать, что пенсии не гарантированы, социальные блага и услуги системы медицинского страхования идут на убыль, а их дети становятся безработными. А кроме того, они столкнулись бы сейчас с тем, что им необходимо еще делиться этими исчезающими благами с иммигрантами. В последние годы партия все активнее разрабатывала этот аспект швейцарской идентичности – ностальгию по социальной общности, в рамках которой люди и в экономически трудные времена стоят друг за друга, и успешно проводила поляризацию между “нами” (швейцарцами) и “ими” (иностранцами, лицами, ходатайствующими о предоставлении убежища). В 2002 году Швейцарская народная партия чуть было не добилась успеха на предложенном ею референдуме по инициативе, направленной против предоставления убежища, которая должна была сильно сократить количество принимаемых Швейцарией беженцев. В Венгрии прибежищем всех антисемитов, фашистов, старых нацистов и неонацистов является скорее крайне правая, чем правая популистская Партия венгерской правды и жизни (Magyar Igazsag es Elet Partja - MIEP) Иштвана Чсурки. В обличительных полемических сочинениях партийного руководства затрагивается “всемирный еврейский заговор”, который прослеживается во всевозможных текущих политических процессах. Партия использует к своей выгоде то, что распространение национал-социалистских идей в Венгрии не запрещено по закону, и получает подпитку в виде антисемитских взглядов, присущих также частично политической элите (10). Хотя в 90-х годах MIEP принадлежала к парламентской оппозиции, однако зачастую поддерживала правительство Виктора Урбана. Партия нашла свое место в политике, выдавая себя за выступающую против глобализации силу, серьезно воспринимающую озабоченность “маленьких людей” по поводу негативных последствий “завоевания мира капитализмом”, с другой стороны, изображая из себя хранительницу всего исконно венгерского. Как и в других странах, в Венгрии также можно наблюдать, как буржуазные партии перенимают содержание программ и язык правых популистов и добиваются таким образом политических успехов. Так, партия Виктора Урбана (FIDESZ) при проведении прежде всего своей последней предвыборной кампании делала особый упор на тему идентичности, что можно считать причиной того, что MIEP не смогла на выборах весной 2002 года преодолеть 5%-й барьер. Политика идентичности Если при сопоставлении результатов правых популистов на двух последних национальных выборах и долей иностранцев в составе населения соответствующей страны (11) возникает положительная корреляция этих двух факторов, то должна быть, по всей видимости, заметна взаимосвязь между иммиграцией и правым популизмом. Выясняется, однако, что подобной прямой взаимосвязи не существует. Хотя в отдельных странах с сильными правыми популистскими партиями доля иностранцев в составе населения сравнительно велика, как это наблюдается в Бельгии, Австрии и Швейцарии, в других странах, таких как Дания, Франция, Италия, Норвегия и Португалия дело обстоит иначе. Очевидно, между этими двумя величинами не существует характерной статистической корреляции. Можно было бы еще предположить, что в странах, где правые популисты добились больших успехов на выборах, но доля иностранцев в составе населения невелика, существуют особо сложные проблемы, связанные с иммиграцией. Но это, кажется, также не соответствует действительности. Возможно, это и верно по отношению к Франции с ее существующими уже на протяжении многих десятилетий проблемами интеграции в пригородных гетто, но это, разумеется, не распространяется на Данию и Норвегию (12). Заостряя формулировку, можно сказать, что правый популизм существует, видимо, и при отсутствии значительной иммиграции, подобно тому, как ксенофобия бывает без иностранцев, а антисемитизм без евреев. Проводившийся до сих пор анализ развития правых популистских партий и изменения их стратегической направленности показывает, однако, другую взаимосвязь, которая могла бы внести свой вклад в объяснение их успехов на выборах. Страны, в которых успехи правых популистов на выборах и доля иностранцев в составе населения особенно сильно рассогласованы, а именно Дания, Франция, Италия и Норвегия, - это те самые страны, где популисты продвинулись особенно далеко вперед в определении своей новой идеологической направленности. Все эти партии выдвинули в последние годы во главу угла своих политических стратегий политику сохранения и укрепления идентичности. Это позволяет предположить, что сформулированный в начале данной статьи тезис соответствует действительности, и правые популисты получили голоса избирателей благодаря своей новой стратегии, сфокусированной на политике сохранения