Работа выполнена на основе "Капитала" К. Маркса, широко использованы другие произведе­ния К. Маркса, а также труды Ф. Энгельса и В. И. Ленина

Вид материала

Реферат

Содержание 4. Общая характеристика экономической формы Отображательный аспект экономического сознания капиталистической общественно-экономической формации

Подобный материал:

• Тема : История создания «Капитала», 144.92kb.
• Аннотация Книга «Государство и революция», 1367.55kb.
• Ж. В. АктуАльно ли творческое наследие К. Маркса?, 79.41kb.
• Ж. В. Котов Кпроблеме свободы печати у молодого Маркса. Приднепровская государственная, 162.48kb.
• Социология карла маркса марксизм, марксизмы и социология Маркса, 403.69kb.
• Темы рефератов по дисциплине «Философия», 28.95kb.
• Собрание сочинений 19 печатается по постановлению центрального комитета, 8392.68kb.
• Крапиль Николай Валерьевич Проверил к с. н., доцент Николаев Владимир Геннадьевич Москва, 83.99kb.
• Работы актуальна потому, что опираясь на идеи К. Маркса и Ф. Энгельса, В. И. Ленин, 30.09kb.
• Темы рефератов по курсу «Философия», 39.6kb.

4. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ФОРМЫ;

ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ


Поскольку вопрос об экономической форме общественного сознания достаточно нов, представляется целесообразным предварить последовательное рас-смотрение отдельных аспектов экономического сознания краткой характеристикой экономической формы общественного сознания в целом, опираясь при этом общие исходные представления и на полученные в ходе исследования результаты.

Экономическая форма общественного сознании есть относительно обособленный элемент обществен­[86] ного сознания, непосредственно отражающий объек­тивные экономические отношения.

Предметом отображения экономической формы общественного сознания являются объективные эко­номические отношения как наличные условия эконо­мической деятельности субъектов — носителей того или иного способа производства, а социальной функ­цией — регуляция их экономической деятельности.

Нельзя согласиться с утверждением, например, М. Н. Мацюка о том, что экономическая форма обще­ственного сознания регулирует производственные от­ношения⁷⁵. Экономические отношения материальны, объективны, они первичны по отношению к сознанию. Не сознание регулирует экономические отношения, а наоборот, экономические отношения как целое опре­деляют собою экономическое сознание и в содержа­тельном, и в функциональном аспектах.

В этом состоит, пожалуй, важнейшая черта эконо­мического сознания: оно существует в неразрывном структурно-функциональном единстве с объективны­ми экономическими отношениями, является их под­чиненным моментом.

Мысль о том, что объективные экономические от­ношения включают в себя сознание, высказывалась о нашей литературе. На наш взгляд, она необходимо связана с постановкой вопроса об экономической форме общественного сознания. Так, А. К. Уледов, харак­теризуя экономическую форму общественного созна­ния, пишет, что функционирование объективных эко­номических отношений неразрывно связано с созна­нием людей и что, следовательно, экономическая жизнь общества “включает в свое содержание и идей­ный, сознательный элемент”⁷⁶.

К такому же выводу приходят и ученые-экономис­ты. В частности, в упоминавшемся выше учебнике по­литической экономии, написанном коллективом ведущих советских экономистов, говорится о том, что соз­нание принадлежит самой экономической жизни со­циалистического общества⁷⁷. Но экономисты говорят [87] о наличии такой взаимосвязи экономического созна­ния и экономических отношений не только примени­тельно к социалистическому обществу.

Так, В. Н. Черковец дает следующую характе­ристику соотношения материального и идеального в экономических процессах вообще: “Экономическая жизнь общества не является “чисто” материальным процессом, она содержит в себе и материальную и идеальную стороны”. Далее, что особенно важно. В. Н. Черковец подчеркивает следующее: “Присутст­вие идеального в сфере производства не только не противоречит тому факту, что производство—мате­риальный процесс, но и определяется, диктует­ся самим этим процессом, как его внутренняя необхо­димость”⁷⁸.

Этот автор также характеризует специфику функционирования экономического сознания в социалисти­ческом обществе: “При социализме эта внутренняя необходимость перерастает рамки “микроэкономики”. Создавая планомерную организацию общественного производства, социалистическое общество расширяет область воздействия идеального, сознательного нача­ла в деятельности людей на экономические процессы. Теперь под контроль сознания подпадает совокупная производительная работа людей, ассоциированных в масштабе общества”⁷⁹.

Однако эта точка зрения встречает возражения. Так, Я. А. Кронрод пишет следующее: “... экономиче­ская жизнь—это совокупность объективных эконо­мических отношений. Сознание может непосредствен­но отражать эти отношения, быть направленным на их организацию, осуществление и т. п. Однако и в этом случае любая данная форма сознания будет при­надлежать не экономической жизни, т. е. быть не эле­ментом последней, а неотъемлемой формой обществен­ного сознания, т. е. элементом духовной жизни. Иными словами, каково бы ни было содержание сознания, оно в качестве явления духовной жизни не может вхо-[88] дить как элемент в материальные отношения эконо­мики”⁸⁰.

Нам представляется, что формулируя данную точ­ку зрения, следовало бы уточнить используемые поня­тия. В частности, необходимо определить, что под­разумевается под таким выражением, как “быть направленным на организацию, осуществление эконо­мических отношений”. “Быть направленным на орга­низацию” —и не входить в систему? Даже если до­пустить такую возможность в принципе, то все равно возникает вопрос: как это обосновывается в данном конкретном случае? Безусловно, не всякая материаль­ная система включает в себя сознание. Но, с другой стороны, сознание есть свойство материи, и оно не существует иначе, как в материальном мире, следова­тельно, в определенных материальных, а именно — в социальных материальных системах. Нужно выяснить, входит ли сознание в данную материальную систему, но правильно ли отрицать существование сознания в системе только потому, что она материальна?

Я. А. Кронрод же полностью противопоставляет материальное и идеальное. Он отказывается признать наличие сознания в экономических отношениях имен­но постольку, поскольку экономические отношения — материальный процесс. Но если идеальное взаимодей­ствует с материальным, в частности, как выражается Я. А. Кронрод, “направлено на его осуществление”, то где же это идеальное существует? Ведь если последо­вать логике рассуждении Я. А. Кронрода, то получа­ется, что, “каково бы ни было содержание сознания”, как явление духовной жизни, оно “не может входить как элемент” в материальные процессы, следователь­но и в материальный мир вообще, поскольку мир и есть единый материальный процесс.

