Г. Б. Мирзоев правоохранительная деятельность государства и вопросы общественного контроля москва, 2006 г. Аннотация
| Вид материала | Книга |
СодержаниеУголовно-процессуальная политика государства Предмет защиты принципа законности Суд присяжных |
- Правоохранительные органы, 2010.23kb.
- Вопросы для собеседования, 20.31kb.
- Конституции Российской Федерации, а именно участия граждан в управлении делами государства., 132.37kb.
- Методические материалы для слушателей заочной формы обучения специальность 030505., 1092.03kb.
- Мирзоев Тигран Мирзоевич 1 категория 2006 год 3 Мультимедийная презентация, 17.04kb.
- Рабочая программа учебной дисциплины история отечественного государства и права, 290.89kb.
- Механизм воздействия инфразвука на вариации магнитного поля земли, 48.07kb.
- Федеральный государственный образовательный стандарт среднего профессионального образования, 387.64kb.
- Органы, осуществляющие правоохранительную деятельность, 33.76kb.
- Рабочая программа дисциплины физическая культура по специальности среднего профессионального, 386.38kb.
Уголовно-процессуальное право нередко рассматривают как «форму жизни уголовного закона», недооценивая его самостоятельную роль.
Между тем, процессуальное право, являясь совокупностью принципов, институтов и норм, образует т.н. процессуальную форму, имеющую огромное значение в жизни государства и общества, ориентированных на правовые средства решения стоящих перед ними задач. Процессуальная форма является гарантией законности в сфере борьбы с преступностью, обеспечивает защиту прав и свобод участников процессуальных правоотношений, есть показатель зрелости правовой системы в целом и уровня развития демократии.
Игнорирование процессуальной формы путем противопоставления политики праву всегда вело к произволу властей, к беззакониям и беззащитности личности.
Репрессии 30-х годов начинались, как известно, с ограничения действия уголовно-процессуальных норм и принципов: сокращались до минимума сроки расследования дел т.н. врагов народа, вредителей и диверсантов; из процесса удалялись стороны – обвинитель и защитник; устранялись состязательность и презумпция невиновности; использовались противозаконные средства получения доказательств, а вынужденное признание обвиняемым вины не требовало ни проверки, ни подтверждения, исключалось право обжалования приговора.
Все это в прошлом, но и ныне, реформируя уголовно-процессуальное право, мы не можем забывать об этом печальном опыте.
Вместе с тем, нельзя не понимать того, что под воздействием тех вопиющих беззаконий, делавших человека беззащитным перед репрессивными органами, произошла известная деформация общественной психологии, отразившаяся в поиске все новых средств защиты личности и общества от посягательств преступного государства.
Это отчетливо сказалось на теоретических разработках ученых нескольких последний десятилетий, которые часто в жертву гарантиям прав обвиняемого с готовностью приносили саму возможность эффективной процессуальной деятельности по раскрытию и расследованию преступлений. Большим успехом стала пользоваться фраза, приписываемая то Екатерине II, то Чезаре Беккариа о том, что лучше десять виновных не понесут ответственности, чем будет осужден один невиновный.
Ориентация на подобные «мудрые» изречения подрывает саму идею борьбы с преступностью. Для общества одинаково плохо и то и другое, поэтому в УПК РСФСР 1960 г. задача уголовного судопроизводства была записана как обеспечение правильного применения закона с тем, «чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден» (ст. 2).
Уголовно-процессуальная политика государства, как составная часть правовых основ политики борьбы с преступностью, есть обеспечение присущими ему властными средствами развития такого уголовно-процессуального законодательства, которое обеспечивало бы эффективную деятельность соответствующих правоохранительных органов и, разумеется, органов правосудия, по борьбе с преступностью, гарантируя вместе с тем защиту личности, ее прав и свобод, интересов общества и государства.