и укрепления идентичности. Табуизированная тема иммиграции Если причины того, что правые популисты получают все больше голосов, кроются в их изменившейся идеологической направленности, а иммиграционную политику они используют как инструмент мобилизации, то для парламентских партий вытекает отсюда двоякий вывод: они должны противопоставить политике правых популистов по защите идентичности собственную стратегию, и они должны гораздо более наступательно, чем до сих пор, браться за связанные с иммиграцией вызовы и не накладывать табу на проблемы, как это произошло, например, в Нидерландах, не замалчивать их во имя “политкорректности”, а решать. В противном случае, они допустят риск того, что правые популисты мобилизуют с помощью этой темы еще больше избирателей и последователей и, возможно, на долгие годы привяжут их к себе. Это иное отношение к иммиграции столь важно потому, что значение обсуждаемой нами темы в будущем еще больше возрастет. Приток иммигрантов во все государства-члены Европейского Союза будет в будущем гораздо более мощным, чем до сих пор, потому что по экономическим и демографическим причинам они будут зависеть от иммигрантов и, будучи либеральными демократиями, не смогут и не захотят воспрепятствовать иммиграции (13). Поэтому необходимо существенным образом улучшить инструменты управления иммиграционными процессами и устранять существующие на протяжении многих лет недостатки в интеграции въехавших иностранцев(14). Последнее - это дорогое удовольствие, и его трудно пробить политически во времена оскудения государственных средств. Но если не предпринять такую попытку, издержки оказались бы значительно бóльшими, потому что в этом случае была бы еще сильнее ограничена способность правительств проводить иммиграционную политику, соответствующую интересам всего общества (15). А это нанесло бы в долгосрочной перспективе большой ущерб не только иммигрантам, но и экономическим и политическим интересам государств, зависящим от иммиграции. Примечания 1 Hans-Georg Betz, Rechtspopulismus in Europa: Aktuelle Entwicklungen und politische Bedeutung, in: Österreichische Zeitschrift für Politikwissenschaften, 3/2002, S. 251-264. [Ханс-Георг Бетц Правый популизм в Европе: Актуальное развитие событий и политическое значение]. 2 Федеральное министерство внутренних дел. Доклад об охране Конституции за 2001 год. Берлин, 2002. 3 По поводу типологии правых популистских партий ср.: Franck Decker, Populisten auf dem Vormarsch. Die neuen Rechtsparteien in den westlichen Demokratien, in: Zeitschrift für Politik, 4/2000, S. 388-419. [Ф.Деккер Популисты на марше. Новые правые партии в западных демократических государствах]. 4 Ср. Dietmar Loch, Wilhelm Heitmayer, Globalisierung und autoritäre Entwicklungen, in: dies. (иçä.) Schattenseiten der Globalisierung, Frankfurt am Main, 2001, S. 11-37. [Д. Лох, В. Хайтмайер Глобализация и авторитарные тенденции. Теневые стороны глобализации]. 5 Ср. Hans-Georg Betz, Radikaler Rechtspopulismus im Spannungsfeld zwischen neoliberalistischen Wirtschaftskonzepten und antiliberaler autoritärer Ideologie, in: Dietmar Loch/Wilhelm Heitmayer, a.a.O (Anm.4), S. 167-185. [Х.-Г. Бетц Радикальный правый популизм в поле напряжения между неолиберальными экономическими концепциями и антилиберальной авторитарной идеологией]. 6 Ср. на эту тему также статью Daniel Verne, S. 29-32, а также статью Guy Hermet, La trahison démocratique. Populistes, républicains et démocrates, Paris 1998. 7 Ср. также статью Чарльза Е. Риттербанда, с. 23-28. 8 Ср. James L. Newell, Martin Bull, Party Organisations and Alliances in Italy in the 1990s, in: West European Politics, 1/1997, S. 81-109. 9 Ср. Carsten Schlüter-Knauer, Die Bedeutung des Rechtsrucks in Dänemark, in: Die Neue Gesellschaft/Frankfurter Hefte, 3/2002, S. 152 [Значение сползания Дании вправо]. 10 Ср. Jószef Bayer, Rechtspopulistische Tendenzen. Gründe und Lösungen aus ungarischer Sicht, in: Ferdinand Karlhofer u.a. (иçä.) Anlassfall Österreich, Baden-Baden 2002, S. 101-108 [Й.Байер Правопопулистские тенденции. Причины и решения с венгерской точки зрения. В: Ф. Карлхофер (изд.) Австрийский повод]. 11 Данные о доле иностранцев в составе населения приводятся по состоянию на 2000 год и взяты из последней из имеющихся надежных подборок данных. OECD, Trends in International Migration, SOPEMI 2002, Paris 2003, .org/publications/e-book/8103061e.pdf. 12 На тему проблематики и политики по отношению к иностранцам в Европейском Союзе ср. Steffen Angenendt, Migration and Asylum Policies in the EU, Bonn 1999. 