«История политических репрессий и сопротивления несвободе в ссср»
| Вид материала | Книга |
- Конкурс «Урок по теме: история политических репрессий и сопротивления несвободе в ссср», 49.01kb.
- Конкурс учителей истории, обществознания и литературы «урок по теме: история политических, 37.82kb.
- Алпатова Елена Юрьевна учитель истории и обществознания школы № 7; автор методических, 135.95kb.
- Гетман Мазепа – родоначальник политических репрессий на Украине, 445.74kb.
- Конкурса любительских видеоматериалов по тематике политических репрессий и истории, 126.82kb.
- Конкурса любительских видеоматериалов по тематике политических репрессий и истории, 70.67kb.
- Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий доклад, 601.81kb.
- Ветеранам труда, труженикам тыла и жертвам политических репрессий, 62.57kb.
- Гладилиной Валентины Семеновны Агафоновой Тамары Павловны Жуйковой Ренаты Андреевны, 258.78kb.
- Внесудебная реабилитация жертв политических репрессий в СССР в 1953-1956, 282.79kb.
Тоталитарный режим не мог терпеть правды о себе, поэтому, защищая себя, прибегло опять к насилию и лжи.
Ученик. А.И. Солженицын, студент сразу двух институтов (учился в Ростовском университете на физико-математическом факультете и заочно в Московском институте философии и литературы), не закончив последних двух курсов, уходит на войну. С 1942 по 1945 командует на фронте батареей, награжден орденом Отечественной войны 2-й степени и орденом Красной Звезды. Именно в это время он начинает осознавать, что упоен офицерской властью, правом командовать. Напряженная духовная жизнь, раздумья об истории революции приводят к сомнениям о правильности политики существующего строя. 9 февраля 1945 года его арестовала фронтовая контрразведка за критические замечания о Сталине, высказанные им в письмах другу. Солженицын был осужден на восемь лет, из которых почти год провел на следствии и в пересылке, три - в тюремном подмосковном НИИ и четыре самых трудных - на общих работах в политическом Особлаге, в Средней Азии.
Затем сосланный на вечное поселение в Казахстан, уже сочинивший в памяти несколько рассказов, замысливший огромный труд об истории России, Солженицын узнаёт о том, что смертельно болен раком и что жить ему осталось несколько месяцев.
Учитель. Но происходит чудо. Рак отступает. Солженицын видит в этом Божий Промысел: ему дана отсрочка, чтобы он мог рассказать за всех погибших о страданиях русского народа после 1917 года.
Писатель пишет: «Я - не я, и моя литературная судьба - не моя, а всех тех миллионов, кто недоцарапал, недошептал, недохрипел своей тюремной судьбы, своих лагерных открытий». Так рождаются из-под пера А. Солженицына и чудом пробиваются к читателю «Один день Ивана Денисовича» (1962), «В круге первом» (1968, 1978), «Архипелаг ГУЛАГ» (1973 - 1980). Все эти произведения – яркое документальное отражение истории тоталитаризма в Советском Союзе.
Ученик. Русская интеллигенция читала тексты тайно, украдкой, переписывала от руки, рискуя оказаться в Особлаге. Всё это не могло не раздражать власти. В 1969 году Солженицына исключили из Союза писателей. Наиболее злобный характер травля писателя приобрела после присуждения ему Нобелевской премии в 1970 году. Всё мировое сообщество признало значимость романа «Архипелаг ГУЛАГ», напечатанного на Западе. Солженицын вновь насильно изолирован от Родины только за то, что рассказал правду о зле, насилии, желал вылечить общество от страшного явления - тоталитаризма.
3. Учитель. Историю тоталитаризма Александр Исаевич ведет не с 1937 года, не со сталинских, как тогда говорили, «нарушений норм государственной и партийной жизни», а с первых послеоктябрьских лет.
Проследим эту хронологию по рассказу «Один день Ивана Денисовича».
Ученик (исследовательская работа по рассказу). Отсчет можно начать с безымянного старика-зэка, который появляется в произведении на миг. Он сидит с основания Советской власти, беззубый, вымотанный, но, как все народные персонажи у Солженицына, «не до слабости фитиля-инвалида, а до камня тесаного, темного.
