Книга на сайте

Вид материала

Книга

Содержание Г. М. Корниенко.

Подобный материал:

• С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга, 9693.63kb.
• В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
• Книга взята с сайта Увеличенные иллюстрации можно посмотреть на сайте Роберт Э. Свобода, 4082.34kb.
• Ирпенская буквица, 117.9kb.
• Ответы на вопросы по лекции, проведённой в Ростове на Дону 13 мая 2011 года, 31.37kb.
• Института Магии Атлантида. 2008 Предисловие. Эта книга, 3221.07kb.
• К. С. Льюис Куда пойду от духа, 6087.2kb.
• Уоллеса Уотлза "Наука стать богатым", 730.52kb.
• Книга на сайте, 4541.56kb.
• Книга на сайте, 9763.45kb.

Г. М. Корниенко. Как и мой соавтор, я вижу в деятельности Э. А. Шеварднадзе на посту министра иностранных дел не только негативные стороны. Без него, скажу прямо, было бы труднее разрушить железобетонные блоки, которых немало накопилось в нашей внешней политике, при всем том, что она много сделала и в предыдущий период для предотвращения войны, для обеспечения мирных условий нашему внутреннему строительству.

В заслугу ему можно поставить и то, что при определении и осуществлении нашего внешнеполитического курса все большее значение приобретал (в принципе он всегда присутствовал) критерий общечеловеческих ценностей. Но именно в этом вопросе — здесь я тоже согласен с маршалом Ахромеевым — Шеварднадзе допустил серьезный перехлест.

Я не знаю практически никого, кто был бы несогласен с тезисом о приоритете общечеловеческих ценностей, как он был сформулирован М. С. Горбачевым, когда он назвал ядром нового мышления «признание приоритета общечеловеческих ценностей и еще точнее — выживания человечества (курсив мой. — Г. К.)»{25}.

Другими словами, речь шла о ценностях и интересах, которые в современных условиях являются действительно высшими и общими для всех людей, для всего человечества, объединяющими его, в отличие от тех интересов — национальных, классовых и иных, которые разъединяют его. [255]

При таком понимании приоритетность общечеловеческих интересов не отрицает, а, скорее, предполагает наличие и других интересов, и соответственно речь должна идти о сочетании, о диалектическом объединении общечеловеческих и всех иных интересов, а не об игнорировании таковых.

К сожалению, однако, в истолковании Шеварднадзе приоритетность общечеловеческих интересов очень скоро превратилась в нечто всепоглощающее и самодовлеющее, что вело к недооценке им, а в ряде случаев и к игнорированию других интересов, в том. числе, жизненно важных для Советского государства.

И второе — по своим вредным последствиям не менее серьезное — заблуждение Шеварднадзе заключалось в том, что в своей практической деятельности он исходил из того, будто весь мир или во всяком случае та его часть, которая обозначается политическим понятием «Запад», давно уже придерживается категорий нового мышления и приоритетности общечеловеческих интересов. Получалось, что Советскому Союзу вроде бы надо только «догонять» в этом отношении западные страны, а последним ничего менять в своей политике и не требуется. Здесь тоже проявилось присущее Шеварднадзе свойство: принимать желаемое за действительное.

О явной недооценке им профессионализма в дипломатии я уже говорил в предыдущих главах, повторяться не стану. Коснусь лишь еще одного аспекта, внимание к которому привлек в данной главе мой соавтор, — насчет несоответствия истине утверждений почитателей Шеварднадзе о том, что отличительной чертой его дипломатической деятельности была неизменная честность и правдивость. К приведенному маршалом Ахромеевым примеру обратного свойства добавлю следующий.

В своем выступлении в Верховном Совете СССР 23 октября 1989 г. Э. А. Шеварднадзе, коснувшись вопроса о Красноярской РЛС, заявил: «Четыре года мы разбирались с этой станцией. Нас обвинили в том, что она является нарушением Договора по противоракетной обороне. Не сразу руководству страны стала известна вся истина».

