Geum.ru

Анатолий Онегов Русский лес

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   30

Увы, сказанное М.М.Пришвиным относилось лишь к "некоторым людям" и исключало подобное чувство у остальных. Я мог оставить себе, воспитанному в Школе Русского Советского Натурализма, этот "дар интимной связи с природой", но как быть с моими друзьями, которые нередко переживали подобное чувство, не имея возможности по тем или иным причинам взять и "уйти в природу"?..

Это уже потом, когда успею я проложить в лесу свои собственные тропы, состоится встреча с книгой Эрика Кольера "Трое против дебрей" и с послесловием к ней доктора биологических наук Е.Е.Сыроечковского и кандидата биологических наук Э.В.Рогачевой, где и будут определены учеными основные мотивы той самой тоски по природе, какая мучила меня и моих друзей и какая увела все-таки меня в мой лес. Мотивировка этого состояния столь значительна, и голос ученых, прозвучавший в то время, для нашей популярной литературы был столь неожиданно-ясным, что я позволю себе привести здесь, в своей работе, часть упомянутого послесловия и только после этого продолжу свои объяснения:

"Книга Эрика Кольера, на наш взгляд, представляет ценность в двух планах. С одной стороны, это интересное описание канадской природы, жизни диких животных и приключений профессиональных охотников. Одного этого было бы вполне достаточно, чтобы причислить книгу к хорошим географическим произведениям... Однако ценность книги не только в этом. В повести излагается мысль, волнующая очень многих и в какой-то мере беспокоящая современных людей, особенно жителей города. Речь идет о стремлении человечества к общению с природой, все усиливающемся со временем и становящемся крайне необходимым одновременно с быстрым развитием урбанизации во всем мире, и в нашей стране в частности. Когда человек жил среди природы или когда она была всюду поблизости в необходимой дозе, потребность в контакте с ней остро не ощущалась. Теперь же особая тоска по природе, своеобразная жажда общения с ней приобретают все более конкретные формы. Эту особенность состояния психики современного человека стали не только специально отмечать, но также и изучать. Постепенно все более выясняется, что природа играет в жизни человека более серьезную психофизиологическую роль, чем предполагали. Все более очевидным становится тот факт, что жизнь без полноценного контакта с природой становится ущербной и потенциальные возможности человеческого организма реализуются не полностью. По-видимому, ученые стоят на пороге раскрытия конкретной сущности явления "тоски по природе". Возможно, что настало время специалистам особо квалифицировать это состояние человека так же определенно, как это сделано врачами и психологами для ностальгии... Своеобразно и умно обрисовал свои мысли в этом направлении писатель В.А. Солоухин в ярком очерке о грибах и особой страсти к собиранию этих даров леса (книга "Третья охота"). Он считает, что у человека самая яркая пора - детство. Человека всю жизнь манит эта золотая, но - увы! - недоступная больше страна. Но ведь детство было и у человечества в целом. Это была суровая и даже жестокая, но прекрасная пора, когда человек жил среди дикой природы, был, по сути дела ее частицей и все для жизни добывал в лесу, в озере, на реке. Солоухин считает, что страсть к охоте, рыбалке, сбору грибов (и к дикой природе вообще) есть не что иное, как смутное воспоминание детства человечества, поэтому так сладка и желанна эта страсть. Говоря иными, более определенными и научными словами, можно заключить, что эволюционное прошлое, формировавшее человека, наложило неизгладимую печать и на современную сущность его организма и предъявляет совершенно определенные требования к его новой, изменившейся среде обитания, где зачастую уже не остается места для "колыбельной стации" - природы... Мы, как биологи, идем еще дальше и, развивая эту понятную мысль, как видно из сказанного выше, переводим такое состояние человека не только в разряд сладкого воспоминания и страсти, как Солоухин, но и в разряд сильной биологической жажды, тоски и даже болезненного состояния... Поскольку, как нам представляется, сам факт тоски по природе установлен, то жажду эту необходимо утолять. Форм "лечения" может быть много. Одна из очень важных - публикация различных материалов о жизни людей среди дикой природы. Книга З.Кольера - прекрасный образец сочинения такого рода..."

