Geum.ru

Аль-шерхин Жанр

Вид материалаСказка

Содержание


Йоож, Beautiful Evil, Абиссу
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8

Аль-шерхин


Жанр: слэш, страшная восточная сказка

Антураж: авторский мир, ближайшие ассоциации с которым - средневековый Восток.

Пэйринг: множество мужчин разной степени сволочизма/виктимный мальчег

Рейтинг: NС-17

Предупреждения: насилие физическое, сексуальное, психологическое. В количествах!!!

Саммари:

Милый, робкий и трепетный мальчег пятнадцати лет от роду, лишившись отца, пускается в рискованное морское путешествие. Которое предсказуемо оборачивается для него сперва пленом, а потом рабстом, где с мальчегом, опять-таки предсказуемо, творят всякие непотребства. Целей у мальчика в сложившихся обстоятельствах ровно две: выжить и не свихнуться. Справится ли?.. Угадайте с трёх раз.

Я называю эту длинную и садюжную историю "страшной восточной сказкой", потому что, во-первых, действие её происходит в антураже, стилизованном под средневековье арабского мира, а во-вторых, писалась она на манер "Тысяча и одной ночи": по чайной ложке ежедневно в течение 11 суток. И я очень признательна моим преданным и благодарным султанам, которые слушали мою сказку в те дни и просили меня продолжать её. Без них я бы вряд ли её дописала.

Йоож, Beautiful Evil, Абиссу -

и всем, кто оставался со мной и

поддерживал, пока я это писала.

Глава 1

В трюме было сыро, грязно и холодно, а ещё темно и очень тесно. Людей затолкали под палубу, словно скот, так, что нельзя было повернуться, не говоря уж о том, чтобы лечь. Корабль медленно и широко раскачивался на волнах, доски скрипели и прогибались от топота ног по верхней палубе. Инди смотрел на единственный фонарь, плюющийся прогорклым маслом из-под потолка, смотрел широко раскрытыми, остановившимися глазами, не видя больше ничего и едва слыша стоны, плач и проклятия, доносившиеся со всех сторон из сырой темноты.

Он плыл из Аммендала в Ренкой, к своему дяде, которого не видел никогда в жизни. Дядя его был торговцем, так же как отец, и раньше они, случалось, вели вместе дела - через посредников, или отец ездил в Аммендал сам к своему старшему брату. Несколько лет назад что-то произошло в одну из таких поездок, они рассорились, и с тех пор отец ни разу не вспоминал при Инди о его дяде - Инди и сам не вспоминал. Но два месяца назад отец умер. Дела в последнее время у него шли совсем плохо, и высокий сухопарый человек в чёрном, явившийся к порогу их дома через несколько дней после похорон, заявил, что этот дом больше не принадлежит семейству Альенов. То, что из всего семейства остался один лишь пятнадцатилетний мальчик (братьев и сестёр у Инди не было, а матери он совсем не помнил), нисколько его не смутило и не смягчило. Он дал Инди месяц на поиски нового дома и средств к существованию. Недавно этот месяц истёк. Ничего не оставалось: Инди написал дяде в Ренкой и попросил временного приюта. Он не навязывался в нахлебники, он мог быть полезен: отец воспитал его как своего преемника, сам занимался с ним, и Инди, любивший отца всем сердцем, охотно постигал науку. Он умел писать, читать и хорошо считать, знал, что такое "колебание курса" и иногда даже мог его предвидеть. Он надеялся, что сможет помогать дяде так же, как помогал отцу - хотя бы какое-то время. Ему было страшно, одиноко и очень больно от недавней потери, но он всеми силами не показывал этого, справедливо полагая, что его страхи заботят дядю ещё меньше, чем его благополучие. Дядя ответил односложно: он сказал, что Инди может приехать. И Инди поехал - в сопровождении всего одного слуги, старого Тицеля, всю жизнь проработавшего счетоводом у его отца. Они с трудом наскребли денег, чтоб попасть на корабль, шедший в Ренкой, и положились на волю богов. Отплывая от берега, к которому ему не суждено было вернуться, Инди стоял возле борта и смотрел на чаек, круживших над заливом и горестным криком провожавших его туда, куда гнала его нужда и вовсе не звало сердце. Он любил Аммендал. И отца своего так любил...

