Задача данного введения прояснить значение терминов, вошедших в название книги и образующих ее смысловой стержень. Начну с первого из них "православная цивилизация".

Вид материала

Задача

Содержание Таинство «удерживающей силы»

Подобный материал:

• Сознание Нью Эйдж, «планирование» семьи и «духовное» акушерство, 262.29kb.
• Название: «пищевые добавки и что о них надо знать», 23.84kb.
• Л. М. Мироновой Первого заместителя генерального директора ОАО «Регистратор, 89.84kb.
• Л. Л. Шевченко 3 год обучения «Православная культура» (4 класс) Жаркова Н. Н. преподаватель, 157.03kb.
• Книги, 56.26kb.
• Варварство и цивилизация”, 33.65kb.
• Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового запада перевод 1992 г, 251.35kb.
• Доклада традиция высшего гуманитарного образования в России. Внастоящее время эта традиция, 106.29kb.
• Средневековая европейская цивилизация и место в ней Католической Церкви, 292.52kb.
• Средневековая европейская цивилизация и место в ней католической церкви, 296.68kb.

^

Таинство «удерживающей силы»

Нам, вышедшим из распавшегося «второго мира», необычайно важно раскрыть всю полноту методологического содержания этой парадигмы, ее аналитический и прогностический потенциал.

Итак, что же включает понятие «удерживающая сила» в рамках христианского православного мышления?

Применительно к Римской империи оно означало, во-первых, ту часть ойкумены, где произошло рождение Христа. Это ведь только в рамках сознания, не преодолевшего ветхозаветную племенную узость, Христос может восприниматься исключительно как явление внутри Израиля, в эмпирически-земном значении этого слова. Для новозаветного сознания, прошедшего универсалистскую школу мировой империи, Христос — явление надэтническое, всемирное. Религиозная община Христа — не именная, а всечеловеческая, причем не только всемирная, но и надмирная. Только Христос сообщил мировой империи значение богоспасаемой общины, где нет ни иудея, ни язычника, ни эллина, ни варвара. Тому универсализму, которому римское право сообщило законническое содержание, Христос сообщил спасительную неформальность Благодати.

Римская империя, во-вторых, означала силу, ограждающую специфическое пространство империи, не случайно оказавшееся христоцентричным, от угрозы внешних разрушений, идущих от темных племенных стихий, развивавшихся вне того осевого пространства—времени, которое благоприятствовало мистической встрече Рима и Иерусалима.

Не будь удерживающей силы империи, эти внешние племенные стихии могли бы задержать историческо-эсхатологическое шествие Логоса, направляемое Софией — Премудростью Божией.

Наконец, имперский железный порядок стал преградой для тех, кто разрушал здание человеческое исподволь, малыми порциями, в форме теневых практик индивидуального и группового толка. Империи была свойственна гордыня силы, но она была непримирима в отношении всего, что воплощало коварство, лукавство и жульничество, имеющее свойство мгновенно наглеть в случае, если железная хватка имперского закона ослабевала. Христова благодать и в истории еврейского народа не случайно появилась не до, а после закона. Закон мировой империи в новом масштабе воспроизводил это первичное законничество, ограждающее как от концентрированной мощи внешних сил, так и от рассеянных внутренних атак бесчисленной диаспоры греха.

Можем ли мы эту христианскую парадигму «удерживающей силы» применить к таким загадочным с позиций прогрессистского сознания историческим феноменам, как появление СССР? Можем ли мы сколько-нибудь адекватно оценить в ее рамках и крушение СССР, давшее повод либеральной эсхатологии объявить «конец истории»?

Вне концепции «удерживающей силы» остаются совершенно необъяснимыми, алогичными все бесчисленные эффекты бумеранга, которыми оказалось чревато крушение СССР. В таком случае их полагается просто доктринально не замечать, упорно твердя об успехах демократизации, приватизации, правового государства, нового мирового порядка. Именно это и делают современные адепты либерализма. Не случайно они так привержены практике двойных стандартов и так настойчиво призывают освободить сознание, имеющее претензию называться современным, от архаической нравственной впечатлительности.

Но мы, желающие сохранить эту высокую впечатлительность и не приемлющие двойных стандартов, не можем уйти от правды: чувствительная деградация повседневной жизни, взятой и в моральном, и в материальном измерении, несомненно, имеет место после крушения советской империи. Поэтому нам вовсе не чужд тот феномен мышления, который исследователи раннехристианского отношения к Риму назвали «христианской имперскостью»11.

