Анатолий Онегов Русский лес

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 22 23 24 25 26 27 28 29 30

Вот, кажется, сняли мы с вами и обвинение русского человека в "грубости и жестокости", какие якобы и придавали топору, попавшему в руки русского человека, особо разрушительную силу. Нет, топор в руках моих предков был памятью трудовой истории народа, народа-земледельца. Видели бы вы когда-нибудь, как наступает лес на пашню, как упорно движется он на чистый выкос! Видели бы вы, как поглощает лес всякий след человека и как буйно встает он непроходимой чащей по вчерашним лугам и полям... Недавно принялся я восстанавливать границы прежних полей и лугов вокруг своей деревушки Пелусозеро. Конечно, я знал, что лес быстро выживает человека, но когда по прежним полям, какие еще хорошо помнили старожилы нашей деревушки, встречал я те же березовые рощи, встающие на пути сплошным забором, все прежние умозрительные представления о наступлении леса на владения человека показалась мне слабым подобием правды. Да и не только мой личный опыт-подтверждение силы леса. Поинтересуйтесь в Архангельске и обязательно получите ответ, что самые лучшие вековые сосновые леса стоят сейчас в районе Лекшмозера по прежним полям, оставленным почему-то людьми сто лет тому назад.

Вот и придется поверить вам, что тот самый топор, ловкий, с лезвием, отточенным под бритву - это очень малая сила человека против силы лесной, стоявшей возле его полей. И воевал с лесом наш предок, отстаивал свои поля, а прежде расчищая себе путь-дорогу по лесным чащам - ведь шел он сюда не прятаться-таиться от всего на свете, шел он жить, пахать землю, растить хлеб и делиться этим хлебом и с теми народами, какие в отличие от него не знали еще земледелия, не видели в лесе своего врага.

И лес противился топору, не отдавал без боя землю крестьянину, грозил скотоводу набегами лесных хищников. И прав был историк, определивший состояние русского человека, впервые встретившегося со своим будущим лесом, такими словами: "Безотчетная робость овладевала им, когда он вступил под его сумрачную сень. Сонная, "дремучая" тишина леса пугала его; в глухом, беззвучном шуме его вековых вершин чудилось что-то зловещее; ежеминутное ожидание неожиданности, непредвиденной опасности напрягало нервы, будоражило воображение». (В.Ключевский. Курс Русской истории . 1916).

В таком противостоянии можно было либо победить, либо сдаться и отступить. Там, в условиях жестокой борьбы с природой (жестокой, ибо решался вопрос, кто кого: лес ли отбил бы у наших предков охоту к земледелию и тем самым сделал бы людей своими рабами, человек ли настоял бы на своем и заставил бы лес считаться с собой), могли родиться либо боец, либо раб. К счастью, раба отвергла сама история, а все остальное, светлое и широкое, глубокое и чистое, что было приложено к характеру упорного бойца, родилось, видимо, уже после победы, когда вместо сплошной темной чащи засветились вокруг русских полей русские березки и русские рябинки.

Да, лес коренной, дремучий, лес-чаща, отступил перед упорством людей, оставив им в награду за мужество белоствольную красоту березы, резное убранство листа и огонь осенних ягод рябины... Эти-то березы и рябины и принесли людям, выбравшим лес для своей жизни, тот свет, ту радость, без которых и не может быть полноценного бытия. И этот, вторичный, как его называют, лес, пришедший на смену лесу-чаще, рождавшей у поселенцев лишь опасливые мысли, и подарил русскому человеку и его необыкновенные песни, и его необыкновенную светлую любовь к своему Русскому лесу.

И как это ни странно звучит, но Русский лес был создан самими русскими людьми. Это было взаимосоздание в процессе жизни людей в лесу: люди и лес постепенно меняли свой облик и наконец достигли той гармонии, когда вчерашнее напряженное противостояние перешло в иное качество, когда пугающая стихия стала доброй колыбелью целого народа.

Да, наш древний предок-земледелец, подступивший к лесу с опытом земледелия южный степей, видел в лесе только своего врага. Но уже следующий опыт жизни подсказывал, что лес может уберечь, спрятать человека - лес давал защиту и люди не могли не отметить для себя эту определенную пользу от жизни в лесу. Так лес становился домом и для наших предков. Дальше - больше: если на пути славян-переселенцев в тех или иных местах не вставали военным заслоном коренные хозяева леса, если путь-дорога в лес не превращалась в войну с обязательным крушением крепости противника (о чем речь идет и у Мельникова (Печерского), то довольно скоро славяне-первопроходцы, вошедшие в лес, устанавливали с лесным миром и пищевые (трофические) связи. Лес давал охоту, а лесные водоемы - рыбную ловлю. И не мог тут народ, приходящий в лес на вечное поселение, не связывать успех охоты с качеством (плодородием) леса, а успех рыбной ловли - с наличием воды в реке, озере, с качеством этой воды, С зависимостью качества воды от качества леса по берегам реки, озера.