Важным требованием к уголовно-процессуальной политике является неукоснительное соблюдение правовых и нравственных принципов борьбы с преступностью, исключение противоречащих Конституции незаконных, чрезвычайных средств воздействия как на правоприменителя, так и на граждан, участвующих в уголовном судопроизводстве.
Эти соображения так или иначе учитывались авторскими коллективами, работавшими над вариантами проекта УПК РФ. И все же в спорах о том, каким быть новому УПК, к сожалению, просматривались попытки дискриминации процессуальной формы, отказа от многих выстраданных опытом процессуальных принципов и гарантий. Нередко навязывается односторонний подход к задачам судопроизводства, к субъектам процессуальной защиты, создаются предпосылки искусственного усложнения доказательственного права, снижения процессуального контроля за законностью принимаемых решений и т.п.
Все эти и подобные им вопросы мы относим к числу концептуальных проблем уголовно-процессуальной политики и считаем нужным остановиться на них, ибо речь идет о повышении эффективности правовых средств борьбы с преступностью и защиты прав личности в сфере уголовного судопроизводства.
Первый и достаточно болезненный вопрос, заслуживающий обсуждения и взвешенных решений – это вопрос об источниках уголовно-процессуального права.
Статья 1 УПК РСФСР 1960 г. (и соответствующие статьи УПК бывших союзных республик) устанавливает, что порядок производства по уголовным делам на территории РСФСР определяется Основами уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и издаваемыми в соответствии с ними другими законами Союза ССР и Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР.
Отсюда вытекало принципиальной значимости правило: никакие другие правовые акты, не введенные надлежащим образом в уголовно-процессуальное законодательство, не могут приниматься во внимание при производстве по уголовному делу.
Ныне ситуация резко изменилась. Появились ссылки на «другие законы РФ» и, разумеется, на Конституцию РФ, как закон прямого действия.
Сохранение принципа законности как важнейшего, а иногда и единственного критерия оценки принимаемого процессуального решения на предварительном следствии и в суде, оказалось в этих условиях делом проблематичным.
Во-первых, нормы Конституции, являющиеся ее составными частями как «акта прямого действия», далеко не всегда обеспечены соответствующим правовым механизмом применения, в связи с чем Верховный Суд РФ в Постановлении от 31 октября 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» вынужден был прибегнуть к их классификации, достаточно сложной для правоприменителя.
Во-вторых, объявление составной частью правовой системы Российской Федерации «общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ) и, следовательно, придание им также значения юридических актов «прямого» и даже «приоритетного» действия, заставляет правоприменителя (орган дознания, следователя, прокурора, судью), а также адвоката и других участников процесса каждый раз решать для себя, где начинается и чем кончается отечественное уголовно-процессуальное право.
В этом конституционном решении мы видим не только фактор, размывающий процессуальную форму, но и акт ограничения государственно-правового суверенитета России.
«Общепризнанные принципы и нормы международного права» и международные договоры Российской Федерации, коль скоро они содержат принципиально важные правовые решения, должны расцениваться как рекомендации, обращенные к нашей законодательной власти, для введения их в правовую ткань отечественного законодательства, в нашем случае – процессуального.
Немалые сложности возникают и при объявлении источниками процессуального права «других законов РФ».
Как показала наша правовая действительность, таких законов, претендующих на параллельное действие с УПК, оказалось немало, причем отнюдь не безобидных. Они или ограничивают права участников процесса, или создают «процессуальные льготы» для определенных социальных слоев – явление, рожденное нашей демократией.
Так, например, Закон РФ «О государственной тайне» (21.03.93 г.), будучи актом административного права, ограничивал участие в уголовном судопроизводстве судей, прокуроров, следователей, адвокатов и др. условием оформления т.н. «допуска», в интересах сохранения государственной тайны. Это приводило к ограничению участия населения в отправлении правосудия, права выбора обвиняемым защитника по своему усмотрению, порождало определенные последствия и для других участников уголовного судопроизводства, не предусмотренные УПК РСФСР. Конституционный Суд РФ решением от 27 марта 1996 г. признал неконституционной практику распространения на адвокатов ст. 21 Закона РФ «О государственной тайне» об оформлении «допуска».
