Geum.ru

И. Г. Гердер Познание самих себя, наше понятие о том, что значит быть человеком (как в качестве индивидов, так и в качестве членов группы), играет определенную роль в формировании нашего знания обо всем остальном

Вид материалаДокументы

Содержание


III. Вебер и Германия Вильгельма
Verein für Sozialpolitik
Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
III. Вебер и Германия Вильгельма


Формально объединение Германии состоялось 1-ого января 1871 года под эгидой Пруссии, после ее триумфальных побед над Австрией и Данией в 1866 году, а также над Францией в 1870-м. Объединение выражало веру в могущество и цель нации. Но повлияли на него также и страх перед враждебным окружением, и сознание, что множество немецко-говорящих людей все еще живут за пределами Рейха, и желание создать мировую империю и беспокойство по поводу социального кризиса, вызванного быстрой индустриализацией. Переход от провинциального сельского общества к крупномасштабной городской жизни был здесь особенно драматичным. Немцы слишком легко поверили, что прежние сообщества представляли «исконно» немецкий образ жизни, грубо сломанный то ли предпринимателями-капиталистами, то ли евреями, то ли многолюдным рабочим классом. В силу этого, стремление осмыслить модернизацию привлекало огромную интеллектуальную энергию и придало германской социологии ее специфический предмет и стиль. Множество блестящих ученых, не всегда, к сожалению, имевших политическое влияние, надеялось, что это примирит высокую культуру с современными условиями жизни.

Самые глубокие исследования по этому вопросу провел Вебер; и, хотя он умер от пневмонии в 1920 году, его труды оказали глубокое влияние на дисциплинарное самоосмсление социологии в течение всего последующего столетия, и особенно заметно это влияние стало после 1945 года. Мангейм, венгерский социолог следующего после Вебера поколения, отметил, что «вся работа Макса Вебера – это, в конечном счете, анализ вопроса "Какие социальные факторы вызвали рационализацию Западной цивилизации?"lxxii» «Рационализация» − термин, используемый Вебером для выражения того, что определяет специфику современного западного общества, и он употреблял его как для сравнения исторического развития западного общества с другими, так и для того, чтобы поставить лицом к лицу свою страну с ее современной социальной, политической и экономической ситуацией. Некоторые либеральные наблюдатели, рассматривая ситуацию с ретроспективной точки зрения, полагали, что отказ Германии периода 20-х годов прислушаться к трезвому анализу Вебера, поставил ее на путь, ведущий по наклонной сначала к национал-социализму, а затем и к разделению Европы. Однако взгляды Вебера не были ни последовательно либеральными, ни четкими; он был пламенным патриотом и на протяжении всей своей жизни пытался совместить глубоко противоречивые интеллектуальные устремления.

Вебер был одним из большого числа ученых, которые пытались противопоставить до-современный и современный периоды. Нижеприведенный список иллюстрирует данное утверждение:

переход к современности

Герберт Спенсер: воинственный [военный] − индустриальный

Карл Маркс: феодальный − капиталистический

Генри Мэйн: статус − контракт

Макс Вебер: традиционное господство − рациональное господство

Фердинанд Теннис: Gemeinschaft (сообщество) − Gesellschaft (ассоциация)


Эти термины предоставили язык для вынужденного ответа на современные условия. Они также связали психологические условия, давящие на человека, с крупномасштабными изменениям в материальном и культурном бытии. Таким образом, дискуссии немецких ученых гораздо более серьезно относились к применению исторического знания в социальной науке, чем это было свойственно французским и англоязычным социологам. Немецкий интеллектуальный контекст, как это видно на примерах Маркса и Вебера, приветствовал связь социального анализа с академической историей, в особенности экономической. Немецкая социология была преформирована ощущением исторического места Германии в мировой цивилизации.