Вспомните, что первую науку, несущую нам правила поведения в лесу, получали мы, потомки славян-первопроходцев, не из ученых книг, а из опыта жизни в лесу нашего народа и его народов-соседей. И чем ближе сходился опыт жизни в лесу славян и исконных хозяев наших лесов, тем точней была и достававшаяся нам наука. Вот где и рождался подлинный интернационал жизни людей, разных по языку и крови, разных по исторической памяти и по трудовой истории. Жаль только, что не умели мы еще совсем недавно внимательно прислушиваться к такому интернациональному опыту жизни в том же лесу разных народов, а все больше надеялись на поддержку наук кабинетных - иначе не потеряли бы столько лесов, рек и озер, иначе не оголили бы мы и те самые Горы, о которых шла речь в эпопее Мельникова (Печерского). И не от топора-варвара, а от варвара-промышленника остались нам безлесные пространства там, где некогда стояли дремучие леса, леса тех самых финнов Поволжья, о которых шла речь и в работе профессора С.А.Токарева. А ведь могли бы еще и тогда и мордва, и черемисы-марийцы, и чуваши чему-то научить всех нас, как и сейчас могут научить многому в отношении своих родных Алтайских гор те же знакомые мне теленгиты...

Вот вроде бы и договорились мы, что все лесное опустошение шло другой раз за славянином-земледельцем, если не приходилось ему принимать на лесной тропе лесной науки, если он оставался и в лесу лишь с опытом своей прежней жизни. Были на то разные причины и меньше всего склонен я видеть эти причины в неких "дуболомных" чертах психики, и подтверждением, поддержкой мне тот опыт жизни нашего Русского Севера, который во времена II.И. Мельникова (Печерского) и во времена Д.Н.Кайгородова был еще очень далек от нас, до которого в то время мы еще не дошли, не доросли в своих поисках истины, в своих поисках рецепта жизни среди природы. Видели мы уже волжские берега, потерявшие свое лесное убранство, знали обессилевшие южные степи, уже просили помощи наши черноземы, и подвижник Докучаев уже лечил их памятью о силе леса, но Русский Север, верно хранивший не только наш генетичский банк , но и наше высокое нравственное наследство, сплав из Новгородской, Московской и древней лесной жизни, все еще оставался кладом, которому пока не пришло время открыться и поддержать потомков тех, кто собирал эти богатства.

Но время пришло, и Русский Север, остановив нас в нашей растерянности, приподнес нам свои уроки...

Вот тут-то и остановили мы навсегда примерами умной, крепкой и чистой жизни русского народа, сжившегося с северным лесом, всех марателей нашей истории-жизни, какие схватив из случайного рассказа какого-нибудь разорившегося помещика встречу с мужиком, страдающим сифилисом, чуть ли не под победную музыку несли такое событие, имевшее место где-нибудь в нищем безлесном краю, как открытие "подлинной России" и обязательно страдающей чуть ли не поголовно от разных генеральских болезней... Или отыщется в дорожных заметках какого-нибудь иностранного (и обязательно очень объективного!) гостя упоминание о пьянстве городского холопства - и на тебе: тут же образ России пьяниц. Пройдет беда-засуха по беслесным заволжским степям, не соберут в такую беду хлеба - и тут же крик на весь мир:"Россия не научилась земледелию, не собрать, мол, ей никогда со своих полей большего, чем посеяно!" Ой, ли? Как же быть тогда с традиционным севооборотом , с чередованием озимой ржи и яровых культур на каждом северном поле?.. А ведь это сведение трехсотлетней давности!.. А как же быть с северным ячменем, что отличался коротким вегетационным периодом - а это ведь тоже времена Алексея Михайловича Романова? И ячмень этот не привозили к нам никакие варяжские гости, что бывали на наших северах лишь в разбойных набегах - ячмень этот народной селекции и знают это теперь не из рассказов путешественников, а из научных трудов... А что касается урожая, какой могли выращивать русские люди даже на своей трудной северной ниве, то и тут нет места для обвинений моего народа ни в каком варварстве. По данным, приведенным в работе А.И..Копанева "Крестьяне Русского Севера в ХУ11 веке" (откуда взяты мной и другие данные по хлебопашеству) средний урожай ячменя на то время по северной пашне составлял - сам-5,6, а пшеницы (пшеница на севере!) - сам-6,0. Урожай ржи достигали – сам-13,0... Вот вам и отсутствие культуры земледелия у русского народа!