Но здравый смысл и справедливость торжествуют не всегда. Ряд федеральных законов («О статусе судей РФ», «О статусе депутата Совета Федерации и Государственной Думы Федерального собрания», «О выборах депутатов Государственной Думы» и др.) установил особый, усложненный порядок возбуждения уголовного преследования против соответствующих лиц, что, по сути, выводит их из-под юрисдикции правоохранительных органов. Хотя в УПК РСФСР и даже в проектах УПК нет и намека на особый порядок возбуждения уголовного дела, предъявления обвинения и применения мер процессуального принуждения в отношении данных категорий граждан, он соблюдается неукоснительно, являясь надежным прикрытием от ответственности за злоупотребления.
Так, в соответствии с ч. 4 ст. 16 Закона РФ «О статусе судей в Российской Федерации», «судья не может быть привлечен к уголовной ответственности, заключен под стражу, подвергнут приводу без согласия соответствующей квалификационной коллегии судей». Причем «уголовное дело в отношении судьи при соблюдении указанного условия может быть возбуждено не иначе как Генеральным прокурором РФ или лицом, его заменяющим (ч. 3 ст. 16). Конституционный Суд своим решением подтвердил соответствие этих норм Конституции РФ (Российская газета, 19 марта 1996 г.).
Равным образом была подтверждена конституционность и депутатского иммунитета (Российская газета, 29 февраля 1996 г.).
Эта очевидная тенденция уже нашла отражение в изменениях процессуального и материального права. В новый УПК РФ (принят Госдумой 22 ноября 2001 г.) включен неведомый ране раздел с названием «Особенности производства по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц». К числу этих лиц, нуждающихся в особой защите и ограждении от ответственности, отнесены члены Совета Федерации, депутаты всех уровней, судьи всех звеньев, Председатель Счетной палаты его заместители и аудиторы, Уполномоченный по правам человека, экс-президент РФ и кандидаты в президенты и пр., и пр. Кто бы возражал, если бы речь шла только о подсудности дел этих лиц особым судебным органам. Но речь-то идет о таких сложностях возбуждения уголовных дел и о таких особых условиях задержания и особенностях избрания мер пресечения, что безответственность всех этих должностных лиц и даже народных избранников, по сути, гарантирована законом, а жертвы их преступлений и злоупотреблений должны заранее смириться со своей участью и незащищенностью от произвола.
Таким образом, как бы создается параллельный УПК для избранных, что никак не вписывается ни в представление о демократии и правовом государстве, ни в нормальное понимание принципа единой для всех законности, ни в конституционное положение о равенстве всех перед Законом и Судом80. Не может быть признана действенной с точки зрения создания условий борьбы с преступностью уголовно-процессуальная политика, подрывающая единство источников процессуальной формы, создающая иммунитеты и процессуальные льготы для отдельных слоев общества, позволяющая сановным преступникам укрываться «под сенью закона».
Судьба принципа законности применительно к уголовно-процессуальному праву заслуживает специального рассмотрения.
Нуждаются в разведении такие понятия, как «социалистическая законность» и оказавшийся в его негативной тени употребляемый ныне «принцип законности».
Требование социалистической законности было характерно для советской системы, ориентированной не на защиту личности, а на укрепление определенного государственного строя, опирающегося на коллективистскую экономику, централизованное плановое ведение хозяйства, необходимость жесткой дисциплины труда, лишенного экономических стимулов.
Этими требованиями определялись и приоритеты защиты советской правоохранительной системы.
Предмет защиты принципа законности в его современном понимании существенно изменился с изменением правовой идеологии и законодательства в ходе судебно-правовых реформ. Ориентир на построение правового государства в центре защиты ставит личность, ее права и законные интересы, не противоречащие интересам гражданского сообщества (а не только государства, как прежде).
