Парсонс Т. П 18 Оструктуре социального действия

Вид материала

Документы

Содержание Верифицируемые выводы

Подобный материал:

• Социальное действие и социальное взаимодействие Признаки социального действия, 145.05kb.
• Экскурс в Маркса (типа это мы все уже давно знаем!) Творчество Маркса принято делить, 55.63kb.
• Система регуляторов социального действия российских государственных служащих (теоретико-социологический, 3698.57kb.
• Т. Парсонс понятие общества: компоненты и их взаимоотношения', 505.5kb.
• Новой конституции республики беларусь, 42.46kb.
• Возникновение конфликта. Понятие, 181.32kb.
• Концепция («обществ а»), 103.73kb.
• Приказ 07. 10. 2010 №376 о оструктуре сайтов оу для создания единого информационного, 23.3kb.
• Я. С. Ядгаров история экономических учений учебник, 5017.42kb.
• Темы контрольных работ по дисциплине «Актуальные проблемы социальной психологии» Современная, 11.27kb.

Маршалл

Маршалл⁵ сделал только один шаг, причем он сделал его без четкого осознания того, что делает.

⁵ Анализ его работ содержится в IV главе.

Он унаследовал концептуальную схему утилитарной традиции. И именно те элементы этой схемы, которые нас здесь интересуют, были главными для дальнейшего развития этой схемы, которое он осуществил в своей «теории пользы». Концепция пользы, побочной пользы и принцип замещения полностью зависят от схемы «средства-цель», от представлений о выборе и аналитической независимости целей. Одного этого уже достаточно для того, чтобы понять, почему он неспособен был двигаться в направлении, которое было столь популярно в его время, - в направлении радикального позитивизма.

Но при этом ему была совершенно ясна неадекватность строго утилитарной точки зрения для объяснения некоторых фактов экономической жизни, а именно, фактов, относящихся к явлениям свободного предпринимательства. Тот путь, по которому он пошел, был отчасти детерминирован его глубокой эмпирической проницательностью, а отчасти - его собственными этическими склонностями. Он вышел за рамки строго утилитарной теории экономической жизни в двух пунктах. Во-первых, он отказался принять постулат о независимости потребностей даже для эвристических целей экономической теории. Это допущение он считал применимым только к одному типу потребностей, которые он весьма пренебрежительноназывал «искусственными потребностями». Для того же класса потребностей, которыми он интересовался в первую очередь, а именно для «потребностей, увязанных с действительностью», - он не считал это допущение применимым. Во-вторых, он отказался признать, что конкретные действия, характерные для экономической жизни, следует рассматривать только как средства удовлетворения потребностей, даже в рамках экономической науки. Они в то же время и «поле для применения способностей » и для «развития характера ».

Эти два отклонения от утилитарной схемы Маршалл вместил в понятие «деятельность». Оно не очень четко определено Маршаллом; по сути, в заимствованной им у утилитаристов концептуальной схеме оно играет главным образом роль остаточной категории. Но кое-что по ее поводу все же можно сказать. Совершенно очевидно, что это в общем не новая форма констатации элемента наследственности и среды. Эксплицитное различение потребностей, увязанных с деятельностью, и биологических нужд исключает такую интерпретацию; другая интерпретация - в сторону гедонизма - исключается, потому что Маршалла невозможно причислить к теоретикам гедонизма, а третья возможность также исключается, поскольку он совершенно неспособен поставить под вопрос рациональность действия во имя иррациональной психологии.

Следовательно, невозможно сомневаться в том, что деятельность образует остаточную категорию, тяготеющую к истолкованию в терминах ценностей. Как потребности, увязанные с деятельностью, так и сами виды деятельности под углом зрения нашего исследования Должны рассматриваться преимущественно как проявления единой довольно хорошо интегрированной системы Ценностных установок. Исключительно сильное сходство этих установок с установками, которые Вебер вычленил в «Духе капитализма», особенно в его аскетическом аспекте, мы уже отмечали.

«Деятельность» в таком смысле слова становится для Маршалла важным эмпирическим элементом экономического порядка. Наряду с ростом рациональности и на-

коплением эмпирических знаний развитие этой ценностной системы становится для него главной движущей силой социальной эволюции. Но на этом Маршалл останавливается. Его трактовка интегрированной ценностной системы как чего-то отличного от случайных целей ограничивается этой системой. Он не смог воспользоваться логическими возможностями, которые предоставляет гипотеза существования в других обществах иных ценностных систем. Он также не исчерпал теоретических возможностей, открываемых связью ценностей с конкретным действием, ограничившись только теми двумя аспектами, где эта связь непосредственно касается его теории выгоды. Таким образом, теоретическое значение его отклонения от утилитаристской традиции и эмпирические следствия дальнейшего движения в этом направлении остались скрытыми как для него самого, так и для его последователей. Но, несмотря на свою ограниченность, он сделал решающий шаг, введя интегрированную систему ценностей, разделяемую большими совокупностями людей, чему не было места ни в утилитарной, ни в радикально позитивистской схеме.

Парето

В трактовке Парето та же самая проблема была рассмотрена с другой точки зрения. Во-первых, его общие методологические постулаты расчистили путь для эксплицидного построения волюнтаристической теории действия. Скептицизм Парето освободил научную методологию от скрытой посылки, согласно которой теория для того, чтобы быть методологически приемлемой, должна быть позитивистской. Действительно, из всех четырех рассматриваемых нами ученых Паре-то в своих общих методологических требованиях, предъявляемых к научной теории⁶, ближе всего был к формулировке такой точки зрения, которая может быть использована в нашем исследовании.

⁶ В отличие от требований, предъявляемых к теории действия.

Прежде всего он самым последовательным образом выявил и обошел ошибку неверно рассматриваемой конкретности, характерную для позитивистской социальной теории. Парето был также выдающимся экономистом, и как экономист разработал такую же теорию пользы (выгоды), как и Маршалл. Более того, он, как и Маршалл, считал ее неадекватной для научного объяснения конкретного человеческого действия даже в сфере экономики. Но дальнейшие его шаги в этой области были совершенно отличными от подхода Маршалла. Строго ограничив экономическую теорию элементом пользы, он дополняет эту теорию более широкой синтетической социологической концепцией.

В своей эксплицитной концептуальной схеме он де--лает это с помощью двойного использования остаточных категорий. Исходный пункт - позитивно определенное понятие логического действия. Это конкретное действие, поскольку оно содержит «операции, логически связанные с их целью », как с точки зрения актора, так и на взгляд постороннего наблюдателя. С другой стороны, нелогическое действие - явно остаточная категория; т.е. это такое действие, которое по любым причинам не отвечает логическим критериям. Наконец понятие логического действия явно шире понятия экономического действия, но нет позитивной, систематической трактовки неэкономических логических элементов. Они перечислены, но не определены. Главная задача дальнейшего анализа трудов Парето заключается в том, чтобы проследить, что происходит с остаточными категориями в структурном контексте.