По правде, корабль они нашли с трудом и едва ли не чудом: близилась зима, моряки всё реже покидали порты: Косматое море не любит шутить, уж зимой - и подавно. Если бы не срочная необходимость, Инди остался бы на берегу до весны. Но он не мог ждать - от него зависела не только его собственная жизнь, но и жизнь старого Тицеля, также лишившегося и крова, и средств к существованию. Поэтому они рискнули... рискнули и проиграли.

Первая неделя пути прошла более-менее спокойно - у Инди не было морской болезни, он купался в прозрачных волнах и загорал на палубе, а большую часть времени проводил в их маленькой каютке за книгами, которые забрал из дому. У него больше не было ничего своего теперь, кроме этих книг. На второй неделе поднялся ветер, принесший бурю. Боцман не справился - мало кто справился бы с рассвирепевшей зимней стихией, - и корабль сбился с курса, к тому же сломались две мачты из трёх. Потом несколько дней они бесцельно дрейфовали в открытом море, не зная, куда их вынесет капризная волна, и опасаясь худшего. Инди слышал, как пугливо перешёптывались другие пассажиры, видел их озабоченные, растерянные лица. Всё чаще и чаще из дрожащих губ вырывалось слово, произнесённое свистящим полушепотом: "Фария"... Страшное слово. Инди холодел, думая об этом - если их в самом деле отнесло в фарийские воды, им конец. Воды эти кишат разбойниками, пиратами и работорговцами, да и патрульные суда фарийских князей не окажут заблудившимся морякам радушного приёма, ведь у них нет охранной грамоты для следования этим путём. Оставалось надеяться и молиться. Этим занимались все, от капитана и его моряков до пассажиров. Этим занимался и Инди тоже, хотя уж он-то как никто иной знал теперь, после смерти отца, что порой и надежды, и молитвы совершенно бессмысленны.

Потому он не удивился и даже почти не испугался, когда однажды утром на горизонте показался силуэт судна, а потом в полуденной дымке затрепетал чёрный флаг. "Пираты!" - завопил кто-то, и тут же поднялся страшный переполох. Люди бегали, кричали, хватались за оружие и снасти, капитан выкрикивал команды, и матросы отвечали на них слаженным, но каким-то замедленным, обречённым действием, словно уже заранее смирились со своей судьбой. Тицель уговорил Инди уйти в каюту, и тот подчинился ради старика, хотя сам предпочёл бы стоять у борта - зловещие чёрные паруса на горизонте странным образом притягивали его взгляд, как будто одним этим взглядом он мог их остановить. Но он не мог: он не умел драться, не смог бы и помочь советом. Он умел только рассчитывать курс, но не движения корабля, а аммендалского пенно к фарийскому дайрару, потому был сейчас бесполезнее последней корабельной крысы.

Их догнали быстро: слишком сильно потрепала их буря. Был бой, короткий и страшный - пираты были безжалостны и не щадили никого, кто пытался оказать им сопротивление. Когда они вышибли дверь каюты, старый Тицель вскочил и встал между сыном своего господина и головорезом, сжимавшим в руке окровавленную саблю. Головорез окинул каюту взглядом и ухмыльнулся. У Инди кровь в жилах застыла от этой улыбки. Когда пират взмахнул клинком, и Тицель рухнул на пол, Инди открыл рот, чтобы закричать, но из его пересохшего горла не вырвалось ни единого звука.

Его схватили и поволокли, заставив переступить через тело единственного верного друга, а потом связали руки и швырнули в трюм, где уже стонали и причитали остальные пленники.

- Что будет, что с нами теперь будет? - плакал пожилой толстый мужчина рядом с Инди. Раньше он носил богатые одежды и серебряную цепь на груди, но теперь всё это с него сорвали, он казался маленьким и жалким в своей шёлковой нижней рубашке, свисающей до колен, и утирал слёзы с пухлых щёк связанными руками.