Очевидно, в решении вопроса о соотношении эко­номических отношений и экономического сознания следует исходить из материалистического принципа марксистской философии о единстве мира⁸¹. Согласно этому принципу, единство мира состоит в его мате-[89] риальности. Материя содержит в себе сознание как свое свойство, как свой момент. Непосредственным но­сителем этого противоречивого единства и являются материальные социальные процессы, в том числе и объективный экономический процесс.

Аналогичная ситуация имеет место в анализе дру­гого элемента способа производства материальных благ—производительных сил. Материальность произ­водительных сил ни у кого из марксистов не вызы­вает сомнения. В то же время становится все более очевидным, что закономерности их развития, в част­ности в современных условиях, нельзя понять без признания наличия в них идеального компонента.

Разные исследователи трактуют эту проблему по-разному, однако несмотря на различие подходов, се­годня становится все более несомненным тот факт, что, например, тезис о превращении науки в непосред­ственную производительную силу не может быть рас­крыт при условии абсолютного противопоставления сознания и производительных сил⁸².

Сознание всегда функционировало в системе про­изводительных сил как необходимый момент трудовой деятельности. Первоначально это было обыденное сознание. С возникновением технических и естествен­ных наук как относительно обособленной сферы в системе производительных сил, научные знания начи­нают постепенно включаться в практику, функционировать в составе трудовой деятельности. Однако дли­тельное время преобладающую роль в труде по-преж­нему играют знания обыденные. Превращение науки в непосредственную производительную силу знамену­ет такой этап развития, когда в системе трудовой деятельности начинают преобладать уже не обыденные, а научные знания. Это скачок, но сама его возможность основана на том, что сознание изначально присутствует в системе материального производства.

Диалектико-материалистический подход требует не разрывать материальное и идеальное в общественной жизни, но показывать их единство, а внутри этого [90] единства — первичность материального в отношении идеального.

На наш взгляд, полученный нами результат: сознание субъектов—носителей материальных экономических отношений, как и вся их деятельность, включено в эти отношения и детерминируется ими как момент целым—не только не противоречит принципу диалектико-материалистического монизма, но, наоборот, является конкретным его выражением в данном вопросе.

По своей структуре экономическая форма общественного сознания аналогична другим формам общественного сознания. В ней можно выделить массовое и специализированное сознание.

Массовое сознание может быть обыденным, но может вбирать в себя и научно-теоретические идеи.

Специализированный уровень экономического сознания класса можно обозначить термином “экономическая идеология”. Прежде чем перейти к характеристике этого уровня, представляется целесообразным уточнить употребление самого термина “экономическая идеология”. Безусловно, идеология по своему составу весьма сложное образование, она отнюдь не сводится только к экономическим идеям, включая в себя, как известно, идеи и политические и правовые и т. д. Поэтому, в строгом смысле, следует говорить об экономических, политических, правовых и т. д. взглядах как составных частях идеологии. Именно такой смысл мы и вкладываем в термин “экономическая идеология”. Этот термин удобен своей краткостью, понимается же под ним не какая-то особая идеология вообще, а экономические взгляды, идеи, теории, вхо­дящие в состав той или иной идеологии или, если так можно выразиться, “экономическая составная часть” соответствующей идеологии как сложного целого.

Экономическая идеология представлена экономи­ческой теорией. Будучи непосредственным отображе­нием системы объективных экономических отноше­ний, экономическая теория занимает особое место в системе обществознания. Как отмечает С. П. Трапез­ников, “в подходе к оценке роли и места экономиче­ской науки нам никогда нельзя забывать указание Маркса о том, что экономическая теория является ба[91]зисной наукой. Подлинная истинность такого опреде­ления обоснована не только теоретической и логи­ческой доказательностью, но и проверена живой прак­тикой общественного развития”⁸³.

Экономическая наука и экономический базис об­щества находятся во внутренней неразрывной взаимо­связи. Развитие экономического базиса стимулирует развитие экономической теории, а теория, в свою оче­редь, служит средством деятельности класса в сис­теме объективных экономических отношений. Эта функция имманентна экономической теории, она при­суща ей со времени ее возникновения. “Экономиче­ская наука с самого начала своего оформления была призвана теоретически обосновать и доказать право на существование экономического базиса той или иной общественной формации, того или иного господствую­щего социально-политического строя”⁸⁴. Безусловно, возможности субъектов использовать экономическую теорию для воздействия на развитие экономических отношений, как и возможности их деятельности вооб­ще, объективно ограничены, необходимо определены действием экономических законов.

В качестве экономической идеологии может функционировать как научно-теоретическая система, так и квазитеоретическая система. Это зависит от отноше­ния класса—носителя данной идеологии—к общест­венному прогрессу. Класс, объективно заинтересованный в прогрессе, нуждается в знании объективных за­кономерностей общественного, в частности экономи­ческого, развития, поэтому его идеология необходимо должна быть научна. Поэтому является научной эко­номическая идеология рабочего класса. По той же причине включала элементы научно-теоретического отображения действительности и буржуазная эконо­мическая идеология—в тот период, когда буржуазия была восходящим классом. Если же класс заинтере­сован не в развитии, но лишь в сохранении и воспро­изводстве наличных экономических отношений, его экономическая идеология может и должна ограни[92]читься знаниями лишь чисто внешних, функциональ­ных связей, знанием закономерностей не развития, но лишь функционирования экономической системы. Словом, здесь имеет место типичная для всех идеоло­гических образований взаимосвязь партийности и на­учности.

По своей гносеологической природе экономическое сознание может быть как истинным, так и неистин­ным, иллюзорным, поэтому в каждом конкретном слу­чае требуется гносеологический анализ экономическо­го сознания. Общая же закономерность, на наш взгляд, состоит в том, что содержание, а следователь­но, и истинность или неистинность экономического соз­нания имеют конкретно-исторический характер и необходимо обусловлены природой объективных эко­номических отношений, в составе которых функцио­нируют. Таким образом, анализ гносеологической сущности экономического сознания предполагает и требует также и анализа социально-классовой сущно­сти соответствующих экономических отношений.

