И. Р. Чикалова (главный редактор); доктор исторических наук, профессор

Вид материала

Документы

Содержание 2. Матриархат как “принцип Афродиты” 3.Матриархат как поэзия истории 4. Матриархат: женщина как оплот общества. 5. Матриархат как зеркальное отражение патриархата

Подобный материал:

• Альманах издан при поддержке народного депутата Украины, 3190.69kb.
• Президент России Борис Ельцин подписал закон, 88.22kb.
• Программа дисциплины этнология Цикл гсэ специальность: 02. 07. 00. История, 540.26kb.
• «Слова о Полку Игореве», 3567.27kb.
• Кабытов Петр Серафимович, профессор, доктор исторических наук; Леонтьева Ольга Борисовна,, 321.42kb.
• Кабытов Петр Серафимович, профессор, доктор исторических наук; Леонтьева Ольга Борисовна,, 218.63kb.
• Методические рекомендации по курсу историография истории россии для студентов, обучающихся, 208.04kb.
• Н. В. Куксанова доктор исторических наук, профессор (Новосибирский госуниверситет), 3256.65kb.
• Президент Российской Федерации поручил Правительству Российской Федерации разработать, 162.06kb.
• Сущность человека, 9651.02kb.

¹⁴¹. Через “волшебство материнства” “человечество впервые дорастает до цивилизации”¹⁴², отсюда начинается его рост¹⁴³.

Пожинающие плоды материнской любви народы гинекократических государств невинны как дети: “всякий древний человеческий род”, подчиняющий своё бытиё законам матриархата, “предстаёт перед нами в свете Сатурна — свете невинности”¹⁴⁴, — пишет Бахофен. Непрерывная забота матери ведёт к “вечному несовершеннолетию сына¹⁴⁵, вырастающего скорее физически, чем духовно, в покое и полноте, которые представляет сельская жизнь, наслаждающегося уходом материнских рук вплоть до зрелого возраста”¹⁴⁶. Древние народы, согласно этой логике, наслаждаются счастьем “материнского господства”. Бахофен подчёркивает “материально-плотскую”, “материнско-теллурическую”¹⁴⁷ природу этого счастья находиться в подчинении (у матери). Однако, гинекократия, по Бахофену, являясь как “свидетельством прогресса и культуры, так и “источником и гарантом её благ”, предстаёт лишь “необходимым периодом в воспитании человечества”¹⁴⁸. Логичным следствием такого подхода является мысль о патриархатном обществе как об обществе духовно более зрелом, “совершеннолетнем”. Однако такое “совершеннолетие” влечет за собой опасные последствия. Интересную параллель можно отыскать у представителей Франкфуртской школы, также использовавших метафору взросления в отношении человечества.

Выход из “состояния своего несовершеннолетия, в котором человек находится по собственной вине”, был предложен еще Кантом — это Просвещение. А Просвещение, считают М.Хоркхаймер и Т.Адорно, сделало своей программой “расколдовывание мира”, в результате чего “просвещённая планета воссияла под знаком триумфирующего зла”¹⁴⁹. По мнению Хоркхаймера и Адорно, диалектика просвещения представлена в мифе об Одиссее¹⁵⁰. Обман и замещение жертвы словом противостоят “истинности” предшествующих отношений, которые неизбежно покоряются новому герою. Хитроумный герой — мужчина — покоряет божеств матриархата, с одной стороны, через приспосабливание и уподобление силам природы, а, с другой стороны, через обман — “родимое пятно рацио”¹⁵¹. Встреча Одиссея с образами матриархального мира в царстве Аида демонстрирует бессилие прежнего общества: “образ матери бессилен, слеп и безгласен, он — фантом, равно как и эпическое повествование в тех его моментах, в которых оно во имя образа отрекается от языка”¹⁵². Итак, образ матери уже не священен, а бессилен, а роль женщины сведена к усладе порока и закабалению¹⁵³. Стадия младенчества — несовершеннолетия — преодолена, но ценой крови, смерти, самоотречения от своих корней и своей идентичности. В этом смысле патриархат в лице тоталитарного общества¹⁵⁴ полностью подчиняет себе матриархат как живую связь с матерью, а значит, и со всем миром через стратегии и диалектику просвещения. Однако подчинение не проходит без последствий. А.Эткинд полагает, что “просвещение вызывало к жизни силы, противоположные ему по качеству и направлению. Буржуазная цивилизация очищала жизнь от страсти и карнавала, освящала собственность и семью, разграничивала частную и публичную жизнь, признавала право на насилие за одним государством и оставляла человека наедине с его жизненным циклом. Она вызывала к жизни встречные движения, отрицавшие собственность, семью и рациональность, полные анти-бюрократического протеста, уверенные в своём праве на насилие, сливавшие частную и публичную жизнь, дававшие новые обещания бессмертия”¹⁵⁵.