Хотя это ответственное утверждение наших ученых и не могло поддержать меня в начале моего пути к природе (оно появилось позже открытия мной для себя Русского леса), но дальше, когда лесные тропы потребовали рассказа о них, я не раз вспоминал вслух строки, приведенные выше, чтобы отвести от себя не только излишние вопросы (почему это вдруг вы оставили город и оказались в лесу?), но и защитить свою позицию, позицию писателя-натуралиста от тех оппонентов, что по примеру упоминавшихся мной дотошных статистиков-экономистов, принимались искать в моих рассказах о лесе чуть ли не призыв к побегу из городов (а как же, мол, тогда производство и т.д.?).

Нет, не о том мои рассказы, чтобы всем горожанам сменить модные костюмы на одежды лесных старателей, - я постоянно искал и ищу те самые формы "лечения" тоски по природе, крайнюю необходимость которых для сегодняшнего урбанизированного мира однозначно показали Е.Е.Сыроечковский и Э.В.Рогачева. Ищу разные формы для разных людей. Ищу и пути защиты для самой природы, которая все чаще и чаще встречается с людьми, одержимыми жаждой оккупировать собой природу, извлечь ее из ее естественных рамок и держать только на потребу себе...

Форму "лечения" свой тоски по природе я нашел как раз весной 1965 года - я оставил инженерную работу и переселился в лес. Моим друзьям, с которыми мы вместе трепетно ловили первые весенние песни желтогрудых синиц, эта форма "лечения" не подошла, хотя кто-то из них и выбирал следом за мной лесные тропы, собираясь вначале порвать с городом, но затем все-таки вспоминал город и возвращался обратно, но возвращался уже другим, точно познавшим, как непросто принимает природа обратно своих детей. Да, никто из моих друзей не принял мой пример, подтвердив тем самым мудрые слова М.М.Пришвина, что далеко не всем требуется идти на крайние меры и чтобы избавиться от весенней тоски, включать "свою шестерню в общее движение" природы. "Но если ты в нужный момент сумел включить свою шестерню в общее движение, то будешь переживать необычную радость жизни».

Видимо, мне довелось пережить такую необыкновенную радость от встречи с природой... Сейчас я достал свои старые дневники, пять общих тетрадок, каждая из которых по сорок восемь листов, Это дневники 1965 года… Начало записей - 26 июня. На каждой из тетрадей надпись: "Лес. Архангельская область»… Я давно не перелистывал эти тетради - даже не помню, когда в последний раз брал их в руки. Скорей всего это было лет двадцать тому назад, когда принялся я писать свою первую лесную книгу, которую очень хотел назвать так: "До свидания, птицы…" Книга эта вышла под другим названием - издательство «Мысль», которое уже готовило к печати упоминавшуюся книгу канадца Э.Кольера "Трое против дебрей", почему-то отказало русскому автору в праве взять для своей работы найденное им имя и, что-то прикинув, чуть ли не самолично дало моей книги менее удачное, на мой взгляд, название - "Я живу в заонежской тайге"... Да, с тех пор я и не трогал своих дневников. Но теперь вот раскрыл и с надеждой ищу на страницах, заполненных при свете коптилки самыми разными находками, встречами, переживаниями, а то и просто перечнями скудных продуктов, добытой рыбы, дичи, оставшихся дней промысла, такие записи, которые и подтвердили бы ту необыкновенную радость от встречи с жизнью, что и была мне самой дорогой наградой за верность выбранному пути...