Простой подсчет указанных писателем сроков заключения солагерников Ивана Денисовича показывает, что первый бригадир Шухова Кузьмин был арестован в «год великого перелома», в 1929-м, а нынешний бригадир Андрей Прокофьевич Тюрин - в 1933, названном в советских учебниках истории «годом победы колхозного строя». Тюрин из раскулаченной семьи, но скрылся из деревни, оказался в армии: «год писем домой не писал, чтобы следа не нашли». Стал отличником боевой и политической подготовки, стрелком-пулеметчиком, первым номером. Но в часть «пришла бумажка» - выгнать. «Обмундирование зимнее содрали, выдали летнее, б/у, третьего срока носки, шинельку кургузую… И лютую справочку на руки: «Уволен из рядов…как сын кулака». Как ни прятался – взяли.
Наградой за мужество в плену стал для сибиряка Ермолаева и героя Сопротивления Сеньки Клевшина 25-летний срок. Клевшин в Бухенвальде чудом избежал смерти, «про него знают только, что он в Бухенвальде в подпольной организации был, оружие в зону носил для восстания, как его немцы за руки сзади спины подвешивали и палками били». Клевшин – крупный мужчина, «у него, бессчастного, - жалеет Шухов,- сорок шестой размер, валенки ему подобрали от разных пар, тесноватые».
За веру в Бога при объявленной сталинской Конституцией свободе веры страдает баптист Алешка.
Система беспощадна и к 16-летнему Гопчику, носившему в лес еду, и капитану второго ранга, верному коммунисту Буйновскому. Ему дали 25 лет каторги за то, что он во время войны «прожил почти целый месяц на английском крейсере, имел там свою каюту. Был офицером связи у них». К тому же «уже после войны, - рассказывает Буйновский, - английский адмирал, черт его дернул, прислал мне памятный подарок. В знак благодарности. Удивляюсь и проклинаю! - произносит Буйновский в адрес не подозревающего о характере советской жизни английского адмирала.
Учитель. А сам Иван Денисович как здесь оказался? Обратимся к эпиграфу урока. Как он связан с жизнью Ивана Денисовича?
Ученик. Иван Денисович, как и тысячи советских солдат, честно воевал, раненый, не долечившийся, он поспешил вернуться на фронт. Побывав в фашистском плену, бежал и вместе со многими бедолагами-окруженцами попал в лагерь как якобы выполнявший задание немецкой разведки. «Какое задание - ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто - задание. В контрразведке били Шухова много. И расчет был у Шухова простой: не подпишешь – бушлат деревянный, подпишешь – хоть поживешь еще малость. Подписал». Отсидел он уже восемь лет, сидеть ему ещё «зиму-лето да зиму-лето».
Учитель. Так в небольшом рассказе уместился целый перечень несправедливостей, рожденных системой, поэтому злой иронией звучат слова о том, что эти заключенные строят Социалистический городок!
Произведение Солженицына «Один день Ивана Денисовича» - это не только описание одного дня нашей лагерной истории, но и повествование о сопротивлении человеческого духа насилию. Иван Денисович и многие другие в этом страшном, перевернутом мире сохраняют человеческое достоинство.
Лагерь Солженицына – не просто реальный лагерь, а символ зла, насилия. Условия выживания – сопротивление лагерному порядку. Иван Денисович стремится не к простому физическому выживанию, а к выживанию духовному через все искушения лагерной жизни.
А лагерь на каждом шагу угнетает человека, пытается сломать волю. И, кажется, этот мир не сочетается с любой разумной работой, но Иван Денисович и почти вся бригада Тюрина работают на совесть, тем самым они сопротивляются несвободе лагеря – они стремятся почувствовать себя нужными, и в них сохраняется народный дух трудолюбия.
Есть у Ивана Денисовича еще одна характерная черта - отстаивание своей внутренней свободы.
Ученик. Иван Денисович и после восьми лет сидки сохраняет внутреннее достоинство. Шухов не изменяет вековым мужицким привычкам и «себя не роняет», не унижается из-за сигареты, пайка и уж тем более не вылизывает тарелки. Совестливость, нежелание жить за чужой счет, причинить кому-то неудобства заставляют его запретить жене собирать ему в лагерь посылки.
Он старается, как можно меньше зависеть от режима лагеря, хоть несколько минут принадлежать себе: «Миг наш! Пока начальство разберется…».