13 Согласно Департаменту народонаселения Организации Объединенных Наций, лишь 44% промышленно развитых государств проводили в 2001 году политику, направленную на сокращение иммиграции. Ср. United Nations Population Division, International Migration 2002, g/esa/population/publications/ittmig2002/ Migration2002.pdf. 14 Ср. представленную в июле 2001 года Независимой комиссией по вопросам иммиграции концепцию под названием: “Содействовать иммиграции, проводить интеграцию”, Берлин, 2001. 15 Ср. Steffen Angenendt, Einwanderungspolitik und Einwanderungsgesetzgebung in Deutschland 2002-2001, in: Klaus J. Bade/Rainer Münz (иçä.), Migrationsreport 2002, Frankfurt/M. 2002, S. 31-59. [Ш.Ангенендт. Иммиграционная политика и иммиграционное законодательство в Германии в 2000-2001 годах, в: К.Баде/Р.Мюнц(изд.) Доклад о миграции за 2002 год]. Проф. Франк Деккер, семинар по политологии, Боннский университет Остров блаженных? Почему германские правые популисты часто терпят неудачу Когда в Федеративной Республике Германия в прошлом речь заходила о “правом популизме”, то взгляд почти всегда обращался “вовне”. Отчасти озабоченно, отчасти с сочувствием наблюдатель у себя дома, в Германии, мог отмечать, как в демократических странах Западной Европы получает распространение новый тип партий. В отличие от западноевропейских демократических стран, в Федеративной Республике Германия правые партии долго прозябали в тени. Правда, недавно основанная партия “ Республиканцев” под руководством Франца Шенхубера смогла добиться в период с 1989 по 1992 год отдельных сенсационных успехов на выборах в ландтаг и в Европейский парламент. Однако до прочного утверждения на политической арене партии было так же далеко, как и ее правоэкстремистским соконкурентам - Германскому народному союзу (ГНС) и Национальной партии Германии (НПГ) - или другим новообразованиям, которые опробовали себя в более умеренной версии правого популизма (Партия независимых граждан (“Штатт-партай”), Союз свободных граждан). Федеративная Республика, казалось, была явно невосприимчивой к этому феномену. 23 сентября 2001 года, в результате сенсационного успеха “партии Шилля” (Партии наступления правового государства) во время выборов в земельный парламент Гамбурга, эта уверенность чуть было разом не исчезла. Еще никогда прежде ни одной партии, которая впервые принимала участие в выборах, не удавалось достигнуть такого хорошего результата на выборах в ландтаг (19,4%). Выборы в Гамбурге показали, что в особых условиях города-государства правопопулистские партии имеют определенные шансы на успех. Однако эти условия не обязательно экстраполировать на другие федеральные земли или на общенациональный уровень. В Германии пока еще ни одной партии крайне правого толка не удалось осуществить прорыв политического фронта на общефедеральном уровне. Единственный достойный внимания успех на федеральном уровне был достигнут в 1989 году “ Республиканцами”, получившими 7,1% голосов на выборах - сравнительно малозначимых - в Европейский парламент. При взгляде на карту Европы обнаруживается, что когда речь идет о представителях правого популизма, то это, как правило, новообразования или о группировки, отколовшиеся от уже существующих партий. У подобных группировок велик риск того, что они потерпят фиаско по одним только организационным причинам. Но в случае с Австрийской партией свободы (АПС) и Швейцарской народной партией (ШНП) мы имеем дело с двумя примечательными исключениями. Обе организации давно утвердились в политических системах этих стран (1) и лишь в восьмидесятые годы трансформировались под руководством Йорга Хайдера и, соответственно, Кристофа Блохера в правопопулистские партии. Для германской ситуации особый интерес представляет австрийский случай. В Германии в лице СвДП также существует партия, которая традиционно колеблется между право- и леволиберальными программами. Тем не менее, в отличие от Австрии, где национальные корни либерализма всегда оставались живы, и Хайдеру, как главе партии, надо было их просто активизировать, в германской СвДП эти корни своевременно подрезали, так что у этой партии с ее австрийским двойником мало что общего, кроме названия. Тем неожиданнее, что в 2002 году, когда проходили выборы в Бундестаг, была предпринята новая попытка трансформации СвДП, породившая подозрения в правом популизме, - на этот раз из ее собственной среды. При этом речь шла, с одной стороны, о стратегической смене ориентации либералов, имевшей целью значительное расширение электората, которая была осуществлена председателем партии Гвидо Вестервелле по настоянию его заместителя Юргена В. Меллеманна, а с другой стороны - о якобы антисемитских высказываниях Меллеманна по вопросам ближневосточной политики. Сам Меллеманн