Необходимо отметить, что вопрос о структуре эко­номического сознания затрагивается авторами, ставя­щими вопрос о выделении экономической формы об­щественного сознания. Так, И. Б. Иткин говорит о на­личии в экономической форме сознания уровней обы­денного и научно-теоретического сознания⁸⁵.

Нельзя согласиться с Л. Е. Эпштейном, который сводит экономическую форму общественного созна­ния к экономической политике⁸⁶. Экономическое соз­нание действительно тесно связано с экономической политикой, однако эти явления нетождественны, по­скольку экономическая политика есть одна из сфер политической деятельности и соответственно полити­ческих отношений. Если же Л. Е. Эпштейн имеет в виду, что содержание экономического сознания сводит­ся к программам экономической деятельности, то это [93] также неверно. Как отмечалось выше, всякая, в том числе и экономическая, форма общественного созна­ния в соответствии с двумя основными подфункциями сознания, включает в себя два тесно взаимосвязанных элемента: во-первых, отображения, т. е. Обыденные или теоретические знания о соответствующих общест­венных отношениях, а во-вторых, программы соответ­ствующей (в данном случае экономической) деятель­ности. По самой сути дела одно не может существо­вать без другого, поэтому подход Л. Е. Эпштейна представляется неправомерным.

Эту черту строения экономического сознания, обусловленную наличием у него двух основных под­функций, на наш взгляд, пытается зафиксировать В. А. Демичев. На уровне экономической идеологии он выделяет экономические науки и экономические планы⁸⁷. Однако экономические планы, основанные на данных экономической науки, представляют со­бой не что иное как регулятивную подсистему этой науки и не могут рассматриваться наряду с нею. На уровне же массового сознания В. А. Демичев разли­чает “обыденные (массовые) суждения об экономи­ке” и “переживания и волевые отношения к экономи­ческим процессам”⁸⁸. По существу, он и здесь при­ближается к осознанию факта наличия в массовом сознании образований, связанных с реализацией ре­гулятивной подфункции сознания, но пытается зафик­сировать этот факт при посредстве психологических категорий, которые в контексте социологического ана­лиза, на наш взгляд, лишь запутывают вопрос.

Заключая краткую общую характеристику эконо­мической формы общественного сознания, необходи­мо коснуться следующего обстоятельства. Способ производства материальных благ включает в себя две стороны, два вида материальных общественных отно­шений: экономические отношения и производительные силы как отношение общества к природе. Им соответ­ствуют экономическая и трудовая деятельности, кото­рые в действительности существуют в неразрывном [94] единстве, но должны быть расчленены в социологическом анализе.

В составе трудовой деятельности людей тоже функционирует определенное сознание—обыденное или научное. Люди имеют те или иные знания о мате­риальных процессах, те или иные программы, функционирующие в качестве идеальных средств в их практической деятельности.

Как известно, сначала эти знания получали как побочный продукт непосредственно в процессе трудо­вой деятельности, потом сформировалась и относи­тельно обособилась научно-познавательная деятель­ность, которая, однако, всегда развивалась под определяющим влиянием практики и в конечном сче­те служила ее запросам. Таким образом, в процессе формирования и развития производительных сил фор­мируется и развивается форма общественного созна­ния, которую мы за неимением лучшего термина обозначим как производственно-трудовую.

На уровне специализированного сознания она представлена естественными и техническими науками. На уровне массового сознания эта форма обществен­ного сознания представлена тем обыденным (эмпи­рическим) и теоретическим сознанием, которое функ­ционирует непосредственно в производительной тру­довой деятельности людей.

Эта форма общественного сознания обладает, по­жалуй, наиболее сложными закономерностями разви­тия и функционирования, выяснение которых может и должно быть темой самостоятельного исследования. Проблематика данного круга, в связи с ее возраста­ющей в условиях научно-технической революции акту­альностью, в настоящее время исследуется все более интенсивно. Поэтому мы ограничимся прежде всего лишь констатацией важности введения и разработки соответствующего понятия, поскольку оно послужит весьма эффективным средством изучения соответству­ющего фрагмента действительности. Использование этого понятия может быть весьма важно для анализа сущности процесса превращения науки в непосред­ственную производительную силу.

Подобно тому, как не следует отождествлять эко­номическую и трудовую деятельность, не следует так[95]же отождествлять и элементы общественного созна­ния, функционирующие в составе экономической и трудовой деятельностей и соответствующих обще­ственных отношений. Поэтому мы исходим из пред­ставления о различии производственно-трудовой и экономической форм общественного сознания и в соответствии с этим полагаем, что анализ одной из них требует отвлечения от рассмотрения другой. Ра­зумеется, такой подход ни в коей мере не отвергает необходимости рассмотрения также и вопроса о вза­имодействии этих форм общественного сознания.

В связи с изложенным представлением вызывает возражение точка зрения А. Н. Илиади с соавторами, которые ставят вопрос о труд-экономической форме, т. е. по существу смешивают разные формы обществен­ного сознания. Касаясь методологической стороны воп­роса, представляется необходимым подчеркнуть, что такое смешение могло возникнуть лишь в результате отсутствия четко сформулированного критерия выде­ления форм общественного сознания.

Этим критическим замечанием мы отнюдь не хоте­ли бы умалить заслугу названных авторов, стремив­шихся своей постановкой вопроса привлечь внимание к одной из важных и сложных проблем исторического материализма. Хотя при более конкретном рассмотре­нии вопроса их подход, по нашему мнению, должен быть отвергнут, он, конечно, был вполне правомерен как первое приближение к проблеме, и в этом смысле, безусловно, сыграл свою положительную роль в разра­ботке вопроса об экономической форме общественного сознания.

Такова та общая характеристика экономической формы общественного сознания, которая в дальней­шем изложении будет развернута и конкретизирова­на на материале экономического сознания капитали­стической формации.

В заключение следует отметить, что понятия экономических отношений и экономического сознания вво­дятся на уровне исторического материализма и как таковые не фиксируют всей тотальности соответству­ющей стороны социальной действительности, существу­ющей в единстве общего и специфического. Отображе­ние действительности на таком уровне конкретности [96] осуществляется, по нашему мнению, при помощи по­нятия “культура”⁸⁹. Поэтому экономические отноше­ния (и экономическое сознание как их элемент) на уровне реального исторического процесса необходимо рассматривать как экономическую культуру.