"Закат на озере... Бурые сосны и ели. Красная деревня. Столбы лучей. Желтый цвет, малиновый, сиреневый и ни одного тяжелого цвета. Краски гаснут медленно и грустно, пропадают полутона, желтый переходит в малиновый, малиновый - в пепельный. Вода уже не глянцевая, а матовая, грустная... Круги от лодки, как тяжелые вывороты рыб - тяжело и мягко. Какая красота!.. Круги и след от лодки тоже горят от горящего закатом леса. Огонь этот не быстрый, не как пожар, а как огонь остывающего металла - от белого к окалине. Вот такая же окалина остается и на небе от северного заката. И вдруг становится холодно, как от остывшего металла...

Тишина воды - тишина на озере - ее слышно. Каждый звук долго остается в тишине, даже щелчок по спичечному коробку, случайный удар по коробке с табаком... Я стою посреди озера, на плоту. Подо мной тихая глубина, надо мной тихая голубизна. Небо голубое, как весной после снега и метелей - радостное...

Звенящий воздух... Вечер. Ведро. Коровы на "коклюшках" - три колокола чуть позванивают, и в ответ им эхо позванивает тихо и многократно. Звенящий воздух... звенит сзади, за Погостским озером, звенит впереди, за деревней, звенит справа, к Шильде, и звенит слева, к Окштоме...

Большой промысел... Коптилка, камеленка по-черному, чай из всех ягод сразу, уха - стоит ложка от рыбы. Коптилка от ветра прикрыта старой миской, маленькое оконце на запад - я вижу закат: желтый - на дождь... Сети, песня воды в котелке, ветер в осиновых листьях. Разрезанная луковица, чеснок, кружка чая, нож, брусочек, баночка с солью, пузырек из-под солярки. Лодка, из которой все время надо вычерпывать воду, плески щук. Спичечный коробок с рекламой: "пчелы нужны садам". Цветок, наверное, яблони и очень хищная пчела. Комары. На столе кусочек газеты "Футбол", из-под тетради выглядывает заголовок - "золото браззавильцев". Тихо-тихо... Трещат угли, не трещат, а потрескивают или шуршат-потрескивают... Опять ветер в осинах, и гагара – далеко- далеко... От меня на стене, потолке, на полу тень - большая-большая, наклонившаяся над столом. Рукой можно показывать собак и голубей - они тоже большие-большие... Сахар колю рукояткой ножа - он раскрывается белыми искрящимися изломами, на языке долго остается сладость - хороший сахар. В довершение ко всему мой дневник и шариковая ручка западногерманской фирмы. Название фирмы раньше я помнил, а сейчас при свете коптилки не могу разобрать. Стержни в ручке чешские, мягкие, легкие. А все остальное вокруг русское-русское, как этот лес, это глухое озеро и черная печь с дымом в дом...

Радуга начинается в лодке - после сентябрьской грозы на Долгом озере… Тростник серебряный против солнца, багровыми плавниками перевернуты побуревшие листья кувшинок... Весь лес опустился в воду, как в зеркало... И тишина... Такая тишина, что удары дятла гремят как гром от тысячи барабанов... Слышны все птицы вокруг озера, птиц много - они уже в стаях...

Бой лосей. Рев, грохот - извергается земля. Это, наверное, самый сильный бой в лесу. Рев природы, стон, вихрь, грохот... Я не бью лосей и верю, как дедка Степанушка, что за это Чертушка не будет мучить меня на том свете...

Ягоды и лес...Человек отвоевал у леса маленькую полянку около озера, и на нее из леса сбежались сразу все ягоды (красная и черная смородина, малина, черемуха). Плохо ягоде в лесу. Человек постарался для нее, и она ответила ему своим богатством,

ответила щедро, подарив ему осенью лето, лето цветов и птичьих песен. Ведь ягоды всегда хранят память лета... И только, наверное, одна клюква несет в себе свежесть крепкой осени с ранними утренними заморозками - ведь клюква поспевает очень поздно, тогда уже нет других ягод, и она дарит нам в грязь и холод тепло, скромное тепло позднего бабьего лета...