Следует, во-первых, суммировать эксплицитный анализ, которому Парето подвергает нелогическое действие⁷.

⁷ Разбиралось нами в V главе.


Это индуктивный анализ, и начинается он с различения Двух видов конкретных данных - явных поступков и языковых выражений. Непосредственно он имеет дело только с последними и в качестве результата анализа ненаучных в этом смысле «теорий» получает категории «остатков » и «производных », т.е., соответственно, постоянных и переменных элементов этих теорий. Таким образом, «остаток» есть не что иное, как постулат.

Парето строит свою концепцию остатков и производных элементов в теоретической системе без явной связи с проблемой структуры. Эксплицитно определив эти понятия, он переходит к классификации их ценности, не пытаясь (разве только на самой последней стадии) рассматривать конкретные системы действия.

Задачей же данной работы было выявить следствия его концепции для структуры систем, к которым приложим анализ элементов, проделанный Парето.

Во-первых, мы показали, что его способ определения понятий таков, что он рассекает главную дихотомию нашего исследования: различение в системах действия нормативных аспектов и аспектов, связанных с условиями. В частности, в остаток должны входить элементы не одной, а обеих этих категорий. В результате оказывается необходимым, исходя из логики самого Парето, дополнить его классификацию остатков другими основаниями для деления, пересекающимися с теми, которыми пользовался он сам. Многие позднейшие интерпретаторы Парето считали, что его «чувства» были скорее не чувствами, а импульсами или инстинктами антирационалистической психологии. Но изучение того пути, которым он идет в своем анализе, показывает, что логика его точки зрения не дает оснований для такой интерпретации. Более того, такая интерпретация совершенно не совместима с некоторыми очень важными положениями его работ, в частности, с его трактовкой социального дарвинизма и с ответом на вопрос о соответствии остатков фактам⁸.

Это общее раздвоение структурных элементов и является основой нашего дальнейшего анализа⁹. Концепция логического действия была исходной точкой для исследования более общего вопроса: каковы его следствия для структуры всей системы действия, в которой оно име-

⁸ Рассмотрено у Парето в главе VI.⁹ См. у Парето, глава VI.


ет место. Во-первых, один из элементов, содержащихся в остатках, - это конечная цель действия в цепи «средства-цель», которая на полюсе рациональности четко сформулирована как недвусмысленный принцип¹⁰, руководящий действием.

¹⁰ «Принцип, существующий в человеке», как сам Парето характеризует его в одном месте (см. глава VI).


То, что конечные цели являются составной частью в нелогической категории, дает возможность интерпретировать логическое действие как средний отрезок цепи «средства-цель». Оказалось возможным верифицировать эту интерпретацию одного элемента остатков в терминах той роли, которую Парето приписывает «вере» в классе остатков, именуемом им «устойчивыми агрегатами». Никакой другой гипотезой, с точки зрения автора данной работы, этот аспект его циклической теории объяснить нельзя.

Во-вторых, совершенно очевидно, что ценностный элемент не исчерпывается этим особым видом остатков, которые представляют собой лишь рационализированный крайний случай. Отступив от этого полюса, мы обнаруживаем менее определенный ценностный элемент, различаемый в чувствах. Он проявляется в других производных, остатках и различным образом в явном поведении. Чтобы обозначить этот элемент и отличить его от других элементов чувств, Парето вводит термин «конечные ценностные установки ». Точно так же, для того чтобы отличить остатки, образуемые принципами, управляющими рациональным действием, от всех других, он называет их конечными целями. Здесь обнаруживается различие двух элементов внутри более широкой категории ценностей, которого нет в понятии деятельности Маршалла.

В-третьих, оказывается, что логическое действие или некоторый серединный отрезок в цепочке «средства- Цель» не является в системах действия структурно одно-Родным и его следует подразделить. На основе анализа следствий, вытекающих из введенного Парето понятия логического действия для таких систем, были выделены три элемента серединного сектора. По принципу постепенного введения все более широких отношений данного акта к остальной системе действия различаются технический, экономический и политический подсекторы. Оказалось возможным самым поразительным образом проверить истинность такого разграничения у Парето в анализе его же теории социальной пользы. Иерархические ряды различных уровней, на которых, как он считал, можно рассматривать проблему пользы - это констатация того же самого различения, только в другой форме. Показательно, что это различение возникло в синтетической части работы Парето, где он рассматривает системы действия в целом, и в то же время его нет в эксплицитной аналитической схеме, где рассматриваются только единичные изолированные акты. Таким образом, вместо простого перечисления составляющих логического действия вводится схема систематически связанных структурных элементов. Наконец, для того, чтобы завершить иерархию, связанную с той же теорией социальной пользы, возникла, как мы обнаружили, своеобразная логико-социологическая теорема. На рационализированном полюсе, с которым здесь имеет дело Парето, она принимает форму концепции «цель, которую общество должно осуществлять средствами логико-экспериментального рассуждения». Иными словами, действия членов общества в значительной степени ориентированы на общую интегрированную систему конечных целей, разделяемых этими членами. В еще более общей формулировке ценностный элемент - в виде как конечных целей, так и ценностных установок - в большой степени является общим для всех членов данного общества. Это одно из существенных условий равновесия социальных систем. Таким образом, в результате явно непозитивистской методологии Парето и очень большой доли исторического релятивизма, заключенного в его эмпирических наблюдениях, в его представлениях имплицитно присутствует дифференциация структурных элементов систем действия, идущая гораздо дальше той черты, на которой остановился Маршалл. Последний не делал даже аналитически четкого различения норм внутренней рациональности и ценностных элементов. В его концепции свободного предпринимательства они рассматриваются смешанно. У Парето это различение явно: первые - логичны, вторые - нет. Отсюда ясная дифференциация конечных целей от среднего сектора «средства-цели». Последний, в свою очередь, дифференцируется на три подсектора, разграничение которых не было четко проведено Маршаллом, у которого была тенденция смешивать все эти элементы с деятельностью в экономической категории и тем самым полностью затушевывать элемент принуждения.

Наконец, элемент конечной ценности у Парето сам дифференцируется на три различных аспекта - конечные цели, как таковые, ценностные установки и степень признанности обоих этих элементов членами данной общности. Наконец, на горизонте брезжут некоторые явления, не проанализированные в явной форме, но имеющие для Парето большое практическое значение; они затем выходят на первый план в анализе Дюркгейма. Речь идет о ритуале. Следовательно, хотя исходный пункт Парето существенно не отличается от исходного пункта рассуждений Маршалла, тем не менее, анализируя применительно к задачам нашего исследования то, чего он достиг, можно констатировать, что им был сделан огромный шаг в направлении, обозначенном Маршаллом, но гораздо дальше последнего.