Однако историзм в подходе к экономическому со­знанию проявляется не только в изучении экономиче­ской культуры того или иного конкретного общества— например, экономической культуры социалистического общества — на том или ином конкретном этапе его развития. Исторический подход на теоретико-социоло­гическом уровне предполагает, в частности, выделение различных типов экономического сознания, соответ­ственно типу данной системы общественных отно­шений.

Так, для капиталистической формации характерно овеществление экономических отношений, что опре­деляет фетишистски-иллюзорный тип экономического сознания. Овеществление как определенный конкрет­но-исторический тип, способ, форма существования опредмечивания присуще частнособственническим ка­питалистическим экономическим отношениям. Частная собственность на средства производства выражается в отчуждении, “атомизации”, обособленности вещных и человеческих элементов производства. Частный, ча­стичный характер деятельности полагает и частичный способ видения, приводит к формированию системьЕ фетишистских иллюзий как частичного, разорванного и в этом смысле адекватного системе объективных экономических отношений сознания.[97]


Глава II


ОТОБРАЖАТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ФОРМАЦИИ

1. СОДЕРЖАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ ФОРМАЦИИ, ЕГО ИЛЛЮЗОРНЫЙ ХАРАКТЕР
   

У субъектов капиталистического способа производ­ства имеется определенная совокупность представле­нии о наличных экономических отношениях, таких как товар (стоимость), деньги, капитал, заработная плата и т. д. Эти экономические отношения находят отобра­жение и в категориях буржуазной политической эконо­мии. Содержание экономического сознания многооб­разно, как многообразен его предмет—капиталисти­ческие экономические отношения.

Это сознание К. Маркс назвал фетишистским, ибо его сущность состоит в том, что общественные отноше­ния людей представляются в нем как общественные отношения вещей. “Всеобщий обмен деятельностями и продуктами, ставший жизненным условием для каж­дого отдельного индивида, их (индивидов.—В. Ф.) взаимная связь представляются им самим как нечто чуждое, от них независимое, как некая вещь”¹.

При характеристике содержания экономического осознания капиталистической формации мы непосред­ственно опираемся на анализ фетишистского созна­ния, проделанный К. Марксом.

Предпринятая нами попытка систематизировать и обобщить высказывания К. Маркса об экономиче­ском сознании субъектов капиталистического произ­водства показывает, что в целом Марксом была дана весьма полная картина содержаний этого сознания. Однако мы отнюдь не стремимся представить здесь [98] все многообразие высказываний К. Маркса об этом сознании, ни тем более обрисовать все действительное многообразие элементов этой сложной подсистемы об­щественного организма. На наш взгляд, и то, и другое может быть задачей специального исследования.

Мы характеризуем лишь представления субъектов капиталистического производства об основных эконо­мических отношениях, т. е. те содержания экономиче­ского сознания, которые необходимы в дальнейшем при изложении основных закономерностей формиро­вания и функционирования экономического сознания.

Экономическое сознание капиталистической форма­ции является ложным, иллюзорным. Его иллюзии начинаются с фетишистского понимания товара, этого простейшего элемента капиталистической экономиче­ской системы. Как известно, товар двойствен: вещь, товарное тело является носителем определенного эко­номического отношения— стоимости. Стоимость, та­ким образом, не есть вещь: это есть количественно оп­ределенное экономическое отношение. “Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд”². Таково объективное содержание деятельности субъек­та в процессе обмена.

Однако, как констатирует К. Маркс, люди делают это, но “не сознают этого”. Особенность экономиче­ского сознания субъектов товарного производства со­стоит в том, что они “не сознают” того, что они делают в ходе товарного обмена.

“...Люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот.”³ Стоимость товара понимается ими “как “предметное” свойство этой вещи”⁴, как свой­ство, присущее вещи как таковой. Состоит это якобы природное свойство вещи в ее способности в ходе об­мена приравниваться к другим вещам, в определенном [99] отношении. Поскольку вещи обладают таким свой­ством, люди и могут их обменивать.

Таким образом, у людей есть определенное попи­рание природы стоимости, но оно противоположно истинному. Неосознанность экономической деятельно­сти, следовательно, состоит не в абсолютном отсут­ствии в ней сознания, а в том, что человеческое созна­ние, обслуживающее эту деятельность, не отображает ее сущности. Наоборот, оно отображает деятельность и ее условия превратно, иллюзорно.

В развитом товарном производстве, когда пропор­ции, в которых обмениваются товары, “достигают из­вестной прочности и становятся привычными”, субъек­там “кажется, будто они обусловлены самой природой продуктов труда. Так, например, равенство стоимости одной тонны железа и двух унций золота воспринима­ется совершенно так же, как тот факт, что фунт золо­та и фунт железа имеют одинаковый вес, несмотря на различие физических и химических свойств этих тел”⁵.

К. Маркс отмечает наличие определенной аналогии между весовым и стоимостным отношением вещей: “Подобно тому, как фунт железа и фунт золота, не­смотря на их различные физические и химические свойства, представляют один и тот же вес, точно так же потребительные стоимости двух товаров, содержа­щих одинаковое рабочее время, представляют одну и ту же меновую стоимость”⁶.

Эта аналогия и фиксируется сознанием субъектов. Вещи в ходе обмена составляют эквиваленты благода­ря меновой стоимости, точно так же, как железо и золо­то в процессе взвешивания составляют эквиваленты благодаря их физической природе. Отсюда и меновая стоимость товаров понимается как “определенность, по природе присущая им как вещам”⁷. Но меновая стоимость одновременно выступает как “общественная определенность потребительных стоимостей”. Благода­ря ей вещи приравниваются в определенных пропорци­ях в процессе обмена, т. е. в общественном отношении. Следовательно, заключает фетишистское сознание, [100] вещи от природы обладают общественными свойства­ми, способностью вступать в общественное отношение.

Экономическое отношение никогда не воспроизво­дится как абсолютно тождественное. Пропорции, в ко­торых обмениваются товары, непрерывно изменяются, поскольку с изменением производительной силы труда изменяются количества стоимости, воплощенные в продуктах.