Учитель. Жертвы этого режима не только заключенные, но и охранники. У Ивана Денисовича нет к ним ненависти, они - жертвы лагеря, они, по мнению Шухова, заняты бессмысленной работой.
День – та «узловая» точка, через которую в рассказе проходит вся человеческая жизнь. Понятия «день», «жизнь», «срок» сближаются: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов три дня лишних набавляется», - пишет автор.
Срок – это и отмеренное заключенному наказание, и внутренний распорядок тюремной жизни, и самое важное - синоним человеческой судьбы и напоминание о самом главном, последнем сроке человеческой жизни.
Следующее символическое значение имеет пространство, которое враждебно узникам, опасны открытые участки зоны: каждый заключенный торопится как можно быстрее перебежать между помещениями, он опасается быть застигнутым, спешит юркнуть в укрытие барака. Барак становится домом. Барак, затем зона, очерченная колючей проволокой. Они отгорожены от всего мира, даже сверху закрыты от неба: постоянно слепят прожекторы, нависая так низко, будто лишают людей воздуха. Для них нет ни горизонта, ни шири полей, ни бескрайнего неба, нет нормального круга людей. Есть лишь образы прошлой жизни – в памяти номеров: Щ-854, Х- 123…
4. Заключение.
Есть - номера, за которыми скрыты личности в лагере. Номера олицетворяют тоталитарный режим государства, который умеет лишь насильственно подчинять, подавлять инакомыслие.
Страшна картина тоталитаризма, поэтому эту эпоху, этот отрезок нашей истории нужно знать, об этом нужно помнить, чтобы, помня, вновь не совершать подобных ошибок.
Наше поколение счастливо тем, что мы можем свободно высказаться по поводу политики нашего государства, не боясь, что ночью приедет «воронок»; мы можем читать книги по душе, а не те, которые диктуют время и цензура.
Наступила новая эпоха в жизни нашего государства, но уже не Советского Союза, а России. И мы надеемся, что с уходом образа Советского Союза навсегда исчезнет для нашего государства угроза тоталитаризма.
Нужно только жить не по лжи!
5. Домашнее задание. Рассказ «Один день Ивана Денисовича».
«Прошел день – почти счастливый» в жизни Ивана Денисовича. Рассказать об этом дне.
Васюнина И.В.,
Краснослободская средняя
общеобразовательная школа № 1
Литературно-музыкальная композиция
«Анафема тоталитарному режиму»
Цели:
- углубление знаний о тоталитарном режиме;
- воспитание осознанной любви к Родине;
- расширение кругозора;
- воспитание чувства сопричастности судьбе страны.
Оформление:
1) плакаты:
Анафема (греч.) – проклятье.
Тоталитаризм (лат) - форма авторитарного государства, характеризующаяся полным контролем над всеми сферами жизни общества;
2) стихотворные плакаты:
а) Версты обвинительного акта,
Шапку в зубы, только не рыдать.
Недра шахт вдоль Керчинского тракта.
Каторга, какая благодать!
Б. Пастернак. Поэма «Лейтенант Шмидт».
б) Неизодранное знамя
Существует до первого боя.
Выше!
Вот уже – в клочья!
С тобою -
Бог,
А кто за тобой – невредимы,
Только волосы пахнут дымом.
А другой судьбы просто нету.
На роду российским поэтам -
Быть простреленными, как знаменам.
А потом уже – поименно.
И. Ратушинская.
3) Презентация. Назначение слайдов: иллюстративное сопровождение (используются в вольной последовательности, по усмотрению учителя).
« - Десять лет! Десять лет! За что? Да как они смеют? Разбойники!
- Вот ещё на мою голову горласта бабёнка попалась! Молчи, говорю! Знамо дело, не виновата. Кабы виновата была – али бы десять лет дали! Нынче вон, знаешь, сколько за день-то в расход! Семьдесят! Вот сколько…
Одних баб, почитай, только и оставили…
Я моментально замолкаю, сраженная статистикой одного дня. Масштабы работы видно и в том, как плохо инструктирован конвой. Бедняга, ведь за этот разговор ему самому могли бы… Но я нема, как рыба…»
Это строки из публицистической повести Евгения Гинзбурга «Хроника времён культа личности». 30-е годы навсегда вошли в историю как страшное время уничтожения лучших сынов и дочерей России.
