Словарь для Ники

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 30

К

КАПРИЗ. Многим людям порой хотелось бы покапризни-

чать. Просто хоть немного покапризничать.

…Старик, которому во что бы то ни стало хочется ириску.

Усталая женщина, которой никто никогда не дарил цветы.

Да некому выслушать их каприз. Некому побаловать, хотя

бы погладить по голове, утешить. Чем старше становится че-

ловек, тем больше он внутренне одинок. Давно нет ни мамы,

ни папы, которые любили, прощали и жалели. А может быть,

не любили, не прощали и не жалели.

Как странно, что большинство скупо на ласку.

Пусть нас с Мариной иногда упрекают в потакании капри-

зам нашей Ники. Не наказываем ее, не вдалбливаем пропис-

ные истины. Мы-то знаем, что ты, наша девочка, сама уже

умеешь любить, прощать и жалеть.

КАЮТА. Из всех жилищ, какие я знаю, лучшее — корабельная

каюта.

Никаких излишеств. Койка, столик у иллюминатора, шкаф

для одежды, рукомойник с зеркалом.

Засыпаешь под тихую музыку каких-то металлических дета-

лей, позвякивающих в унисон работе судового двигателя. Нет

для меня лучшей колыбельной.

Просыпаешься, а в иллюминаторе иные воды, иные берега.

И выходишь из тесноты каюты на простор палубы.

Как-то я участвовал в перегоне судна по системе каналов из

Черного моря в Питер. Никогда больше мне так не работа-

лось, не писалось, как во время того долгого рейса.

Ощущение воли — вот, пожалуй, главное, что дает такая

жизнь на воде.

Но все рейсы рано или поздно кончаются.

Однажды, шляясь Парижем, я вышел к одному из протоков

Сены в районе Булонского леса. Под сенью деревьев, наглухо

пришвартованные к берегу, стояли баржи, бывшие катера,

превращенные в жилища. На них, как на обычных домах вид-

нелись номера, висели почтовые ящики.

Цветущие петуньи и бегонии свешивались из открытых ил-

люминаторов. В вазонах на палубах цвели кусты роз.

Девочка со школьным ранцем за плечами спускалась по

сходням к себе домой. На корме одной из барж в тени сохну-

щего на веревке белья сидел в кресле старик и ловил удочкой

рыбу.

О, как я позавидовал этим обитателям кают!

КВН. Мой друг Алик, легкий, веселый человек, вместе с дву-

мя приятелями придумал телевизионную игру — Клуб Веселых

и Находчивых. Сокращенно — КВН.

Действо это сначала снимали на пленку и лишь потом, по-

сле цензуры-редактуры, оно попадало на телеэкраны страны.

Съемки происходили в одном из московских клубов. И я,

приглашенный Аликом, разок побывал там в качестве зрите-

ля. Сидел среди счастливых родственников и друзей устрои-

телей, так и норовивших ненароком попасть в кадр, чтобы

потом увидеть в телевизоре самих себя.

Веселящиеся на сцене команды парней и девушек состя-

зались в остроумии. Многие шутники действительно были

и веселы и находчивы. Нетрудно было предвидеть: эта раз-

влекательная передача завоюет экран на долгие годы.

Но что-то, какая-то червоточина, таящаяся в зрелище,

с самого начала томила душу. Сам не мог понять, отчего мне

стыдно присутствовать при этой съемке. Позже, видя КВН

по телевизору, я ужаснулся растущему от передачи к передаче

культу хихиканья. Достаточно взрослые студенты с их при-

певками и пританцовками, с заранее вызубренными остро-

тами, придуривались резвящимися школьниками. Особенно

мерзко выглядели среди них шаловливые дяди, порой лысые.

Нанятые профессиональные Актер Актерычи.

Хуже нет разрешенного свыше, отрепетированного юмора.

Мой друг Алик давно умер. К счастью, не видит, во что пре-

вратилось его детище.

КИНО. По-моему, это случилось после смерти Федерико

Феллини. С утратой этого величайшего художника смолкла

последняя нота щемящей нежности к человеку.

Кино стало такой же одуряющей развлекаловкой, как «поп-

са», орущая с эстрады и экранов телевизоров.