Речь идет о мышлении, умеющем разглядеть в угнетающей, во всех смыслах несовершенной византийской «империи ромеев» силу, удерживающую стихии, которые одними только духовными воздействиями удержать и урезонить невозможно.

Вопрос в том, насколько возможна и оправданна реанимация христианской имперскости в нашу эпоху и в нашей части мира. Ответ на него предполагает применение всех трех критериев, отличающих «удерживающую силу» от сил, ей предшествующих или за ней следующих.

 

Обратимся в первую очередь к критерию, касающемуся христианского «общинного универсализма».

Той общине, которую воплощал российский многонациональный социум до 1917 года, несомненно, была присуща универсалистская открытость, интенции царства, где нет ни иудея, ни язычника, ни эллина, ни варвара. Причем это была не столько сознательная политика властей предержащих, отнюдь не последовательная в данном вопросе, сколько интенция самой православной цивилизации, сообщающая определенный вектор и развитию повседневного межплеменного общежития, и эволюции государственных и общественных институтов. Как писал по этому поводу Л. А. Тихомиров, воюя с русскими «патриотами» этноцентристского толка, «нет ни единого крупного деятеля русской мысли или государственности, который бы не свидетельствовал и в самом себе, и в своем слове о том, что русская национальность есть мировая национальность, никогда не замыкавшаяся в круге племенных интересов, но всегда несшая идеалы общечеловеческой жизни, всегда умевшая дать место в своем деле и в своей жизни множеству самых разнообразных племен»12.

Надо сказать, новая советская государственность, отбросив Россию по многим показателям далеко назад, по этому критерию — общинного универсализма, дающего место всем, невзирая на племенную и конфессиональную принадлежность, — сделала определенный шаг вперед, законнически закрепив эту стихийную интенцию русского православного духа. Наверное, самый загадочный парадокс истории, возникший при переходе от России к СССР, связан с тем, что во многом остающуюся еще провинциальной, замкнутой местными границами (хотя речь в данном случае шла о месте, занимающем одну шестую часть глобуса) русскую православную общинность сменила общинность «советского социалистического типа», с доктринальной четкостью заявившая о своем вселенском призвании.

И надо сказать, масштабность и кругозор этой общины, норовящей объединить «пролетариев всего мира», превосходил соответствующие показатели прежней общинности, замыкающейся в рамках того, что в наши дни получило название «цивилизационного ареала» и конфликта цивилизаций. Христианство, впервые воспринявшее Благую весть, совершенно не знало ни «плюрализма цивилизаций», ни их «конфликта». В нем безраздельно доминировала идея всемирности и надмирности — мистический трансцендентализм, вобравший в себя имперскую трансцендентальность (надэтничность) Рима.

В свое время Владимир Соловьев писал: «Когда в Москве третьему Риму грозила опасность неверно понять свое призвание и явиться исключительно восточным царством во враждебном противоположении себя европейскому Западу, провидение наложило на него тяжелую и грубую руку Петра Великого. Он беспощадно разбил твердую скорлупу исключительного национализма, замыкавшую в себе зерно русской самобытности, и смело бросил это зерно на почву всемирной европейской истории»13.

Перефразируя (не без риска, связанного с гегелевским оправдательным принципом: «Все действительное разумно»), можно сказать: когда в императорском Санкт-Петербурге «третьему Риму» грозила опасность явиться православной цивилизационной общиной, противопоставленной другим цивилизациям, либо явиться Европой, противопоставленной колониальной Азии, провидение наложило на него руку коммунистического тоталитаризма.

Потери при этом случились умопомрачительные, но универсалистский принцип, завещанный христианством, был спасен. Можно сетовать на то, что он спасен был такой страшной ценой, но нам никуда не уйти от той реальности, какая настигла нас сегодня: как только советская коммунистическая империя рухнула, потерпел поражение и универсализм, сменившийся новыми племенными и конфессиональными распрями, провинциализмом варварской самостийности, феноменом «конфликта цивилизаций», раздирающим человечество и отбрасывающим всех в дохристианскую архаику. Поспешить, в духе либерального «конца истории», с выводом относительно того, что все это окончательно, значит совершить тягчайший из грехов, связанный с превращением малодушного пессимизма в апологетику, пособничающую и поддакивающую силам зла.

Коммунистический универсализм, обращающийся к одним только пролетариям Маркса — исповедующий расизм на классовой основе, отвратителен своей узостью, равно как и своим культурным нигилизмом. Но это вовсе не означает, что универсалистское задание, обращенное коммунистами к одним только пролетариям, должно быть вовсе отброшено вместо того, чтобы стать заданием, обращенным ко всем.