Дюркгейм

Дюркгейм, если сравнить его с Парето, дает первый убедительный пример начавшейся конвергенции взглядов. В какой-то мере он и Парето связаны уже тем, что их интересовал целый ряд сходных проблем. Но термины, в которых они решали эти проблемы, были столь радикально различны, что до появления нашего исследования в них не Усматривали ничего общего, за исключением того, что оба они - социологи. Дюркгейм вообще никогда не имел дела с Опросами экономической теории в специальном смысле

этого слова. Но, как мы показали, в своих ранних эмпирических работах он проявлял большой интерес к проблемам экономического индивидуализма. Более того, теоретические понятия, в которых Дюркгейм решил эти проблемы, имеют прямое отношение к статусу утилитарной точки зрения. Но на этом прямое сходство между двумя исследователями кончается. В некотором смысле, подход Дюркгейма - это подход через схему действия, но использованную особым образом. В методологической части его эмпирической критики утилитаристских теорий, содержащейся и в «Разделении труда» и в «Самоубийстве», утверждается, что эти теории основаны на неправильной телеологии. В терминах нашего исследования это означает, что он остается в рамках утилитаристской дилеммы и, решительно отвергая утилитаристское ее решение, устремляется в сторону радикально-позитивистской альтернативы. Тот же тезис, выраженный в субъективных категориях, означает, что решающими элементами действия являются факты внешнего для актора мира, т.е. условия его действия. Отсюда происходят его «внешнеположенность» и «принуждающая сила» как критерии «социальных фактов».

Но построение в «Самоубийстве» его критики всей группы утилитарных теорий, включающих факторы наследственности и среды, приводит к целому ряду проблем. Поскольку критерии внешнеположенности и понуждающих начал явно содержат эти элементы в виде открывающихся актору фактов, социальные факты превращаются в остаточную категорию, получаемую методом исключения. В ней оказываются неутилитарные аспекты действия, т.е. те противостоящие актору внешние факторы, которые не подпадают ни под категорию наследственности, ни под категорию окружающей среды, если в эту среду не включать других людей. Они образуют, следовательно, среду особого рода - социальную среду.

Формулировки, с которыми чаще всего связывается имя Дюркгейма, что «общество - это реальность особого рода», что оно есть «психическая сущность» и в нем содержатся «коллективные представления», появились, как было показано, в результате его попыток определить

эту остаточную категорию. Все эти попытки и в особенности аргументы, основанные на общих представлениях о синтезе, являют собой скорее косвенные подходы к проблеме, чем развитие схемы действия, что было бы его исходной точкой¹¹. В этом он зашел в тупик. В конце концов этот тупик был преодолен. Решающим оказалось различие социального принуждения и естественной причинности. Социальная среда образует ряд условий, которые не поддаются контролю для данного конкретного индивида, но в принципе доступны контролю людей в их совокупности. С этой точки зрения, наиболее значительный аспект социальной среды - это система нормативных правил, подкрепленных санкциями.

¹¹ Мы показали , что понятие «коллективные представления» вытекает из этой схемы, но в наиболее рационалистической форме Дюркгейм выводит это из анализа средств-целей, подобного тому, который осуществлен в гл. VI.


Вплоть до этой черты, отвергая утилитарную телеологию, Дюркгейм все время представляет актора пассивным, подобным ученому, исследующему условия ситуации, в которой он находится. От него полностью ускользает волюнтаристический аспект действия и значение целей. Следующий шаг, однако, радикально изменяет это положение. Этот шаг - признание, что страх перед санкциями составляет только второстепенный мотив соблюдения институциональных норм; первичный же мотив - это моральный долг. В результате этого шага главным содержанием социального принуждения становится моральный долг. Появляется также четкое различение социального принуждения и давления естественных фактов. Социальная действительность перестает быть просто остаточной категорией.

Но это возвращает Дюркгейма назад к волюнтаристическому аспекту схемы действия, от которого он явным образом отказался, стремясь отвергнуть утилитаристскую точку зрения. Получившаяся концепция в буквальном смысле является синтезом, в котором преодолевается тезис и антитезис. Ведь моральный долг по отношению к норме означает не что иное, как ценностную установку в указанном выше смысле слова. Более того, поскольку введенная Дюркгеймом "социальная среда" включает в себя интегрированную систему таких норм, то отсюда вытекает и существование общей системы установок, ориентированных на конечные ценности. Индивидуализм утилитарной точки зрения, таким образом, преодолевается, но в результате остается только вернуться к ценностному элементу. Сформулировав уже вначале логико-социологическую теорему, в процессе дальнейшего ее истолкования Дюркгейм пришел к той же ее версии, что и Парето: социальный элемент предполагает существование общепризнанной системы ценностей¹².

¹² Это мы констатировали в главе X.


Но существует, однако, важное отличие. Парето, пришедший к этой проблеме посредством развития схемы «средства-цель» и ее обобщения на рационалистическом полюсе, сформировал понятие социального элемента, как «цель, которую должно преследовать общество». Дюркгейм шел другим путем. Вместо того, чтобы обобщать схему «средства-цель» для любой системы действия, он оперировал с индивидом, действующим в социальном окружении, и затем анализировал это окружение. Здесь он обнаружил общепризнанную систему нормативных правил как одну из главных составляющих социальной среды. Отсюда он пришел к пониманию морального долга, первоначально как мотива подчинения индивида данному правилу, и уже в конце увидел, что поддержание общепризнанной системы правил обусловлено существованием общепризнанных ценностей.

Таким образом, Дюркгейм осветил институциональный аспект системы действия, тот самый, который лишь в латентном виде присутствовал в анализе Парето, хотя в своих эмпирических работах тот обнаруживает понимание роли этого аспекта. Дюркгейм же полностью выявил этот аспект как отличительную черту структуры систем действия, рассмотренных в терминах схемы «средства- цель». Оказалось, что действие в этой схеме имеет, по крайней мере, двойную нормативную ориентацию, как у Вебера; оно ориентировано на нормы эффективности и на нормы законности.

Эта новая точка зрения в дальнейшем имела своим результатом возвращение в теоретическую схему утилитарных элементов в форме «интересов», стремящихся вырваться из-под нормативного контроля. Наиболее яркая формулировка этого тезиса содержится у Дюркгей-ма там, где он вводит понятие аномии. Тут представления Дюркгейма полностью совпадают с понятием «интересов» у Парето, соотнесенным с понятием класса комбинаторских остатков. Но в целом внимание Дюркгейма очень мало сосредотачивалось на внутренней схеме «средства-цель» как таковой, включая и ее серединное звено. Следовательно, вычленение этого звена, которое было имплицитным в работах Парето, осталось таковым и у Дюркгейма. Дальнейшее развитие дюркгей-мовской схемы действия было революционным по своему значению, но оно шло в другом направлении, затрагивая те аспекты, которые, теоретически говоря, у Парето оставались латентными.

