Geum.ru

Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возможные последствия постэкономической революции

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава вторая. Основные составляющие постэкономической трансформации
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   46

Глава вторая. Основные составляющие постэкономической трансформации


Проблема перспектив традиционной рыночной экономики представляется гораздо более широкой, нежели вопрос о пределах индустриального строя. Она была и остается Социальные утопии XIX века рисовали картину общества, свободного от отношений возмездного обмена, который уступал место организованному распределению материальных благ и услуг. XX столетие ярко и наглядно продемонстрировало иллюзорность этих ожиданий. Абсурдность самого такого подхода становится особенно очевидной сегодня, когда информация и знания приобретают подлинную ценность лишь при максимально широком их потреблении всеми членами общества. Главный вопрос поэтому заключается не в ограничении свободного обмена товарами и услугами, а в освобождении его от эквивалентного стоимостного характера.

Анализ проблемы преодоления стоимостных оценок имеет свои терминологические аспекты. Обозначая стоимость как valeur, Wert или value, западные исследователи в большинстве случаев трактуют ее столь же расширительно, как и труд, поскольку объективно феномен value проявляется во всех отношениях, где имеет место процесс оценивания (evaluation), а рамки такового весьма широки. Имеющаяся в русском языке дихотомия понятий стоимости и ценности предоставляет более тонкий инструмент анализа; поэтому следует оговориться, что непосредственным предметом нашего исследования является анализ перспектив преодоления value как элемента рыночной оценки хозяйственных благ, но не value как элемента ценностного подхода, практикуемого в любой человеческой деятельности.

 В этом контексте преодоление стоимостных отношений становится следствием преодоления массового производства — и материальных благ, и услуг, и самого человека; с расширением индивидуализированного характера производства и потребления и со смещением активного и определяющего начала именно к потреблению размываются любые экономические параметры, объективизирующие как затраты труда и факторов производства, образующие издержки, так и человеческие потребности, определяющие полезность производимых благ. Поэтому в современной ситуации подрыв стоимостных отношений происходит, образно говоря, как со стороны производителя, так и со стороны потребителя.

 В первом случае мы имеем дело с формированием хозяйственной системы, основанной на использовании новых производственных ресурсов и построенной вокруг нового типа работника. Главным фактором выступает здесь распространение знаний и информации, понимаемых не в качестве субстанции, воплощенной в производственных процессах или средствах производства, а в качестве непосредственной производительной сил163 , как основного производственного ресурса, делающего невозможной квантификацию издержек производства и затрат труда, с которыми связано создание того или иного блага. Рассматривая информацию под таким углом зрения, мы обнаруживаем в ней сочетание взаимоисключающих, казалось бы, свойств — распространенности и редкости, неисчерпаемости и конечности. В самом деле, хотя информация, создаваемая в условиях товарного хозяйства, может выступать объектом собственности и обмена, и в этом качестве ее распространение может ограничиваться и осуществляться на условиях, определяемых правами собственности на нее164 , такие ограничения относятся лишь к достаточно специфическим ее видам и оставляют широкие возможности для распространения информации, на основе которой генерируются новые знания165 . Характерно, что само право собственности на информацию предполагает возможность ее максимального распространения, поскольку именно это служит источником дохода владельца такого права166 . Потребление информации тождественно формированию нового знания167 ; как отмечают многие исследователи, «знания расширяются и саморегулируются... они наращиваются по мере использования. Таким образом, в экономике знаний редкость ресурсов заменяется их распространенностью»168 . Очевидно также, что с этой точки зрения распространение информации тождественно ее самовозрастанию, исключающему применение к этому феномену понятия редкости. К информации, далее, не может быть отнесена такая характеристика, как потребляемость в традиционном смысле данного понятия. Использование информации каким-либо потребителем не огрfничивает возможностей других потребителей синхронно применять для собственных целей ту же самую информацию, которая «долговечна и сохраняет стоимость после использования... Знания... могут быть использованы не только личностью, усвоившей их, но и теми, кто ознакомился с составляющей их информацией»169 . Наконец, современная технологическая революция сделала информацию наиболее легко тиражируемым благом; издержки по ее копированию стремятся к нулю и возлагаются в большинстве случаев на самого потребителя170 .