Не говоря уже о том, что он выставил себя и все руководство страны в неприглядном свете, утверждая, что ему потребовалось четыре года, чтобы разобраться в столь несложном вопросе, Шеварднадзе просто сказал неправду. [256]

Я сам докладывал ему истинную историю с Красноярской РЛС еще в сентябре 1985 года перед поездкой в США, назвав при этом помощнику министра номер официального документа за 1979 год по этому вопросу, для получения которого из ЦК было достаточно 30–40 минут. А те члены руководства, которые работали в здании ЦК, могли держать в своих руках этот документ через 5–10 минут после запроса.

Истина же заключалась в том, что решение о строительстве РЛС системы предупреждения о ракетном нападении в районе Красноярска, а не в районе Норильска (что соответствовало бы Договору по ПРО) было принято руководством страны по соображениям экономии средств на ее строительство и эксплуатацию. При этом было проигнорировано мнение руководства Генштаба (зафиксированное в упомянутом документе) о том, что строительство этой РЛС в районе Красноярска даст США формальные основания обвинять СССР в нарушении Договора по ПРО. Другими словами, никто не вводил в заблуждение ни старое, ни новое руководство страны. Так что байка насчет четырехлетнего разбирательства в истинной истории Красноярской РЛС остается на совести Шеварднадзе.

Ни в коей мере не оправдывая первоначально принятое решение о строительстве этой станции, попутно замечу, что нарушение Договора по ПРО имело бы место только в том случае, если бы ее строительство было завершено и она была бы задействована. Этого, как известно, не произошло, чего нельзя сказать об аналогичной американской РЛС в Туле (Гренландия), функционирование которой является грубым нарушением Договора по ПРО. Это же будет относиться и к новой американской РЛС в Великобритании, когда она станет действовать.

В этой связи следует отметить, что Шеварднадзе в том же выступлении допустил еще одну неточность, когда, говоря о Красноярской РЛС, заявил: «Стоит эта станция размером с египетскую пирамиду, демонстрируя собой, прямо скажем, нарушение Договора по ПРО». Нарушения-то договора ведь еще не состоялось, как это было подтверждено и членами конгресса США, посетившими законсервированную стройку этой станции. И администрация США не утверждала, что уже произошло материальное нарушение договора, речь шла о потенциально возможном нарушении его в случае завершения строительства РЛС и ее функционирования. Все это — не схоластические нюансы, а политика. [257]

Я, как и маршал Ахромеев, допускаю, что в ряде случаев не соответствующие действительности высказывания Шеварднадзе делались им непреднамеренно. Иногда, скажем, из-за неумения ответить задающему вопрос так, чтобы и неправды не сказать, и не нанести ущерба делу. А иногда из-за его любви к красивым фразам вроде сравнения Красноярской РЛС с египетской пирамидой.

Однако если говорить в более широком плане, то те, кто считает Шеварднадзе правдивым и искренним человеком, вряд ли смогут ответить на простой вопрос: когда же он был искренен — когда пуще многих других восхвалял Брежнева, когда пел дифирамбы Горбачеву или когда в самый трудный для советского лидера момент ушел из его команды, бросив тень и на него самого? Или же, наконец, когда плюнул в лицо товарищам по партии, уйдя из ее рядов?

Откровенно говоря, после того как я достаточно хорошо узнал Шеварднадзе, для меня не явились неожиданными все его кульбиты. Я давно понял, что он принадлежит к числу людей, которые служат (и служат верно) кому-то, какой-то личности, а не какому-то общему делу, партии и обществу в целом. А для такого человека достаточно, чтобы по той или иной причине изменилось отношение к нему того, кому он служит, — тут и конец всей его верности. И я глубоко убежден, что при всем прочем Шеварднадзе не ушел бы с поста министра иностранных дел и затем из КПСС, если бы Горбачев не решил переместить его с этого поста, пусть формально и на более высокий пост вице-президента, который не сулил ему ни славы, ни чего-либо другого, кроме неприятностей. (По каким мотивам Горбачев собирался это сделать — особый вопрос, на котором я сейчас не останавливаюсь.)

Глава VII.