^ 2. Матриархат как “принцип Афродиты”

К вышеупомянутым встречным движениям относились и анархисты, проповедующие, среди прочего, “возвращение к матриархату, к мнимому первобытному райскому состоянию”¹⁵⁶. Последнее предполагало свободу от брачных уз моногамии, возвращение к жизни, которая, в силу своей природной правильности, сама творит правильные формы из себя самой”¹⁵⁷. Подобное отношение к самовоспроизводящейся жизни Бахофен сравнивает с болотной растительностью, которая являет собой воплощение принципа Афродиты — матери неупорядоченной и вольной, разрешающей любое (не) детородное проявление сексуальности. Собственно, по Бахофену, период господства принципа Афродиты (гетеризма) предшествует зрелой гинекократии, основанной на власти Деметры (узаконенной матери-супруги). Сам Бахофен рассматривал стадию гетеризма как хаос, из которого возникает порядок.

В дальнейшем принцип Афродиты как свободной сексуальности вызывал неоднозначные интерпретации. Для Г.Маркузе¹⁵⁸ и В.Райха¹⁵⁹ он был центральным в понимании матриархата, поскольку свободная сексуальность рассматривалась данными авторами

как один из способов протеста против тоталитаризма. С диаметрально противоположных позиций подошел к этому вопросу итальянский мыслитель Ю.Эвола: он полагал, что усиление сексуальной власти женщины, “вся эта гинекократия, безмолвное превосходство всего женского” свидетельствует о безусловном упадке цивилизации. В своей книге “Метафизика пола”, вышедшей в 1950 г., Эвола отмечает, что в современной ему цивилизации Запада пропадает интерес к интеллектуальной жизни, высоким чувствам, поскольку все вытесняется стремлением к телесному (прежде всего сексуальному) удовольствию, которое, в первую очередь, олицетворяет женщина¹⁶⁰. Будучи сторонником гармонично комплиментарных отношений между полами (в их основе лежит платоновский миф об андрогине и идея о существовании абсолютной женщины и абсолютного мужчины), Эвола настаивает, что ведущую роль в развитии этих отношений должен играть мужчина как носитель активного начала. Западная же цивилизация, “одурманенная” эротизмом (и, следовательно, властью женщин) и культом секса, больна: “Китай был побежден опиумом, мусульманский мир — гашишем, Запад — женщинойӘ Видов отравы много. Запад из них избрал любовь”¹⁶¹. Итак, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что принцип Афродиты явился одной из самых приметных составляющих понятия матриархата. В силу своей скандальной притягательности принцип Афродиты (известный также под названием промискуитета) в наши дни фактически подменил собой оригинальную категорию матриархата, подобно тому как часть порой подменяет целое. Проблема власти / господства женщин оказалась оттесненной на второй план проблемой свободной сексуальности.

^ 3.Матриархат как поэзия истории

Кроме всего прочего, матриархату, согласно Бахофену, присуще проявление величия и “древней величавости, совершенно не свойственной эллинистической культуре”¹⁶². Данные качества основываются на “превознесении материнской доброты, материнского имени”, поскольку женщина в первую очередь — это мать. Материнское право — суть “кульминационный момент целой культуры”, предшествующей эллинской и носящей всеобъемлющий характер. Эту культуру Бахофен относит к “серебряному веку человечества”, называя её “поэзией истории”¹⁶³. В ней действуют женщины “безупречной красоты”, целомудренные и высокие духом. Им не уступают мужчины — “рыцари без страха и упрёка”, целомудренные и порядочные юноши. Высшая храбрость у мужчин (не у женщин) здесь сочетается “с добровольным признанием женской власти”: “все воинственные народы Ә послушны женщине”¹⁶⁴.