так изолировал себя своими высказываниями и конфузной акцией с листовками в последнюю неделю предвыборной борьбы, что потерял вследствие этого свои посты в партии и упредил грозящее ему исключение из СвДП собственным выходом из нее в марте 2003 года. Неудача правого популизма в Германии вызывает удивление, если противопоставить ей успехи новых правых партий в других европейских странах. В Италии партия “Вперед, Италия!” (“Forza Italia”) медиа-магната Сильвио Берлускони два года назад в союзе с партией Умберто Босси “Северная Лига” (“Lega Nord”) и партией Джанфранко Фини “Национальный Альянс” (“Alleanza Nazionale”) вновь сумела добиться большинства на парламентских выборах. Тот же фокус удался в Австрии АПС, которая, получив 26,9 % голосов на выборах в Национальный совет в 1999 году, стала второй по силе партией и с тех пор снова формирует правительство вместе с Народной партией (2). Сходного триумфа добились во время недавних парламентских выборов правые популисты в Норвегии и Дании, получив 15% и, соответственно, 12%. Во Франции даже такая однозначно правоэкстремистская партия, как “Национальный фронт” (“Front National”), на протяжении полутора десятков лет могла похвастаться стабильной долей подаваемых за нее голосов в масштабе, сравнимом с вышеупомянутыми странами. Причины Политология начала интенсивно заниматься явлениями правого популизма в 90-е годы, с опозданием на несколько лет. При этом существует единое мнение, что речь идет о “многофакторном” феномене, который нельзя свести к одной отдельно взятой причине. Объяснения, приводимые в литературе, можно объединить – при допустимом упрощении – в четыре комплекса причин: Общественная трансформация. Под этим подразумеваются долгосрочные изменения социальной структуры и ценностных представлений. Различные конфликты, в результате которых происходит образование партий, можно свести к двум основным типам, а именно: конфликты, связанные с распределением и с ценностными преференциями. Институциональные рамочные условия политической системы. Сюда относятся политические традиции страны (политическая культура), избирательная система и степень представленности партий как основы государственности. Институциональные факторы имеют также долгосрочный характер. С одной стороны, они определяют шансы на доступ новых конкурентов к партийной системе, с другой - сами могут быть адресатом протеста (политический популизм). Непостоянные (эпизодические) политические структуры. Здесь речь идет о действующих в краткосрочной перспективе ситуативных факторах, таких, как правительственная конъюнктура, содержательное позиционирование программ традиционных партий или поведение средств массовой информации. Способность правопопулистских игроков использовать представляющиеся им возможности. Это свойство действует также скорее в краткосрочной перспективе. Оно зависит от харизматических качеств лидера партии, программной базы и организационной сплоченности партии. Как можно объяснить в свете этих факторов относительную безуспешность правого популизма в Германии? Сравнительно небольшую роль играют общественные предпосылки. Политология рассматривает успех новых правых партий как феномен протеста, который следует приписать дезинтегрирующим воздействиям сегодняшних процессов модернизации. При этом в основе протеста лежат в первую очередь не материальные лишения - в отличие от содержания понятия “проигравшие в процессе модернизации”. Если верить анализам выборов, то в экономическом плане правые избиратели отнюдь не принадлежат к самым низшим слоям общества. Причина заключается в другом: их терзания проистекают от прочувствованного страха проиграть, от ощущения принадлежности к ущемленным, находящимся под угрозой сползания вниз группам. По сути, речь идет о глубокой социокультурной проблеме, связанной с последствиями социальной индивидуализации. Главным пунктом кристаллизации страха при этом становятся иностранцы. Если этот диагноз правилен, то он наверняка касается Германии не меньше, чем других западных стран, которые страдают от последствий процессов модернизации. Следовательно, слабость правого популизма вряд ли можно объяснить ссылкой на “спрос”. В восточногерманской части общества, где под воздействием обстоятельств и темпов системной трансформации все слои населения впали в состояние аномии, потенциал партии или движения правого толка мог бы быть даже выше среднего уровня. Вирулентность общественных факторов подтверждается также масштабами насилия со стороны правых экстремистов, а они в Германии выше, чем в других странах. Сравнение в рамках Европы указывает на взаимозаменяемость обеих форм протеста. Там, где сильны правые