Надо сказать, что не только периферия православной ойкумены, отлученная в связи с распадом СССР от универсализма «советского народа» («советского человека») как суперэтнического типа, немедленно впала в этноцентричную ересь. Сам дух православия претерпевает перемены, в которых мы не всегда отдаем себе надлежащий отчет. Православие, угнетенное изнутри, но пребывающее под покровом «удерживающей силы», сохраняло дух вселенской церкви, убежденной, что врата ее открыты. Теперь, когда после распада советской сверхдержавы православие подвергается практически ничем не сдерживаемому напору мусульманских сил с Востока и Юга, протестантских сект с Запада, оно незаметно проникается этническим регионализмом — осознает себя в качестве славянской или даже русской церкви.

Эта потеря универсалистской открытости, сменяемой пессимистическим духом «конфликта цивилизаций», означает ревизию прежних вселенских интенций христианства. Христианство, возникшее в ойкумене Рима как поистине вселенской империи, ни о каком «плюрализме цивилизаций» не помышляло. Оно во всем мире видело одну и ту же борьбу сил Света и Тьмы, Христа и антихриста. СССР был одной из двух мировых сверхдержав. Но сверхдержава потому и получила свое название, что ей свойственны не национальные, а вселенские претензии: она тоже видит во всем мире одну и ту же борьбу, одну историческую или метаисторическую логику.

Совсем другое дело — православие вне удерживающей универсалистской силы. Оно сразу же невольно проникается мироощущением племенной религии, логика которой сосуществует с целым рядом других равновеликих логик. Это может быть расценено, по либеральным стандартам, как знак плюрализма, диалога и конфессиональной терпимости, но не надо говорить, что соответствует подлинному духу христианства. Запад потому и дал миру свои столь влиятельные универсалистские идеологии, что опирался на универсалистские завоевания христианства. Сегодня, когда они поколеблены, возникают сепаратистские концепции «золотого миллиарда», будущего для немногих, «плюрализма цивилизаций».

Православие под оградой «удерживающей силы» было свободно от этих вывихов, теперь, когда данной силы нет, оно чувствительно меняется в духе религии для своих, осаждаемых чужими. Это не вина православной церкви: она в самом деле осаждается чужими и чает хотя бы сохранить свое влияние на своих. Но подобная национализация церкви мало совместима с самим монотеистическим духом великой мировой религии. Мы, следовательно, пребываем в «точке бифуркации»: дальше либо идет дальнейшая этнитизация церкви, которая даже в рамках Российской Федерации будет осознавать себя всего лишь одной из множества (число их будет дробиться!) церквей, либо — новый подъем первохристианской вселенскости, на какой-то новой основе.

Второе значение «удерживающей силы» открывается с позиций геополитических, касающихся нового мирового порядка. Если сравнить поведение ведущих мировых актеров, и в первую очередь ведущих держав Запада, до крушения советской сверхдержавы и после него, мы убеждаемся в том, что это поведение катастрофически ухудшилось. Идеи партнерства, справедливого баланса, равноправного участия в процессах принятия решений, наконец, мира и разоружения совсем недавно могли казаться имманентными самому духу демократического Запада. Полному претворению этих идей в жизнь, как представлялось некоторым адептам «нового мышления», мешало только давление тоталитарного СССР. Но как только Советского Союза не стало, все стали наблюдателями очевидной варваризации поведения Запада (прежде всего США) на мировой арене, перешедшего на позиции силы, гегемонизма и милитаризма, полного игнорирования международных демократических организаций.

Так называемый «политический идеализм» — христианская по происхождению ценностная устремленность — тут же сменился «политическим реализмом», или, иначе говоря, языческим культом силы, установками социал-дарвинизма.

Получается, что сама западная демократия, дабы не впадать в грех нового вселенского расизма и политического цинизма, нуждается в удерживающей силе. На банальном политическом языке это обозначается как «принцип сдерживания», но данное понятие отличается бедностью метафизического содержания: в нем не актуализирован главный смысл, касающийся недремлющего злого начала.

С точки зрения европейского прогрессизма зло остается позади и может проявляться только в форме тех или иных «пережитков традиционализма». Более зоркий христианский взгляд видит перманентность зла, которое оснащает себя всеми достижениями «прогресса», отнюдь не отставая в этом от благонамеренных сил. Перманентность зла означает необходимость «удерживающей силы». Церковь только в тех случаях сохраняет себя как духовный институт, не запятнанный низменными практиками, если имеет «партнера» по делам мироустройства в лице «удерживающей силы». Когда такая сила отступает, возникает повод для соблазнительного (искусительного) вывода о бессилии духовных принципов, о мире как арене чисто материального противоборства.

