Geum.ru

И. Р. Чикалова (главный редактор); доктор исторических наук, профессор

Вид материалаДокументы

Содержание


3. Матриархат как универсальная стадия исторического развития.
Материнство: интегративная категория
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   25
211. Гилания не стала общепринятым термином и не заменяет собой матриархат. Практически одновременно другая феминистка, Джейн Хоскинс, исходя из сходных соображений, предложила использовать термин “диархат” (diarchy) взамен дискредитировавшего себя “матриархата”212. На наш взгляд, данная концепция представляет собой своеобразную альтернативу понимания “женской культуры” — не противостоящей мужской, но Другой, являясь одновременно дополнением к общей калейдоскопичной картинке того обозначаемого, обозначающим которого до сего времени оставался матриархат213.

^ 3. Матриархат как универсальная стадия исторического развития.

В рамках социально-гуманитарных дисциплин вопрос о существовании в истории человечества особой стадии — матриархата, вызвал серьезные дебаты. Даже среди тех, кто признавал возможность такого периода человеческой истории, существовали значительные разногласия.

Первым камнем преткновения явился вопрос о природе матриархата — немногие вслед за Бахофеном воспринимали данный период как время социально-политического господства женщин. Гораздо более обоснованным большинству исследователей представлялся “мягкий вариант матриархата”, предложенный Э.Тайлором. Этот вариант характеризовался признанием факта существования матрилинейной системы родства и матрилокального характера поселения, а также ведущей роли женщин в системе религиозных культов; главенствующая социально-политическая роль при этом отводилась либо брату матери, либо другому ближайшему ее родственнику-мужчине. Ярким представителем этого направления в России был М.М. Ковалевский214. Однако и направление, рассматривавшее матриархат (хотя, зачастую со многими оговорками) в качестве этапа, на котором власть в обществе принадлежала женщинам, нашло своих сторонников. Тот факт, что среди них оказался Фридрих Энгельс, на долгие годы определил судьбу концепта “матриархат” на просторах “одной шестой части суши”. Другим серьезным вопросом, вызвавшим расхождение специалистов, стал порядок смены одной стадии исторического развития другой. Действительно ли «матриархат» предшествовал «патриархату» или же, как стремились доказать противники «матриархального» периода человеческой истории, «патрилинейный» счет родства являлся более ранней системой связи между поколениями215. Бурные дискуссии по этим и другим частным вопросам длились, впрочем, с некоторыми передышками, вплоть до 1930-х гг., когда вследствие недостаточности эмпирических доказательств и по мере угасания эволюционистской парадигмы, они стали терять свою релевантность.

К середине XX в. значительное количество специалистов в европейских странах и Северной Америке отказалось от универсализма, характерного для эволюционистов XIX в.216 Своеобразный итог почти столетней дискуссии подвел один из классиков кросс-культурных исследований Джордж Мердок: “В целом этнографические данные не подтверждают эволюционистского утверждения о том, что матрилинейная организация свойственна первобытным народам, патрилинейная — обществам средней ступени развития, а билатеральная — высокоразвитым цивилизациям”217. Дискуссии о проблемах матриархата исчезли со страниц ведущих научных изданий, время от времени возобновляясь в среде радикальных интеллектуалов (прежде всего в рамках феминистского движения). Исключение из общего правила долгое время составляла лишь советская историческая наука, базировавшаяся на классической работе Ф.Энгельса “Происхождение семьи, частной собственности и государства”. С 30-х гг. ХХ столетия в советской исторической литературе под «матриархатом» понимался “тот период первобытной истории, который знаменуется равноправным, а в своём дальнейшем развитии и преобладающим положением женщины в хозяйстве и обществе,Ә и отражением этих начал в области духовной культуры, в религии, в искусстве”218. Этим же термином принято было обозначать и “сам общественный строй, этому периоду присущий, и данный тип культуры в широком смысле”219. Матриархат как период общественного развития занимал своё место “вслед за начальным периодом первобытного стада, в виде материнского родового строя”, являясь “ранним периодом развития организованного первобытного общества”220. Матриархат концептуализировался как всеобщее явление: “Эпоха матриархатаӘсоставляет универсальную историческую стадию, пройденную всеми народами в их историческом прошлом”221.

Следуя логике диалектического материализма, на смену матриархату шёл патриархат: “с развитием производительных сил, в весьма сложном процессе превращения, матриархат сменяется патриархатом, периодом отцовского родового строя, в котором преобладающая хозяйственная и общественная роль переходит к мужчине”222. В этом смысле матриархат и патриархат представляют собой “два последовательных этапа первобытной истории”, в этом заключается “всемирно-исторический, общий для всего человечества ход начального общественного развития”223. Исследователи предпочитали придерживаться термина “матриархат”, в отличие от “циркулирующего в литературе ряда других терминов, как-то: матернитет, материнское право, матрилинейный счёт, матрилинейная филиация, материнская система и т.д.”224 Это было связано с тем, что он представлялся “наиболее распространённым” и “наиболее широким, своим общим смыслом наиболее полно выражающим всё сложное и разнообразное содержание данного понятия”225.