Реакция Вебера на современный мир была острой и болезненной. Он называл нынешнюю гонку за богатством «футляром твердым, как сталь» (обычно переводится как «железная клетка»), − неотвратимое преследование того, что привело Цезаря в конфликт с ценностями Нагорной проповеди.lxxiii Этот конфликт моральных и материальных ценностей лично коснулся и самого Вебера (из-за этого развелись его отец и его мать), что вызвало глубокий кризис в его жизни. Это случилось вскоре после его раннего назначения на престижную кафедру политической экономии во Фрайбурге и Гейдельберге в последнее десятилетие девятнадцатого века. Он считал само собой разумеющимся, что ученый имеет высокое призвание и встречает противоречия с абсолютной честностью. В контексте немецкого университетского образования, это означало, что ученый, безотносительно его приверженности к «более высоким» ценностям, должен примириться с индустриальным и технологическим миром. Потому часто Вебер вступал в разногласия с другими учеными, многие из которых ностальгически вспоминали время, когда высокая культура университетов, как они полагали, повсеместно выступала представительницей национального духа. Вебер был не меньшим патриотом, чем его консервативные коллеги, но он считал, что патриотизм лучше всего использовать для анализа реального состояния власти, экономики, социальной структуры и веры. Он был очарован политической социологией − исследованиями условий, при которых существуют различные политические структуры. И именно в контексте поисков такого демократического порядка, который наиболее подходил бы Германии, Вебер увлекся темой партийной политики и занялся академическим исследованием, в рамках которого сформулировал широко дискутируемую тему харизмы в политическом лидерстве. Сам он верил, что харизматическое лидерство может совершить невозможное в политической жизни и сохранить идеалы демократии.

В 1872 году группа молодых ученых, среди которых преобладали экономические историки, основала Verein für Sozialpolitik (Общество Социальной политики), проводившее исследования в области социальных условий сточки зрения либерально-реформистской реакции на индустриализацию. Некоторые члены «Общества» утверждали, что только исторически и эмпирически обоснованная экономика, а не дедуктивная наука, основанная на идеальном типе экономического человека (что характерно для британской политэкономии), гарантирует социальную политику, способную учесть все требования рабочего класса, и в то же время противостоять классово-ангажированному подходу марксистов. Тем не менее, они полагали, что Второй Рейх, в котором они живут, должен пойти на уступки индустриальным условиям и не рассчитывать, что время повернется вспять. Поэтому они одобряли стремление государства развивать соответствующую политику (как, например, система национального страхования), чтобы решить проблему бедности рабочего класса. Все это выступало в качестве фона к раннему периоду увлеченности Вебера политикой. С окончанием Первой Мировой войны, он продолжил свои разработки и внес ощутимый вклад в проект Веймарской конституции, а также способствовал основанию Германской демократической партии, явившейся центристским либеральным союзником социалистов, пришедших к власти с основанием республики. Вебер хотел, чтобы социология служила политическому государству, особенно в сфере анализа неизбежных современных социально-экономических условий. Это представление об ученом, как одновременно рациональном и независимом, и в то же время патриотически настроенном, отдалило его как от радикальных левых, так и от консервативных правых.

Вебера интересовали самые различные вопросы. После ранних работ на исторические темы он занялся вопросом о современном состоянии мира, сделав обзор сельского труда и сельскохозяйственной депрессии Пруссии в 80-х годах девятнадцатого века. Позже он исследовал историю религии Индии и Китая, чтобы обеспечить сравнительную перспективу для западной науки и западного экономического развития. Он планировал объединить все эти темы в одной работе, но смерть прервала исследования, а неоконченные фрагменты были позже опубликованы под названием «Wirtschaft und Gesellschaft» («Экономика и общество», 1922). Начиная с 1904 года Вебер был тесно связан с редактированием «Archiv für Sozialwissenschaften und Sozialpolitik» («Архив социологии и социальной политики»), а также помог основать в 1909 году Германское Социологическое Общество, как раз приблизительно в то время, когда он начал позиционировать себя как социолога. Он был другом и интеллектуальным коллегой Георга Зиммеля (1858-1918), чья работа по социологии города стала классическим текстом в научных дискуссиях о модерне, другом теолога и социального историка Эрнста Трёльча, а также одним из наиболее вдумчивых читателей Ницше.