партии - как в Дании или во Франции - позиции враждебности по отношению к иностранцам имеют официальное выражение, которое, снимая табу, влияет на общественную дискуссию и, по-видимому, сдерживает готовность к насилию. В Германии же, напротив, эти позиции не имеют открытого официального выхода и, таким образом, оттесняются в более мутные сферы, канализируясь в формы насилия и групповщины. Политические факторы Тем самым взгляд обращается к политическим факторам. Здесь международное сравнение указывает прежде всего на неблагоприятные институциональные и политико-культурные рамочные условия. Так, например, федерализм заботится о том, чтобы у избирателей Федеративной Республики Германия не было необходимости высказывать все, что наболело, непременно во время выборов в Бундестаг. Вместо этого они могут прибегнуть к считающимся менее важными выборам в ландтаги или в Европейский парламент, корректирующая функция которых, таким образом, не дает верного представления о действительной силе правых партий. Оговорка о 5%-ом барьере также ограничила шансы доступа новых претендентов к партийной системе. Однако институциональные барьеры являются скорее симптомом, чем подлинной причиной мобилизационной слабости: что касается германской общественности, то даже при более низком пороге “новички” оказались бы здесь в затруднительном положении. Суть проблемы заключается в политической культуре: поскольку популизм вынужден действовать в Германии в исторически обремененном контексте, то средства массовой информации боятся иметь с ним какие-либо контакты, эти опасения запрещают непредвзятое отношение к популизму, и правые партии оказываются в постоянной опасности быть передвинутыми в непосредственную близость к национал-социализму. Этот риск, видимо, сохранится и по мере увеличения временной дистанции, отделяющей нас от прошлого. Второе решающее препятствие на пути к успеху связано со “стигматизацией”: это неспособность партий утвердиться в качестве политической силы. Примечательным для недостаточной пробивной силы нового популизма является его раздробленность в организационном плане. В то время, как в других странах удалось соединить различные ветви популистского протеста в общей организации, в Германии эти ветви проходят параллельно в виде нескольких партий, которые в итоге отнимают друг у друга голоса. Это расхождение имеет как случайные, так и структурные причины. К случайным факторам относится отсутствие убедительной фигуры лидера. Взгляд на соседние государства показывает, что возникновение и прорыв нового правого популизма везде - без исключения - связаны с успехом отдельных лидеров – Босси, Берлускони, Фортуйна, Ле Пена, Хайдера – харизматических качеств которых, очевидно, в большинстве случаев не хватает их германским подобиям. Это указывает на другой, структурный фактор: функционирование организации. Так как харизматические условия успеха с течением времени иссякают, то существует опасность ослабления привлекательности популистских партий и исчезновения их сплоченности. Как показал пример Национального фронта, даже партии, добившиеся успеха, могут расколоться в результате соперничества и борьбы направлений, если больше не существует предпосылок для упорядоченного решения конфликта. В случае с германскими правыми партиями к этому добавляется еще то отягощающее обстоятельство, что они оказывают непреодолимое засасывающее влияние на группировки и субкультурную среду в правоэкстремистском лагере. Даже умеренные представители правого популизма не застрахованы от того, чтобы не оказаться под влиянием ультраправых личностей и групп, которые стремятся таким образом выйти из политической изоляции. Стало быть, “тень Гитлера” и здесь продолжает оказывать свое воздействие. Напоследок остается вопрос о политических возможностях. Тут картина странным образом раздваивается. Если взять только расстановку сил в правительстве, то в эпоху Гельмута Коля шансы правых партий на мобилизацию сил должны были бы, собственно говоря, улучшиться. Следовательно, их умеренный успех указывает, вероятно, на то, что проблемы, поднятые претендентами, либо не играли в Федеративной Республике существенной роли, либо хорошо были представлены традиционными партиями. Сравнение в международном плане показывает, что новый правый популизм подпитывается преимущественно тремя темами: господство партий, государство всеобщего благоденствия и миграция. Самого большого одобрения добиваются при этом те партии, которые - как Австрийская партия свободы - извлекают выгоду одновременно из всех тем и соединяют их в долгосрочную формулу победителей. Германские представители популизма были и остаются далеки от