Главные пороки социалистической законности – ее дегуманизация и игнорирование личности, избирательность, нарушение требования всеобщности, выводящее из–под действия Закона целые социальные группы, должны быть преодолены в соответствии с идеологией правового государства. И тогда законность станет реальной гарантией подлинного правосудия и прав человека.
Однако в последнее время и в теории и в законопроектной практике все явственнее просматриваются попытки дискредитировать принцип законности.
Делается это не только путем перенесения на него пороков «социалистической законности», но и путем противопоставления Закона праву. При этом право понимается не как совокупность фиксированных норм, определяющих правила поведения, а как некое интуитивное представление об идеальном правовом поле, формируемом под воздействием международных правовых актов, судебных прецедентов и в последнюю очередь – национального законодательства, которое можно игнорировать, если оно, по мнению правоприменителя, не вписывается в складывающееся представление.
В условиях социального расслоения и деградации нравственности принцип законности становится единственным надежным ориентиром для должностных лиц правоохранительной системы. Существенное нарушение закона при производстве по уголовному делу признавалось недопустимым и влекло отмену незаконных актов.
В проектах УПК это общее правило было поколеблено.
Это касается, прежде всего, суда присяжных, вердикт которых не подчиняется требованиям закона, а оправдательный приговор, постановленный на основании оправдательного вердикта присяжных заседателей, может быть отменен по представлению прокурора либо жалобе потерпевшего или его представителя лишь при наличии таких нарушений уголовно-процессуального закона, которые ограничили право прокурора, потерпевшего или его представителя на предоставление доказательств либо повлияли на содержание поставленных перед присяжными заседателями вопросов и ответов на них (ст. 385 ч. 2 УПК РФ). Иные нарушения закона не могут служить основанием отмены приговора суда присяжных. В этой связи возникает вопрос, правомерно ли включение в УПК принципа законности с такими пугающими последствиями его нарушения: «Нарушение норм настоящего Кодекса судом, прокурором, следователем, органом дознания или дознавателем в ходе уголовного судопроизводства влечет за собой признание недопустимыми полученных таким путем доказательств» (ст. 7 ч. 3). Получается, что нарушение закона допустимо только в интересах подсудимого – например, вынесение незаконного оправдательного вердикта, не подлежащего отмене.
Как легко дали себя убедить некоторые законотворцы, что суд не имеет никакого отношения к борьбе с преступностью и даже может поощрять ее! Ведь суд освободили от обязанности возбуждения дела при выявлении новых эпизодов преступления и новых виновных лиц в ходе судебного разбирательства, суд пытаются освободить не только от обязанности, но и от права обращения дела к доследованию при пробелах в доказательствах. Оправдательный приговор – вот единственная его реакция на такую ситуацию. Преступление искусственно переводится в разряд латентных, а жертва преступления остается наедине со своими проблемами и бедами.
Созданию дополнительных оснований для развала обвинений и вынесения сомнительных оправдательных приговоров служит известная конституционная норма, произвольно толкуемая некоторыми правоприменителями: «При осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона» (ст. 50 ч. 2 Конституции РФ).
Казалось бы, эта норма призвана обеспечивать права личности и требования принципа законности. Но на практике бывает и иначе – используются мелкие промахи и ошибки предварительного следствия, чтобы опорочить собранные доказательства, отвести их как недопустимые. УПК РСФСР не поощрял таких вольностей, явно идущих во вред делу борьбы с преступностью, выделяя существенные нарушения уголовно-процессуального закона. Новый УПК РФ к недопустимым относит доказательства, «полученные с нарушением требований настоящего Кодекса» (ст. 75 ч. 1). Значит, имеются в виду любые нарушения, независимо от того, повлияли ли они или могли повлиять на достоверность доказательства.