Впоследствии самой известной работой Вебера стала книга « Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus» («Протестантская этика и дух капитализма», 1904-5). Вебер утверждал, что решающее экономическое изобретение современного мира, капитализм, необходимо понимать как историческое явление, связанное с ментальными установками, особенно с тем новым осмыслением труда, бережливости и инвестиций, которое было характерно для голландских и английских предпринимателей семнадцатого века. Кальвинистское богословие в их интерпретации, считал он, связывало духовное спасение с хозяйственной этикой и психологией, которые коренным образом преобразили торговлю и производство. Вебер предположил, что экономическая деятельность нового типа может процветать лишь в социальных условиях порядка и предсказуемости, и что именно этим была мотивирована рационализация права и социального администрирования. Власть и положение в обществе сместились от традиционной элиты – родовой знати и духовенства, деятельность и верования которых стали казаться иррациональными, к новым классам, демонстрирующим практическую, рациональную деятельность в экономическом управлении и социальных делах. На этом фоне понимание природы переместилось из магической сферы в сферу науки. Человеческое знание также стало практичным и рациональным. Таким образом, Вебер связал магистральное преобразование общества с рефлексивным сознанием, хотя он и не собирался придавать своим рассуждениям о протестантской этике причинно-следственный характер (и они ни в коем случае не должны трактоваться в качестве каузального исторического объяснения). Скорее, Вебер выделил то, что он назвал «идеальным типом» исторического действия, являющегося результатом полного совпадения этоса, обнаруживаемого в пуританских сектах, с капиталистическим образом жизни. Благодаря этому историческому исследованию были введены термины для оценки современного мира («современности»), ставшие базисными в критическом словаре двадцатого столетия.

Рассуждая о зарождении капитализма в терминах идеальных типов, Вебер сформулировал новую модель социологического объяснения. Понятие идеального типа является достаточно сложным. Название «тип» не предполагает ссылок на действительную социальную реальность, наподобие хозяйственной деятельности какой-либо группы коммерсантов. Оно обозначает категорию, в терминах которой социолог, во-первых, рассуждает об общем, а не особенном, и во-вторых, рассуждает, принимая во внимание смысл, культурное значение образа жизни (как, например, протестантский хозяйственный этос). Он развивал ту теорию знания, восходящую еще к Канту, которая ставит строгость науки в зависимость от рациональности категорий, используемых нами для объяснения чего-либо. «Хотя мы далеки от мысли, что следует заключить все богатство исторической жизни в сухие формулы, мы все же непоколебимо убеждены, что только ясные, однозначные понятия могут облегчить путь какого бы то ни было исследования, стремящегося обнаружить специфическую важность социальных и культурных явлений»lxxiv. Веберовские идеальные типы являлись понятиями, призванными упорядочить хаос индивидуальных исторических фактов; они не были движущей силой истории. Вебер также надеялся, что социальная мысль, выраженная в терминах идеальных типов, позволит каждому социологу выйти за рамки той системы ценностей, приверженцем которой он является. Ему хотелось найти путь, позволяющий избежать каких-либо предположений о цели истории, и особенно о месте Германии в ней, которые, по его мнению, так часто искажают социальные рассуждения и консерваторов, и социалистов.

На основании вышеизложенного становится ясно, что Вебер был страстно привержен как академической работе, так и политике. Его попытка выступить посредником между двумя этими областями, которые, по мнению очень многих ученых двадцатого века, наоборот, должны держаться как можно дальше друг от друга, дала социологии язык, на котором она продолжала обсуждать отношения между фактами и ценностями и отношения между социологией и политическим процессом. Проблемы были сложными и вызывали разногласия; это были, скорее, вопросы, а не ответы, что в дальнейшем стало отличительной чертой социологических дисциплин.

Вебер провозгласил свободу от оценки как в науке вообще, так и в социологии в частности; иными словами, он полагал, что задачей социологов является изложение фактов и причин социальных явлений объективным способом, свободным от личных или коллективных мнений. Первоначально он сформулировал эту точку зрения как часть политической позиции, стремящейся положить конец затянувшимся дебатам социальных теоретиков о том, действительно ли отдельная часть немецкого общества, которую представляют собой государственные служащие (группа, включающая в том числе и ученых), объективно выражает те высокие интересы, ради которых существует государство. Мнение Вебера было таково, что наука сама по себе не может авторитетно обосновать суждение об объективности той или иной социальной группы, и он выступал против мнения консервативных ученых, которые полагали, что такое возможно. Здесь снова он использовал аргумент, восходящий к Канту, стремясь на сей раз отделить моральные и оценочные суждения от истинностых суждений. Вебер и разделяющие его точку зрения либеральные теоретики потребовали, чтобы идеалистические ценности (многие из которых фактически разделял и сам Вебер) рассматривались именно как ценности и не подменяли собой научной истины. Говоря практически, такая позиция требовала, чтобы государственная служба и университеты признали, что они являются частью политического процесса, а не институтами, стоящими «выше» этого. Это подвергло сомнению представление университета о самом себе как гаранте трансценденных ценностей немецкого общества.