1990 год — к чему мы пришли через пять лет

Одним из основных событий 1990 года, имеющим далеко идущие последствия, явилось, конечно, объединение двух германских государств — ФРГ и ГДР, или, точнее говоря, включение последнего в состав первого, что юридически произошло 3 октября 1990 г.

Приступая к изложению нашего отношения к случившемуся, хотели бы сразу и со всей определенностью сказать, что мы не ставили под сомнение правомерность произошедших в ГДР внутренних перемен — это дело самих восточных немцев. Не ставим мы под сомнение и право немецкого народа жить в едином государстве, если такова его воля. Это так или иначе должно было, видимо, когда-то произойти, хотя не является секретом, что не так много лет тому назад не только в Советском Союзе, но и в Западной Европе объединение Германии не считалось делом близкого будущего, а многие вообще признавали его нежелательным. Не все говорили об этом прямо, но случалось и такое. Так, например, видный политический деятель Италии Дж. Андреотти говорил 15 сентября 1984 г.:

«Мы все согласны с тем, что должны существовать хорошие отношения между двумя Германиями. Но не следует перегибать палку в этом направлении. От пангерманизма следует отказаться. Существуют два германских государства, и эти два государства следует сохранить»{26}.

Но наши сомнения касаются, повторяем, не самого права немецкого народа жить в едином государстве, а того, как было осуществлено объединение Германии, в полной ли мере были учтены при этом законные интересы Советского Союза, поскольку в этом вопросе Советское . государство имело и международно-правовые, и исторические, и моральные основания сказать свое весомое слово. Вопреки распространенному, к сожалению, и в СССР мнению, будто он не мог влиять на ход объединения Германии{27}, мы не только могли, но и должны были делать это более решительно и разумно. Это наше право применительно к Германии вытекает из Устава ООН.

Огорчительно, что многие у нас, включая и тех, чьей святой обязанностью было помнить об этом, похоже, растерялись и не сумели своевременно разработать и последовательно осуществить нашу линию в вопросах объединения Германии.

Именно в результате упущения возглавляемого Шеварднадзе МИДа и других ведомств случилось так, что М. С. Горбачев, как отмечалось в предыдущей главе, не был еще готов к серьезному разговору с Дж. Бушем по этим вопросам при встрече на Мальте в декабре 1989 года (как и при встрече с Ф. Миттераном в Киеве незадолго до того).

Еще более непростительно то, что не оказалось четко разработанной позиции на этот счет и для встречи советского лидера с Г. Колем в Москве в январе 1990 года. Существо советской позиции по вопросу об объединении Германии при всех этих встречах фактически сводилось к самой общей формуле насчет того, что при этом должны учитываться интересы безопасности других государств — каким образом они должны были учитываться, это не расшифровывалось. Не уточнялось, например, тогда, что вхождение объединенной Германии в НАТО было бы несовместимо с интересами безопасности Советского Союза.

Неудивительно поэтому, что, уезжая в январе из Москвы, Г. Коль заявил, что объединению Германии «дан зеленый свет», и никто не опроверг такого утверждения.
{27}См. Правда. — 1990. — 3

Именно после этого — и только после этого — при встрече Дж. Буша и Г. Коля в феврале 1990 года ими было твердо решено настаивать на полноформатном вхождении объединенной Германии в НАТО — раньше они опасались, что Советский Союз не допустит этого. О том, что дело обстояло именно так, потом, после июльского визита Г. Коля в СССР, достаточно ясно скажет не кто иной, как сам Буш. Приветствуя официально выраженное теперь советской стороной согласие на вхождение объединенной Германии в НАТО, он заявил:

«Пять месяцев назад, в феврале, канцлер Коль и я пришли к единому мнению в отношении того, что объединенной Германии следует сохранить полное членство в Организации Североатлантического договора, включая ее военную структуру»{28}. [260]

Как явствует из заявления, до февраля 1990 года западные лидеры не исключали вариант по крайней мере неполного членства объединенной Германии в НАТО, в частности невхождение ее в военную организацию НАТО.