Начало перелета - все ожило, залетало, засвистело, заторопилось. Это великое беспокойство, радость и страсть... А потом будет тихо и грустно, когда все вокруг опустеет. И опять ждать начало новой жизни: тетерева ли на березах, или пороша, или лед на озере - и опять каждый раз с новым началом все оживает...

Первый мороз. Чистота! Лед. Тетерева на березах. Солнце и краски берез... Чудно! Прекрасно! И такие дни всегда идут ярко и тихо. Тишина. Все замерло и приготовилось к ожиданию чего-то большого...

Итак, кончилось лето, кончилась осень. Какое счастье! Я видел лето и осень, видел непрерывно в движении, видел каждый час, каждую секунду, я жил вместе с лесом, озером, лесной речкой, вместе с облаками несся то на юг, то на запад, вместе с березой рос и креп, а потом пожелтел, а сейчас роняю последние редкие листья и уже совсем готов встретить на своих окрепших ветвях черных косачей, они уже нет-нет да и заглядывали ко мне проверить, приготовил ли я им зимний завтрак и ужин, много ли на ветвях березы нынче березовых почек... Мне не жалко почек. Ведь их у березы так много, да и тетерева-то объедают только вершинку, и это мне на руку - я расту тогда нижними ветвями

и становлюсь крепче и уверенней в ветры и метели...

Сегодня над озером явился робкий огонек заката, и сосенки на берегу озера вспыхнули на минуту бурым светом и стихли снова перед тяжелой ночью предзимья...

Сегодня жду, что встанет озеро... Очень хочется как-нибудь увидеть все это, а еще лучше застыть вместе с ним. Так плыть тихо-тихо и тянуть за собой тонкую пленочку льда. Пленочка все тяжелей и шире, лодка идет все медленней и медленней, и вот ты остановился, а вокруг тебя вдруг сонно закачалась тонкая, еще серенькая бязь. Она все гуще и гуще, пар от остывающего озера все слабей и ниже, и вдруг нет этого морозного дыхания воды. Конец! Все остановилось!.. На берег я выбрался не скоро. Оставил после себя рваный, чужой среди тишины льда след да еле заметные волны льдистого одеяла в сторону от следа-шва - это я покачал лодкой ледок, а он так и остался мягкими пологими волнами...

Стихия устала, выдохлась, и только темная пелена над елями да редкие заблудшие снежинки, напуганные вечерним морозцем, еще напоминают о пролетевшей буре, буре снега и ветра... Ветер еще раз крутанул на запад, еще чуть-чуть, и он, будет почти с запада... Снег лежит хорошо, плотно на мокрой земле. Снег глубокий, совсем как зима...

Только что видел кусочек русской зимы... Вдруг в окно луна, светло, ярко... Выбежал на улицу... Вокруг луны тучи, вот-вот захлестнут белый кусочек зимы. А луна светит, горит ярким морозным огнем. Светло, снег с хрустом под ногами, ярко, искристо!

Крепкий, здоровый воздух, легкие тут же очищаются от пасмурности и хмари. Все вокруг видно, хочется в поле, под луну, встать там незаметно и долго и тихо стоять, карауля зайца или лису... И вот ради того, чтобы выбежать вдруг на улицу под луну, чтобы увидеть первый-первый шаг зимы, услышать, предугадать ее поступь, проводить осень, пережить тихое предзимье - ничье время (ни осени, ни зимы), я и живу здесь!..

Зима - это обновление природы. Природа в прежнем зелено-лиственном состоянии отжила свой век, и жизнь превратилась в гниение с редкими порывами к восстановлению ("бабье лето", "гусиное ведро" и т.п.). Цикл должен быть завершен. От цвета остался тлен. И вот является зима, чтобы замести следы конца цветения и подготовить дорогу новой жизни, которая начнется весной...