этого. Проблемы, связанные с миграцией, также не стали в Германии постоянным гарантом успеха новых правых партий - в отличие от Франции, Бельгии (Фландрии), Норвегии или Дании (3). Хотя в Германии доля иностранцев среди населения является одной из самых высоких по сравнению с другими европейскими странами, официальной политике правительства долгое время удавалось настаивать на представлении (критики сказали бы: на фикции), согласно которому Федеративная Республика Германия не является страной иммигрантов, и отказывать в праве на существование любой форме проявления мультикультурализма. Правда, упорно отстаивая ограничительное понимание интеграции, ХДС и ХСС за время своего правления лишь увеличили истинные масштабы проблемы. Однако как раз именно таким путем им удалось воспрепятствовать возникновению принципиальной дискуссии по вопросу политики в отношении иностранцев, которая могла бы, чего доброго, дать стимул враждебным по отношению к иностранцам силам. Неудача Шилля Сенсационные результаты, которых добилась партия Шилля во время выборов в Гамбургский ландтаг, показали, что неудачи правого популизма, очевидно, не обязательно будут иметь в Германии долгую перспективу. Недавно созданная партия могла торжествовать победу, потому что она выполнила бóльшую часть условий, на которые ранее были наложены ограничения: во-первых, благодаря теме преступности для нее в Гамбурге была создана оптимальная с политической точки зрения структура возможностей, во-вторых, ее основатель, как бывший судья первой инстанции, был своим человеком в буржуазном лагере, так что его, следовательно, нельзя было сразу поставить в угол как правого экстремиста, и в-третьих, Рональд Шилль обладал достаточной силой обаяния и популистским талантом, чтобы установить близость с народом, расположения которого он добивался. Тем не менее, свои честолюбивые надежды на выход на общефедеральный уровень партия вынуждена была вскоре похоронить. При выборах в ландтаг в федеральной земле Саксония-Ангальт в мае 2002 года она потерпела фиаско, не преодолев 5%-ый барьер, и таким образом, не сумела повторить свой успех, что было крайне необходимо для проведения удачной кампании накануне выборов в Бундестаг. В этой связи решение участвовать в парламентских выборах в сентябре оказалось фатальным. Оно было принято вопреки совету Шилля, чьи предупреждения, однако, не были услышаны рядовыми членами партии. Слабый результат выборов подтвердил правоту “отца-основателя”: партия Шилля, получив 0,8 % “вторых” голосов (по партийным спискам), скатилась до уровня карликовой партии (4). После этого Шилль потерял интерес к какому-либо дальнейшей экспансии. Вероятно, предупреждением Шиллю должна была послужить участь “Штатт-партай”. Она также слишком поспешно взялась за выход на федеральный уровень, будучи в эйфории от своего успеха на выборах в Гамбурге, и тем самым взвалила на себя проблемы, от которых пострадала затем и партия Шилля: попутчики из ультраправого лагеря, недостаточный профессионализм в политической работе и внутрипартийные дрязги. Что касается последнего пункта, то дошло до того, что Шилль публично подтвердил наличие в собственной партии “проблемы кляузников”. Вследствие этого общественное лицо новой группировки стремительно ухудшилось. То же самое относится и к восприятию роли правящей партии. Освобождение от чар политика Шилля было ускорено многочисленными провалами и аферами, которые новоиспеченный сенатор по внутренним делам накопил на начальном этапе своего пребывания в должности - от упреков в нечистоплотности и двурушничестве в кадровой политике до приписываемых ему контактов в сомнительном окружении. Они подорвали его имидж “человека в белых перчатках” как раз среди буржуазных избирателей и способствовали тому, что только что основанная партия в рекордное время растратила свой кредит (также и в прессе). Даже если бы она лучше выполнила свою роль правящей партии в вольном и ганзейском городе и хотя бы наполовину контролировала организационные проблемы процесса расширения, то политический прорыв партии Шилля на федеральном уровне в 2002 году все равно стал бы сенсацией. Успех в Гамбурге базировался на специфической местной ситуации, которую нельзя было слепо экстраполировать на другие земли и всю Федеративную Республику. Для построения предвыборной борьбы на одной теме, несомненно, сыграло роль то, что за проблемой преступности стояло глубоко укоренившееся чувство неуверенности, неопределенности и отчуждения, что сделало избирателей восприимчивыми к лозунгам партии Шилля. Чтобы добиться успеха за пределами Гамбурга, Шиллю следовало бы подвести под партию более широкую базу. Этому