Какое счастье, что, окончив Высшие режиссерские курсы,

я не стал кинорежиссером, не влип в киноиндустрию!

Единственная надежда на то, что техника, похоже, идет

к тому, что вскоре появятся простые и дешевые аппараты,

с помощью которых можно будет без особых затрат снимать

и монтировать собственные фильмы. Не только документаль-

ные, но и художественные.

Абсолютно независимый от больших денег и больших сту-

дий человек сможет реализовать свой замысел.

Настоящие, революционные картины появляются, лишь

когда режиссер постигает великий закон экономии художе-

ственных средств. То есть он вынужден создавать новый, мак-

симально выразительный язык. Если ему есть что сказать.

КЛИМАТ. Чуть ли не с младенчества я вообразил себя по-

мощником Солнца, борцом с зимой.

Помню, как уже года в три отломал от водосточной трубы

сосульку, изо всех сил дул на нее, «чтобы скорее растаяла».

Чуть позже с такой же целью сгребал деревянной лопаткой

снег в весеннюю лужу.

Зимой в любую погоду я по воле родителей должен был

хоть немного погулять.

Ощутимо щиплющий за уши и нос мороз, от которого вдо-

бавок стыли руки и ноги, был непонятным, злобным неви-

димкой.

Он был могуч и страшен, как огромная ледяная Голова из

«Руслана и Людмилы». Голова возвышалась, кажется, в парке

Сокольники, куда мама году в 1935 году завезла меня покататься

на санках с ледяных горок.

До войны бывали настолько окаянные зимы, что я своими

глазами видел упавших на землю замерзших воробышков.

Одного из них отогрел в ладонях.

Школьником я раздобыл учебник астрономии для старших

классов. Пытался разобраться во взаимоотношении Солнца

и Земли. И даже что-то такое изобретал, чтобы установить

круглогодичное, равномерное освещение всей поверхности

нашей планеты солнечными лучами.

Став взрослым, я поневоле смирился. Но и климат отчетли-

во потеплел. Подозреваю, что в этом отчасти сказались и уси-

лия таких же, как я, детишек.

КНИГА. Эта книга движется от одной буквы алфавита к дру-

гой, от слова к слову.

Чем дольше я пишу, тем чаще замечаю: пестрое многооб-

разие моих историй вступает между собой в таинственное

взаимодействие — то в отдаленное, косвенное, то в близкое,

прямое.

Дело не только в том, что книгу пишет один и тот же че-

ловек. Истории сами собой умножаются на неизвестный мне

множитель.

Этот феномен не входил в мой скромный замысел, и я диву

даюсь, глядя на то, как оно все теперь получается.

В данный момент я нахожусь примерно посередине пути

и сам с интересом наблюдаю, в какой узор складывается этот

кажущийся хаотичным калейдоскоп жизни.

КОСМОС. Сумасшедший наворот галактик в черноте кос-

моса с адом горящих солнц, взрывающимися звездами, стол-

кновениями метеоритов… Этот запредельный гул, вероятно,

могильно безмолвен для человеческого уха.

Впервые покидая пределы нашей Солнечной системы, раз-

глядев напоследок убывающую точку Земли, космонавты, за-

ключенные в межзвездной космической капсуле, наверняка

не раз содрогнутся, пожалеют в душе о том, что решились…

Эфемерная ниточка радиосвязи с Землей — вот и все, что

до поры будет поддерживать летящих в неизвестность среди

ледяной немоты космической ночи.

Зачем существует леденящая душу бесконечность? Зачем

под немую «музыку сфер» кружатся в ней по своим орбитам

угрюмые звездные гиганты?

…А затем, чтобы несоизмеримый с этой мощью микроско-

пический человек познавал Неизвестное силой своего бо-

жественного разума. Который в конечном итоге безбрежнее

бесконечного космоса.

КОСТЕР. Зарядивший перед рассветом дождь моросил над

островком, над белесой поверхностью озера, над обступив-

шей его лесной глухоманью.

Я весь измок под единственной на острове сосенкой. У меня

не было ни палатки, ни плаща. Предыдущие дни моих одино-

ких странствий были напоены солнцем. И я легкомысленно

подбил единственного встреченного обитателя брошенной

карельской деревни — хмурого старика — за бутылку водки

перевезти меня с удочками на своем челноке к этому клочку

суши среди озерных вод.