Это развитие Дюркгейм осуществил в своем исследовании религии¹³. Если учесть проявление особенности его субъективистского подхода, становится неудивительным, что исходным пунктом его анализа стал вопрос о том, какая «реальность», т.е. какое эмпирическое соотнесение определенного класса фактов и актора, скрывается под религиозными идеями. Но несмотря на то, что вопрос был сформулирован в таких терминах, ответ на него имел революционное значение. В решении проблемы институтов он постепенно продвинулся в своей ин-тепретации социальной среды от трактовки ее как ряда фактов «природы» к рассмотрению ее в виде ряда правил морального долга. Но эти правила есть тоже не что иное, как эмпирические факты, значение которых заключается в их внутренней связи с действием в качестве средств контроля.

¹³ См. главу VIII.


Специфическими объектами религиозных идей оказались при этом сущности с одним общим для них свойством - «священностью». Сущности, с которыми обычно имеют дело теории религии, - это, главным образом, сущности «воображаемые»: бог, дух и пр. Но Дюркгейм показал, что это свойство присуще и более широкой группе конкретных объектов, а также действий лиц в определенных обстоятельствах и т.д. Возникает, следовательно, вопрос: что же действительно общего между всеми этими священными предметами, что сообщает им это общее свойство святости? Раньше пытались найти источник внутри самих предметов. Дюркгейм идет совершенно иным путем. Единственное свойство, общее всем этим предметам, - святость, и она вообще не связана с их внутренними свойствами, они обладают ею только благодаря определенному отношению к ним - отношению «почитания».

Если это верно, то человек чтит не священные вещи сами по себе, а нечто связанное с ними и вызывающее в человеке чувство почтения. Что же это в таком случае за связь? Ее невозможно вывести из внутренних свойств священной вещи, ибо она символична. Священные вещи священны потому, что они есть символы, с общим для них символическим отношением к источнику святости. Это символическое отношение было чем-то совершенно новым в теории действия¹⁴.

¹⁴ Впервые эта связь обозначилась в анализе у Парето, но она не рассматривалась им явным образом в систематически-теоретическом контексте.


Далее возникает вопрос: что же это за общий для этих символов референт? Должно быть, говорит Дюркгейм, это нечто такое, что мы почитаем особым образом, а таким особым образом мы чтим только моральный авторитет. Следовательно, источник святости священных предметов - тот же самый, что и источник долга относительно моральных правил. Это - «общество». Это синтез всего того, что до сих пор рассматривалось как несвязанные друг с другом аспекты жизни человека. Этот синтез был революционным достижением гения Дюркгейма.

Но эта точка зрения нуждается в дальнейшей интерпретации, для того чтобы разделаться с трудностями, оставшимися в наследство от дюркгеимовского позитивизма. В таком контексте общество - это не какая-то конкретная сущность, и прежде всего неконкретная совокупность человеческих индивидов, связанных друг с другом. Это - «моральная действительность >>. Дальнейший анализ показал, что религиозные идеи имеют дело с когнитивными отношениями людей к некоторым неэмпирическим аспектам мира, которые в работах Вебера в особом смысле называются «сверхъестественными». С этими идеями связаны некоторые «активные установки», как называет их профессор Нок, отчасти детерминированные этими идеями, а отчасти, в свою очередь, детерминирующие их. Эти активные установки оказываются установками на конечные ценности, как мы их определили выше, и в той же мере, в которой они образуют, по Дюркгейму, «общество», их можно считать общепризнанными ценностными установками. Источник святости - сверхъестественное. Наши символические изображения его - священные предметы; отношение почтения к ним, так же как и почтение к моральным обязанностям - это проявление наших установок на конечные ценности, которые социальны в той мере, в какой они являются общепризнанными.

Но это не все. Активные установки, связанные с религиозными идеями, проявляются не только в «идеях», но и в определенных действиях или в «поведении », и этим действиям также общи свойства святости, и они также связаны со священными сущностями. Весь этот класс действий по отношению к «священным предметам» Дюрк-гейм называл ритуалом. Это действия в самом строгом смысле слова, т.е. способы, с помощью которых актор Достигает определенных целей. Как выражается Дюркгейм, это - часть «серьезной жизни » (vie serieuse)¹⁵.

¹⁵ См.: Durkbeim E. Les formes elementaires de la vie religiense. 2 ed., Paris, 1925,p546.


Но указанные действия отличаются в двух основных аспектах от действий, анализом которых мы занимались выше. Они священны и, следовательно, имеют место только в определенных условиях, намеренно изолированных от обычных утилитарных расчетов на получение выгоды - действия совершаются с «ритуальной установкой ». Кроме того, в них входит манипулирование священными символами, т.е. то, что было названо символической связью «средства-цель». В обоих этих аспектах, будучи измерены стандартом внутренней нормы рациональности, эти действия не иррациональны, а внерациональны. Этот стандарт к ним просто неприменим. Наконец, ритуал для Дюркгейма - это не просто проявление ценностных установок. Он имеет большое функциональное значение для социальной «солидарности », являясь способом оживления и укрепления общепризнанных ценностных элементов, которые остаются латентными при повседневной деятельности. Здесь в рассуждениях Дюркгейма снова начинает звучать тема «интересов» и их центробежных (разрушительных для общества) воздействий. Ритуал - один из основных защитных механизмов общества против тенденции к аномии.

Таким образом, мы проследили процесс развития Дюркгеймом учения об обществе. Из конкретной реальности оно превращается в совокупность элементов действия, существующих только «в сознании индивидов». Из категории «фактов природы», обуславливающих действие человека, оно становится общепризнанной системой ценностей, включающей неэмпирические референты. Эта последняя тенденция достигает своей кульминации в его социологической эпистемологии. Она наносит последний удар по методологии позитивизма, но сама несет в себе новые трудности. В ней отчетливо обнаруживается движение мысли Дюркгейма в идеалистическом направлении, которое в конечном итоге вступает в противоречие с волюнтаристической теорией действия. Если интерпретировать эту эпистемологию в терминах последней, то главной ее истиной будет то, что в более приемлемой форме выразил Вебер в понятии wertbeziehung, вводящем элемент относительности в познание и в то же время дающем отправную точку для анализа социальных факторов.

Следует подчеркнуть, что в отношениях, релевантных данному контексту, в теориях Парето нет ничего значительного, что противоречило бы теориям Дюркгейма, и наоборот. Их различия взаимодополняющи, т.к. просто относятся к разным областям одинаково структурированного пространства действия. Парето выявляет¹⁶ - чего нет у Дюркгейма - внутреннюю дифференциацию серединного звена цепочки «средства-цель» и элемент конечной ценности, не интегрированный пока в общезначимую систему. Со своей стороны Дюркгейм ярко выделяет роль институционного элемента в его отношении к цепочке «цель-средства » и дифференцирует структуру и виды проявления систем конечных ценностей, которые для Парето были остаточными понятиями.