Туманны и соответствующие положения т.н. Модельного УПК, рекомендованного странам СНГ. Ст. 144 этого Кодекса, посвященная «установлению недопустимости использования доказательств», содержит отдельные рекомендации о механизме соответствующих решений и ничего не говорит о характере нарушений закона при получении доказательств, делающих их недопустимыми. Иными словами, и проект модельного УПК, и УПК РФ открывают простор для субъективных толкований и решений, а следовательно и для злоупотреблений правоприменителя, которые чаще всего связаны с ущемлением интересов потерпевшего.
Все это примеры, как мы увидим далее, одностороннего подхода к развитию процессуальной формы, пониманию задач уголовного процесса и функций правосудия.
Назначение УПК – и это представляется очевидным – состоит в установлении оптимального режима расследования и судебного рассмотрения дел о преступлениях, обеспечивающего как защиту прав личности, так и действенность правовых средств борьбы с преступностью. И уже здесь нас поджидает проблема, разводящая специалистов по разные стороны баррикад.
На различных этапах развития нашей правовой системы первая задача часто приносилась в жертву второй. Ныне явственно наметился крен в противоположную сторону. Под гипнозом идеи защиты прав человека многие готовы забыть о прямом назначении уголовной юстиции – сдерживании преступности, обретающей все более изощренные и разрушительные формы. Реформируя право, необходимо сочетать эти задачи, а не противопоставлять их.
Речь идет прежде всего об отношении к процессуальным гарантиям, о выделении из их необозримого числа гарантий, как обеспечивающих права личности, так и эффективное выполнение задачи раскрытия и расследования преступления, задачи вынесения законного и обоснованного приговора.
Условно последние можно было бы назвать гарантиями публичного интереса. Иногда их называют гарантиями правосудия в отличие от гарантий субъективных прав личности. С ними мы связываем понимание функций и задач уголовного судопроизводства, определение роли отдельных субъектов доказывания и характера взаимодействия судебного контроля и прокурорского надзора за законностью расследования, наполнение содержанием отдельных принципов процесса (состязательность, презумпция невиновности); соотношение процессуального статуса обвиняемого и потерпевшего и др. Между тем, нельзя не заметить, что в ходе судебно–правовой реформы развитие процессуальных гарантий преимущественно ориентировано на их традиционное понимание как, прежде всего, гарантий прав личности, причем не любой личности, а, главным образом, обвиняемого. Это ведет к искаженному, однобокому развитию процессуальной формы.
Вспомним в связи с этим, что есть процессуальные гарантии.
Уголовно-процессуальные гарантии – это система правовых средств обеспечения успешного решения задач правосудия и охраны прав и законных интересов его участников.
Следовательно, процессуальные гарантии должны быть классифицированы применительно к задачам судопроизводства. В общем плане речь может идти о двух типах гарантий – гарантиях публичного интереса и гарантиях субъективных прав личности. Они в какой-то, иногда значительной, части могут совпадать, но их отождествление недопустимо.
Условием реализации процессуальных гарантий является точное исполнение обязанностей должностными лицами и органами, осуществляющими уголовно-процессуальную деятельность, на основе процессуальных принципов и норм.
Ряд спорных положений относится к статусу прокурора в уголовном процессе.
Согласно ч. 4 ст. 37 УПК РФ «прокурор поддерживает государственное обвинение, обеспечивает его законность и обоснованность». И закон «О прокуратуре РФ» ограничивает роль прокурора в суде только поддержанием обвинения (ст. 35 ч. 2). Это положение игнорирует традиционные обязанности прокуратуры по осуществлению надзора за соблюдением законности, прав и свобод человека и гражданина. Оно утвердилось в связи с поиском средств обеспечения независимости суда. Однако на протяжении всей истории отечественной прокуратуры она не обладала полномочиями, имевшими по отношению к суду властный характер. Искажена роль прокурора и в кассационной инстанции, и при пересмотре приговоров, вступивших в законную силу, а также в стадии исполнения приговоров, Очевидно, что прокурор обвинителем в этих случаях не является, его статус иной. Он может поддерживать представление (внесенное как в интересах обвинения, так и в совершенно ином направлении) либо высказать свое мнение по жалобе участника процесса.