Мы уговорились, что он вернется за мной через сутки

к трем часам дня.

— А колбаски к водке у тебя не найдется?— спросил он, перед

тем как отплыть.

Я без разговоров вынул из рюкзака и протянул ему початую

палку сухой колбасы.

В рюкзаке оставался зачерствелый хлеб, банка тушенки,

кусковой сахар, соль, не считая жестяной кружки, котелка

и банки с земляными червями для наживки.

Я был уверен, что вечерней зорькой и утром вполне обе-

спечу себя рыбой. Хватит и на уху, и на то, чтобы запечь рыбу

на углях.

Ничто не предвещало ненастья. Вечер выдался тихим, те-

плым. Мне удалось выловить на живца двух щучек и одного

судака. Большего и не нужно было. Я почистил и выпотрошил

улов, обмыл в прибрежной воде и припрятал до утра под сло-

ем свежей травы.

Потом насобирал сухих веточек, кусочков коры и уже в су-

мерках разжег свой одинокий костер. Поужинал тушенкой

с хлебом, вскипятил чаю в железной кружке.

Странствия мои подходили к концу. Я рассчитывал через

день-другой добраться до ближайшей железнодорожной

станции, чтобы сесть в поезд и вернуться в Москву, где меня

не ждало ничего хорошего.

Я затоптал костер, лег у корней сосенки на сухой бугорок,

подложив под голову рюкзак. Долго не мог заснуть.

А под утро проснулся оттого, что заморосил дождь.

И вот теперь я сидел в промокшей ковбойке под сосенкой

и пытался снова развести костер.

Жалкое топливо — щепочки, веточки с хвоей — все стало мо-

крым. Спички гасли одна за другой. Как назло, задул ветер —

холодный, резкий.

Было лишь начало седьмого утра. До трех оставалось около

девяти часов. Да и то не было уверенности, что мой перевоз-

чик прибудет вовремя, если вообще прибудет. Начало по-

знабливать. В отсыревшем коробке трепыхалась последняя

спичка. Я уже понимал, что костра не разжечь, но зачем-то

берег эту спичку как последнюю надежду. Неизвестно на что.

Порывы ветра парусили стеной ливня, гнали по озеру волну.

Мне ничего не оставалось кроме как без конца погляды-

вать на вяло ползущую часовую стрелку и думать о том, како-

ва меньшая вероятность заполучить воспаление легких: если

я останусь дрожать на острове в безнадежном ожидании или

брошусь в озерную воду, прихватив рюкзак и удочки, и поплы-

ву к далекому берегу, где есть хотя бы брошенная деревня с ее

черными, покосившимися избами.

«Надо решаться,— подгонял я себя.— Старик вообще не при-

едет. Никто никому не нужен. Никому нельзя верить».

У меня уже зуб на зуб не попадал. Дрожащими руками я уло-

жил в рюкзак вчерашний улов. Шагнул к воде выкинуть остав-

шихся червей.

И увидел сквозь сетку дождя движущийся челнок.

— У нас тут севера,— сказал старик, забирая меня вместе

с моим хозяйством.— Я бы раньше пригреб, да с вечера толь-

ко теперь проспался после твоей водки. Тут на четверть оста-

лось. Глотни!

КОСТЫЛИ. Он и его жена попытались всучить мне деньги,

расцеловали. Я сурово остановил этот поток благодарности.

Захлопнул за ними дверь. Вернулся из прихожей в комнату.

И рухнул на стул у письменного стола.

Дело не только в том, что я устал как собака.

Как всегда в подобных случаях, я не понимал, почему про-

изошло чудо.

С 1976 года через эту комнату прошли сотни больных.

Многих из них удалось вылечить. Не мог до конца понять,

каким образом это получается. Что происходит с больными,

когда я, молясь про себя и воздействуя на пораженный уча-

сток тела энергией, исходящей их моих ладоней, лечу челове-

ка. И что в это время происходит со мной?

Все псевдонаучные брошюры на эту тему, вся экзотериче-

ская литература в конечном итоге ничего не объясняли. Толь-

ко морочили голову болтовней об ауре и энергетике.

Особенно разителен был сегодняшний случай.