Это объективно существующее движение стоимо­стей субъекты отображают следующим образом: вещи не только обладают общественным свойством (обме-ниваемостью), но и способностью изменять это свой­ство—уменьшать и увеличивать свою обмениваемость — независимо от деятельности людей. Посколь­ку свойство обмениваемости изменчиво и причина его изменения лежит в самих вещах, постольку людям, которые обменивают вещи, остается лишь улавливать, каковы те пропорции, в которых вещи приравниваются друг к другу, каковы тенденции из­менения этих пропорций, и следовать им.

Такова сущность фетишистского понимания товара (стоимости).

Однако фетишистское понимание товара исходная, но не единственная иллюзия субъектов товарного про­изводства. Иллюзорным является их понимание и всех других экономических отношений.

При этом степень иллюзорности, степень мистифи­кации в понимании различных экономических отноше­ний неодинакова. Она нарастает по мере усложнения экономических отношений.

Так, в товаре “мистификация еще очень проста”. К. Маркс отмечает: “Все более, или менее сознают, что отношение товаров, как меновых стоимостей, есть, на­оборот, отношение лиц в их производственной деятель­ности друг для друга”⁸. В результате кажется, что фе­тишистский характер товарной формы “можно еще сравнительно легко разглядеть”⁹.

Между тем уже абсолютно непостижимая для сознания товаропроизводителя загадка денежного фетиша есть “лишь ставшая видимой, слепящая взор [101] загадка товарного фетиша”. Действительно, “уже в самом простом выражении стоимости, х товара А=у товара В, создается иллюзия, будто бы вещь, в кото­рой выражается величина стоимости другой вещи, обладает своей эквивалентной формой независимо от этого отношения товаров, обладает ею как неким от природы присущим ей общественным свойством”¹⁰. Таким образом, в товаре имеется тоже лишь “види­мость простоты”¹¹, которая остается неразгаданной до конца.

Но даже и эта “видимость простоты” исчезает в бо­лее сложных производственных отношениях. Возник­шая в товаре иллюзия укрепляется по мере развития форм стоимости. “Она оказывается завершенной, ког­да форма всеобщего эквивалента... откристаллизовывается в форму денег”¹².

Деньги как объективное экономическое отношение в понимании субъектов товарного производства срас­таются с вещью — золотом и серебром. В их глазах золото и серебро “в том самом виде, как они выходят из недр земных”, обладают специфической способ­ностью соизмерять все и всяческие товары. У субъектов “создается впечатление, будто не данный товар становится деньгами только потому, что в нем выра­жают свои стоимости все другие товары, а, наоборот, будто бы эти последние выражают в нем свои стоимо­сти потому, что он —деньги”¹³.

С другой стороны, деньги способны обмениваться на все и всяческие товары, т. е. способны доставить их владельцу любой товар. Эта их способность восприни­мается как некая “магическая сила” денег. Золото, деньги представляются фетишистскому сознанию как вещь, обладающая таинственной силой, могуществен­ной властью над людьми. Для субъектов товарного производства золото—это “бог” товарного мира. Маркс приводит в “Капитале” слова Колумба: “Золо­то—удивительная вещь! Кто обладает им, тот госпо [102] дин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай”¹⁴.

Фетишистские иллюзии, по выражению К. Маркса, “достигают апогея” в понимании капитала. При этом в непосредственном процессе капиталистического про­изводства действительное содержание экономического отношения между капиталистом и рабочим, хотя и смутно, но еще осознается субъектами. Но даже в сфере непосредственного процесса между трудом и капиталом “дело не является столь простым”. Все об­щественные производительные силы труда “представ­ляются принадлежащими ему (капиталу.—В. Ф.), а не труду как таковому и возникающими из его собст­венных недр”. В результате капитал “становится весь-ма таинственным существом”¹⁵.

Капитал понимается рабочим фетишистски,—как вещи, как средства производства: фабрики, станки и т. д. Как таковой капитал обладает в глазах рабочего самостоятельным независимым от его, рабочего, труда существованием. Мало того, сам труд невозможен без капитала, под которым опять-таки понимаются преж­де всего средства производства. Таким образом, как капитал, так и его олицетворение, капиталист, высту­пают в глазах рабочего как объективная, необходимая предпосылка и момент процесса производства. В по­нимании рабочего, вне партнерства с капиталистом невозможен труд, невозможна, значит, и сама жизнь.

Содержание этого “партнерства” раскрывается в понятиях стоимости (цены) труда и заработной платы. Как показал К. Маркс, сущность капиталистических экономических отношений сводится к неэквивалентной купле-продаже товара “рабочая сила”. Капиталист возвращает в виде заработной платы лишь стоимость жизненных средств, необходимых для воспроизводства рабочей силы. Заработная плата, таким образом, со­ставляет лишь часть произведенной рабочим стоимос­ти. “Тайна самовозрастания капитала сводится к тому, что капитал располагает определенным количеством неоплаченного чужого труда”¹⁶. [103]

Однако субъектам капиталистического производст­ва картина представляется совсем в ином свете. “Об­мен между капиталом и трудом воспринимается первоначально так же, как купля и продажа всякого другого товара. Покупатель дает известную сумму денег, продавец — предмет, отличный от денег”¹⁷. А именно—свой труд. Таким образом, “на поверхно­сти буржуазного общества заработная плата рабочего представляется в виде цены труда, в виде определен­ного количества денег, уплачиваемых за определенное количество труда. При этом говорят о стоимости тру­да и ее денежное выражение называют необходимой или естественной ценой труда. С другой стороны, гово­рят о рыночных ценах труда, т. е. о ценах, колеблю­щихся выше или ниже его необходимой цены”¹⁸.

Но фактически на рынке владельцу денег противо­стоит непосредственно не труд, а рабочий. Он продает свою рабочую силу как способность к труду. И когда его труд действительно начинается, он перестает при­надлежать рабочему и, следовательно, не может быть продан. “Труд есть субстанция и имманентная мера стоимостей, но сам он не имеет стоимости”¹⁹. Не имея стоимости, труд не может иметь и цены. Поэтому понятия “стоимость труда”, “цена труда”, которыми опе-рируют в своих взаимоотношениях капиталист и рабочий, есть ложные, иллюзорные понятия, превратно отображающие действительное отношение. Понятие стоимость (цена) труда является лишь “иррациональным выражением” для стоимости (цены) рабочей силы. Вместе с тем это понятие занимает важное место в структуре фетишистского сознания. Дело в том, что в выражении “стоимость труда” понятие стоимости не только совершенно исчезает, но и превращается в свою противоположность”²⁰. Иллюзия заслоняет истину, а вместе с ней и действительное отношение.