 Принимая во внимание все эти свойства, многие исследователи пришли к выводу, что «информация обладает характеристиками общественного блага»171 , если понимать под ним «нечто такое, чем дополнительно может воспользоваться человек, не увеличивая издержек производства»172 ; из этого прямо следует, что «с технической или концептуальной точки зрения ничто не может измерить стоимость таких благ в рыночных терминах»173. Таким обраpом, с ростом значения информационных благ складывается ситуация, в которой невозможно определить ни общественные, ни даже индивидуальные усилия и издержки, воплощенные в том или ином продукте, выходящем на рынок.

Особую роль в формировании этой ситуации играет такое качество информации, как ее избирательность. Дело в том, что приобретение информации и номинальное владение ею не означает возможности ее реального использования; это требует от человека специальных умений и навыков. Избирательность становится в последние годы объектом пристального внимания; обычно исследователи отмечают, что информация, несмотря на ее характер общественного блага, может и должна также рассматриваться как благо уникальное и не существует такого знания, которое не было бы знанием персонализированным174 . Затраты на производство знания оказываются несопоставимы с результатами его применения, коль скоро «иногда весьма незначительные инвестиции могут привести к появлению огромного объема знаний, в то время как попытки получить новые знания с помощью крупных капиталовложений порой кончаются полным провалом, [потому что]... если ясно выраженное знание кодифицируется в письменной форме, то знание подразумеваемое, невыраженное остается достоянием индивида и не может быть до конца объяснено»175.

Здесь мы подходим к вопросам модификации человеческих потребностей и подрыва стоимостных отношений со стороны потребителя. Важнейшим условием адекватного понимания общественных процессов становится сегодня анализ субъективных мотивов и целей человека, его социальных и психологических характеристик. Относя свои основные потребности и желания за пределы массового материального потребления, человек впервые в истории конституирует их именно как свои потребности, как свои желания, не идентичные потребностям и желаниям других людей не только количественно, но и качественно. На уровне материального производства результатом этого становится быстрое развитие сферы «позиционной экономики (positional economy)», в рамках которой «граница потребностей остается открытой, [и] позиционное соперничество вследствие этого в значительной степени сводится... к показателям сравнительного превосходства»176, и где производятся единичные и индивидуализированные продукты, в максимальной мере соответствующие индивидуальности потребителя. Уже сегодня можно наблюдать быстрое снижение субъективной ценности продуктов массового производства, делающее затруднительным определение стоимости как объективной категории. Столетиями индивидуальные потребности в материальных благах, сталкиваясь с ограниченностью их предложения, создавали и поддерживали состояние рыночного равновесия. Теперь же потребности нового типа, формирующиеся на основе стремления личности к самореализации, не могут быть усреднены таким образом, чтобы во взаимодействии с усредненными издержками определять пропорции обмена. Более того, люди, ориентированные на развитие своей личности и своих способностей, могут считать полезными для себя действия, не преследующие материальной выгоды и не согласующиеся с принципами «экономического человека». Таким образом, с переходом к постэкономическому обществу индивидуальные полезности проявляются per se, а не посредством трансформации в объективные стоимостные оценки.

Данный процесс не сталкивается сегодня со значимыми контртенденциями, так как вызывается к жизни фактически любым движением на пути хозяйственного прогресса. С одной стороны, открывающаяся возможность безграничного увеличения объемов производства без пропорционального роста затрат труда и ресурсов делает малозначимой квантификацию издержек; ключевая роль в определении стоимостных пропорций принадлежит теперь полезностным факторам177 . При этом современная экономическая наука, «основанная на концепции редкости... где стоимость соотносит редкость с полезностью178 , не дает ответа на вопрос о стоимостной оценке нелимитированньгх благ. Попытки определить цену информации, связывая ее с ценами товаров, производство которых основано на использовании этой информации, все чаще приводят к выводу, что их исчислимость мало что дает для понимания цены и стоимости самой информации179 . Как отмечает Дж.Физер, «мы можем подсчитать расходы на обработку информации, исходя из времени, потраченного на ее получение и поиски; расходы эти, как правило, складываются из оплаты труда занятых этим делом работников и стоимости использованных ими расходных материалов и оборудования; но ни один из этих показателей не отражает стоимости — если таковая есть — самой информации»180 . С другой стороны, и в сфере позиционной экономики, где «товары, услуги, работы, должности и другие социальные отношения во всех их аспектах редки в каком-либо абсолютном или социально обусловленном смысле»181 , роль полезностных оценок оказывается доминирующей, так как «чем более редок какой-либо предмет, тем более его стоимость будет определяться его полезностью»182 . Таким образом, когда издержки по созданию того или иного товара перестают быть значимым фактором, способным ограничить масштабы его производства, а их место занимает искусственно создаваемая и поддерживаемая редкость благ, главная роль в определении стоимости продукта закрепляется за его полезностными оценками. Деятельность же, создающая вещные и нематериальные блага, служащие самосовершенствованию личности, не производит продукты как такие потребительные стоимости (use-values), иной стороной которых неизбежно выступает меновая стоимость (exchange-value); в конечном счете это и не является целью такой деятельности.183