В одной из своих самых известных работ, посвященной этим вопросам, Вебер описал, как выбор изучения определенной темы, например, его собственное исследование современности, является оценочным актом. Еще более провокационно он утверждал, что научный анализ не раскрывает ценности и не дает ответ на вопрос, как жить. Его лекция студентам в университете Мюнхена в 1919 'Wissenschaft als Beruf’ («Наука как профессия и призвание») стала отважной и впоследствии широко известной попыткой ограничить науку в то самое время, когда поражение в войне, революция и отчаяние поддерживали фантазию о движении вперед. По поводу того, что русский писатель Л.Н.Толстой называл «единственно важным вопросом»: "Что нам делать? Как жить?", Вебер заявил: "факт, что наука не дает нам ответ на этот вопрос, совершенно бесспорен"lxxv. Для немецких ученых это звучало достаточно болезненно, поскольку многие из них верили, что обладают особенным призванием достигать истины, рассматривая значение фактов или событий относительно общих целей человеческого существования и истории. Вебер также утверждал, что ученый не может рассчитывать на ведение дел нации, но должен снабдить нацию рациональным знанием обстоятельств, при которых в ее жизни реализуются определенные ценности.

Вебер также поднимал вопросы, касающиеся философии научного знания, которые уже обросли обширной аргументацией и являлись, в свою очередь, частью спора о статусе различных наук в университетах и в национальной культуре. Но хотя его книга и привлекла к себе некоторое внимание соотечественников в предвоенные и послевоенные годы, наиболее широко она обсуждалась в английском переводе в Соединенных Штатах в 40-х и 50-х годах двадцатого века. В это более позднее время социологи рассматривали веберовские рассуждения о ценностном нейтралитете как нацеленные прежде всего на различение фактов и ценностей – различение, которое в англоговорящем мире считалось основополагающим для придания социологии статуса науки. Эта интерпретация была возможна в период большого доверия к социологии как науке, сопоставимой по своему статусу с физикой, но она неточно отражала взгляды Вебера. В 70-х и 80-х годах социологи переформулировали рассуждения Вебера уже в более сложных терминах и вынуждены были признать, что его аргументы, возможно, противоречивы, но если даже и так, то эта противоречивость возникла в силу того, что он затронул глубокие и нерешенные вопросы о науке. Вебер обратил вопрос "Что мы должны делать?" к самой науке и спросил, почему, собственно, мы вообще должны ею заниматься: «Имеет ли [научный] "прогресс" как таковой понятное значение, выходящее за пределы сугубо технического использования, так, чтобы преданность ему могла стать осмысленным призванием?.. Что представляет собой призвание к науке в рамках тотальности человеческой жизни, и какова его ценность?» Сам он так ответил на этот вопрос: «очевидно, что все наши проблемы лежат в этой плоскости, поскольку предположение [о том, что наукой следует заниматься] не может быть доказано научными средствами».lxxvi Ученые, популяризировавшие науку на том основании, что она является истинной и дает практические результаты, не могли согласиться с подобным утверждением: поиск истины и суждение о том, что является практичным, − это ценности, которые не могут проистекать из самой науки. Вебер пытался поднять эту проблему, что поставило его лично в мучительное положение, когда приверженность социальной науке стала вопросом воли, а приверженность разуму – уже не делом разума. Вдобавок он активно использовал сравнительную историческую социологию, чтобы объяснить, как «призвание к науке» стало ценностью Западной цивилизации, и обратился к политике, чтобы сделать свой ценностный выбор значимым в полностью активной жизни.

Вебер внес заметный вклад в теоретическую и эмпирическую социологию, хотя последняя, как академическая дисциплина, появилась в Германии только после его смерти. Если Дюркгейм являлся наследником позитивистской концепции Конта, сводящей социальное объяснение к выявлению общих социальных законов, то Вебер был в этом вопросе последователем немецкой философии, с ее концепцией социального объяснения как указания смысла, значимости, которые действие имеет для рационального сознания. Вебер отвергал как идеализм Гегеля, так и материализм Маркса. Он считал, что объяснение в социальных науках есть раскрытие смысла, который действия имеют для сознательных субъектов, находящихся во взаимодействии с другими такими же субъектами. Он предложил базисную классификацию четырех типов действия: целе-рациональное действие, ориентированное на конечный итог, предполагающее рациональные средства и результаты (в качестве иллюстрации он приводил действия инженера, строящего мост); ценностно-рациональное действие, преследующее рациональными средствами цель, которая сама по себе не обязательно рациональна (такова, в частности, научная деятельность); аффективное или эмоциональное действие; и, наконец, традиционное действие, т.е. действие, продиктованное традицией или обычаем. Вооружившись этой классификацией, он заявил, что современный мир демонстрирует чрезвычайную приверженность к целенаправленному действию, стремясь организовать социальные отношения с помощью рациональных средств и во имя рациональных, эффективных результатов: порядка и материального обеспечения. По мнению Вебера, современные западные общества отмечены печатью возрастающей рационализации, за которой стоит история юридических, коммерческих и бюрократических структур, все более и более определяющих человеческие отношения и цели. Он точно подметил, что одним из средств этой рационализации являются и современные науки − как социальные, так и физические.