Между тем только в марте, то есть после того, как натовский поезд ушел или во всяком случае уже двинулся в путь, мы стали заявлять о неприемлемости включения будущей Германии в НАТО, поскольку это вело бы к слому сложившегося в Европе равновесия — основы стабильности, взаимного доверия и сотрудничества{29}. И только тогда же, 14 марта, была изложена в форме Заявления МИД СССР более или менее обстоятельно разработанная советская концепция по вопросам, связанным с объединением Германии.

Но было слишком поздно, тем более что после состоявшихся 18 марта выборов, в результате которых к власти в ГДР пришло новое правительство во главе с де Мезьером, переговоры по германским делам, ведшиеся по формуле «2 + 4», очень скоро стали вестись фактически по формуле «5–1», то есть СССР остался на них в полном одиночестве. Не могли помочь делу и начавшиеся импровизации с нашей стороны в диапазоне от «нейтрализации» Германии (что было, конечно, нереалистично) до вхождения ее в оба союза — НАТО и ОВД (что было просто алогизмом, тем более в условиях, когда дни ОВД были сочтены).

А закончилось дело известно чем: во время июльского визита Г. Коля в СССР советской стороной были официально сняты возражения против вхождения объединенной Германии в НАТО. Вряд ли можно удивляться, что один из журналистов, сопровождавший Г. Коля на обратном пути в Бонн, писал потом: «Сказать, что канцлер был доволен переговорами, — значит не сказать ничего. Коль весь светился от удовольствия»{30}.

Факт нашего согласия на то, что еще вчера считалось «немыслимым» и «нарушением баланса в стратегическом звене мировой политики», пытались объяснить в основном следующими тремя обстоятельствами. [261] Во-первых, тем, что на состоявшейся в июне в Лондоне сессии Совета НАТО главы государств — членов этой организации приняли декларацию о предстоящей трансформации НАТО в более политизированную организацию и о пересмотре ее военной доктрины. Во-вторых, тем, что ФРГ в лице Коля взяла обязательство не размещать на территории бывшей ГДР иностранные войска и соответственно не допускать туда ядерное оружие. В-третьих, тем, что Коль пообещал, что общая численность бундесвера не будет превышать 370 тыс. человек, что, дескать, почти в два раза меньше общей численности вооруженных сил ФРГ и ГДР до их объединения.

Но время идет, а обещания насчет трансформации НАТО и пересмотра ее военной доктрины остаются все еще проектами, в то время как ОВД перестала вообще существовать, а советская военная доктрина была пересмотрена в одностороннем порядке еще за три года до лондонской сессии Совета НАТО, и, следовательно, давно уже начата и идет полным ходом перестройка Советских Вооруженных Сил. Как резонно заметил М. С. Горбачев в беседе с Г.-Д. Геншером 18 марта 1991 г., говоря о НАТО,

«нам не очень видна ее трансформация с точки зрения формирования общеевропейских структур безопасности. Речь, скорее, идет об укреплении механизма безопасности только для тех, кто входит в эту организацию»{31}.

Неразмещение иностранных войск и ядерного оружия на территории Восточной Германии — это, конечно, хорошо. Но в условиях самороспуска ОВД и ухода советских войск не только из Восточной Германии, но также из Венгрии, Чехословакии и Польши не может не возникать вопрос: почему, собственно, в этих условиях должны оставаться иностранные войска и тем более ядерное оружие на территории Западной Германии? Задают этот вопрос не только советские люди. Вот что заявил в этой связи, например, известный политический деятель ФРГ Эгон Бар:

«Откровенно говоря, я поражен согласием Горбачева на включение объединенной Германии в НАТО. Я был удивлен, что при этом не затронута судьба атомного оружия. Можно сказать, что Североатлантическим союзом одержан величайший триумф»{32}.

Что же касается того, что численность бундесвера будет ограничена 370 тыс. человек и что это якобы означает сокращение чуть ли не вдвое суммарной численности армий ФРГ и ГДР до их объединения, то этот аргумент вообще логически несостоятелен. [262] Ведь раньше-то эти две армии находились по разные стороны баррикады. Следовательно, суммировать их неправомерно. Логика, скорее, требует того, чтобы из прежней численности бундесвера (495 тыс. человек) была вычтена численность прежней армии ГДР (173 тыс. человек). Стало быть, у бундесвера должно было бы остаться не более 322 тыс., а не 370 тыс. человек.