Поскольку рабочий считает стоимость (цену) рабочей силы стоимостью (ценой) труда, то и движение стоимости (цены) рабочей силы он понимает как дви [104] жение стоимости (цены) труда. Маркс анализирует пример с рабочим, который регулярно отдает капита­листу 12 часов труда. При этом стоимость его рабочей силы может повыситься (упасть) вместе с повышени­ем (падением) стоимости жизненных средств. С дру­гой стороны, при неизменной стоимости рабочей силы может измениться ее цена благодаря колебаниям спроса и предложения. Вследствие всего этого изменя­ется сумма денег, которую получает рабочий. Однако во всех этих случаях он одинаково отдает 12 часов труда.

А так как рабочий считает заработную плату ценой своего труда, то “...всякая перемена в величине полу­чаемого им эквивалента необходимо представляется ему изменением стоимости, или цены, его 12 рабочих часов”²¹. Таким образом, понимание заработной пла­ты как стоимости (цены) труда ведет к возникнове­нию у рабочего еще одной иллюзии — иллюзии, впро­чем, не новой для фетишистского сознания, но как бы развивающейся, развертывающейся при переходе к более сложным экономическим отношениям. У рабоче­го возникает впечатление о независимости стоимо­сти—в данном случае “стоимости” труда—от самого труда.

Действительно, ведь рабочий трудился абсолютно одинаково вчера и сегодня, его труд не изменился ни качественно, ни количественно, а “стоимость труда” изменилась. Связь труда и стоимости окончательно разрывается для массового сознания. Стоимость представляется какой-то самостоятельной, независи­мой от субъекта и его труда субстанцией. И затемня­ется связь труда и стоимости, как это ни парадоксаль­но, именно понятием “стоимость труда”. В этом еще раз проявляется его иррациональность.

Иллюзорное понимание действительных экономи­ческих отношений заставляет рабочего чувствовать себя игрушкой в руках экономической стихии. Для него жизненно важно, сколько он получит “за свой труд”. Однако оказывается, что это зависит не от его труда, а от каких-то внешних обстоятельств. Формиру [105] ется идея господства этих внешних обстоятельств над благосостоянием и над самой жизнью рабочего.

С иллюзорным пониманием заработной платы как цены труда тесно связана другая важная иллюзия субъектов капиталистического производства — пред­ставление о происхождении прибыли из обращения. К. Маркс отмечал, что капиталисту “дело представля­ется таким образом, будто стоимость, возмещающая стоимости, авансированные на производство, и в осо­бенности прибавочная стоимость, заключающаяся в товарах, не просто реализуется в обращении, но возни­кают из него”²².

Мнение о том, что источником прибыли является продажа товаров по цене выше стоимости, в сознании субъектов капиталистического производства как бы оттесняет на второй план тот факт, что в расширенном воспроизводстве капитала участвует труд. Роль труда низводится к одному из создающих капитал факторов. причем не главных, ибо сам труд якобы есть ничто без капитала, который предоставляет ему возмож­ность создавать товары. Этот вывод поддерживается фетишистским пониманием заработной платы. Ведь согласно понятию “цены труда”, труд рабочего опла­чивается полностью, следовательно, не может быть ис­точником прибыли. С этой точки зрения, возрастание труда (например, путем удлинения рабочего дня) не­обходимо лишь постольку, поскольку оно создает воз­можность расширять обращение, которое якобы и яв­ляется подлинным источником прибыли.

Тот факт, что понимание обращения в качестве ис­точника прибавочной стоимости является ложным, убедительно раскрыт К. Марксом. “Как ни вертись, а факт остается фактом: если обмениваются эквивален­ты, то не возникает никакой прибавочной стоимости, и если обмениваются неэквиваленты, тоже не возникает никакой прибавочной стоимости”²³. Таким образом, взгляд на обращение как источник прибыли по суще­ству сводится к мистической идее самовозрастания капитала. [106]

Фетиш “получает свое завершение” в капитале, приносящем проценты. Если в понимании прибыли “все еще сохраняется воспоминание о ее происхождении”, хотя из-за единообразия прибыли всех капита­лов “капитал уже затемняется, становится чем-то тем­ным и мистическим”, то понимание процента как само­возрастающей стоимости уже вообще не имеет ничего общего с его действительной природой.

Процент на капитал вообще “представляется воз­никающим независимо от наемного труда рабочего и от собственного труда капиталиста”. Он возникает якобы “из капитала как своего собственного независи­мого источника”²⁴. Капитал, приносящий проценты, представляется как “самовозрастающая стоимость, деньги, создающие деньги”. Для обыденного представ­ления “капитал и существует преимущественно в этой форме”²⁵.

Фетишистская идея о том, что деньги делают день­ги прочно вживается в массовое экономическое созна­ние капиталистического общества.

Подчеркнем, что у К. Маркса речь всюду идет о совокупном капиталисте и совокупном рабочем. Сле­довательно, система их взглядов представляет собой некоторое групповое общественное сознание. От ана­лиза “индивидуального разброса” в рамках общего для данной группы понимания тех или иных аспектов эко­номических отношений К. Маркс по существу отвлека­ется. Следует, однако, заметить, что вообще эта проб­лема представляет немалый интерес, особенно, если учесть, что определенные особенности в содержании сознания могут иметь место не только на уровне от­дельных лиц, но и различных слоев того или иного класса. Это порождает соответствующие особенности в их практической экономической деятельности, под­час существенно влияющие на совокупную (резуль­тирующую) деятельность данного класса. Например, иллюзорное понимание денег как силы, способной к самовозрастанию, будет сильнее у финансиста или тор­гового капиталиста (в силу их места и роли в системе деятельности совокупного капиталиста), чем, напри [107] мер, у промышленного капиталиста. Последнего сами условия и характер его деятельности постоянно застав­ляют хотя бы смутно осознавать непосредственную связь прибыли с потреблением рабочей силы. С точки зрения нашей задачи, однако, существенно подчерк­нуть другое—К. Маркс, характеризуя сознание сово­купного капиталиста, как раз отвлекается от внутри-групповых различий. Так, подчеркнув, что капитал в полноте своего фетишистского воплощения выступает в виде капитала, приносящего процент (“деньги, соз­дающие деньги”), он в то же время отмечает, что для обыденного представления “капитал существует преи­мущественно в этой форме”. Иначе говоря, К. Маркс констатирует, что внутренние различия в понимании капитала снимаются в некотором обобщенном образе, причем образе, характерном не только для данного субъекта, но и для данного типа сознания вообще.