Всё это создаёт правовые предпосылки для односторонней направленности деятельности прокурора, оставляет в тени его правозащитную функцию и функцию надзора за законностью, не способствует повышению роли прокуратуры в реализации принципа законности в уголовном судопроизводстве. Прокурор вправе отказаться от обвинения, а суд обязан в этой связи прекратить дело производством, не интересуясь мнением потерпевшего (ст. 246 ч. 7 УПК).
Возникает неизбежно и такой вопрос: во имя каких целей ослабляется внешний профессиональный контроль в сфере правосудия? Известно ведь, что процессуальный контроль вышестоящих судов носит ведомственный, щадящий характер, что не способствует утверждению подлинного правосудия.
Крайне настораживает отказ от воспитательно-профилактической функции уголовного судопроизводства в некоторых проектах УПК РФ. Исключено участие общественности в уголовном судопроизводстве. Таким образом, ставится последняя точка на отечественном опыте по обеспечению правовых и организационных средств профилактики в сфере преступности и использованию средств общественного контроля за отправлением правосудия. Достижения таких решений сомнительны, а потери очевидны.
Отказ от собственных традиций и опыта – а он не всегда был плохим – и слепое копирование чужих образцов – это свойство людей, нищих духом. Судебная реформа породила ряд сложных правовых феноменов, в процессуальной сфере, связанных с возрождением суда присяжных.
Суд присяжных был первоначально введен в России в качестве эксперимента в нескольких областях в нарушение конституционного принципа равенства граждан перед Законом и Судом. И ныне он действует не для всех подсудимых, что также связано с нарушением Конституции РФ. Известно, что многие европейские государства отказались от этой формы правосудия. В Англии, США и Канаде суд присяжных рассматривает лишь от одного до четырех процентов всех уголовных дел. Непопулярность этой формы суда объясняется не только его дороговизной, волокитой и организационными сложностями. Суд присяжных – неэффективная форма правосудия из-за профессиональной некомпетентности, подверженности групповым пристрастиям, эмоциональному воздействию риторики сторон.
Проведение эксперимента с судом присяжных в России наших дней подтвердило все эти недостатки. Однако результаты эксперимента не были подвергнуты объективной оценке. Усилия же по распространению суда присяжных на всю территорию страны есть не более чем способ доказать приверженность псевдодемократическим ценностям со стороны некоторых лиц, заинтересованных в соответствующей репутации, но отнюдь не озабоченных укреплением судебной системы, переживающей кризисное состояние и по причине плохого финансирования, и по причине отсутствия квалифицированного, готового к самоотверженной работе судейского корпуса, и по причине процветания всеобщей коррупции и идеологии рыночной вседозволенности. Одно из назначений суда присяжных, представляется, состояло и в том, чтобы замаскировать антидемократические решения, связанные с отказом от принципа коллегиальности и распространением единоличного правосудия, также имеющее место с отступлением от конституционного принципа участия граждан в отправлении правосудия. Все эти судоустройственные и процессуальные решения не способствуют утверждению правосудия законного и справедливого, равного как для обвиняемого, так его жертвы, защищающего как частные, так и публичные интересы.
Таким образом, мы видим, что уголовно-процессуальная политика должна рассматриваться как важная составная часть государственной политики борьбы с преступностью, защиты личности и общества и заслуживает того, чтобы занять самостоятельное место в научной разработке её принципов и содержания.
В развитие этого тезиса мы проведём ниже подробный анализ уголовно-процессуальных институтов и норм, касающихся статуса потерпевшего. Это позволит еще раз убедиться в том, что развитие процессуального законодательства периода реформ осуществлялось с явными нарушениями интересов жертв преступлений и тех из них, кто был признан потерпевшим. А значит, нарушалась Конституция РФ и принцип состязательности судопроизводства.