¹⁶ В теории социальной пользы.


Это было сделано Дюркгеймом в понятии «священное» при анализе роли символов, их связи с ритуальным действием и его функцией. В понятии священного подразумевается неэмпирический референт - конечные ценности. Следовательно, связь ценностных установок с «идеями» здесь гораздо более очевидна, чем у Парето. Кроме того, символические отношения, которые являются основной связкой сверхъестественного с понятием святости, оказываются аналитическим ключом, необходимым для понимания целого класса действий, объединяемых понятием «ритуал», который в высшей степени важен для Парето эмпирически, но в его систематической теории представлен как остаточная категория. Эти понятия у Дюркгейма можно рассматривать как дальнейшую спецификацию категорий нелогического действия и чувства, которыми оперирует Парето.

То, что концептуальные элементы, дифференцированные в анализе в работах Парето и Дюркгейма, действительно принадлежат к одной и той же теоретической системе, и что их работы действительно конвергируют, находит решающее подтверждение в том факте, что, как было показано, все эти элементы плюс еще один обнаруживаются в работах Вебера. Это верно, насмотря на тот факт, что работы Вебера были совершенно независимы от работ как Парето, так и Дюркгейма, а также несмотря на то, что методологическая позиция Вебера была в достаточной степени туманной, поэтому разглядеть в ней статус его общей теоретической системы не так легко. Прежде всего поражает то, что немецкий историк и экономист пришел к пониманию места экономического элемента, почти идентичному концепции неоклассициста Парето, и что будучи идеалистом в исходных позициях, он создал очень сложную систему категорий, связанных с религиозными идеями, институтами, ритуалом и ценностными установками, по всем пунктам совпадающую с системой позитивиста Дюркгейма. Правомерно поэтому утверждать, что в этих основных аспектах совпадения есть не просто нечто предполагаемое или кажущееся, но что это совпадение былопродемонстрировано нами как эмпирический факт. Сомнению можно подвергнуть лишь правильность интерпретации работ всех трех ученых, но и этот вопрос относится к области изучения фактов.

Вебер

Анализ работ Вебера еще достаточно свеж в памяти читателя, так что нет необходимости отводить много места для того, чтобы повторять его выводы. Эмпирически главный удар веберовской концепции был направлен на марксистский исторический материализм, который, как мы уже говорили выше, образует - с аналитической точки зрения - вариант утилитарной концепции, помещенной в исторический контекст. Вебер противопоставил ему теорию о роли ценностных элементов в форме комбинации религиозных интересов, например, ценностных установок в их связи с системами метафизических идей. Эти элементы, однако, оказались помещенными в контекст волюнтаристической теории действия, а не идеалистического эманационизма. Ценностные элементы, по Веберу, оказывают влияние в комплексных процессах взаимодействия с другими элементами системы действия, а не просто «становятся реальными ». Все это Вебер подробно разработал в своих эмпирических

исследованиях отношении религиозной этики к экономической жизни¹⁷.

В методологическом плане его отказ рассматривать социальное влияние религиозных идей как процесс эманации вытекал из его нападок на методологические взгляды, вырастающие из идеалистической философии¹⁸. Общим для всех этих взглядов является отрицание возможности или ценности применения обобщенных теоретических понятий к сфере человеческого действия. В противоположность им Вебер горячо отстаивал необходимость теоретических понятий для обоснования любых объективных эмпирических утверждений в любой области.

¹⁸ Рассмотрено нами в главах XIV и XV. "См. главу XVI.


Резко отвергая идеалистические представления о логике социальной науки, он, тем не менее, выуживает из них некоторые элементы, имеющие большое значение для его собственной субстантивной позиции. Идеалистические теории интуиции подсказали ему важность включения в теорию действия субъективного референта, субъективной точки зрения. От концепции «свободы» Вебер заимствовал норму внутренне присущей рациональности в качестве одного из основных элементов действия. Органический аспект интуитивизма дал ему понятие ценностного элемента в его двойной роли: в Wertbeziehung, как методологически необходимого для теории элемента, и как главного элемента самого действия. И что самое главное, его методологическая защита общих понятий имеет решающее значение для концепций действия, так как наука и рациональность действия неразрывно связаны между собой.

В то же время в силу обстоятельств, на которые мы уже указывали, в веберовской методологической позиции, с нашей точки зрения, было два серьезных недостатка. Во-первых, стремясь четко определить логическую специфику естественных наук, что, с нашей точки зрения, совершенно необходимо, он пришел к фикционистской точке зрения на природу общих понятий в этих областях, что заслонило от него значение систематической теории, нефикционистской в существенной своей части. Во-вторых, это обстоятельство, а также тот факт, что общие понятия были для него остаточной категорией, привели к тому, что им игнорировалось важнейшее различение, которое в данном исследовании формируется как различение гипотетически конкретного типа понятий и их эмпирического обобщения, с одной стороны, и категорий обобщающей теоретической системы - с другой. Только первые фиктивны в социальной сфере: это обусловлено значительной степенью ограниченности самого материала социальных наук. Применительно ко вторым такое утверждение несостоятельно.

Таким образом, его эксплицитное систематическое теоретизирование имеет тенденцию устремляться в направлении, отличном от того, которое нас здесь интересует, а именно - в направлении систематической классификации структурных идеальных типов социальных отношений¹⁹.

¹⁹ Это формальная социология в духе Зиммеля, см. его "Социологию"


Но несмотря на такую методологическую ограниченность, из работ Вебера можно посредством анализа извлечь определенную схему структуры обобщенной системы действия, которая проглядывает почти во всех стратегически важных пунктах его работ. Хотя он и не признает открыто, что эта схема имеет логический характер, ее наличие было абсолютно необходимым для получения его выводов, как эмпирического, так и теоретического характера. Так, путаница, связанная с категорией общих понятий, о которой говорилось ранее, была продемонстрирована в явной форме, когда мы показали, что на самом деле в своем систематическом теоретизировании Вебер пользовался различными типами понятий, что и следовало ожидать, если полагать наш анализ правильным.

Нет необходимости резюмировать структурную схему этой обобщенной системы и те пути, которыми Вебер пришел к этим элементам в той же мере, в которой мы проделали это в случае с Маршаллом и Парето. Логическая исходная точка - это опять-таки стандарт внутренне присущей рациональности, воплощенный в норме эффективности. Здесь по существу речь идет о том же самом отношении с наследственностью и средой, какое мы уже видели в различных вариантах. Серединный сектор внутренней цепочки «цель-средства» дифференцирован по существу точно тем же образом, как и в исследованиях Парето²⁰. И линия различения технических и экономических элементов проходит так же, как ее проводили указанные ученые до Вебера, но уже совершенно эксплицитно. Линия раздела между политическим и экономическим элементами связана с более сложными проблемами, но если провести ее так, как это делает Вебер, с использованием понятия авторитета, это даст и ясное осознание значения принуждающей власти, осуществляемой различными способами, и признание того, что есть предел, после которого эти способы уже не могут быть описаны в обычных экономических категориях анализа.