- Знамо что, - мрачно отозвался один из матросов; он, видимо, сдался, поэтому его жизнь пощадили. - Повезут в Ильбиан. А может, в Шадрат, если он ближе... Я не знаю, где мы сейчас.

- В аду! В аду мы сейчас! - крикнул кто-то и разрыдался.

- Ад? Погоди, ада ты ещё не видал, - криво ухмыльнулся моряк. Его обветренное лицо выражало свирепое равнодушие и презрение к тем, кто не умел принять свою участь. К Инди это презрение тоже относилось. Он тоже не умел её принять.

Он сидел, забившись в угол, зажатый со всех сторон потными вонючими телами. Всего пленников было человек двадцать, все мужчины - женщин среди пассажиров не было. Инди оказался самым младшим из них, остальные были всё больше немолодые, степенные люди. У всех были связаны руки, у некоторых, вроде угрюмого моряка - ещё и ноги. Никто не пытался освободиться или помочь товарищам по несчастью - трюм всё равно заперт, а над ним стоит толпа до зубов вооружённых разбойников. Надеяться было не на что. Инди отёр с лица пот. От верёвки, скручивавшей запястья, саднило кожу. Сколько же времени он уже здесь? Ему казалось, что прошло много часов. Он хотел пить.

- Пить, - будто услышав его мысли, подхватил кто-то из другого угла; голос звучал плаксиво и жалобно. - Как хочется воды! Неужели они уморят нас...

И словно в ответ на эти слова, масляный фонарь под потолком размашисто качнулся, а люк трюма с грохотом отлетел, впустив в темноту рваную пляску пламени факелов.

Пленники разом примолкли и в молчаливом страхе смотрели вверх, не зная, что принесёт им этот свет. Сперва Инди увидел сапоги: дощатая ступенька трапа, ведущего в недра их тюрьмы, дрогнула и прогнулась под надавившей на неё ножищей. Потом показался и весь человек: коренастый, с широкими плечами, в короткой безрукавке, обнажавшей грудь и руки, заросшие густым волосом. На голове у него был платок, завязанный на бритом затылке, у пояса, звеня от каждого шага, целых две сабли. Инди вспомнил: когда его тащили в трюм, он видел, как этот человек раздавал приказы пиратам, стоя на мостике вместо убитого капитана.

Это был их вожак.

За ним следом шли двое подручных с факелами. Спустившись, они пинками заставили пленников, лежавших у самой лестницы, посторониться. Пираты переговаривались между собой, отпуская смешки. Инди немножко знал фарийский - отец учил его основам, потому что сам торговал с фарийскими купцами, - но говор разбойников отличался от того, что он знал; звуки и отдельные слова были знакомы, однако смысла их речей Инди всё равно не понимал. Впрочем, он догадывался, о чём они говорили...

Пираты пошли по трюму, останавливаясь возле каждого пленника и заставляя его подняться - осматривали и оценивали свою добычу. Пожилой купец, проплакавший все эти часы, снова заныл, когда его пнули, и прикрыл голову руками.

- Я не могу встать! - сказал он. - Не могу, не могу...

Пиратский вожак посмотрел на него брезгливо и манул рукой. Взлетела и с мерзким хрустом опустилась сталь. Кто-то ахнул. Инди, не веря своим глазам, смотрел, как пират переступает через труп и идёт дальше.

Они убили ещё двоих - одного раненого и одного совсем старого, за которого, видимо, не надеялись получить даже самой ничтожной цены. Инди смотрел, как они приближаются к его углу, и думал: может, тоже отказаться встать? Может, пусть лучше убьют сразу...

Он не сводил глаз с пиратов, и всё же вздрогнул от неожиданности, когда они выросли прямо перед ним. Один из них вздёрнул его на ноги, другой ткнул факел ему в самое лицо. Инди отшатнулся, отворачиваясь от бородатых красных рож, дышащих на него перегаром. Громадная, шершавая рука ухватила его за подбородок, больно сжав, и заставила повернуть голову.