Принес нам Русский Север и правду о нашей духовной жизни, развеял миф о беспробудном пьянстве русских людей, дал примеры удивительного резкого характера мужчин (не имеющее, видимо, примеров сочетание мягкости, доброты и неукротимой войны сердца, когда обиды, наносимые тебе, твоему дому, уже нельзя больше копить в себе) и светлой, всепрощающей женской любви... А ясноглазое откровение северных лесов? А его добрый мир для всего входящего с миром?..

Откуда это богатство? От исторической памяти жизни славян? От памяти жизни в наших лесах других племен и народов? От самого леса? От его чистых рек и озер? От близкого северного неба? И надо ли вообще разбирать по деталям истоки качества нашей нынешней жизни?.. Есть это качество! Сохранено оно нашим народом в его Русском лесу, сохранено всеми вместе! Есть оно, это высокое качество ответственной жизни как еще один пример того, что народ, не доведенный до рабства, народ не обескровленный, не униженный, не забитый разными генералами и еже с ними, не может не сохранить, не может не развить дальше свои лучшие качества, если к тому же хранит он свои кровные связи с матерью-землей, если хранит верность труду-работе и не только ради своей собственной жизни, но и ради жизни земли!

Конечно, не с пустыми руками, не с пустой душой вступал наш народ на свои первые лесные тропы и не только пищевые связи были у него с окружающей природой.

Тут я снова хочу обратиться к авторитету профессора С.А.Токарева и продолжить приведенную мной выше цитату из его работы:

"Как бы то ни было, но существенную разницу в народных взглядах на растительность отмечают и новейшие исследователи, например Мошиньский. Они подчеркивают тот факт, что у славян, в частности восточных, нет суеверного уважения к лесу, деревьям как таковым, нет веры в "душу дерева" и вообще в "душу растения", как у некоторых их соседей. Здесь нет того культа дуба, следы которого сохранились у народов Западной Европы. Все это верно, но эту разницу НЕ НАДО ПРЕУВЕЛИЧИВАТЬ (разрядка моя - А.Онегов). Суеверные представления о растительном царстве и связанные

с ним обряды у восточных славян все же существовали.

Эти представления и обряды можно разделить на две группы: одна из них относится к народной и магической медицине и связана с действительными или воображаемыми целебными свойствами растений; другая входит в круг обрядов плодородия и тесно связана с сельскохозяйственной магией...

О роли растений в лечении болезней у восточных славян можно было бы сказать очень многое. Но хотя в этой лечебной практике суеверные представления, приписывание сверхъестественных свойств применяемым растительным веществам занимают видное место, тем не менее основу здесь составляет использование действительных целебных свойств трав, корней и других частей растений...

Таким образом, мы подходим к вопросу о культе деревьев, существовавшем у восточных славян. Но этот вопрос, к сожалению, совершенно недостаточно изучен. Был ли такой культ независим от земледельческих обрядов плодородия, и если да, то с чем он связывался, какие формы принимал, в настоящее время сказать чрезвычайно трудно. Можно только думать, что, если древесная растительность в целом не пользовалась, как уже говорилось, особым почитанием у восточных славян, то отдельные породы деревьев были, по-видимому, предметом некоторых суеверных представлений. По отношению к березе это явствует из множества обрядов весенне-летнего цикла, в которых она постоянно участвует, а также из постоянного упоминания в песнях о "белой березе". Другим почитаемым деревом была, кажется, рябина, рубить которую и жечь в виде дров в печке считалось большим грехом. Напротив, дуб и липа, пользовавшиеся на Западе особым почитанием, не занимали, по-видимому, заметного места в верованиях восточных славян. Нечистым деревом считалась осина, в объяснение чего приводилось обычно христианское предание о том, что на этом дереве повесился Иуда: предание явно этиологическое и созданное здесь же, в Восточной Европе, ибо в тех странах, где складывалось христианское учение, осина не растет. Что осина имела апотропеическое и, может быть, сакральное значение, это видно из ее роли по отношению к нечистой силе: осиновым колом можно обезвредить упыря или умершего колдуна; по украинскому поверью, ударом осиновой палка можно заставить ведьму, обернувшуюся животным, принять свой настоящий вид; если истопить осиновыми дровами печь в великий четверг, все колдуны сейчас же придут просить золы. Нечистым деревом признавалась также бузина...