Из наших контактов с западными представителями, да и из публичных заявлений некоторых из них нам известно, что Г. Коль действовал в вопросах объединения Германии столь настойчиво, а подчас и поспешно (не всегда даже консультируясь со своими союзниками), исходя из принципа «куй железо, пока оно горячо». В данном случае это означало, что он торопился завершить дело объединения Германии (может быть, быстрее, чем было бы оптимально выгодно самой Германии), опасаясь, как бы оно не застопорилось в случае каких-то неблагоприятных для Запада перемен в Советском Союзе. Таким образом, и здесь негативную роль сыграло нарастание у нас внутренних трудностей.

Известно и то, что задержку с трансформацией НАТО многие западные политики объясняют необходимостью для Запада учитывать непрогнозируемость сегодняшнего развития СССР.

И в том, и в другом случае, видимо, есть доля правды. Как правильно и то, что германский вопрос решался не в вакууме — приходилось считаться со многими объективными и субъективными обстоятельствами.

Но все это ни в коем случае не оправдывает, с нашей точки зрения, того, что советское руководство оказалось в критически важный момент (конец 1989 — начало 1990 г.) без тщательно взвешенной, достаточно гибкой и вместе с тем твердой, последовательной позиции в германских делах. При наличии разных причин случившегося нам представляется несомненно большой вина в этом тогдашнего министра иностранных дел Э. А. Шеварднадзе.

Г. М. Корниенко. В одном из своих интервью в апреле 1991 года Э. А. Шеварднадзе утверждал, что к выводу о скором возникновении проблемы объединения Германии он лично пришел еще в 1986 году и что якобы уже тогда говорил, что в ближайшем будущем главным, определяющим для Европы вопросом станет германский{33}. [263]

Не говоря уже о том, что его образ действий в последующие годы никак не подтверждает это его утверждение, факты, которые относятся именно к 1986 году, тоже свидетельствуют, скорее, об обратном.

На протяжении всего послевоенного периода до 1986 года германское направление в работе МИДа было одним из важнейших. И после образования двух немецких государств всеми вопросами, касавшимися как наших двусторонних отношений с каждым из них, так и германской проблемы в целом, занималось единое подразделение министерства — 3-й Европейский отдел.

При наличии разных точек зрения у наших германистов на пути развития двух немецких государств ни у кого из профессиональных дипломатов не возникало сомнений в том, что германский вопрос как таковой еще далеко не закрыт и что он требует именно комплексного подхода, чем и определялось постоянное сохранение в структуре МИДа единого подразделения, занимающегося ФРГ, ГДР и Западным Берлином.

Но Э. А. Шеварднадзе показалось непонятным, почему ГДР — социалистической страной ведает тот же отдел, что и капиталистической ФРГ; он решил устранить этот «непорядок». Неудивительно, наверное, что у него самого не было тогда (вопреки тому, что он говорит сейчас) понимания всей сложности и значимости германской проблематики. Но прискорбно и непростительно то, что он и в этом случае проявил полное пренебрежение к профессиональным знаниям и мнению людей, десятилетиями занимавшихся германистикой, а они (за исключением тех, кто всегда готов поддакивать любому начальству) однозначно были против «развода» двух германских государств по разным МИДовским подразделениям. Не прислушался министр и к такому очевидному доводу: как же быть в этом случае с Западным Берлином? Оставить его в отделе, занимающемся ФРГ, — политически было нецелесообразно, поскольку это размывало Четырехстороннее соглашение по Берлину, согласно которому Западный Берлин не являлся частью ФРГ и не управлялся ею. Передавать же Западный Берлин вместе с ГДР в ведение управления европейских социалистических стран — тоже было неправомерно, и профессионалам заранее было ясно, что в практическом плане западные представители не станут иметь дело с указанным управлением по вопросам, касающимся Западного Берлина. [264]

Но все доводы профессионалов были проигнорированы Э. А. Шеварднадзе: в первой половине 1986 года вопросы взаимоотношений ФРГ и ГДР были распределены между разными подразделениями; Западный Берлин вначале был передан вместе с ГДР в управление, ведающее соцстранами, что, естественно, вызвало недовольство западных держав, и тогда, летом того же 1986 года, Западный Берлин был «присоединен» к ФРГ в качестве своего рода подарка Г.-Д. Геншеру, приезжавшему с визитом в Москву.