Исторические факты.
Города Краснослободска тоже коснулись ужасы времён культа личности.
Однажды, готовясь к празднованию годовщины революции, старшеклассники нашей школы перебирали портреты членов ЦК. Директор школы обронил: «Не дай Бог, ещё станут врагами народа!» Больше его никто на работе не видел. До наших дней дошла лишь короткая запись в книге приказов о том, что он был директором всего 3 месяца.
Родители Д.П. Доронькина имели 2-этажный дом в Краснослободске. В 20-е годы их заставили продать его за бесценок и приобрести старый, почти негодный. В 30-е годы Дмитрий Павлович играл на трубе в летнем парке, на танцах. Когда к нему на рассвете пришли люди из НКВД и попросили показать, где у него спрятан пулемёт, он со словами: «Вот мой пулемёт» - достал свою трубу. Его забрали на 12 лет.
Звучит песня А. Розенбаума «Колыбельная на нарах».
Но целью нашей встречи стало доказательство того, что тоталитаризм страшен во все времена, что с уходом с политической сцены Сталина не закончилась эпоха великого российского греха.
Родина – самое святое, что есть у человека! Родной город – колыбель музыки и поэзии, звучащих в душе каждого из нас. Для каждого эта музыка своя.
А. Розенбаум «Возвращение в город».
«Я вернусь в Одессу, вернусь…» Это начало стихотворения, которое одесская поэтесса Ирина Ратушинская написала в Киеве 8 августа 1981 года, за тринадцать месяцев до ареста. А память услужливо подсказывает ассоциации, близкие по смыслу строки. Помните, у Осипа Мандельштама:
Я вернулся в свой город,
знакомый до слёз…
Слава Богу, состоялось. Тогда вернулся. Позднее – забрали. Он был расстрелян в 1938.
Вечно нам кто-то что-то «подбрасывает». Вот эти слова принесла нам из Парижа радиостанция «Свобода» - песню надежды, с комом в горле от слёз, песню Александра Галича:
Когда я вернусь,
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно
соперничать небо…
Увы!.. Ему не довелось. Не вернулся. А так хотел в храм, дорогу в который ему проложил отец Александр Мень.
Строки настоящих стихов как камертон. Они заставляют звучать в себе другие строфы, погружают в диалог со временем.
Чтец 1.
Будет время – в темном покое
Без расчета
И без обмана
Чьё-то сердце возьму
Рукою –
И перчатку снимать не стану!
Променяю
Слабость на силу,
Никого не прося о чуде –
Без оглядки на то, что было!
Без опаски за то, что будет!
Пусть мне будут черные кони
Вместо бледных цветов в конверте!
Я пройду по чьей-то ладони
Параллельно
Линии смерти.
Уведу с дороги, посмею,
Брошу в ноги –
Свою причуду…
Я свою судьбу в лотерею
Проиграю –
И позабуду!
И без жалости расставаясь,
Не допив до конца стакана,
Может быть,
Я в грехах покаюсь.
Но, скорее всего,
Не стану.
Чтец 2.
Вы знаете,
Как начинается самоубийство?
Учите на память:
Не будет ни слез, ни последней записки,
Ни самокопанья.
Ни слова «прощайте»,
Ни потустороннего взгляда –
Не будет.
И не вспоминайте.
Не надо.
Да встаньте с колен!
И себя не казните – не место!
…Убрать на столе.
Не забыть бы чего.
Как к отъезду.
Чтец 3.
Не надо просить о помощи.
Мир этот создан мастерски.
Что будет –
Зачем загадывать,
А горечь уже прошла.
Пойду отражаться полночью
В пустых зеркалах парикмахерской
И многократно гаснуть
С другой стороны стекла.
На грани воды и месяца
Остановлю мгновение:
Шагну, запрокинув голову,
Ладонью, скользнув в пустоту.
И стану случайным отблеском,
Мелькнувшим обманом зрения,
Как отраженье девочки,
Которой нет на мосту.