Выбор слов свидетельствует о частичном отождествлении Бахофеном романтических идеалов средневекового рыцарства с описываемым им периодом древней истории. Эти искания, несомненно, отдают анахронизмом, но их вполне можно понять: в своем мифе Бахофен пытался найти убежище от засилья рационализма, индивидуализма и жестокости, свойственных современному ему миру. Создавая свою историческую утопию, он, видимо, хотел защититься от ужасов европейских революций 1848—1849 гг., найти отдушину в своём матриархате. Последний же осознаётся как земля обетованная, всепрощающее материнство, рыцарские чувства мужчин и возвышенность женщин, — словом, средоточие всех тех свойств и отношений, которых Бахофену по тем или иным причинам не хватает: как только исчезают “парение духа” и “воля к подвигу”, тут же “обнаруживается начинающееся тление”¹⁶⁵. Гимн матриархату являет собой особый идеологический приём, призванный показать возможный путь существования общества, который не надо выдумывать и изобретать — он уже существовал в прошлом. Достаточно лишь его изучить и постараться воспроизвести более приятные человечеству и обществу нормы и отношения.

^ 4. Матриархат: женщина как оплот общества.

Матриархат подразумевает главенство (“принципат”) матери и связанных с этим чувств. Материнство для Бахофена есть “исходный пункт для развития всякой добродетели, для формирования любого благородного проявления жизни”, действуя как “божественный принцип любви, единения и мира”¹⁶⁶. Через заботу о потомстве женщина переходит к заботе обо всех и каждом, направляя “всю изобретательность, которой только располагает её дух”, на “поддержание и улучшение иной жизни”. Отсюда проистекает “всё благо жизни”. Именно на “общности материнского лона”, по мнению Бахофена, “покоится Ә принцип всеобщей свободы и равенства”: все люди — братья (и сёстры? — А.Б. Д.Б.) в том смысле, что все они вышли из “порождающего материнства”¹⁶⁷ и живут в “материнской стране”, у всех одна родина-мать¹⁶⁸. Всеобщее братство¹⁶⁹ не допускает раздора и отрицает враждебность, этим и “прославлялись гинекократические государства”. Присущий матриархату культ Богини подразумевает обычаи у разных народов “молить “великую Мать” Ә за весь народ в целом”, растворение индивидуальности в “единой массе”¹⁷⁰.

Уже само по себе материнство обладает “религиозной благодатью”. Кроме того, гинекократическое право строится на “религиозных основах”, что для Бахофена имеет первостепенное значение: для него “существует только один могущественный рычаг всякой цивилизации — это религия”¹⁷¹. И в этом смысле власть женщин вполне легитимна, ведь именно женщине, полагает Бахофен, свойственно “глубокое, полное предчувствий постижение божества, которое, сплавляясь с чувством любви, и в самые дикие времена давало женщине, особенно матери¹⁷², исключительно действенную религиозную силу”. Образование и культура народов, полагает Бахофен, построены на способности женщины к воспроизводству и трансмиссии основных ценностей общества, ибо “женский дух устремлён к сверхъестественному, божественному, неподвластному закономерности и чудесному”. Поэтому именно женщины “особенно призваны к тому, чтобы охранять почитание божества”. Бахофен отмечает “волшебную силу женщины, которая разоружает самые дикие страсти” и “разводит борющиеся стороны”¹⁷³.

Эта сила, приведшая к “вырыванию более слабыми (женскими) руками скипетра власти”¹⁷⁴ при матриархате, для многих авторов имела большое значение. А. де Токвиль полагал, что религиозность американского общества — одно из условий демократии в Америке — кроется именно в женщине как хранительнице веры, ибо “нередко религия в этой стране не может уберечь мужчину от великого множества соблазновӘ. Но она (религия) безраздельно властвует над душой женщины, а ведь именно женщина создаёт нравы”¹⁷⁵. Схожая точка зрения господствует и в православной литературе: “вера Христова, столь близкая душе человеческой, ещё более сродни душе женщины”¹⁷⁶.