На улице чудесно: луна, звезды... Небо хорошее, зимнее, легкое и ясное. Идешь по снегу, как по пуху, будто не идешь, а передвигаешься плавно и невесомо, словно какие-то легкие крылья мягко, без толчков несут тебя - а может, это зима приподняла тебя и понесла на своей тройке осматривать ее владения. С улицы не хочется уходить, не хочется спать. И все это делает зима, луна, снег, морозец - великая перемена и наступившая с ней легкость после тяжести набухшей, смрадной осени, отживавшей свои последние дни...

Краски! Какие краски! Зимняя таежная ночь! Голубой лед, синий лес! Темно-синий лес! Снег светлее льда! Краски холода, севера, краски тени - голубой цвет, краски ночи. Голубой мороз! Голубая ночь! И даже искры снега - голубые бриллианты! И цвет снега, луны, неба, леса - это все только полутона голубой ночи! Голубой холод! И даже луна – бело-голубая...

Утро. Мороз, искры на снегу. Это уже не первозимье, а зима. Правда, озеро еще не держит человека - там не лед, а слоеный пирог: слой воды, слой смерзшегося снега, слой воды, слой снега, покачиваешь такой лед ногой, и внутри его переливается, журчит вода. И все-таки мороз и зима... Зима - какое счастье!.. На улице хрустит снег. Хруст снега под ногами. Тот самый хруст, который я впервые услышал на Урале, в Полазне, в детстве, который затем потерял и двадцать с лишним лет искал... И вот нашел, Он, это он, крепкий, задиристый скрип снега утром на морозе!.. Наступишь ногой - тррр, опять наступишь - опять тррр - злится, фыркает мороз под ногами, а ты пошел, пошел, прижимая подошвами валенок хрустящую дорожку. И бежишь по ней, как по горячей плите - сзади тебя остается только "тррр-тррр". Одна разница, что пара нет и холодно, а не жарко... Вот я и увидел великий переворот в природе. Он один - один в году. Он один такой резкий, четкий, будто отрубили все, что было до него. Все остальные события в природе мягче, без резких углов, даже весна -медлительность, эволюционность, а зима - это революция, которую надо уметь пережить... Теперь можно и домой, до весны..."


Видимо, у меня, как у живых существ, знакомых с зимней спячкой, главная

жизненная активность укладывается в рамки трех времен года: весны, лета и осени. Вот почему и все мои лесные зимовки, если и не вызывали у меня желания оставить заснувший в снегах лес, то обязательно проходили в ожидании скорой весны. Вот почему еще в самом начале зимы отмечал я для себя первые приметы близкого весеннего солнца.

Главной приметой скорой весны было для меня всегда декабрьское зимнее солнцестояние, после которого день начинал прибывать. И пусть прибывал он вроде бы чуть заметно, но прибывал, вся жизнь после солнцеворота оборачивалась к весне, и этот поворот в природе я обязательно чувствую, чувствую радостно, убежденно, что встреча с новой весной скоро состоится. И теперь я радуюсь даже крепким январским морозам, ибо морозы приносят с собой обычно солнце, а именно в такой ясный, солнечный день и услышишь однажды первую капель и первый голосок большой синицы.

Я радуюсь первому громкому чириканью воробьев, оживших после декабрьской тьмы-хмари. Ловлю на небе первый след голубых весенних красок. И жду, очень жду свою первую в новом году дорогу в свой лес, на свое озеро.

Цикл жизненной активности - весна, лето, осень - так и остался во мне, видимо, навсегда. Зиму, когда мой лес отходит ко сну, я провожу обычно в городе, но еще в конце зимы собираю рюкзак, готовлю лыжи и тороплюсь застать в своем лесу еще нетронутые весенним теплом зимние сугробы.

Мое озеро еще под глубоким снегом, и только высокое голубое небо над ним, что нет-нет да и проглянет теперь среди вчерашней сплошной вымороженной хмари-пелены, поддерживает веру во всем живом, что весна уже не за горами. Еще крепки по ночам морозы, морозы еще держатся и днем, но сугроб под моим окном, встречающем полуденное солнце, уже осел, и из него показались былинки-стебельки прошлогодних трав.