В 1970-е в своей свободной ещё Одессе Ира Ратушинская начала писать свои первые юношеские стихи, и они сразу же выделили её из плеяды других мастеров слова. Одиночество, обречённость, противопоставление себя всем звучат во всех её строчках. Она знает, что её судьба не будет простой. Ведь после «оттепели» 1960-х над страной вновь нависают тучи тоталитаризма и диктата партии. В Одессе – бунт художников и тишина в том, что можно было назвать «одесской литературой». Казалось, что большая часть литературы из Одессы ушла навсегда. В Америку уехал талантливый рассказчик Аркадий Львов, в Ленинград, а потом в Москву вытолкнули сатирика Михаила Жванецкого. А в Одессе ломали строки и вычеркивали строфы Борису Нечерде, Юрию Михайлику. А молодых поэтов просто не допускали к публикациям, их участие в поэтической жизни ограничивалось печатанием 2-3 стихов в «Комсомольской искре» да выступлениями на студиях и вечерах. Очень немногие могли выстоять, сохранить себя, работая «в стол», без надежды на публикации. Уже тогда Ирина Ратушинская поняла, что её Родина больна, что так жить невмоготу, а значит, она пойдёт по пути тех не многих (увы, немногих!), кто уже тогда выбрал стезю противостояния, инакомыслия, диссидентства. И в её лирике начинают звучать иные строки.
Чтец 4.
Родина,
Ненавистная моя родина!
Нет постыдней твоих ночей.
Как тебе повезло
На юродивых,
На холопов и палачей!
Как плодила ты верноподданных,
Как усердна была, губя
Тех - некупленных и непроданных,
Обреченных любить тебя!
Нет вины на твоих испуганных -
Что ж молчат твои соловьи?
Отчего на крестах поруганных
Застывают слезы твои?
Как мне снятся твои распятые!
Как мне скоро по их пути
За тебя - родную, проклятую -
На такую же смерть идти!
Самой страшной твоею дорогою -
Гранью ненависти и любви -
Опозоренная, убогая,
Мать и мачеха, благослови!
Она четко определила время, оценила, разгадала его и свое в нем предназначение.
Чтец 5.
Семидесятые – тоска!
Семидесятые – позора
Как наглотались!
И доска –
последняя –
Меня от сора
Не оградит тех стыдных лет.
Они возьмут свое – без лишку!
Кому подсунут партбилет,
Кому – прописку и сберкнижку,
Кому – психушку,
а кому -
Любовь, рожденную в неволе.
Некормленый в твоем дому
Младенец, выброшенный в поле,
Утихнет к вечеру:
Ни плач, ни хрип…
Все тихо. Это годы
Семидесятые – палач!
Семидесятые – погоды
Не ждущие: ни у морей
(к морям нельзя!),
Ни у ограды…
Пускай бы кончится скорей
Годам, которые, как гады,
Как змии, мудры -
в каждый дом,
и между каждых двух – ненастьем!
Душа, рожденная рабом!
Младенец вышиблен из яслей
За не-благонаме-ренность!
Бросай семидесятым кость
От кости, оставляя плоть,
В восьмидесятые
(Господь, Храни!) –
Почти что невесом –
Иди!
уже не страшен сон:
Иди!
Как колется трава!
Иди!
Закопанного рва
Не зацепи босой ступней:
А ну как встанет?
Простыней – накроет?
Что там впереди?
Не спрашивай!
Живой – иди!
Сейчас вы вновь услышите отрывки из воспоминаний Евгения Гинзбурга о том, как проходили аресты и содержались люди в сталинских лагерях.
Чтец 6. «Хроника времён культа личности».
Чтение текста «Он берёт трубку… со своими детьми».
Это был 37-й, а вот Юлия Вознесенская попала в тюрьму КГБ в 76-м.
Чтец 7.
Ю. Вознесенская, чтение текста из книги «Записки из рукава» («Арест», содержание в камерах).
Чтец 8.
И. Ратушинская
Молоко на строке не обсохло,
А отчизна уже поняла,
И по нас уже плакали ВОХРы,
И бумаги вшивали в дела.
Мы дышали стихами свободы,
Мы друзьям оставались верны,
Нас крестили холодные воды
Отвергающей Бога страны.
А суды громыхали сроками,
А холопы вершили приказ –
Поскорее прикрыть медяками
Преступление поднятых глаз.
Убиенны ли, проданы братьями –
Покидаем свои города –
Кто в безвестность, а кто в хрестоматию –
Так ли важно, который куда?