Вожак разглядывал его долго - дольше, чем остальных пленников, во всяком случае, Инди эти несколько секунд показались целой вечностью. Страх его достиг пика; он не слышал больше стонов и вскриков вокруг себя, только треск факела над своей головой, и видел лишь чёрные, холодные, злые глаза, не отпускающие его взгляд. Ноги у него ослабли, он понял, что ещё немного - и он заплачет, но меньше всего на свете ему хотелось плакать перед этими людьми, убившими Тицеля... Он снова шевельнулся, надеясь высвободиться, но где там - рука пирата по-прежнему сжимала его лицо, будто в капкане.

Наконец крючковатые пальцы разжались; Инди подумал, что, должно быть, на щеках его остались глубокие вмятины. Пират отстранился от него и, чуть откинувшись назад, сказал на фарийском, но так медленно и внятно, что Инди понял его:

- Этого я возьму себе.

Он не знал, что это значит. Не было времени гадать: его тут же схватили и потащили к выходу. Инди подумал, что, может, неправильно понял слова вожака, и тот велел попросту убить его, выбросить в море. Что толку с сопливого мальчишки, низкорослого, хрупкого - сразу видно, работать он не сможет, кто его купит?.. Липкий ужас накрыл Инди душной волной - он напрочь забыл, как только что думал о смерти. Нет, умирать он не хотел - жить, только бы жить, всё равно как... Он в отчаянии забился, но его держали крепко и тащили дальше - вовсе не к борту, понял он вдруг и замер. Ну конечно... если бы его хотели убить, то зарубили бы, как остальных, прямо в трюме, и выбросили в море уже мёртвое тело. Нет, пока что его убивать не станут.

Странно, но эта мысль не принесла особенного облегчения.

Его проволокли через весь корабль, разорённый, скользкий от крови, то и дело заставляя спотыкаться о неубранные ещё тела павших. Чёрное судно пиратов покачивалось на волнах, притянутое к борту захваченного корабля толстыми канатами. Инди перебросили через борт, будто тюк с мукой. На миг он завис над синей бездной и наконец-то закричал - от ужаса, что сейчас рухнет туда, и эта бездна поглотит его. Но ничего такого не случилось - его мгновенно поймала ещё одна пара крепких рук. Моряк с захваченного судна крикнул что-то своему подельнику, державшему Инди, и тот ухмыльнулся.

Его провели через пиратский корабль - Инди слишком устал и натерпелся слишком много страху, чтобы глазеть по сторонам - и толкнули в низкую дверь каюты. Потом пират вытащил из-за пояса кривой нож, и Инди отшатнулся, но разбойник лишь ухмыльнулся шире и перерезал верёвки на руках мальчика. Потом сказал что-то, чего Инди не понял, и ушёл, заперев дверь.

Инди остался один в темноте.

Он какое-то время стоял, тупо глядя на закрывшуюся дверь, потом сполз на пол и прислонился к стене, растирая опухшие запястья. Он всё ещё чувствовал на своём лице пятерню главаря, видел его чёрные, недобрые глаза. Вспомнился вдруг писклявый голос убитого купца: "Что будет? Что теперь с нами будет?"

- Что теперь со мной будет? - прошептал Инди, но некому было ни услышать, ни ответить.