В капиталистическом обществе над уровнем массо­вого экономического сознания функционирует уровень экономической идеологии, причем в качестве идео­логии капиталистического способа производства вы­ступает буржуазная политическая экономия. Как известно, Маркс выделяет в составе буржуазной поли­тической экономии два элемента: классическую и вульгарную политическую экономию.

По характеристике К. Маркса, “вульгарная поли­тическая экономия в действительности не делает ничего иного, как только доктринерски истолковывает, систематизирует и оправдывает представления аген­тов буржуазного производства, захваченных отноше­ниями этого производства”²⁶.

Однако и буржуазная политэкономия в целом не выходит за рамки фетишистского сознания. Классиче­ская политическая экономия тоже остается теоретиче­ским выражением исторически ограниченного созна­ния буржуазии. “Формулы, на которых лежит печать принадлежности к такой общественной формации, где процесс производства господствует над людьми, а не человек над процессом производства,— эти формулы представляются ее (политической экономии.—В. Ф.) буржуазному сознанию чем-то само собой разумею [108] щимся, настолько же естественным и необходимым, как сам производительный труд.”²⁷

Несмотря на то, что классическая политическая экономия “подходит очень близко к истинному поло­жению вещей”, она тем не менее “не формулирует его сознательно”²⁸. Классическая политическая эконо­мия не сделала и не могла сделать главного — теоре­тически преодолеть то противоречие между стоимостью и потребительной стоимостью, в котором коре­нится товарный фетишизм. Как констатирует К. Маркс, классическая политическая экономия “не проводит вполне отчетливого и сознательного различия между трудом, как он выражается в стоимости, и тем же са­мым трудом, поскольку он выражается в потребитель­ной стоимости продукта”²⁹. В итоге классическая по­литическая экономия не решает главного вопроса — вопроса об источнике возрастания капитала. Как от­мечает Маркс, “даже научная политическая экономия позволяет обмануть себя” видимостью того, что “ка­питал обладает мистическим источником самовозрас-тания стоимости, независимым от его процесса произ­водства, а потому и от эксплуатации труда”³⁰.

Таким образом, классическая и вульгарная полит­экономии, несмотря на существенные различия, едины в главном, — в антиисторическом, фетишистском по­нимании капиталистических экономических отноше­ний. В этом смысле они едины и с массовым экономи­ческим сознанием субъектов капиталистического про­изводства.

Разумеется, вульгарная политэкономия наиболее “последовательна” в фетишистском понимании капи­талистических отношений, однако как таковая она лишь развивает тенденцию, заложенную в классиче­ской буржуазной политической экономии.

Буржуазная политическая экономия оказывается не в состоянии преодолеть уже исходную иллюзию фетишистского сознания — овеществление стоимости. “Если бы товары, — пишет К. Маркс, — обладали да [109] ром слова, они сказали бы: наша потребительная стои­мость, может быть, интересует людей. Нас, как вещей, она не касается. Но что касается нашей веще­ственной природы, так это стоимость. Наше собствен­ное обращение в качестве вещей-товаров служит тому лучшим доказательством”. Товары не обладают даром слова, но—и в этом вся суть дела—“душа товара вещает словами экономиста”. Экономисты “находят, что потребительная стоимость вещей не зависит от их вещественных свойств, тогда как стоимость присуща им как вещам. Их укрепляет в этом убеждении то уди­вительное обстоятельство, что потребительная стои­мость вещей реализуется для людей без обмена, т. е. в непосредственном отношении между вещью и челове­ком, тогда как стоимость может быть реализова­на лишь в обмене, т. е. в известном общественном процессе”³¹.

В том же духе трактует буржуазная политэконо­мия деньги и другие капиталистические экономические отношения. Мистификация капиталистического спосо­ба производства “оказывается завершенной” в триеди­ной формуле, изображающей связь капиталистическо­го богатства с его источниками. Капитал—прибыль, земля—земельная рента, труд—заработная плата—­такова эта формула, которая охватывает все тайны общественного процесса производства. Иначе говоря, капиталисту — его капитал, земельному собственни­ку— его земля, а рабочему—его труд “представляют­ся тремя различными источниками их специфических доходов: прибыли, земельной ренты и заработной платы”³².

Такое понимание искажает действительные связи. В сознании агентов капиталистического производства возникает “заколдованный, извращенный и на голову поставленный мир”. В чем же состоит ошибочность триединой формулы? Как показал К. Маркс, капитал — это не вещь, а исторически определенное обще­ственное отношение, которое “представлено в вещи и придает этой вещи специфический общественный характер”. Рядом с ним—земля, неорганическая при [110] рода как таковая, “во всей ее первозданности”. И наконец — труд, “простой призрак”, который есть не что иное, как абстракция и “как таковой вообще не суще­ствует”. Скрывается же под этой абстракцией дея­тельность человека вообще, “лишенная всякой обще­ственной формы”.

Таким образом, в этой формуле рядом с капита­лом — с этим “элементом производства, слившимся с определенной общественной формой и представляе­мым в ней”, непосредственно ставятся два элемента реального процесса труда, которые “не имеют никако­го отношения к его общественной форме”³³. Следова­тельно, эти так называемые “источники богатства” на самом деле “не имеют ни малейшего сходства между собой” и относятся друг к другу “примерно так же, как нотариальные пошлины, свекла и музыка”³⁴.

Представления, зафиксированные в триединой формуле, являются содержанием не только буржуаз­ной политэкономии, но и массового сознания буржуа­зии. “Согласно обычному взгляду эти отношения рас­пределения являются естественными отношениями, отношениями, вытекающими из природы всякого об­щественного производства, из законов человеческого производства вообще”³⁵. Именно поэтому, как только экономист доходит до несообразностей триединой фор­мулы, “ему все становится ясным, он уже не чувствует потребности раздумывать дальше. Ибо он дошел как раз до “рационального” в буржуазном представле­нии”³⁶.