Современная социология пришла к выводу, что новое содержание полезности заключено не столько в универсальной потребительной стоимости продукта, сколько в его высокоиндивидуализированной символической ценности (sign-value). Таким образом, впервые в истории особое значение приобретает не столько возможность воспользоваться благом, его доступность, сколько само желание использовать его184 . В результате общество «[не только] способствует потреблению благ в большей мере как "символических ценностей ", чем как потребительных стоимостей»185 , но и изменяет сам характер потребления, которое Ж. Бод-рийяр называет consumation в противоположность традиционному французскому consommation186 . Говоря о «символических ценностях (symbolic values)»187 , исследователи справедливо отмечают их явную несравнимость друг с другом188 и обращают внимание на утрату возможности «исчисления стоимости подобных объектов в квалифицируемых единицах цены или общей полезности»189 .

 Хотя феномен символической ценности и рассматривается как одна из форм проявления полезности, следующая за потребительной стоимостью, он подразумевается как более сущностным, так и более глобальным. В этой связи нельзя не отметить ни мнения М.Фуко, связывающего одно из условий возникновения символической ценности с тем, что во все времена «богатство представляет собой систему знаков, которые созданы, приумножены и модифицированы человеком»190 , ни позиции Ж.Бодрийяра, прямо противопоставляющего символическую ценность не только потребительной, но и меновой стоимости191 .

В условиях, когда основным мотивом деятельности оказывается самосовершенствование, а ее непосредственным результатом — характеристики личности, объектом потребления и обмена становится система знаков, и период становления таких условий может уверенно рассматриваться как объективный предел экономической эпохи. Ценость продукта воплощает в себе теперь не столько потенциальную возможность возмездного обмена, сколько результат интерперсонального взаимодействия между людьми. Специалисты, исследовавшие процессы становления экономического общества, назвали подобное явление дарообменом192 ; сегодня все более привычным становится подход к анализу современного общества именно с такой точки зрения193 . В последние годы стала формироваться концепция целостной хозяйственной системы, основанной на безвозмездном предоставлении человеком благ в распоряжение других членов общества (gift economy)194 ; в рамках такой концепции считается, что становление gift economy находится в тесной и прямой связи с повышением роли науки и знания, ибо именно «наука организована как сообщество, следующее правилам gift economy»195 . Новые формы обмена, еще не получившие сколь-либо четкого концептуального определения, характеризуются, как отмечают современные социологи, тем, что отныне «стоимость не имеет совершенно никакой точки опоры... не существует никакой эквивалентности — ни натуральной, ни всеобщей... [и в конечном счете] мы не можем более говорить о стоимости».196