Быть может, наиболее убедительные доказательства земного призвания «удерживающей силы» дала нам внутренняя жизнь постсоветского периода. Такого одномоментного выброса дурных, демонических страстей и шлаков человеческих, какой нам пришлось наблюдать в последнее десятилетие ХХ века, возможно, не доводилось видеть ни одному предшествующему поколению со времен великой смуты четырехсотлетней давности. Не хватает бумаги перечислить всех больших и малых бесов, которых, как оказалось, сдерживала столь хулимая нами государственная сила.

В роковой исторический час, когда решались судьбы государственности российской, столкнулись две парадигмы: парадигма христианского реализма, сознающего необходимость сдерживающей силы, и парадигма «либерального идеализма», полагающего, в духе старых просветительских иллюзий, что добро спонтанно и естественно, а зло — искусственно, что требуется только отпустить все подспудные силы и процессы на волю (laisser faire), и все устроится наилучшим образом.

Сдерживающую силу устранили, а подспудные силы выпустили — и мир содрогнулся, наблюдая шабаш злых сил, попирающих законы Божеские и человеческие. Знать, нешуточной энергетикой заряжено наше евразийское пространство, где в течение многих столетий наша цивилизация терпеливо добивалась усмирения сил зла и достижения надлежащего баланса между Западом и Востоком, Севером и Югом, лесом и степью, морем и континентом. Внезапная разбалансировка огромного мирового континента, открывшиеся трещины домостроительства тотчас же дали повод всему сдерживаемому человеческому подполью вырваться наружу и нагло занять общественную сцену.

В отличие от доморощенных адептов либерализма, это подполье проникнуто трезвым сознанием краткости сроков, отпущенных ему для бесчинства, и потому старается предпринять все возможное, используя тактику выжженной земли. Выжигание земли происходит не только как стихийное следствие неуемной алчности бесчисленных проходимцев, но и как результат их сознательной профилактической политики, направленной на нейтрализацию возможностей законного возмездия.

После всего происшедшего мы способны лучше уяснить действительные предпосылки существования православной общины в мире, объективно враждебном братскому общинному духу. Мы теперь только проникаемся пониманием смысла евангелического принципа: отдайте кесарю кесарево, а Богу — богово. Кесарево, то есть государственная монополия на насилие, всюду отчуждает и концентрирует в себе самой — одновременно их рационализируя — силы Марса, этого символа грозы и войны. Перед лицом их концентрированного державного стояния, соответственно, усмиряются, внимая резонам права и морали, рассеянные всюду силы материального стяжания, сребролюбия, разнообразной плотской похоти и себепотакания. Инстинкт, как оказывается, лукавая тварь: он кажется совсем слепым и импульсивно безудержным — когда не стоит перед лицом усмиряющих инстанций, и он же оказывается весьма пластичным, вменяемым и лояльно уступчивым, когда чувствует противовес себе.

Сегодня под знаменем «свободного инстинкта» собралась весьма многочисленная и разношерстная публика, играющая в безудержную «спонтанность» и во имя собственной спонтанности попирающая законные права других. Эта публика хотела бы одновременно и распять Христа, и прогнать кесаря — не случайно ее идеологи так ополчаются сегодня и против «стеснительных оков» веры, и против стеснительности «этатизма».

Без вмешательства этих двух факторов человеколюбивый дух общины обречен терпеть поражение перед силами, которым, кажется, помогает сам нечистый — так им дьявольски везет во всех их разрушительных начинаниях. Главная из христианских интуиций, касающаяся глубинных законов земного бытия, относится к принципу нейтральности. Вся ныне победоносная либеральная идеология постоянно превозносит этот принцип, печется о максимальном расширении «зоны нейтральных значений», в которой ценностные категории добра и зла, истины и лжи, богоугодного и богопротивного были бы неуместными.

На самом деле в зоне нейтральных значений зло непременно побеждает добро, оказываясь напористее, находчивее, прозорливее. Социал-дарвинистский принцип «естественного отбора» работает именно по критерию «находчиво» побеждающего зла, умеющего лучше пользоваться всем «сугубо земным». Вот почему нужен не только Бог на небесах, но и кесарь на земле — «удерживающая сила».