С точки зрения последующих, гораздо более далеко идущих перемен в Германии эти эпизоды кажутся малозначительными. Но беда в том, что подобный непрофессионализм, импровизационный подход Э. А. Шеварднадзе к германским делам, как и многим другим, давал себя знать и потом, когда германский вопрос приобрел действительно критически важный для нашего государства оборот.

Может возникнуть вопрос, почему я, как и мой соавтор, не выступал раньше с публичной критикой тех серьезных просчетов в нашей германской политике конца 1989 — начала 1990 года, о которых говорилось выше. Ответить на этот вопрос не очень просто. Многое здесь объясняется, во-первых, тем, что в большинстве случаев мы, как и другие, оказывались перед уже свершившимися фактами, поскольку с течением времени выработка внешнеполитических решений снова становилась все более кулуарной. Во-вторых, пониманием бесполезности критики; как и раньше, руководство мало прислушивалось к чьему-то мнению, если оно заметно отличалось от его собственного.

* * *

Во многом критическое отношение нас обоих к характеру, темпам, а главное — условиям объединения двух германских государств не мешает нам видеть, что именно это событие, как никакое другое, способствовало радикальным переменам к лучшему между Западом и Востоком. Такова диалектика международной жизни.

Не произойди в 1990 году объединения Германии, не было бы, думается, ни Парижской хартии для новой Европы, ни Совместной декларации двадцати двух государств с их важными политическими констатациями, знаменующими качественное улучшение обстановки на Европейском континенте. Без этого вряд ли бы появился в 1990 году и Договор об обычных вооруженных силах в Европе, ставший материальным выражением и закреплением благоприятных перемен. [265]

При наличии и в этом договоре определенных недостатков (главным из них является то, что он сконструирован исходя из существования в Европе двух военно-политических союзов, хотя к моменту его подписания один из них — ОВД — уже фактически не функционировал) полная реализация содержащихся в нем положений приведет к тому, что внезапное нападение или вообще крупномасштабные военные операции в Европе будут практически исключены, если, разумеется, военно-политическая обстановка серьезно не изменится.

Это будет действительно большое дело, ради которого пришлось смириться с тем что в чисто военном плане договор получился несколько более выгодным для НАТО, которая продолжает существовать и сохраняет свои военные функции. В этом плане особенно негативное значение при неблагоприятном повороте дел в будущем может иметь то, что вне рамок договора остались военно-морские силы государств-участников в районе Европы, по которым НАТО имеет большие преимущества перед Советским Союзом. Более того, к сожалению, в договоре закреплено, по крайней мере до середины 1992 года, что и дальнейшие переговоры с целью заключения соглашения о дополнительных мерах в области обычных вооруженных сил будут вестись на основе прежнего мандата, то есть без охвата ими военно-морских сил.

После встречи М. С. Горбачева и Дж. Буша в конце 1989 года на Мальте и в соответствии с данным руководителями СССР и США поручением найти развязки по главным вопросам к концу мая 1990 года переговоры по сокращению стратегических ядерных и обычных вооружений пошли более энергично.

Больше всего нерешенных вопросов на переговорах по СНВ оставалось по стратегической авиации: тяжелым бомбардировщикам (ТБ), оснащаемым крылатыми ракетами воздушного базирования большой дальности в ядерном снаряжении (КРВБ), а также по крылатым ракетам морского базирования (на надводных кораблях и подводных лодках) такого же типа (КРМБ).