В отдельных случаях деревья или даже целые рощи могли почитаться как освященные постольку, поскольку они находились на особых культовых местах, культовых центрах. Такие примеры нам известны».

Вот, пожалуй, и все лесные знания, с которыми славяне могли вступить в свой будущий лес. Почему же все-таки лес не вошел в то время в жизнь нашего народа так, как вошел он в жизнь тех же германцев, западных соседей славян - ведь почти в тех же самых местах, среди тех же дубовых и буковых рощ бьется исток славянских племен, спустившихся с Карпатских гор и устремившихся на восток? Почему же та "пятивековая стоянка, на Карпатах" не оставила своего следа в отношении наших древних предков к лесу? Почему вместо почитания того же дуба, стоявшего по тем временам могучими дубовыми рощами, хранили мы в своей памяти трогательные чувства к березке да рябинке, деревцам чаще открытых мест, выходившим чаще других деревьев навстречу путнику, оставлявшему степную дорогу?.. И не эта ли память бывшей некогда у нас широкой степной жизни, бывшей задолго до Карпат и дубовых рощ западной Европы, и хранит и для нас сегодняшних особые чувства к "белой березе" и "тонконогой рябине", как хранит в нас великую генетику старателя-землепашца?..

Конечно, для того мира леса (мир растительного царства и царства людей), который существовал до прихода славян, существовал своими собственными поверьями, знаниями, обрядами, лесных знаний славян было явно недостаточно. И уважение только березке да к рябинке никак не могло служить залогом будущего мира русского народа с его Русским лесом. Увы, славянское расселение по лесам приходилось на закат славянского язычества, и переселенцы, уже прикоснувшиеся к христианскому учению, видимо, не могли повсюду принять себе языческие верования от встречавшихся им лесных племен, а потому первым и главным гарантом мира в Русскому лесу становилась жизненная программа славян-переселенцев, пришедших сюда не с огнем и мечом, явившихся в лес не для захвата добычи и полона, а для жизни. Начинать же жизнь с разрушения, с войны, видимо, не полагалось у наших предков.

Что это - черта характера?.. Ведь хранилась же нашими предками широкая удаль как память о некогда бескрайней степи, подаренной и нашему народу. Так может быть, какая-то другая память, память о старании-земледелии одарила нас и миром в душе - ведь старание на земле не принимает войны и пожаров?..

Мне уже приходилось приводить пример особого хозяйственного мира, который нередко встречался мне по северным лесным деревушкам, населенным русскими людьми (о поселениях карелов разговор особый, для карелов лес и родина и прародина, а потому опыт жизни в лесу этих внимательных людей не благоприобретен, а унаследован от праотцов). Мир этот (конкретное хозяйственное равновесие между возможностями леса и желаниями людей) устанавливался, как правило, всегда, когда люди получали свои лес не во временное пользование, а навсегда, когда у людей была гарантия, что этот мир не будет разрушен вдруг без каких-либо на это причин - такой мир допускал к себе лишь общеизвестные беды, как-то: войну, пожары да мор. По мор давно ушел в прошлое. А пожары да войны не крушили каждый день устроенное хозяйство людей, а если крушили, то и в этом случае у людей оставалась земля, па которой снова поднималось-строилось мудрое хозяйство-жизнь.

Законы такого хозяйствования на земле, конечно, не мое открытие - законы эти объективны, всеобщи для всех людей-тружеников, живущих на земле. Такие законы были подарены и Русскому лесу, и если где встречаются нам те или иные недобрые отклонения от этих законов, то виноваты тут не люди, не лес и не земля, за которыми положено было бы ходить людям...

Если вам придется когда-нибудь побродить по северной, глухой тайге, вы обязательно отметите, что эта тайга мало населена - редко выпадет вам встретиться здесь с птицей и зверем, разве что сойка или кедровка нарушат сумрачную тишину, да еще чуть слышно прошуршит в стороне напуганная мышь. Но стоит покинуть тайгу, стоит приблизиться к человеческому жилью, как все вокруг, будто в сказке, преображается. Прежде всего редеет сама тайга и стена елей все чаще и чаще пробивается белыми стволиками берез. А тут рядом и осинник, грибы, а за осинником старые вырубки, по которым из конца в конец поднялся кустарник. И здесь же, возле старых пней, кустики ягод. Ягод много, а возле ягодных кустиков следы-наброды тетеревиного выводка. Вот оброненное птицами перо, вот их помет, вот ямки рядом с кочкой-муравейником, где тетерева купались в песке - порхались. А там, где к вырубкам подходит ельник, услышите вы частое "фыррр-фыррр" взметнувшихся при вашем приближении рябчиков.