Его глаза понемногу привыкали к темноте, и он медленно осмотрелся, пытаясь понять, где его заперли. Помещение было просторным, даже большим для корабля, где каждая пядь палубы на счету. И сидеть не твёрдо, вдруг понял Инди. Пощупав пол под собой, он обнаружил, что сидит не на досках, а на чём-то мягком и мохнатом, вроде шкуры. В каюте был единственное круглое оконце, и тусклый лунный лучик пробивался в него, подсвечивая очертания загромождавших каюту предметов. Похоже, она была ещё больше, чем Инди решил сперва, потому что навалена тут оказалась целая куча всего. Громада каких-то сундуков, ящиков и шкатулок была в беспорядке расставлена по углам, а поверх них в таком же беспорядке были свалены шкуры, ткани, одежда. Ещё здесь был стол и стул, а также настоящая кровать - Инди никогда не видел, чтоб на корабле была кровать, обычно и моряки, и пассажиры спят в подвесных гамаках. На кровати лежало что-то, мутно мерцавшее в лунном свете - Инди не сразу понял, что это меч. Взблескивали какие-то камни в его рукояти, видимо, драгоценные. И только тогда своим измученным, затуманенным разумом Инди понял, что находится в каюте пиратского капитана. Похоже, сюда корсар стягивает самую ценную свою добычу - оружие, ткани, меха... А в сундуках, должно быть, золото. Логово дракона, спящего на своём богатстве. Инди поёжился и обхватил плечи руками. Здесь было гораздо теплей, чем в трюме, но его бил озноб. Во рту совсем пересохло, живот подводило, будто от голода, но Инди знал, что не смог бы сейчас проглотить даже хлебной корочки. Он сидел на полу в какой-то прострации, не в силах ни задремать, ни думать о чём-либо, и лишь слушал мерный, невозмутимый шум волн, разбивавшихся о борт пиратского корабля, и смотрел на их белые гребни, иногда мелькавшие в круглом отверстии иллюминатора.

Он не знал, сколько времени просидел так, и не сразу очнулся, услышав, что дверь отпирают. Поняв, что уже не один, Инди попытался вскочить, но не смог: руки и ноги словно одеревенели. Так он и сидел, вжавшись в стенку каюты, а когда вспыхнул свет, зажмурился - ему было больно смотреть на огонь.

Когда глаза его привыкли к свету, как раньше привыкали к темноте, Инди посмотрел вокруг. Он оказался прав: теперь стало видно, что каюта так и блестит, так и сверкает от раскиданных по ней награбленных ценностей. Пол оказался застлан шкурой песочного цвета - должно быть, львиной. Человек, чью руку Инди всё ещё чувствовал на своём лице, стоял возле стола, поправляя фитиль лампы. Инди видел его широко расставленные ноги в кожаных штанах, широкую спину, прикрытую свободной безрукавкой, бугрящиеся мускулы на плечах и бритом затылке. Он смотрел на всё это как заворожённый, а скорее, всё ещё в неком ступоре, из которого ему не хотелось выходить. Зачем? Что хорошего может его ждать?

Пират наконец добился от лампы ровного и яркого света и обернулся.

При свете и в чистом, хотя всё равно странном и неприятном месте он казался уже не таким жутким, как раньше, впрочем, симпатичнее от этого не стал. Взгляд пирата был всё так же чёрен и недобр, только ухмылка исчезла с лица.

- Встань, - сказал он.

Его речь в самом деле отличалась от речи остальных пиратов - или, может быть, он нарочно говорил с Инди на общефарийском, а не на каком-то их особенном диалекте, надеясь, что так тот вернее поймёт. Инди понял, но встать не смог. Он осознал сейчас, что чувствовал тот пожилой купец, когда ему приказали подняться - холодный ужас и немоту в членах, когда умереть в самом деле проще, чем встать на ноги. "Ну вот, сейчас он убьёт и меня", - подумал Инди и снова ощутил страх смерти. Вставай, вставай же... но он не мог, только сидел, весь окоченев, и смотрел на человека, возвышавшегося над ним.

Пират странно хмыкнул, как будто пряча смешок, шагнул вперёд и, взяв Инди за предплечье, вздёрнул на ноги. Прикосновения его были грубы, но не настолько, как раньше, и не причиняли боли. Инди пошатнулся, однако устоял на ногах. Он инстинктивно отвернулся, но пират вновь взял его за подбородок и заставил смотреть на себя.

- Не бойся, - раздельно сказал мужчина. - Я тебя не обижу. Хочешь есть?