противостояли два существенных препятствия. С одной стороны, расстановка сил в Федеральном правительстве была такова, что потенциальные темы мобилизации электората - например, безработица и иммиграция - надежно прибрала к рукам обычная оппозиции. Тем самым они могли использоваться правыми конкурентами лишь в ограниченной степени. С другой стороны, новичку-претенденту не хватило идеологической основательности, на которой предвыборная борьба тем могла бы строиться в программном отношении. СвДП следует правым курсом? Разговоры о сокращении электората социал-демократии ведутся со времен Ральфа Дарендорфа. Тем не менее, трезвый взгляд на цифры показывает, что “весовое соотношение” между буржуазными и социал-демократическими партиями изменилось за последние десятилетия лишь незначительно. Если рассматривать долгосрочную тенденцию, то у социал-демократов дела обстоят в этом плане даже лучше, чем у их христианско-демократических контрагентов, чья доля голосов в таких странах, как Бельгия, Голландия или Италия по сравнению с пятидесятыми годами сократились практически наполовину. Собственно примечательные изменения происходили внутри правого лагеря. По мере того, как христианские демократы теряли силу, их конкуренты из буржуазного стана смогли укрепиться. В некоторых случаях это особенно пошло на пользу либеральным представителям, которые теперь стали последовательно ориентироваться вправо. В других случаях от этого выиграл новый тип партий, который возник в большинстве европейских странах примерно в одно и то же время, а именно в середине 80-х годов, и также обнаружил в своей экономико-политической программе черты либерализма: правый популизм. Эта тенденция тоже не оставила видимого следа в Германии. Здесь, в отличие от соседних стран, СвДП до конца не могла преодолеть 10%-ый рубеж на выборах. Хотя либералы в качестве оппозиционной партии после 1998 года снова смогли добиться большего расположения избирателей, однако этим они были обязаны в первую очередь ХДС, споткнувшемуся на партийной афере с нелегальными пожертвованиями, а не собственным заслугам. В этой связи в партии дополнительный стимул получили те, кто рекомендовал СвДП усилить открытость новым группам избирателей посредством изменения позиционирования в стратегическом плане. Громче всех эту позицию представлял Юрген Меллеманн, который, как глава самой многочисленной земельной организации, одновременно был заместителем Председателя партии на федеральном уровне. Последовательно проводя предвыборную борьбу в средствах массовой информации, Меллеманн на выборах в ландтаг земли Северный Рейн-Вестфалия в мае 2000 года добился для своей партии неожиданно хорошего результата. Имея за спиной такой успех, он мог заняться смещением с должности непопулярного Председателя СвДП на общефедеральном уровне Вольфганга Герхарда и обязать нового партийного лидера Гвидо Вестервелле принять разработанный им “Проект 18”, который должен был превратить СвДП в либеральную народную партию. Вестервелле воспринял новую ориентацию, однако он хотел в основном ограничить ее более популистским общением с избирателями. Председатель не замышлял программного сдвига вправо; поэтому он избегал проведения внутрипартийной дискуссии об идеологическом содержании “Проекта 18”. Меллеманн также поначалу скрывал свое отношение к этому содержанию. Подозрение в том, что он хочет сдвинуть основную ось либералов вправо, появилось только весной 2002 года, когда партия готовилась к предстоящей борьбе в связи с выборами в Бундестаг. Меллеманн в нескольких интервью подверг резкой критике Мишеля Фридмана, члена Центрального совета евреев в Германии, и при этом создал впечатление игры антисемитскими клише. Критики оценили это как целенаправленную попытку повести СвДП правопопулистским курсом по примеру Австрийской партии свободы. Это их подозрение усиливалось благодаря личности Фрица Гергена, консультанта Меллеманна по ведению предвыборной борьбы, выходца из Австрии, основательно изучившего на месте предпосылки взлета Хайдера. Однако подозрение в правом популизме бьет мимо цели по двум причинам. Первая причина касается предыстории высказываний в интервью, заклейменных как антисемитские. Им предшествовала резкая критика Меллеманном израильской оккупационной политики в Палестине, к которой относилась реакция Фридмана. Меллеманн был в данном случае “преступником по убеждению”, который никогда не делал тайны из своей проарабской точки зрения по ближневосточному вопросу. В этом отношении атаки на Фридмана не были результатом долгосрочной предварительно запланированной политической стратегии, а имели скорее стихийный характер и являлись продуктом дискуссионного