Сколько выдержат смертные узы,
На какой перетрутся строке?
Оборванка российская муза
Не умеет гадать по руке.
Лишь печалится: ай, молодые!
Неужели и этих в расход?
Погрустит и пойдет по России.
Озари ей дорогу, Господь!
Из лагеря Ирина Ратушинская вышла почти инвалидом, КГБ, когда-то обещавший замучить её до смерти, постарался навсегда лишить её радости материнства.
Чтецы 10, 11, 12.
В этом году – семь тысяч
Пятьсот девяносто четвертом
От сотворения мира –
Шел бесконечный снег.
Небесная твердь утрами
Была особенно твердой,
И круг, очерченный белым,
Смыкался намертво с ней.
Дело было в России.
В Мордовии, чтобы точнее –
В стране, вошедшей в Россию
Полтысячи лет назад.
Она за эту заслугу
Орден теперь имеет,
Об этом здесь регулярно
По радио говорят.
И песни поют – про рощи
С лирическими березами,
Поверим на слух: с этапа
Не очень-то разглядишь.
Зато здесь растут заборы,
И вышки торчат занозами,
И путанка под ветрами
Звучит, как сухой камыш.
Еще тут водятся звери:
Псы служебной породы.
Без них – ни этап, ни лагерь,
И ни одна тюрьма…
Испытанная охрана
Всех времен и народов:
Про них уж никто не скажет,
Что лопают задарма.
А небо над этим краем
Утверждено добротно:
Оно не сдвинется с места,
Хоть годы в него смотреть.
А если оно замерзло –
Так это закон природы
Приводится в исполненье
В положенном декабре.
…Шел снег четвертые сутки,
И в камере мерзли бабы –
Совсем еще молодые –
Старшей – двадцать один.
- Начальница – говорили –
Налей кипятку хотя бы,
Позволь хотя бы рейтузы –
Ведь на полу сидим!
А им отвечали: - Суки,
Еще чего захотели!
Да я бы вам, дармоедкам,
Ни пить, ни жрать на дала!
А может, еще вам выдать
Валенки да постели?
Да я б вас вовсе держала,
Свиней, в чем мать родила!
Ну что ж, они заслужили
Еще не такие речи:
Небось не будет начальство
Зазря сюда посылать!
Зима – так пускай померзнут,
Ведь не топить им печи.
На то и ШИЗО – не станут
Сюда попадать опять!
Небось не голые – выдали
Казенные балахоны.
Да много ли им осталось –
Дело уже к концу…
Они уже обессилели.
Лежат, несмотря на холод,
И обнаглевшие мыши
Бегают по лицу!
А впрочем, никто не умер.
Вышли, как отсидели.
И нечего выть над ними:
Калеки, да не с войны!
Кто – через десять суток,
Кто – через две недели…
А застудились – некого
Кроме себя винить!
Пускай отбывают сроки
Законного наказанья,
Да лечатся на свободе,
А тут и без них возня!
А что рожать не смогут –
Они пока и не знают.
Да, если толком подумать,
Не их это дело – знать.
Потом, конечно, спохватятся,
Пойдут по врачам метаться,
В надежде теряя разум,
Высчитывать мнимый срок…
Заплачут по коридорам
Бесчисленных консультаций,
И станет будить их ночью
Тоненький голосок:
- Мамочка, ты слышишь?
Ты меня слышишь?
Помнишь, тебе снилось,
Что ты родила?
Съели меня мыши,
Серые мыши.
Где же ты,
Где же,
Где же ты была?
Мама, мне здесь холодно –
Заверни в пеленку!
Мне без тебя страшно –
Что ж ты не идешь!
Помнишь, ты хотела
Девчонку,
Девчонку?
Что же ты,
Что же –
Даже и не ждешь?
…А в общем-то, что случилось?
Другие орут в роддоме.
Народу у нас хватает –
На миллионы счет!
Найдется, кому построить
Заводы, цеха и домны,
Найдется, кому – дорога,
Найдется, кому – почет!
Еще не такие беды
С лица истории стерты –
Так эта ли помешает
Работать, петь и мечтать
Сегодня, сейчас – в семь тысяч
Пятьсот девяносто четвертом!
…От Рождества Христова –
Неловко как-то считать.