Современный мир, полагал Вебер, это мир, в котором для богов нет и не может быть места. Коммерческое и индустриальное общество, несмотря на все материальные выгоды и очевидную свободу действий, которые оно дарует людям, несет с собой разочарование, исчезновение ощущения волшебного в повседневном опыте людей и потерю духовной цели человечества. А то, что осталось от волшебного и духовного, оказалось втиснуто в рамки личной жизни.

Судьба нашего века, с характерными для него рационализацией и интеллектуализацией, а прежде всего − расколдованием мира, − такова, что наиболее возвышенные ценности уходят из публичной жизни либо в трансцендентальное царство жизни мистической, либо в братство непосредственных личных отношений между людьми.lxxvii

Мы живем в современном мире, где не можем найти оснований для ценностно-рационального действия, но можем только передавать нашу потребность [в нем] при помощи фантазии, потребления и чувственности. Мы, выражаясь словами Вебера, «специалисты без духа, сенсуалисты без сердца»lxxviii. Это критическое суждение бросило вызов людям двадцатого столетия, и даже в большей степени людям начала двадцать первого столетия, − людям, живущим в мире еще более могущественных технологий, еще большего количества товаров для потребления и еще более бюрократическим регулированием жизни. В отличие от Вебера, некоторые социологи в Советском Союзе и в Соединенных Штатах (прежде всего вульгарные материалисты бихевиористы) приняли целе-ориентированную рациональность как окончательную свободу, в которой человечество отказывается от суеверного и варварского прошлого для славного нового мира.

Различие между ценностно-рациональным и целе-рациональным действием связано с другим аспектом веберовской философии социальных наук. Он использовал глагол ‘verstehen’(употреблявшийся также и Вильгельмом Дильтеем (1833-1911)) для обозначения способа, которым возможно «понять» (а не «объяснить») человеческое действие, потому что «протекание человеческих действий и человеческие выражения любого рода открыты для интерпретации в терминах смысла»lxxix. Тем самым был подчеркнут контраст между не-человеческими событиями, которые не являются действиями и не имеют никакого значения ни сами по себе, и событиями человеческими, которые имеют значение, потому что они − действия людей. Вебер, увидел глубокое различие между тем способом, которым мы объясняем, описывая причины и психологические мотивы поступков, и тем способом, которым мы интерпретируем действия, раскрывая их смысл. Исследуя способы понимания действия, он связывал последнее с различными формами жизни, в одной из которой приоритет имеют ценности, а в другой – практические цели.

Этот язык объединял мысль Вебера с тогдашними обсуждениями современности и особенно с активно дискутируемым различием обществ, введенным в 1887 году его товарищем, социальным теоретиком Фердинандом Теннисом (1855-1936): общество, характеризуемое как предсовременное − Gemeinschaft (основанное на сообществе) и современное − Gesellschaft (основанное на ассоциации). Теннис дал определение двум типам социальной структуры и двум соответствующим типам воли или психо-социологическим формам действия: «естественная воля», при которой действие является результатом органического, исторического роста сообщества; и «проивзольная воля», в рамках которой действие рационально запланировано. Теннис и Вебер стремились описать смысл различия (так широко распространившегося впоследствии) между жизнью человека, которая является выражением сакральных или неоспоримых ценностей сообщества, и жизнью, которая опирается на науку и является выражением рациональной приверженности индустриальному и бюрократическому миру. Они были согласны в том, что современная рациональность неизбежна, но надеялись (Вебер, возможно, в этом почти отчаялся), что разрушительные действия разума можно смягчить самим разумом. Однако многие ученые – особенно те, которые занимались общественными вопросами, – порой описывали такие различия между прошлым и современностью с почти нескрываемой иррациональной ностальгией.