Инди помотал головой. Он всё ещё не мог выдавить ни слова. Пират ухмыльнулся и, отпустив его, повернулся к столу. Инди только теперь заметил на нём блюдо с холодным мясом нездорового розоватого оттенка, стеклянную бутылку и кубок. Откупорив бутылку, пират плеснул в кубок и залпом осушил его. Потом рыгнул, утёр рот тыльной стороной ладони (Инди увидел, что она украшена выцветшей синей татуировкой) и снял с пояса флягу. Приложился к ней и пил долго, не отрываясь - и Инди тоже не мог оторвать от него взгляд, потому что если есть он не мог, то жажда теперь вновь напомнила о себе. Пират заметил его взгляд и протянул ему флягу:

- Пей.

Инди подумал о том, что горлышко этой фляги только что побывало во рту этого грязного, вонючего, страшного человека, и молча взял её. Он пил, пока вода не потекла по подбородку; тогда пират засмеялся отрывистым, резким смехом и отобрал у него фляжку. Инди в смущении отвернулся. Пират снова расхохотался и, бросив пустую флягу на стол, плюхнулся на табурет и вытянул ноги вперёд, так, что они упёрлись в ноги Инди. Потом что-то сказал, и Инди понял, что капитан велит ему снять с него сапоги.

И тогда он почувствовал облегчение - впервые по-настоящему с тех пор, как увидел на горизонте чёрный флаг. Он всё не мог взять в толк, что нужно от него этому человеку, какой ему может быть прок от мальчишки - а теперь вроде бы понял. Пират решил сделать его своим слугой, личным рабом. Инди не раз прислуживал за столом отцу, выполнял его поручения - он умел и любил служить, приносить пользу. Но и отца он любил, а этого пирата с бритым затылком, голыми руками и недобрыми глазами ненавидел и боялся. И всё же если так он может облегчить свою участь, он готов был попытаться.

Поколебавшись, Инди присел на корточки и взялся за пахнущий кровью и солью сапог, наставленный ему прямо в лицо. Потянул, и тот неожиданно легко соскользнул, оставшись у Инди в руках и обнажив крепкую, заскорузлую от мозолей пятку пирата. Управившись со вторым сапогом, Инди поставил оба рядом. Пират всё это время молчал, и теперь Инди несмело поднял глаза, не зная, чего ждать дальше и что теперь делать.

И вздрогнул от цепкого, какого-то жадного взгляда, которым поедал его фариец.

Грубые пальцы с обломанными ногтями взъерошили волосы на его макушке. Инди сидел на корточках, замерев, словно заяц под кустом, следящий за луком в руках охотника. Пальцы пирата водили по его голове, путаясь в волосах, лёгкими движениями массируя его темя и затылок, а глаза всё так же смотрели ему в лицо, и блестели теперь как-то иначе.

Внезапно, поддавшись инстинкту, Инди вскочил, сбросив с себя руку пирата. Тот легко отпустил его, но не отвёл глаз. Ещё несколько мгновений разглядывал, потом встал, закрыв своим огромным телом свет. Инди попятился от него, сам не зная, что повергло его в такой страх, и отступал, пока не упёрся спиной в сундук. Тогда он вздрогнул и развернулся, так, словно ему было куда бежать, и в тот же миг его перехватили мужские руки.

А в следующий миг эти же руки рванули на нём рубашку.

Инди вскрикнул, больше от неожиданности, чем от страха, и попытался вырваться. Его ладонь упёрлась в голую грудь пирата, заросшую жёстким волосом, скользнула по ней вверх и упёрлась в кадык. Фариец тут же стиснул её, отводя от своей шеи, а другой рукой подхватил Инди поперёк тела, словно щенка, и бросил вперёд, на кровать. Прежде чем Инди успел развернуться, пират дорвал на нём остатки рубашки.

- Нет! Пустите меня! Не трогайте! - крикнул Инди, обретя наконец дар речи - только голос его прозвучал хрипло и сдавленно и не произвёл на корсара никакого впечатления. В считанные мгновенья он сорвал с Инди всю одежду и отстранился, оставив лежать голым и дрожащим на ложе, покрытом колючей шкурой. Инди не понимал, что происходит, что с ним собираются сделать, и в то же время понимал, и сам не знал, что - понимание или непонимание - было ужасней для него.