 Подрыв стоимостных отношений заявляет о себе в последние десятилетия отклонением денежной оценки благ от издержек, необходимых для их производства. Ниже мы подробно рассмотрим это явление современной экономической жизни, здесь же отметим, что становление постэкономической системы оказывается сопряжено с устойчивым занижением рыночной оценки воспроизводимых промышленных товаров и природных ресурсов и, напротив, завышением цен на уникальные и невоспроизводимые информационные или принадлежащие к разряду позиционных благ товары и услуги. Наиболее очевидные примеры дает исследование разнонаправленного движения цен на сырье и энергоносители, с одной стороны, и высокотехнологичные предметы престижного потребления — с другой. С конца 70-х годов, когда в ведущих постиндустриальных странах наметилось резкое замедление роста потребления энергии и сырьевых товаров, цены на большинство первичных продуктов стали уверенно снижаться. Это происходило не только вопреки попыткам ряда развивающихся стран поддержать цены, в частности, на энергоносители, но и в условиях, когда экстерналии от использования природных ресурсов продолжали расти. В результате в 1998 году цены на нефть опустились ниже 10 долл. за баррель при том, что себестоимость ее добычи составляет 6-7 долл. за баррель, а издержки, вызываемые ее использованием в промышленности и на транспорте, достигают, по подсчетам экологов, 110 долл. в пересчете на баррель197 . Только на протяжении 80-х годов реальные цены товаров, экспортируемых из стран Юга, упали на 40 процентов; цены на нефть и иные энергоносители снизились в два раза198 ; с 1980 по 1996 год «рассчитываемый Международным валютным фондом индекс цен по 30 позициям сырьевых товаров упал по меньшей мере на 74 процента»199 . Только в 1998 году цены на нефть снизились, по предварительным данным, почти на 35 процентов, а общий индекс цен на минеральные ресурсы — на 22 процента200 . Напротив, экспортируемые из развитых стран товары не обнаруживают таких ценовых тенденций. Достаточно обратиться к оптовым ценам на новые автомобили таких марок, как «БМВ» и «Мерседес»: за последние пять лет они выросли в текущих ценах (на модели одного и того же класса) от 1,35 до 2,6 раза. Отпускные цены на дорогие сорта спиртных напитков и одежду ведущих европейских производителей в 1996-1998 годах не снижались ни разу в поквартальном исчислении, несмотря на исключительные урожаи на виноградниках Франции и Италии и резкое падение спроса на азиатских рынках. Еще более заметны диспропорции в области высокотехнологичной продукции: так, «Майкрософт», несмотря на то, что цена предлагаемой ею операционной системы составляет сегодня не более 5 процентов цены компьютера, получает доходы, обеспечивающие рост ее акций в среднем на 45,6 процента в год на протяжении последних десяти лет201 ; в целом же экспорт американских технологий обеспечивает более трети всех финансовых поступлений в США из-за рубежа. Тот факт, что в условиях современного технологического прогресса сравнительные издержки производства сырья снижаются быстрее, чем издержки производства промышленных товаров, остается несомненным202 , однако он не может объяснить складывающейся сегодня ситуации.

 Еще более выпукло проявляется субъективный характер современных денежных оценок при анализе активов крупных корпораций. Когда не избыток или недостаток сырьевых ресурсов, труда или капитала, а «концепции, которые люди держат в своих головах, и качество доступной им информации определяют успех или неудачу предприятия»203 , не материальные его активы, а ожидаемые доходы формируют рыночную цену компании. С начала 70-х годов тенденция к опережающему росту рыночных оценок корпораций по сравнению с их реальными активами приобрела стабильность, не подверженную даже влиянию хозяйственных циклов; среднее отношение рыночной стоимости к балансовой для американских компаний выросло за этот период более чем в два раза, с 0,82 до 1,69 204 . Наиболее впечатляющие примеры мы находим, разумеется, в наиболее высокотехнологичных отраслях: это отношение достигает 2,8:1 у «Интел», 9,5:1 у «Майкрософт», 10,2:1 у «Рейтере», 13:1 у «Оракл» и 60:1 у «Нетскейп»205 . При этом потенциал роста цен их акций вовсе не исчерпан. В 1998 году ценные бумаги практически не имеющих материальных активов компаний, таких, как «еВау», «Yahoo!» и AOL, подорожали соответственно на 1233, 993 и 775 процентов206 .

 Все эти тенденции свидетельствуют не о временной «перегретости» фондового рынка, а об определенной стабильности процессов, в рамках которых происходит нарушение корреляции между субъективными оценками ценности благ и издержками, связанными с их производством и использованием. Это нарушение имеет совершенно иную природу, чем традиционно понимаемый отрыв движения денег от реальных активов, столь разносторонне описанный в экономической литературе207 . В условиях, когда основой оценки становится даже не текущая, а потенциальная субъективная полезность блага, цены определяются уже не совокупностью известных и наблюдаемых факторов, а чередой обстоятельств, которые невозможно ни прогнозировать, ни даже сколь-либо определенно охарактеризовать208 . Понятно, что это ведет к росту нестабильности современных хозяйственных систем, а риски становятся не только неизбежным спутником, но и самим содержанием рыночной активности209 . Преодоление стоимостных отношений представляет собой серьезный вызов рыночному хозяйству, исходящий от тех свободных личностей, которые во все времена считались самой его основой. Новый тип свободы, возникающий в западных обществах на базе достигнутого уровня материального благосостояния и продолжающейся информационной революции, является чем-то значительно большим, нежели та экономическая свобода, которая обеспечивала существование и воспроизводство индустриальной цивилизации. Таким образом, подрыв рыночных отношений — это первая составная часть постэкономической трансформации. Здесь проявляются новые качества современного человека как производителя и потребителя индивидуализированных благ, обладающих субъективной полезностью, которая и определяет их ценность. Новый же тип свободы возникает при кардинальном изменении институциональных основ общества, приводящем к преодолению частной собственности.