Совместное решение глав государств СССР и США об их засчете в том или ином виде при подписании будущего договора по СНВ было принято в Вашингтоне еще в декабре 1987 года. Прошло два года. И если на других направлениях в подготовке договора было достигнуто многое, в решении этих двух вопросов продвижения вперед не наблюдалось. Это не случайно. [266] Проектом договора по сокращению СНВ Советскому Союзу и США после соответствующих сокращений предусматривалось, что из разрешенных 6000 боезарядов на стратегических носителях не более 4900 предназначалось для баллистических ракет наземного и подводного базирования. Таким образом, 1100 боеголовок оставалось для размещения на тяжелых бомбардировщиках (разрешается и большее число, но за счет сокращения боеголовок баллистических ракет). Между тем, на некоторых типах тяжелых бомбардировщиков США (например, Б-52) к тому времени уже было размещено по 20 КРВБ, то есть США могли бы иметь, если учитывать все КРВБ, размещенные на ТБ, не более 55 ТБ (1100:20). Фактически же у них имелось около 200 ТБ Б-52 с КРВБ (200х20 = 4000) да начинали поступать на вооружение и новые ТБ Б-1 и Б-2, то есть для США вопрос о КРВБ был очень важным. Наша позиция на переговорах о порядке засчета КРВБ была вполне логичной: на каждом ТБ должно засчитываться столько КРВБ, сколько их фактически размещено. Но США такой порядок никак не устраивал. Теперь, когда позиции Советского Союза ослабли (было заметно, что США и на Мальте это уже учитывали), американцы решили этим воспользоваться и добиться решения проблем КРВБ и КРМБ на выгодных им условиях.

С таким намерением и прибыл Дж. Бейкер в Москву 6 февраля, 1990 г. К сожалению, нам действительно приходилось учитывать сложное положение, в которое попала наша страна. Дипломатия обязана исходить из реальностей.

Разумеется, на переговорах Бейкера с Шеварднадзе поднималась вся сумма вопросов, которые предстояло рассматривать президентам в июне, но главным тогда, в феврале 1990 года, было достижение договоренностей по содержанию договора о сокращении СНВ, а в нем два главных спорных вопроса — о КРВБ и КРМБ.

7 февраля Дж. Бейкер изложил советским представителям существо американских предложений по КРВБ. Оно было следующим:

1. За каждым из американских тяжелых бомбардировщиков Б-52, Б-1 или будущими ТБ, оснащенными для КРВБ, засчитывается по 10 боезарядов.

2. За каждым из советских тяжелых бомбардировщиков Ту-95, Ту-160 засчитывается по 8 боезарядов, а за будущими ТБ, оснащенными для КРВБ, — по 10. [267]

3. Тяжелые бомбардировщики обеих сторон могут, однако, оснащаться вдвое большим числом КРВБ, чем то, которое за ними засчитывается, то есть американские ТБ по 20 зарядов, советские ТБ — по 16 зарядов.

4. КРВБ в обычном (неядерном) оснащении должны быть отличимы от ядерных КРВБ. Эти отличия можно наблюдать с помощью национальных технических средств из космоса.

5. Дальность ракет СРЭМ, которыми оснащаются остальные ТБ США, кроме тех, которые оснащены КРВБ, должна быть равна 1000 км (прежняя позиция США — 1500 км).

Были и некоторые другие, менее существенные предложения. Если говорить коротко, то сущность предложения США заключалась в том, чтобы американцам засчитывалось по договору определенное количество КРВБ (например: 150 ТБх10 КРВБ =1500 КРВБ), а фактически они имели бы КРВБ в два раза больше (150 ТБх20 КРВБ = 3000 КРВБ). Кроме того, и ракеты СРЭМ, которыми оснащались бомбардировщики США, не имеющие КРВБ, имели бы существенно большую дальность (1000 км), чем та, на которой настаивали мы (600 км). Оба эти предложения ранее были для нас неприемлемы. Мы их отвергали.

8 февраля Шеварднадзе ответил на это предложение Дж. Бейкера, придерживаясь нашей прежней позиции, то есть, по существу, отклонил предложение США. Но все мы понимали, что после стояния на месте в течение двух лет что-то нужно было делать. Оставаться дальше на прежней позиции не представлялось возможным. К тому же предложение США о новом порядке засчета КРВБ касалось не только американских, но и советских бомбардировщиков. 9 февраля предстояла беседа М. С. Горбачева с Дж. Бейкером.