Классическая политическая экономия частично разрушила иллюзии, но даже лучшие ее представите­ли “в большей или меньшей мере остаются захвачен­ными тем миром видимости, который они критически разрушили, и потому в большей или меньшей мере впадают в непоследовательность, половинчатость и неразрешимые противоречия”³⁷. Вульгарная полити­ческая экономия вообще представляет “не что иное, [111] как дидактическое, более или менее доктринерское ис­толкование обыденных представлений действительных агентов производства”. Что же касается самих субъек­тов производства, то они в мире иллюзий “чувствуют себя совершенно как дома”³⁸.

Логическим завершением фетишистских иллюзий субъектов капиталистического производства является истолкование ими сущности взаимоотношений рабоче­го и капиталиста. В фетишистском понимании капитал имеет источник самовозрастания в самом себе—он существует до и независимо от труда рабочего. Предметом сделки рабочего и капиталиста является труд, стоимость (цену) которого и оплачивает капиталист в виде заработной платы.

Тогда возникает следующая картина. “Ты [капита­лист] платишь мне [рабочему] за мой труд, получа­ешь его в обмен на его собственный продукт и вычи­таешь у меня стоимость сырья и материала, которые ты мне доставил. Это означает, что мы являемся ком­паньонами, которые вносят в процесс производства различные элементы и обменивают их между собой сообразно их стоимости. Стало быть, продукт превра­щается в деньги, а деньги делятся таким образом, что ты, капиталист, получаешь цену твоего сырья и ору­дия, а я, рабочий, получаю ту цену, которую прибавил к ним труд.”³⁹ Капиталист и рабочий есть равные и не­зависимые партнеры — таково резюме экономического сознания субъектов капиталистического производства, его важнейшая и прочная иллюзия.

Фетишистское иллюзорное содержание отнюдь не является всеобщим признаком экономического созна­ния. Оно связано с определенным историческим эта­пом развития объективных экономических отношений. Конкретно-исторический характер экономического соз­нания отчетливо виден при сопоставлении разных эта­пов формирования и развития товарного производства.

Как показывает Ф. Энгельс в дополнении к III то­му “Капитала”, в период меновой торговли—со време­ни разложения первобытного общества и до средневе­ковья—имело место осознание прямой зависимости [112] общественных свойств товара (обмениваемости) от затрат рабочего времени⁴⁰.

Применительно к эпохе средневековья Ф. Энгельс отмечает, что то немногое, что приходилось получать в обмен крестьянской семье, состояло преимущественно из предметов ремесленного производства, т. е. таких вещей, способ изготовления которых был хорошо из­вестен крестьянину. Так, кузнец и тележник работали у него на глазах, тут же в деревне, а портной и сапож­ник, например, вообще работали, переходя из одного крестьянского дома в другой. “Следовательно,—пи­шет Энгельс, — средневековому крестьянину было до­вольно точно известно количество рабочего времени, необходимого для изготовления предметов, получае­мых им в обмен”⁴¹. Точно так же и ремесленник хоро­шо знал характер крестьянского труда. “Таким обра­зом, в средневековье люди были в состоянии довольно точно подсчитать друг у друга издержки производства в отношении сырья, вспомогательных материалов, ра­бочего времени — по крайней мере, поскольку дело касалось предметов повседневного обихода”⁴².

Конечно, конкретное количественное соотношение тех или иных товаров определялось “лишь косвенно и относительно”, методом проб и ошибок, путем эмпири­ческого подбора, однако существенно то, что в отличие от эпохи фетишистских иллюзий осознавался и доми­нировал в сознании субъектов сам факт связи продук­та с определенным количеством времени, затраченным на его производство.

По мере развития товарных отношений сознание этого факта затемнялось. Как отмечает Ф. Энгельс, “под влиянием привычки считать на деньги значитель­но затемнялось представление о свойстве труда как мерила стоимости; в народном сознании деньги нача­ли служить представителем абсолютной стоимости”⁴³.

Наоборот, на еще более высоком уровне развития товарных отношений появляется возможность полного раскрытия их сущности. “Необходимо вполне разви [113] тое товарное производство для того, чтобы из самого опыта могло вырасти научное понимание, что отдель­ные частные работы, совершаемые независимо друг от друга, но всесторонне связанные между собой как звенья естественно выросшего общественного разделе­ния труда, постоянно приводятся к своей общественно пропорциональной мере”⁴⁴. Таким образом, истинное понимание вырастает из самого практического опыта, но для этого необходим вполне определенный уровень зрелости самих товарных отношений.

Следовательно, содержание экономического созна­ния всегда имеет конкретно-исторический характер и необходимо связано с определенным уровнем разви­тия экономических отношений. Конкретно-историче­ский характер экономического сознания состоит не только в том, что в рамках некоторых способов про­изводства оно является иллюзорным, а в других—ис­тинным. Даже иллюзии имеют всегда конкретно-исто­рический характер. Так, “...при системе наемного труда даже прибавочный, или неоплаченный, труд выступает как оплаченный”⁴⁵. Наоборот, “при рабском труде да­же та часть рабочего дня, в течение которой раб лишь возмещает стоимость своих собственных жизненных средств, в течение которой он (фактически работает лишь на самого себя, представляется трудом на хо­зяина. Весь его труд представляется неоплачен­ным трудом”⁴⁶. Уместно отметить и то, что ил­люзии, возникшие на основе определенных объектив­ных экономических отношений, могут переживать период их господства, по крайней мере, до тех пор, пока соответствующие отношения представлены в ви­де, например, уклада. Эту закономерность хорошо ил­люстрирует замечание К. Маркса, которое он сде­лал по поводу иллюзорного понимания рабского труда: “Morning Star”, наивный до глупости орган лондонских фритредеров во время Гражданской войны в Америке то и дело уверял, выражая при этом воз­можное в пределах человеческих моральное негодова­ние, что негры работают в ,,Конфедеративных Шта [114] тах“ совсем даром. Лучше бы он сравнил дневные из­держки такого негра и дневные издержки свободного рабочего, например, в лондонском Ист-Энде”⁴⁷.