²⁰ См. выше, глава XVII.


Элемент конечных ценностей в работах Вебера появился вначале в системах ценностных установок, связанных с религиозными идеями. Его существование в роли конечных целей в цепочке «цели-средства» было установлено теоретически в связи с разработкой типов рационального действия.

Его институциональное отношение к цепочке «средства-цель» выражается в понятии «законного порядка» - прямом эквиваленте дюркгеймовских правил, обладающем моральным авторитетом. Его неэмпирический «религиозный» референт сформулирован в понятии «харизма», соответствующем дюркгеймовскому понятию «священное». Анализируя эти понятия, оказалось возможным выявить взаимную связь между ценностными установками, обычно называемыми Вебером в этом контексте «религиозными интересами» и «религиозными ^иДеями». Рассмотрение вопроса о «значении» в связи с этими идеями и с предметами и событиями реального мира приводит к выявлению важнейшей роли, которую, вне всякого сомнения, играет и для самого Вебера существующий тип действий, содержащих в себе в значительной степени как харизму, так и символизм, т.е. ритуал. И хотя они анализируются не эксплицитно, как у Дюркгейма, но все элементы дюркгеймовского анализа тем не менее налицо.

Во всех этих аспектах существует бросающееся в глаза совпадение идей Вебера и Дюркгейма по всем пунктам²¹. По тем вопросам, которые мы здесь затронули, существует три главных различия, и ни одно из них не является противоречием - все различия только в акценте. Категории, связанные с ритуалом, основные и очень четко разработанные у Дюркгейма, у Вебера скорее имплицитны. С одной стороны, взаимоотношения ценностных установок и идей сверхъестественного, которые из дюркгеимовских положений можно вывести лишь путем дальнейшего анализа, у Вебера эксплицитны настолько, что с их помощью можно непосредственно верифицировать эти выводы, сделанные из положений Дюркгейма. В-третьих, роль ценностных элементов в динамических процессах изменения status quo, оставшаяся еще в совершенно латентном виде у Дюркгейма, становится на центральное место у Вебера в его теории пророчества, исправляя односторонность картины, даваемой Дюркгеймом.

²¹ См. выше, глава XVII.


Наконец, у Вебера появляется еще один системо-образуемый аспект действия, а именно то, что можно назвать «способами выражения >> ценностных установок. Этот аспект не нашел отражения в работах других анализируемых нами ученых. Он возникает как на методологическом, так и на теоретическом уровне. В исследованиях Вебера он анализируется лишь в контексте ориентации действия на нормы вкуса (taste). Но при разборе Тенниса подобный анализ оказался применимым и для институциональных феноменов применительно к Gemeinschaft, когда упомянутые нормы содержат моральный элемент, а не являются просто делом вкуса в обычном смысле этого слова.

Элементы структуры обобщенной системы действия, очерченные таким образом, распадаются на три хорошо различимые группы. Первая - это наследственность и среда, воспринимаемые субъективно, как конечные средства и условия действия и как источники «незнания» и «детерминанты ошибок». Это элементы, научное понимание которых возможно в терминах категорий, не включающих субъективного референта²². Они дают данные для научного изучения действия²³. Знание природы и того, как ведут себя эти элементы, есть тот неизменно сохраняющий силу остаток, который берется теорией человеческого действия у радикально позитивистских социальных теорий.

Вторая группа - это группа элементов, входящих в серединный сектор цепочки «целей-средств». Она образует «постоянно сохраняющий силу остаток », заимствованный у утилитаристских теорий. Атомистический характер утилитаристских теорий не позволил им четко дифференцировать этот сектор, но основные линии этой дифференциации можно различить. Общее всем этим теориям понятие рациональности действия позволило сформулировать технический элемент. Утилитарные теории социального уровня в своем постулате о естественном тождестве интересов сформулировали понятие «экономический интерес». Этот термин достигает самой большой концептуальной чистоты в анализе «предельной полезности» в современной экономической теории (начиная с Джевонса и Маршалла). И наконец, элемент принуждающей власти получает свою классическую формулировку на утилитарной основе у Гоббса и с тех пор появляется в различных формах всякий раз, когда рушится постулат естественного тождества интересов.

²² Если отвлечься от психологических элементов, о которых будет сказано в следующей главе.

²³.См. следующую главу.


Третья группа - это группа элементов, сосредоточенная вокруг системы конечных ценностей в той мере, в какой она интегрирована и несводима к произвольным целям утилитаризма. Она, как мы показали, возникает из позитивистской традиции при переходе ее в волюнтаристическую теорию действия. В той или иной форме она всегда присутствовала в идеалистической традиции и может считаться тем постоянно сохраняющим силу остатком, который теория действия почерпнула из идеализма. Но до последнего времени идеалистическо-по-зитивистский дуализм современной социальной мысли создавал как в сфере методологии, так и в сфере теории существенный разрыв, мешавший интеграции всех элементов в описание единой системы действия. И только соответствующая ломка идеалистической методологии, проведенная в работах Вебера, создала возможность преодоления этого разрыва в синтезе позитивистского и идеалистического направлений.

И наконец, существует элемент, не попадающий ни в одну из этих трех структурных групп как таковых, но служащий скорее для их объединения. Это элемент, который встречался нам в нескольких местах и обозначался как «усилие» (effort). Это - название фактора, связующего нормативные и относящиеся к условиям элементы действия. Необходимость его обуславливается тем, что нормы не реализуются сами собой автоматически, а если реализуются вообще, то только через действие. Это - элемент, аналитическое значение которого в теории действия, вероятно, прямо аналогично значению понятия энергии в физике.

Верифицируемые выводы

Можно считать, что вошедшие в вышеизложенную схему утверждения и все наши рассуждения в основной части данной работы, краткой сводкой которых они являются, представляют, за одним исключением, адекватное обоснование пяти тезисов, о которых речь пойдет ниже. Исключение же состоит в том, что в рамках данно-

го исследования невозможно представить все эмпирические доказательства, на которых основываются разработанные теории. В нашем резюме мы вообще не касались эмпирических свидетельств, но в основном тексте была сделана попытка дать представительную выборку таких свидетельств, и читатель, которого эти вопросы заинтересовали более глубоко, может обратиться к работам самих названных авторов, чтобы найти в них остальные доказательства.

Пять тезисов, о которых мы говорили, таковы.