Здесь же увидите вы и канюка, высматривающего сверху добычу, разыщите следы лисы, что охотилась за мышами, а попутно не спускала глаз и с тетеревиного выводка. На краю осинника встретится вам и помет лосей, а рядом с тропами лосей нет-нет да и оставит свои следы-вмятины хозяин тайги-медведь. И он, угрюмый житель глухого леса, как считаем мы, выбрался сюда, к вырубкам, к полянам, полям, которые создали в лесу люди.

Да, так уж устроено в природе - хоть и достается животным порой от людей, но тянет их к людям, тянет туда, где люди устроили свое хозяйство, звери и птицы идут к человеку. Одни идут потому, что на пространствах, отвоеванных у леса, появились

ягоды, появился молоденький лесок - появилась пища. Другие приходят к полям и огородам, на которых человек возделывает культурные растения для себя, а не для своих диких соседей. Ну, а хищников тянут к людям овцы, телята, цыплята, и если не досмотреть, если забыть о том, что хозяйство, устроенное людьми, извечно притягивало к себе все живое, то очень скоро вам не придется собирать на полях я огородах урожай, а ваши домашние животные достанутся волкам, лисам, медведям, хищным птицам...

Таковы законы хозяйствования людей, не истребивших вокруг своего хозяйства всех конкурентов-нахлебников, и впервые входя в лес (как положено, при оружии!), я ожидал встретить и здесь войну-противостояние между людьми и теми же хищниками, для которых лес был лучшим убежищем. И прежде всего медведи и волки

рисовали тогда моему тревожному воображению, как главный источник всех лесных бед. Встречу с медведем я ждал на каждом шагу, за каждым поворотом лесной тропинки виделся мне угрюмый смурной таежный зверь, готовый тут же расправиться с непрошенным гостем.

От тех первых лесных троп остались у меня записи, которые, видимо, достаточно точно передают мое тогдашнее состояние. Я перечитал их вновь и считаю, что добавить к ним сейчас чего-то нового просто не могу,

...Хозяин Второго Сокольего болота оставлял после себя неторопливые тяжелые следы. Первый раз я вступал на территорию этого медвежьего "дома" осторожно, старался не попадать своим сапогом в отпечаток медвежьей лапы, старался ничем не выдать своего присутствия в чужих владениях. Но на следующий день свежих следов медведя на тропе я не обнаружил: медведь, видимо, узнал обо мне и обошел мои следы стороной, по кустам.

Так повторялось несколько дней подряд - зверь на тропу старался не выходить. Угрюмая осторожность этого медведя, его недоверие к чужому вызвали у меня откровенное уважение, и я дал медведю имя. С тех пор от Второго Сокольего болота до Верхнего озера я ходил по тропе, которая принадлежала Леснику.

На Верхнем озере я ловил рыбу, плавал, на плоту вдоль заросших заливов и старался перехитрить щук. Озеро мне нравилось, оно будто звало меня к себе, и я навещал эту тайную глубокую воду таежного озера каждый день и каждый день встречал свежие следы Лесника.

Лесник по-прежнему уходил от меня, избегал встречи, оставляя мне лишь широкие глубокие следы на мягкой белой глине около вывороченных с корнями деревьев. Другой раз следы затекали водой на моих глазах - медведь только-только был здесь. Я останавливался, ждал, когда он уйдет подальше. Порой мне казалось, что зверь где-то совсем рядом и тоже ждет и откуда-то пристально смотрит на меня. Лес молчал. Молчали птицы. Хотелось как-то снять это тягостное напряжение, прогнать от себя мысли: где медведь, следит ли за мной? А вдруг?.. Но я не решался даже закурить, чтобы лишили раз не выдать себя. Не шевелясь, я стоял около свежих следов медведя минут пять-десять, потом осторожно шел дальше. А на обратном пути с озера снова видел его следы, только что оставленные на тропе: Лесник снова проверял мою дорогу...

Иногда я возвращался с озера в сумерках. В темноте по тропе приходилось идти осторожно, чтобы не поранить лицо об острые еловые сучки. Я часто прислуживался, старался разобрать ночные голоса. Порой, услышав странный лесной звук, я останавливался. Во время таких остановок не раз приходил на память угрюмый характер Лесника. Вряд ли этот зверь потерпит шутки и фамильярность, за которые сейчас в темноте можно было принять любой мой неосторожный шаг.

Blog

Анатолий Онегов Русский лес