…Не знаю, каким образом они вышли на меня, узнали номер

моего телефона.

В последние годы я очень много пишу. Первая половина

дня — драгоценное для меня время. И целительство, как я дав-

но заметил, наиболее эффективно тоже в первую половину

дня. До того как солнце достигнет зенита — видно оно или

скрыто за облаками.

Вот почему приходится ограничивать поток больных.

Вот почему после того, что произошло, о работе думать уже

не приходилось.

Правда, и случай уникальный. Пока что единственный

в моей практике.

Первый секретарь посольства России в одной западноевро-

пейской стране, как выяснилось, большой любитель баскет-

бола, во время одной из тренировочных игр в спортивном

зале при этом самом посольстве внезапно потерял способ-

ность двигаться, вообще стоять на ногах, обезножел.

Там, в этой стране, были задействованы лучшие врачи. Он

лежал в лучшей клинике. Не помогали ни лекарства, ни мас-

саж, ни иглотерапия. Кончилось тем, что этот сравнительно

молодой, спортивного сложения человек вышел оттуда инва-

лидом на костылях.

И вот он вернулся на родину. Был обследован специалиста-

ми. Подвергался новым методам лечения. И все без толку. За-

шла речь об операции на позвоночнике. Да и то без особой

уверенности нейрохирургов в ее эффективности.

Именно в случаях, когда медицина оказывается бессильна,

больные попадают ко мне. Приволакивают заключения кон-

силиумов, результаты анализов, рентгеновские снимки. Из-

учать все это с ученым видом — значит притворяться. Я ведь

не врач.

У меня совсем иной подход, иной взгляд на больного и его

проблему. Принято называть это интуицией. Не знаю. Мне

кажется этим словом просто загораживаются от еще не по-

знанного.

Сегодняшний пациент, который покорно стоял передо

мной на костылях, в то время как его жена встревоженно сле-

дила за движениями моих рук, вдруг произнес:

— Что-то щелкнуло.

— В пояснице?— спросил я.

— Да.— Отставьте костыли!— приказал я.

— Сделайте шаг, не бойтесь. В случае чего поддержу.

И он у меня сначала робко, а потом все уверенней зашагал.

Они ушли. А я все сижу, выдохшийся.

Утро пропало. Пора приниматься за будничные, хозяй-

ственные дела. Ника придет из школы. Нужно сварить ей суп-

чик, почистить картошку.

Встаю, чтобы пойти на кухню. И вижу — прислоненные

к книжным полкам, стоят костыли.

Хватаю их.

Сколько прошло времени? Пять минут? Час?

Выбегаю с костылями в лоджию. Вижу сверху двор. Еще

не уехали. Смеются, разговаривают, садятся в свой автомо-

биль.— Заберите!— задираю костыли над собой.— Зачем вы их

оставили?

Все, кто идет по двору, поднимают головы.

КОФЕ. До чего же досадно, Ника, что тебе не выпал случай

познакомиться с этим человеком! Возможно, увидев его, ты

бы в первую минуту испугалась, оробела. Зато, чуть пообвык-

нув, очаровалась бы им — чудом природы. Но в ту пору, когда

мы довольно часто встречались, тебя еще на свете не было.

Непонятно, с какой целью жизнь относит людей друг от

друга. Я уже много лет назад потерял его из вида. Несколько

раз пытался дозвониться.

Мне отвечали, что теперь этот номер телефона принадле-

жит другому абоненту.

Помню, как он впервые захотел прийти ко мне в гости.

До этого я бывал у него. Видел, как он ловко карабкается по

стулу-стремянке, усаживается к своему рабочему столу, тесно

уставленному сложнейшими электронными приборами из

института Курчатова. Он их довольно шустро диагностиро-

вал с помощью тестеров и чинил. Чем зарабатывал на пропи-

тание своей жене с ребенком и себе.

Да, у него были и жена и ребенок. В отличие от него, впол-

не обычные люди.

Его звали Володя. Единственное, что меня раздражало,— он

работать не мог, если в комнате не громыхали с кассет и дис-

ков разные «хеви-металл» и прочая рок-музыка.

Однажды днем он позвонил. Сказал, что обалдел от работы,

хочет приехать ко мне, поболтать за чашкой кофе. Спросил,

что купить по дороге.