1. В работах четырех ученых, которыми мы здесь занимались, были выявлены очертания схемы, которая совпадает у них всех по всем существенным моментам и представляет одну и ту же систему обобщенной социальной теории. Были выявлены структурные черты того, что мы называем волюнтаристской теорией действия. Теоретически важные расхождения этих ученыхможно свести к трем пунктам: а) различие терминологии - одни и те же вещи называются по-разному (например, Парето называет «логическим» то, что Вебер называет «рациональным»); б) различие в глубине проведенного ими структурного анализа и, следовательно, в характере эксплицитно выделенных ими элементов. В этом отношении Маршалл вряд ли представляетнечто большее, чем начинающее движение за пределы утилитарной теории, хотя направление этого движения стратегически столь важно, что мы не могли оставить его без внимания; в) различие в способе выражения, проистекающее из различий эмпирических интересов исследуемых ученых и их теоретических подходов: так, моральный элемент для Парето - это в первую очередь конечные цели, элемент остатка же для Дюркгейма - институциональные нормы.
   
2. Обобщенная система теоретических категорий, общая для всех рассмотренных нами ученых, если рассмотреть ее как целостную систему, представляет собой новую разработку теории, а не просто продолжение традиций, от которых они отталкивались. Это, разумеется, не было творчеством ex nihilo: новая система конструировалась в постепенном процессе критического переосмысления некоторых аспектов и элементов старых систем, в процессе, находившемся в самой тесной связи с эмпирическим наблюдением и верификацией. Действительно, при том разнообразии отправных точек, от которых шли указанные ученые, сам факт, что они совпадали по существу, исключает вероятность того, что она была просто позаимствована ими из старых систем. А главное - она состоит не только из элементов, общих всем предыдущим традициям. И хотя каждая из основных групп элементов этой системы может быть найдена по крайней мере в одной из прежних традиций, и не просто как остаточная категория, а в виде чего-то более существенного, тем не менее, система в целом, как особая целостная структура концептуальных элементов, уже не умещается в них. Законченная новая структура в каких-то очень важных пунктах уже просто несовместима с каждой из предшествующих теоретических систем.
   

3. Создание новой теоретической системы у каждого из авторов находилось в непосредственной связи с основными эмпирическими обобщениями, сформулированными ими. Сначала с отрицательными последствиями: близость эмпирических взглядов Маршалла к взглядам, преобладавшим в утилитарной традиции, была возможна только ввиду сравнительно слабой степени его отклонения от этой традиции. Приведем один характерный пример: если бы от своего понимания роли общепризнанной системы ценностей он пришел к возможности существования отличных друг от друга систем ценностей, он не мог бы оставаться в рамках присущего ему однолинейного эволюционизма. У Парето и Дюркгейма отклонение от всех основных позитивистских эмпирических теорий (таких, как прямолинейный эволюционизм, свободное предпринимательство, социальный дарвинизм, религия и магия, трактуемые как донаучные формы мышления) были уже самым тесным образом связаны с волюнтаристской теорией действия. Отчасти развитие этой теории шло через критику позитивистских теорий, причем исходным пунктом этой критики были новые эмпирические открытия и их истолкования, отчасти же новые теоретические идеи вели к новому освещению уже известных фактов. То же самое можно сказать и о Вебере, добавив только, что он сражался на два фронта: с одной стороны, против идеалистических эманационистских взглядов и эмпирических теорий, связанных с ними, а с другой стороны, против позитивистских тенденций марксистского исторического материализма.

Самое главное заключается в том, что важные эмпирические интерпретации работ всех трех ученых нельзя адекватно изложить или констатировать, пользуясь терминами позитивистской или идеалистической концептуальных схем. Следует помнить, что их теории, в этом смысле, не просто смелые утверждения, вроде заявлений, что «социальное изменение в некоторых своих аспектах следует циклической модели», или что «существуют социальные факторы самоубийства», или что «протестантская этика сильно повлияла на экономическое развитие Запада». Все эти утверждения могли найти место и в рамках других схем. «Эмпирические интерпретации», о которых здесь говорилось, - это, скорее, особое, свойственное именно данным ученым описание свойств процессов и связей элементов тех явлений, которыми они занимались, лежащее в основе их самых общих утверждений. Чем более глубоко входишь в детали их объяснений этих явлений, тем более отчетливо выдвигаются на первый план категории волюнтаристской теории действия.

4. Один из главных источников возникновения волюнтаристской теории действия - это правильное наблюдение эмпирических фактов социальной жизни, в особенности же - коррективы и дополнения к наблю-А^ениям, сделанным сторонниками тех теорий, в критическую оппозицию которым встали интересующие нас Ученые. Разумеется, в рамках нашей работы невозможно привести все эмпирические доказательства, выдвинутые каждым из рассмотренных здесь ученых, а также те, которые можно было бы привести дополнительно в подкрепление их обобщенной точки зрения. Следовательно, возможности эмпирического подтверждения этих положений не исчерпаны. Но и те доказательства, которые представлены, с нашей точки зрения вполне достаточны. Во-первых, значительная часть этих доказательств была подвергнута разбору и найдена в основном убедительной. Во-вторых, различные критические замечания, направленные против этих эмпирических теорий, также были нами рассмотрены и найдены неосновательными. И наконец, был выявлен поразительный факт конвергенции: работы этих ученых, исходивших из совершенно различных отправных посылок, складываются в единую теорию.

Конечно, можно представить себе, что конвергенции вовсе не было и что ее обнаружение в данной работе есть результат накопления ошибок в интерпретации фактов автором исследований. Можно также предположить, хотя и с очень малой вероятностью, что это - результат накопления случайных ошибок самих теоретиков. Если рассматривать каждую из этих возможностей, то следовало бы рассчитать ее вероятность, учитывая число различных элементов и их комбинаций. Результат совпадения именно предрасположенностей представляется в высшей степени маловероятным из-за большого несходства личностей всех указанных ученых, что и было отмечено в первой главе. Например, антиклериальный, радикальный гуманизм, который был у Дюркгейма основой его ценностей, очень часто становился мишенью разящей иронии Парето. Наконец, различия между индивидуалистическим позитивизмом, социологическим позитивизмом и идеалистическими социальными теориями как концептуальными схемами столь велики, что исключают какое бы то ни было объяснение конвергенции с точки зрения имманентного развития этих теоретических систем без ссылки на факты. Любая из этих теоретических систем могла развиваться во многих направлениях, в них не было ничего такого, что толкало бы их именно в сторону волюнтаристической теории действия. Прежде всего утилитарная точка зрения могла развиваться - и действительно развивается - в радикальный позитивизм, особенно в теорию естественного отбора и психологический антиинтеллектуализм. Точно так же и критика марксистского материализма с позиций защиты роли «идей» легко может трансформироваться в радикально идеалистическую теорию, и именно это произошло, например, с Зомбартом.