Вебер, Теннис и берлинский социолог Зиммель были озабочены современностью с точки зрения социальной, экономической, политической, психологической и этической. Эссе Зиммеля ‘Die Grosstadte und das Geistesleben’ («Метрополия и духовная жизнь», 1903) ярко характеризует многие из этих проблем, и на него впоследствии неоднократно ссылались как на классическое описание духа современности. Согласно Зиммелю, «психологическим основанием, на котором строится индивидуальность человека в крупном городе, является интенсификация эмоциональной жизни вследствие быстрого и непрерывного изменения внешних и внутренних стимулов». Он рассматривал город как новое пространство человеческого взаимодействия, пространство одновременно и возбуждающее и отчуждающее, приводящее к «атрофии индивидуальной культуры посредством гипертрофии культуры объективной».lxxx В подобном же стиле он написал оригинальное эссе о «незнакомце». Как у социолога, его трактовка крупного города была частью более общего всестороннего исследования социального пространства, попытка развить абстрактную науку об индивидуальных взаимодействиях. Его работа основывалась на честолюбивом социологическом замысле «описать формы человеческого совместного существования и найти правила, согласно которым он или она является членом группы, и группы соотносятся друг с другом»lxxxi.

Зиммель, родившийся в центре Берлина и проживший там практически всю свою жизнь, в 1894 году стал фактически первым преподавателем курса социологии в собственном смысле слова. Хотя он привлек большое количество студентов, консервативные ученые препятствовали его карьере, что было связано с его еврейским происхождением и специфическим выбором тем для исследования: они считали, что изучение Зиммелем таких институтов как деньги, а также объяснение им социальной дифференциации лишь отвлекали внимание от более высоких целей, которые требовали понимания социальных отношений с точки зрения интересов государства. Наиболее оригинальной книгой Зиммеля стала «Philosophie des Geldes» («Философия денег», 1900), где, отталкиваясь от исходного пункта, в котором деньги рассматривались как самое чистое выражение обмена между людьми, он стремился продемонстрировать «возможность ... обнаружения в каждой из деталей жизни все полноту ее значения».lxxxii Предметом исследования Зиммеля было не само общество, но социальные формы, объекты, наподобие денег, порожденные индивидуальными взаимодействиями. Поэтому его работа фактически объединяла психологию и социологию, хотя в то же время он, наряду с Дюркгеймом, утверждал социологию в качестве отдельного предмета. Однако в отличие от Дюркгейма, Зиммель сознательно стремился объединить социологию с психологией. Он был под большим влиянием Völkerpsychologie которую преподавал в Берлине Штайнхаль, рассматривавший лингвистическое и культурное выражение как продукт психологической деятельности [развертывающейся] в социальных отношениях, а также изучал этнологию у Бастиана. Социология Зиммеля поэтому сильно отличалась от социологии Дюркгейма, настроенного весьма негативно по отношению к психологии. Зиммель оказал влияние на Г. H. Мида (1863-1931) и, благодаря последнему, на влиянием социологию Соединенных Штатов (в том виде, в каком она разрабатывалась в Чикагском Университете), характерной установкой которой стало исследование человека в социальных отношениях.

Социальная мысль во времена Вебера была многолика, хотя в основном ее представляли специалисты со своими собственными академическими и профессиональными понятиями, методами и институциональными интересами, предпринявшие исследование социальных вопросов. Вебер внес существенный вклад в процесс формирования интеллектуальной дисциплины. В немецком исполнении этот процесс проистекал не независим образом, но в тесной связи с дисциплинами экономики и истории, что помимо прочего отражало стремление небольшой, но активной группы академических ученых (некоторые из которых были либеральной или социалистической ориентации) примирить Германию с ее новой индустриальной и урбанистической идентичностью. Социология несла на себе ярко выраженный морально-философский отпечаток, поскольку, как полагали эти ученые, понимание общественных действий требует ответов на вопросы о смысле современной жизни, потере трансцендентных целей и модернизации общественной сферы. Социология также поставила принципиальные вопросы, касающиеся теории научного знания. Работы Вебера очертили контуры социальной науки, которая должна представлять собой одновременно и дисциплинарную экспертизу, имеющую социальную полезность, и средство понимания человеческого бытия в условиях современного мира. В конечном счете, как он отлично понимал, наука − это моральное призвание.