стиля речи Меллеманна. Вторая причина касается намерений, якобы связанных с инкриминированными высказываниями. Если бы Меллеманн действительно стремился к правопопулистской смене курса СвДП, то трудно представить себе более неподходящую тему, чем антисемитизм. Популисты, если они хотят иметь успех в Федеративной Республике, должны при всех обстоятельствах ускользать от стигматизации в качестве ультраправых. Правопопулистская стратегия, обещающая успех, потребовала бы, наряду с последовательной ориентацией на “анти-истеблишмент”, прежде всего привлечения внимания к проблеме иммиграции, которая в других странах давно уже выдвинулась на передний план в качестве важнейшей мобилизационной темы ультраправых партий. И для того, и для другого шансы СвДП были с самого начала невелики. Ориентация на “анти-истеблишмент” известной своими взглядами правящей партии СвДП не могла бы выглядеть правдоподобно в глазах ее электората. А для ограничительной политики в вопросах иммиграции и мультикультурности у либералов (а также у Меллеманна) больше нет никакой идеологической базы, после того как партия в значительной мере отказалась от своих национальных традиций, которые в пятидесятые годы еще играли важную роль. Бесславный конец “Проекта 18” показал, что в такой всецело буржуазной партии, как СвДП, которая отчасти все еще несет в себе черты партии знати, было даже невозможно увлечь рядовых членов сдержанной популистской стратегией общения с избирателями. В этом отношении партийному руководству вокруг Гвидо Вестервелле было, конечно, удобно возложить всю вину за слабые результаты на выборах в Бундестаг на Меллеманна. Если Меллеманн создаст новую партию, то ей придется бороться с теми же организационными проблемами, что и всем новым партиям, которые пытались основать до нее. Что же касается его способностей к популистскому общению с избирателями, то в Германии Меллеманн, несомненно, намного опережает конкурентов. К тому же новая партия помогла бы ему проводить стратегию “анти-истеблишмента”, что не удалось бы - как мы видели – в рамках буржуазной СвДП (и поэтому даже не предпринималось серьезных попыток). Остается, однако, под вопросом, существовали ли бы, помимо этого, тематические возможности для создания “партии Меллеманна”. Еще одна либеральная партия наряду с СвДП не имеет особого смысла, и она, пожалуй, едва ли могла бы потеснить СвДП. Ориентированная на правый популизм группировка вновь встала бы перед проблемой, что она должна защищать свои ограничительные позиции, конкурируя с ХДС / ХСС, который до сих пор успешно отражал все посягательства на власть, предпринимавшиеся справа. Перспективы В Федеративной Республике миграция также стоит на первом месте в списке потенциальных тем популизма для мобилизациии электората. Горький опыт прошедших предвыборных баталий научил СДПГ крайне осторожно обращаться с этой темой, будучи правящей партией. Чтобы достичь одобрения запланированного Закона об иммиграции со стороны ХДС, она была готова во время последнего легислатурного периода пойти на серьезные уступки. То, что христианские партии под конец отказались от компромисса, может до поры до времени усилить их способность к интеграции с правыми силами. Тем не менее, в долгосрочной перспективе ХДС и ХСС не смогут не принять реалии фактического общества переселенцев и будут конструктивно участвовать в его формировании. Во внутриполитической дискуссии справедливо отмечалось значительное совпадение позиций правительственного законопроекта с документом так называемой “комиссии Мюллера”, где ХДС сформулировал свои представления о современной политики иммиграции. То, что ХДС снова откатится назад к высказанной там точке зрения, можно представить себе с трудом, учитывая давление проблемы в этом вопросе. Однако как раз таким образом он предоставил бы правым конкурентам сферу деятельности, которая, как никакая другая, подходит для популистской обработки общественного мнения (5). Трезвый взгляд на соседние государства показывает, что там правый популизм уже участвует в формировании основной структуры политических систем; в нем партийная конкуренция выказывает свою уродливую оборотную сторону. Следовательно, правопопулистская сила на общенациональном уровне лишь приблизила бы Федеративную Республику к европейскому стандарту. Если она решит организационную проблему и вырастит убедительную фигуру лидера, то можно себе представить, что и в Германии подобная партия укоренится и достигнет чего-либо большего, чем лишь единичные успехи. Вероятность, что такое случится, в настоящее время еще может казаться незначительной; однако необходимо успеть своевременно подготовиться к ней. |