Поскольку названные выше объяснения эмпирически фиксируемого факта конвергенции теорий признаны нами несостоятельными, остаются еще два объяснения. Первое - это обусловленность конвергенции поисками адекватных трактовок существующих фактов, т.е. трансформациями теорий в ходе их приведения в соответствие с фактами. Второе состоит в том, что источником конвергенции могли стать некоторые особенности общего движения европейской мысли - независимым от фактов, наблюдавшихся учеными, но общим для всех рассмотренных здесь интеллектуальных традиций, на которых возникла волюнтаристическая теория действия. Мы ни в коем случае не считаем, что последнее не имело места - такое движение действительно было, но взятое само по себе оно не может служить исчерпывающим адекватным объяснением²⁴. В дополнение к уже представленным нами доказательствам в пользу этой точки зрения могут быть приведены еще следующие. Исключение наблюдения фактов как важного элемента в развитии теории действия приводит на деле к исключению самого действия. Не следует исходить из случайного соответствия между теоретической схемой и фактами, к которым она относится, так как такое развитие невозможно релевантно представить без некоторой степени правильности наблюдения фактов. Но если стать на точку зрения такого случайного совпадения, то вся проблема природы науки как таковой, не говоря уже

²⁴ Для такого теоретического единомыслия, по-видимому, существенным элементом объяснения должны быть общие источники совпадения.

о конкретном ряде рассматриваемых нами научных идей, получит столь радикально отличающуюся от принятой здесь окраску. В этом случае наше исследование потеряет смысл²⁵.

Это заключение, в частности, имеет значение потому, что, если оно верно и нам удалось это продемонстрировать, то понятия волюнтаристской теории действия представляют собой убедительные теоретические конструкты. Это, конечно, не означает, что они возможны только в их нынешней формулировке и не могут развиваться далее. Но они были подвергнуты испытанию, показавшему, что составляют концептуальную схему, полезную для эмпирических исследований.

Следовательно, они пригодны как возможный исходный пункт для дальнейшей теоретической работы, поскольку наука всегда идет дальше любого теоретического исходного пункта. Выступать в защиту использования этой схемы не означает, таким образом, выдвигать уто-

²⁵ Тезис о том, что существовала конвергенция воззрений указанных в нашем исследовании теоретиков в структуру одной и той же обобщенной системы действия, - это тезис настолько решающий, что, рискуя утомить читатателя повторениями, мы опять отсылаем его к основным местам работы, в которых мы это продемонстрировали.

В наиболее строгом смысле можно сказать, что некое заключение верифицировано, если: (1) каждая констатация факта, от которого она логически зависит, может быть верифицирована посредством совершенно определенной, недвусмысленной операции и (2) каждый шаг логического вывода может быть сделан с математической строгостью. Нельзя сказать, что отмеченная нами конвергенция продемонстрирована в таком совершенно строгом смысле. То, что исследованные нами авторы действительно писали так, как мы это изобразили, можно верифицировать посредством совершенно определенной операции: чтения их текстов. Но общее число соответствующих констатации фактов очень велико, поэтому, к сожалению, здесь невозможно применить математические методы к логическим выводам из этих фактов. Проблема, которая здесь возникает, это проблема помещения этих фактов в некоторую общую модель, которую можно интерпретировать. Если не считать математической демонстрации, то нет никакого способа убедить критика, который просто отказывается видеть факты в их связи с общей моделью, представленной здесь, и упрямо предполагает, что имеет место неправильная их интерпретация. На это можно возразить, что пока не существует другой интепретации этих фактов, сведенных воедино, которую можно было бы принимать всерьез, хотя будучи взяты по отдельности эти факты могут быть истолкованы и в рамках других схем. Рассмотренные в терминах использованной здесь схемы, эти факты образуют последовательную конфигурацию, так что доказательство конвергенции получается адекватным. Тот, кто рассматривает эти факты все вместе и в связи с этой схемой, не может прийти к другому выводу.

пическую программу того, что надлежит делать социальным наукам, и чего они никогда до сих пор не делали. Напротив, это означает исходить из того, что то, что принесло пользу в прошлом и способствовало получению важных эмпирических результатов, по-видимому, будет столь же полезно и в будущем при дальнейшем развитии.

5. Четыре приведенных выше вывода, взятые вместе, образуют надежную эмпирическую верификацию теории. В данном конкретном случае - это теория развития научной теории, сформулированная в первой главе. Действительно, невозможно понять указанные процессы научного изменения на какой бы то ни было другой основе. В частности, мы показали, что это изменение невозможно представить адекватно: а) ни как результат процесса накопления новых знаний об эмпирической реальности, получаемых вне связи с постановкой проблем и направлениями интересов, заложенных в структуре первоначальных теоретических систем; б) ни как результат процессов чисто «имманентного» развития первоначальных теоретических систем без обращения к фактам; в) ни как результат воздействия элементов, внешних по отношению к науке, таких как личные переживания ученых, их классовое положение²⁶, национальность²⁷ и т.д. Эти уровни взаимозависимости структуры теоретических систем с наблюдением и с верификацией фактов могут иметь большое, но никоим образом не исключительное значение. <sup>28

26</sup> Марксист сказал бы, что поскольку речь идет не о пролетарских ученых, этот элемент нельзя исключать. Мы считаем, что это не вносит никакого изменения в общий вывод. Существует слишком много доказательств того, что имеют значение другие элементы, а не классовое положение.²⁷ Следует напомнить, что все четверо ученых, нами рассматривавшихся, - различной национальности.²⁸ Можно указать на то, что этот вывод содержит нечто большее, нежели утверждение об эмпирической значимости рассматриваемой теории. Он говорит о том, что мы продемонстрировали, в частности, и ее эмпирическую пригодность среди прочих факторов, объясняющих ее возникновение. На ее создание влияли, конечно, и многие другие факторы, но их было недостаточно, и теория в том виде, в каком она здесь была представлена, не появилась бы, если бы ее авторы не занимались корректными наблюдениями фактов и логически правильными рассуждениями на основе этих наблюдений. Только приняв этот тезис, наше исследование может претендовать на то, чтобы быть вкладом в социальную динамику.


В связи с этим полезно указать, что, если признать последний вывод, в особенности в сочетании с четырьмя предыдущими, то наше исследование имеет право на то, чтобы его рассматривали не просто как вклад в осмысление некоторых социальных теорий и процессов их развития, но также и как вклад в социальную динамику. Ибо развитие эмпирического знания является чрезвычайно важным фактором процесса социального изменения, поскольку оно тесно связано с рациональным действием, которое и является главной темой нашего исследования. Рационалистический позитивизм ошибался только в том, что рассматривал этот фактор как единственный. Данное утверждение верно как относительно знания о человеческом действии, так и относительно знаний о природе. Следовательно, понимание характера процессов, благодаря которым это знание - особенно в форме науки - претерпевает развитие, есть совершено необходимое предварительное условие правильного понимания его социальной роли. Конечно, наше исследование не решает этих проблем в целом, но оно может претендовать на то, что делает вклад в их решение.