- Не надо, не надо, не трогайте меня, - будто заведённый, твердил он, расширившимися глазами следя, как пират стягивает с себя безрукавку. Обнажившиеся мускулы бугрились под бронзовой кожей, ходили ходуном, словно какие-то песчаные звери под толщей пустынных дюн. Корсар расстегнул пояс и приспустил штаны. Инди зажмурился - он не хотел, не хотел видеть это, нет, всё это не может быть с ним, не может быть на самом деле... Но смотреть его никто и не заставлял. Всё те же ненавистные руки крутанули его, переворачивая на живот, и чужое колено просунулось между бёдер, раздвигая ноги. Инди всхлипнул и опять попытался отодвинуться, и тут то самое тело, на которое он только что взирал с таким ужасом, навалилось на него сзади, пыхтя и пристраиваясь, и что-то горячее, скользкое прижалось к ягодицам, а потом скользнуло ниже и внезапно, безо всякой подготовки и без малейшего предупреждения ворвалось в его тело...

Инди закричал. Было очень больно, но сильней боли был ужас, гнев и стыд, когда он наконец окончательно понял, что с ним делают, понял, почему главарь корсаров оставил ему жизнь. Боги, если бы он только знал! Он бы сам бросился на него ещё там, в трюме, сам бы напоролся на саблю и упал бездыханный - лишь бы не это...

Член насильника наконец освоился в узком теле жертвы и теперь толкался вперёд решительно и деловито. Руки пирата стискивали бёдра Инди, не давая ему ни свести их, ни опустить. Фариец пробормотал что-то, по-видимому, очень довольный, и навалился на Инди ещё сильнее, так, что тот стал задыхаться; он хотел задохнуться, хотел хотя бы потерять сознание и не чувствовать, как движется в нём раскалённый поршень, как рвёт его тело изнутри... Но он не терял сознания, не мог уйти, и стряхнуть с себя это тело тоже не мог, поэтому он просто лёг лицом на локоть и плакал, всхлипывая от каждого толчка. Потом толчки стали чаще и глубже, дыхание над ухом превратилось в хрип, боль стала непереносимой - и вдруг почти прекратилась, и по ногам Инди потекло что-то холодное и липкое, а потом его наконец отпустили.

Он немедленно свернулся на шкуре калачиком, как будто стремясь исчезнуть. Глаза его были крепко зажмурены, и он не видел, а только слышал, как пират отстраняется от него, тяжело дыша, и с чем-то возится в стороне. Инди хотел, чтобы он ушёл, хотел остаться один в темноте, а потом уснуть и никогда больше не просыпаться. Он думал об этом, как о самой сладкой из грёз, когда его сжавшееся тело снова накрыла тень, и чужая рука скользнула по шее лёгким, почти нежным движением. Инди вздрогнул и зажмурился крепче, но рука не пошла дальше, а только накинула на него что-то большое и тёплое - кажется, какую-то шкуру, в которую Инди вцепился обеими руками, как будто она могла не только укрыть его, но и защитить.

- Аль-шерхин, - хрипло сказал пират, впервые произнеся слово, которого Инди не знал, но позже слышал великое множество раз. - Аль-шерхин. Будь послушным, и я тебя не обижу.

Потом раздались тяжёлые шаги, стук и скрежет запираемой двери, и, оставшись совсем один, Инди расплакался в голос, как будто ему было не пятнадцать, а пять, и плакал долго, безутешно, завернувшись в медвежью шкуру среди золота и красного дерева на корабле, который легко и быстро бежал по Косматому морю, рассекая чёрные волны.


Он проснулся, когда было уже светло. Стоял день, ясный и тихий, солнце ярко сверкало на поверхности волн. Кровать стояла вплотную к стене, и Инди подполз к окну и сел там, кутаясь в шкуру и глядя на чаек, кружащих над водой. У него дома остались точно такие же чайки. Но он начинал понимать, что вряд ли вернётся домой.