— Ничего,— ответил я.

Я не очень-то представлял, как он передвигается по городу,

ходит в магазин.

— Все-таки что купить?— настаивал Володя.— У вас есть кофе?

— Нет. Но ничего страшного. Заварю хорошего чаю.

В те годы с кофе в Москве были проблемы. Банку раствори-

мого кофе можно было получить только в «заказе».

Ожидая Володю, я волновался. Состряпал кое-какое угоще-

ние. Заварил в своем самом красивом японском чайнике ин-

дийский чай.

Общаясь с Володей, я часто ловил себя на том, что впадаю

в какой-то фальшивый бодряческий тон. Из-за этого злился

на себя. Поэтому каждая встреча с ним становилась для меня

испытанием. Он это, несомненно, чувствовал. И оттого, что

он это чувствовал, на душе становилось еще тяжелее.

«Сможет ли он дотянуться до кнопки звонка?» — подумал

я и заранее открыл входную дверь квартиры.

Чем дольше я ждал Володю, тем большее волнение охваты-

вало меня. Пытался представить себя на его месте. Как все

без исключения пялятся… Сколько с детства, с юности ухо-

дит у него душевных сил на то, чтобы держаться уверенно,

независимо, как бы наравне со всеми другими людьми.

Наконец лязгнул лифт. Я вышел навстречу.

— Удача!— Володя как колобок вкатился в квартиру, на ходу

сбрасывая с плеча широкий ремень сумки.— Ого, какие высо-

кие потолки! Сколько комнат? Две? Где ваша кухня?

Он забегал по комнатам на своих коротеньких ножках. На-

шел кухню. Опустил на стул сумку. С торжеством выхватил

из нее два бумажных пакета. В них оказалось два сорта кофе

в зернах — колумбийский и мокко. Зерна замечательно пахли

заморскими странами.

— Давайте скорей смелем и сварим по-турецки. В джезве.

У вас есть джезва?

— Есть. Только кофемолка давно сломалась.

— Где она? Тащите сюда.

Я направился в кладовку отыскивать электрокофемолку.

И пока я там обследовал полки, было слышно — он, по-детски

счастливый, рассказывает по телефону своей жене о том, как

в поисках кофе заехал в Елисеевский магазин. И там прода-

вали кофе! По  грамм на человека. Он храбро пробрался

в ногах у длиннейшей очереди к прилавку. И ему нехотя по-

зволили купить кофе. А он попросил еще 200 грамм другого

сорта. Очередь возроптала. И тогда он сломил ее возмущение

возгласом: «А это не для меня — для Файнберга!»

Пока они тщились понять, кто такой Файнберг, Володя был

таков.

Я отыскал кофемолку. Володя попросил принести имеющи-

еся у меня инструменты. Он чинил, а я думал о том, что этого

человечка, карлика, запросто могли бы избить, обидеть. Если

бы не его обезоруживающая правдивость, искренность.

Потом, намолов зерен, мы пили кофе по-восточному. Очень

крепкий, очень сладкий, чуть приправленный корицей.

У меня имелась водка. Но спиртного Володе было нельзя.

…Между прочим, Ника, ты его все-таки видела! Это он, Во-

лодя, сыграл когда-то в фильме «Руслан и Людмила» летящего

по воздуху карлу. Помнишь?

КУЛЬТУРА. Я знаю высококультурных людей, обладающих

даром непреходящего уважения к человеку, зверю, к зеленой

травинке. Вместе с Маяковским они могли бы сказать: «Мель-

чайшая пылинка живого ценнее всего, что я сделаю или сделал».

Эти люди часто бедны, порой малообразованны. Их тем

больше, чем дальше они живут от столиц.

Им не довелось учиться в университетах, бывать в музеях,

в консерваториях.

Знаю омерзительных хамов-всезнаек, у которых всегда

наготове имеются цитаты на все случаи жизни и прежде

всего — для оправдания лютого эгоизма. Они непременные

посетители театральных премьер, вернисажей, книжных вы-

ставок.

Слышу, как мне говорят: «Ты путаешь духовность с культу-

рой».

Не волнуйтесь! Если из культуры вычесть духовность, остав-

шееся называется другим словом…

Blog

Словарь для Ники