Может быть, эта женщина ещё жива, может быть, её взрослые дети услышат когда-нибудь эти строки…
Когда Ратушинская, тяжело больная, сидела в мордовских лагерях, уже произнесено было слово «перестройка». Перед очередной поездкой Горбачёва за рубеж, удовлетворяя требования международных политических деятелей, руководство страны было вынуждено дать Ирине свободу, разрешение уехать на лечение за рубеж, но тут же лишило её гражданства.
Страна задумчивых вокзалов
И вечно жалостливых баб!
Своих детей – силен ли, слаб –
Ты всех сомненьем наказала!
Твои вопросы – до рассвета,
Твои укоры – до седин,
И нет бесспорного ответа
Ни на один. Ни на один.
И как нам жить с тобой, такою?
Куда – с твоей землей в горсти?
Ты смотришь, заслоняясь рукою:
Забыть? проклясть? перекрестить?
Ирина Ратушинская всё же добилась возвращения русского гражданства, в 1992 году все мировые агентства сообщали, что родилась двойня. Это была ещё одна победа над КГБ. За рубежом вышло уже 9 её книг на русском, многих европейских языках, даже на японском.
Только на родине до 1993 г. не было издано ни одной её книги. В 1993 увидела свет единственная книга Ратушинской – сборник стихов. Может быть, она станет началом её возвращения на родину, о котором мечтала поэтесса:
Я вернусь в Одессу, вернусь -
Я знаю, когда.
Я знаю, как это будет: вечер и плеск.
Как легко выходить из моря,
Когда вода
Тёплым камешком шевелит,
Как легко выходить без
Ложной памяти -
Стоит ли плакать, вот и домой.
Дисциплинирующее, строгое слово режим приобретает зловещий оттенок, когда встаёт рядом со словом «тоталитарный». При любой власти, при любом правительстве этого не должно повториться.
Но, думая о трагедии России, невольно задумываешься о тех, чьими руками вершились преступления. Шаг за шагом, выполняя все новые директивы, они спускались по ступенькам от человека - к зверю. И трудно подобрать слова, чтобы передать выражение лиц тех, кто уже стал нечеловеком.
Звучит песня А. Розенбаума «Анафема».
Мы очень любим свою Родину, землю, на которой мы родились. Но нам очень хотелось бы, чтобы где-нибудь, в далёкой стране со словом Мордовия ассоциировались замечательные скульптуры Степана Дмитриевича Эрьзи, а не тёмная фигура тюремщицы Акимкиной.
СОДЕРЖАНИЕ
| Чиндяйкин Ю.Г. Предисловие | 3 |
| Рогозин А.В. Урок - пресс-конференция в 11 классе «У справедливости нет срока давности» | 4 |
| Назимкина Л.Н., Инсаркина Н.Б. Урок-суд «И все взыскательнее память к началу всех моих начал» | 12 |
| Савельева О.В. Разноуровневое семинарское занятие в 9 и 11 классах «За все безумства руководителей расплачиваются их подданные» | 24 |
| Харламова Г.В.Урок «Судьба села в истории страны» | 29 |
| Баркина М.Н. Урок в 9 классе «Пир во время чумы» | 35 |
| Попкова И.С., Глухова Т.В. Интегрированный урок «Жизнь и творчество Н. Заболоцкого» | 58 |
| Железнова Л.А. Урок «История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР (А.И. Солженицын. «Один день Ивана Денисовича»)» | 63 |
| Васюнина И.В. Литературно-музыкальная композиция «Анафема тоталитарному режиму» | 68 |
Школьные уроки по теме
«История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР»
Из опыта работы учителей
Республики Мордовия
Выпуск 2
Составитель:
А.В. Рогозин, методист кафедры исторического и обществоведческого образования МРИО
Редакторы:
Фадеева В.И., Живова М.И.
Корректор:
Живова М.И.
Печать способом ризографии.
Тираж 100 экз.
Цена договорная.
Отпечатано с оригинал-макета
в ГОУ ДПО (ПК) С «Мордовский республиканский институт образования»
430027, г. Саранск, ул. Транспортная, 19
* Школьные уроки по теме «История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР»: По итогам Четвертого межрегионального конкурса учителей в 2006 г. – М., 2006. – С. 11.
1Стилистика и пунктуация сохранены.