Святость, хранящая общество, в этой логике столь же свойственна российским женщинам, сколь и американским у де Токвиля. Позиционирование женщины как оплота христианской веры и земли русской восходит к правлению княгини Ольги: “утренней зарёй Богомудрия равноапостольной княгини Ольги взошла над Святой Русью женская святость, раскинулась дивными радужными цветами служения материнского, молитвенного, милосердного и воссияла полуденным солнцем исполнения величайшей Евангельской заповеди — положить живот свой за други своя”¹⁷⁷. Механизм воспроизводства этой святости, как и при культе Великой Богини, наследственный — от матери к дочери: “духовная книга русской женской святости не завершена и не завершится, пока живы наши матери”¹⁷⁸. Проведённый недавно опрос населения России показал, что 81% традиционных верующих в нашей стране — это женщины¹⁷⁹.

Таким образом, представления о женской набожности, святости и религиозности как составляющих матриархата перешли и в другие эпохи и страны и до сих пор актуальны. Тем не менее, непонятным остаётся тот факт, каким же образом одна и та же религиозность может служить культу принципиально разных богов, и почему религиозность женщины, согласно этому подходу, неизменно в ней присутствующая, не ведёт к возрождению матриархата.

^ 5. Матриархат как зеркальное отражение патриархата

Как пишет Бахофен, “гинекократическое семейное право представляет непривычную противоположность не только нашему нынешнему, но даже и античному сознанию”¹⁸⁰, оно было “совершенно противоположным как по основам, так и по ходу развития”¹⁸¹. Противоположность предполагает симметрию антонима, отражение явления с противоположным знаком, обратную сторону медали. В этом смысле, гинекократическое право обретает себя через противопоставление другой структуре. Какой же? “Патриархатной” модели римского права, “эллинистически-римскому отцовскому принципату”¹⁸², где всё построено на власти домовладыки (pater familias), гражданина, отца, собственника-мужчины. В данном случае противоположность предполагает мать семейства, mater familias, матрилинейность (наследование по материнской линии) против патрилинейности (наследования по отцу): называние детей по имени матерей, а не по имени отцов подчёркивает бинарность данной оппозиции: или так, или иначе.

В основе бинарной оппозиции матриархат/патриархат лежит универсальная дихотомия женского и мужского. Бахофен придерживается этой дихотомии в своей работе. В этой логике матриархат и патриархат можно определить как совокупности бинарных символов, исходя из акцентировки той или другой части оппозиции. Преимущество левого (женского, страдательного, пассивного) перед правым (мужской, деятельной, природной потенцией)¹⁸³, ночи перед днём, луны перед солнцем, земли перед морем, смерти перед жизнью, умерших перед живущими, печали перед радостями, материально-плотского перед духовно-возвышенным, матери перед отцом связывается с “принципатом материнства”¹⁸⁴.

Представляется, что и матриархат, и патриархат рассматриваются Бахофеном через призму предпочтения одного набора символов другому. При этом подходе власть, её функции и формы остаются неизменными. Власть женщин предполагает выполнение ими тех же функций, что и впоследствии (либо наряду с) мужчинами: “женщины то поодиночке, то объединяясь в коллегии, то обособленно, то вместе с мужчинами выступают судьями, голосуют в народных собраниях, полагают предел враждебным распрям, посредничают при заключении мира и устанавливают его условия, а ради спасения страны проливают свою кровь, а то и самую жизнь свою приносят на жертвенный алтарь”¹⁸⁵. Все вышеперечисленные виды деятельности можно определить как политические, жреческие, военные функции — всё то, что, по более позднему закону полиса (в интерпретации Х. Арендт¹⁸⁶), отведено мужчинам. Дюркгейм, говоря о выполнении женщинами этих функций (и используя выражение “вмешательства женщин в мужские дела”), видит в этом маркер дикости, недоразвитости, нецивилизованности такого общества¹⁸⁷.

Таким образом, власть “наоборот” — по принципу зеркального отражения — предполагает, что изменяются лишь субъекты и распределение власти в обществе, сама же власть неизменна и мыслится в терминах “господства” и “принципата” как при матриархате, так и при патриархате. Но при последнем положение зависимых (женщин) представляется как угнетение и подчинение, тогда как при матриархате положение подчинённых — мужчин описывается Бахофеным через поэтические категории счастья, безмятежности и любви.