На солнце все ниже и ниже спускается по южному скату крыши недавняя мохнатая шапка снега, севшая зимой на мой дом. Вот эта шапка совсем похудела, и из-под нее уже выглядывают потеющие на солнце, черные от лака мокрой пленки, доски крыши. Еще немного - и южная сторона крыши расстанется с зимним снегом совсем.

Снег на крыше остается лишь с северной стороны. Потом он будет мокнуть от явившегося наконец тепла, глухо сползать полосами вниз и тяжело шлепаться в такие же раскисшие сугробы, что все еще скрываются от весны под крышей дома с северной стороны...

Вчера солнце грело совсем по-весеннему, снег на солнце таял, и на ветвях калины, что поднялась над кислым, уходящим снегом, громко ссорились разбушевавшиеся воробьи. К полудню под солнцем стал киснуть и снег на озере - он глубоко проваливался даже под лыжей и все гуще и гуще темнел синей, напитавшей его водой.

К вечеру на небе ничего не изменилось, не появились ни облаков, ни хмари-пелены, и солнце ушло на покой открыто, в огненно-красных красках грядущего ночного мороза.

Ночной мороз схватил раскисший под солнцем снег и крепко стянул его ледяным панцирем. Новое утро вставало в морозном тумане. Солнце, судя по всему, должно было уже появиться над вершинами елей, но густой утренний туман скрывал и ели, и солнце. Я шел по озеру, как слепой, интуитивно угадывая свой путь. Под ногами лежала прочная ледяная дорога, паркет-наст, настеленный ночным морозом. Шло время. Солнце поднималось выше и выше, но было пока за туманом. Мороз понемногу отходил, а вместе с ним опускался вниз и туман - и вот я уже вижу над белесой полосой тумана край утреннего солнца. Край выше и выше - солнце вставало, а туман опускался, и вот солнце уже над лесом, пока только над вершинами елей - туман еще не опустился до конца, и сама стена леса прячется за морозным туманом...

Ели по берегу озера встают из тумана седыми от инея - уходя, мороз одевает инеем деревья. Одевает инеем и меня - в мохнатом, густом инее моя шапка, плечи куртки. Иней хрупкий, нежный - он тут же рассыпается, если тронуть его, и исчезает, превращаясь в седой пепел...

Солнце уже над озером. Туман почти отступил к лесу. Лес встает из тумана под солнцем седой, в утреннем морозе. Солнце светит ясно, тепло, и лес оживает в ответ солнцу птичьими голосами.

Слева, за сосновым мыском подает голос тетерев-косач. Он заходится воркованием, тетеревиное воркование переливается через сосны мыска и ручейком-призывом бежит и бежит по льду озера к другому берегу. И вот уже оттуда приходит ко мне ручейком-ответом голос еще одного тетерева. Два ручейка, воркуя, встречаются, расходятся, идут дальше - и вот уже со всех сторон над утренним лесным озером бьется живым ключом в трепетном желании жить и дальше живая, пробудившаяся под добрым весенним солнцем лесная жизнь.

Выше солнце и тише тетеревиные ручейки, но в помощь им гремят барабаны дятлов... Тра-та-та... Тра-та-та-та, - переговариваются лесные барабаны, передавая свой призыв-сигнал с берега на берег.

Затем стихают и барабаны дятлов, и откуда-то, из самой глубины неба приходит к тебе первый, самый первый в эту весну вскрик-радость сизой чайки, только что вернувшейся на свое озеро после долгой зимы...

Плавится ночная ледяная корка, укрывавшая снег, плавится, киснет и сам снег по всему озеру, и то тут, то там по озеру начинают расплываться широкие синие пятна - это сквозь раскисший снег смотрит на весеннее небо темный озерный лед.