Став составной частью исторического материализма, концепция матриархата прочно закрепилась в общественных дисциплинах. Однако, несмотря на жесткие идеологические тиски и относительную изолированность, советская историческая наука в середине 60-х — начале 70-х гг. фактически отказалась от приведенной выше ортодоксальной трактовки матриархата. В работах специалистов, начиная с этого времени и до начала 90-х годов, уже не встречается упоминаний о господстве женщин в период раннеродовой и позднеродовой общины. Понятие “матриархат” продолжало существовать, но теперь несло в себе принципиально иную смысловую нагрузку. Под матриархатом советские историки (а также те, кто использовал в своей работе исторический материал — философы, этнографы) стали понимать период относительного равенства полов. Как отмечал автор популярного вузовского учебника: “Существовавшая в раннепервобытной общине половозрастная организация не создавала в ней отношений неравенства между взрослыми мужчинами и женщинами. Те и другие специализировались в разных, но в равной степени общественно-полезных сферах трудовой деятельности. Поэтому не могло быть отношений господства и подчинения в положении полов”226.

Заключение

В связи с вышесказанным, вернёмся к вопросу — “а был ли мальчик” (или, вернее, в нашем случае, девочка)? И какой она была? Современные исследователи (историки, антропологи, этнографы), независимо от своих идеологических убеждений, сходятся в том, что универсальной стадии господства женщин в истории не существовало. Феминистское направление, в этом отношении в основном не выпадает из общей картины: выстраивая свою “политэкономию пола”, Г.Рубин не находит в ней место матриархату в понимании И.Бахофена либо Ф.Энгельса. С Г.Рубин солидарны и другие исследователи, например, Р.Коннелл, считающий, что анализ гендерных отношений с учётом существования матриархата чрезмерно упрощает и схематизирует историю этих отношений, давая в результате “историю примитивного матриархата, прерванную мужчинами, захватившими власть и установившими патриархальное общество, что, в свою очередь, вызвало феминистскую революцию”227. Подобная ирония в вопросе о “пресловутой теории свержения доисторического матриархата”228 сводит на нет любую претензию на её историческую достоверность и подчёркивает идеологический характер данной концепции. В этом ракурсе можно говорить о значимом отсутствии данного явления: его не было, но его выдумали. Оно обретает значение только через те номинации и контексты, которые ему приписываются, а приписываются они, как правило, с определённой целью — оправдания присущего патриархатному обществу угнетения женщин.

Подводя итоги, хотелось бы отметить, что на протяжении своего существования в академическом дискурсе концепт «матриархат» наполнялся различным, содержанием, порой видоизменяясь до неузнаваемости в зависимости от идеологических взглядов, политических целей и эстетических вкусов использовавших его исследователей. Отсюда, однако, не следует вывод о том, что отношение к данному концепту диктовалось сугубо субъективной позицией авторов. Феномен советской академической среды, чтившей (по крайне мере — формально) декларируемые методологические каноны, успешная реализация проекта по индоктринации населения, закрепление этой категории в массовом сознании — все это заставляет говорить о значимости социально-политического контекста, формирующего отношение автора к проблеме. Все вышесказанное относится и к авторам настоящей статьи. Мы рассматриваем матриархат как идеологический конструкт и множественность дискурсов, которые изначально восходят к тексту И. Бахофена и его последующим интерпретациям. Пять тематических пластов, условно выделенных нами в работе Бахофена, подобно цветным стёклышкам из детском калейдоскопа, при каждом новом “сотрясении” складываются в новый смысловой узор. Другими словами, каждый автор пользуется концепцией Бахофена как формой, наполняя её своим содержанием. К примеру, осмысляя современные формы индустриального общества, некоторые из вышеупомянутых авторов употребляют предложенную Бахофеном категорию как возможную (утопическую) альтернативу тоталитаризму и присущему “культуриндустрии” социальному порядку. Тем самым каждый автор, называя свою альтернативную схему матриархатом, вкладывает в эту категорию свой особый символический смысл, так что, на наш взгляд, можно говорить о некоем дискурсивном множестве “матриархатов”.

Все вышесказанное закономерно подводит нас к вопросу: а есть ли вообще смысл использовать данный концепт в социальных (и, в частности, проводимых с позиций гендерного подхода) исследованиях? Как ни парадоксально может прозвучать наш ответ, такой смысл есть. Во-первых, сама укорененность этого концепта в общественном сознании (по крайней мере в нашей культуре) требует какой-то реакции обществоведов. Во-вторых, при всей эфемерности понятия “матриархат” оно ориентирует исследователя на постановку проблемы «власть и гендерные отношения». В-третьих, социологическое и идеологическое значение данного термина, по мнению ряда авторов, заключается в его использовании “для придания большего веса проводимому феминистами различию между гендером и биологически обусловленными половыми ролями”229. Кроме того, “понятие матриархата говорит о том, что господство мужчин не является универсальным феноменом”230, что играет важную роль в концептуальных построениях ряда феминистских течений.

В целом же матриархат явился чрезвычайно удобной категорией для анализа общественных отношений: если бы его не было, его следовало бы выдумать. Рискнем высказать предположение, что «матриархат» будет востребован до тех пор, пока будет существовать гендерное неравенство, в силу того, что он выполняет функцию «иного» по отношению к существующим отношениям. И обращение к данному концепту как на уровне повседневного, так и на уровне научного сознания будет происходить тем чаще, чем сильнее будет напряжение, испытываемое нынешней системой гендерных отношений.

^ МАТЕРИНСТВО: ИНТЕГРАТИВНАЯ КАТЕГОРИЯ

ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