Отчаянное желание смерти ушло туда же, куда и ночь. Всё тело у Инди болело, он не мог сидеть, поэтому полулежал на боку, неловко подтянув ноги под себя. А ещё он чувствовал голод. Проклятое тело, которому не было дела до его позора и горя, хотело есть - хотело жить. Инди тяжело вздохнул. Лицо его опухло от слёз - даже когда умер отец, он не лил их столько. Кажется, за всю свою жизнь он плакал меньше, чем в одну эту ночь. Впрочем, хуже этой ночи и придумать было ничего нельзя.

Скрипнула дверь. Инди подскочил и оглянулся, инстинктивно вжимаясь в стену. Он ждал снова этого кошмарного человека, чудовище, явившееся за ним из морской бездны - но то был лишь обычный матрос. Он кинул один только взгляд на перепуганного мальчика, натянувшего медвежью шкуру до самого подбородка, и ухмыльнулся, но ничего не сказал. В руках у него была дымящаяся миска и большая фляжка с водой. Он поставил всё это на стол и приказал:

- Ешь.

А потом ушёл, и Инди услышал, как он запирает дверь.

Он долго не решался двинуться с места, тревожно вслушиваясь в приглушённые звуки, издаваемые кораблём: топот ног, перекрикивания моряков, скрип снастей на ветру. Потом сполз с кровати и заставил себя поесть и попить. Мысли ворочались медленно и лениво, словно сонные мухи. Конечно, ему не суждено прожить долго, это он знал - он это решил, но пока что его юное, здоровое тело отказывалось умирать, даже если этого жаждала душа. Поев, Инди вернулся на кровать и снова завернулся в шкуру. Ему было противно лежать на ней, противно прикасаться к тому, что трогали те руки - но над кроватью было окно. Крошечное отверстие в мир, вода и солнце, и свежий ветер.

Позже днём ему снова принесли поесть, но на сей раз Инди не притронулся к пище, только выпил немного воды. Ему всё время хотелось пить. Когда стемнело, с палубы наверху полилась музыка - не разухабистая пиратская песня, а тихая и печальная мелодия, такая медленная и красивая, что Инди на минуту почти забыл, где находится и что с ним произошло. Он задремал, убаюканный этой песней, и разбудил его только свет - свет не дня, а зажжённой масляной лампы.

Ему предстояло пройти через это снова.

Пират стоял у кровати, пошатываясь и бормоча что-то себе под нос: он был сильно пьян и едва держался на ногах. Инди сидел неподвижно, будто превратившись в камень: у него мелькнула безумная мысль, что, если он будет сидеть вот так тихо, мужчина его не заметит. А тот словно и вправду совсем позабыл о своём пленнике: всё так же бормоча, неловко стащил сапоги и завалился на кровать, чуть не подмяв Инди под собой. Ручищи пирата сонно зашарили по кровати, наткнулись на Инди и немедленно сгребли его в охапку, вытаскивая из-под шкуры. Инди напрягся, забился, пытаясь вырваться, но знал уже, что это не поможет - его сила не шла с силой корсара ни в какое сравнение. В конце концов он затих, дрожа, в могучих объятиях пирата, и лишь молился про себя, чтобы это поскорее началось и поскорее закончилось.

Но мужчина на сей раз не спешил переворачивать его. Он лежал рядом с Инди, крепко держа его и прижимаясь к нему боком, дыша перегаром ему в ухо. Шершавые ладони шарили по коже мальчика, словно руки слепого, мяли его впалые бока, поджатую попку, судорожно сведённые бёдра. Пират тискал его, как котёнка, что-то довольно урча ему в шею и рассеянно, неуклюже целуя его голое плечо.

А потом заворчал, вздохнул и уснул.

Инди лежал и смотрел поверх его головы на фитиль лампы, пока тот не догорел и свет не погас. Было холодно, но Инди грели большие руки, обхватившие его тело. Инди только раз попытался тихонько высвободиться из них, но они только сжались крепче. Тогда он вздохнул и замер, и до самого рассвета лежал, чувствуя тяжёлую голову на своём плече и невидящими глазами глядя в окно.


Наутро он проснулся один. Его снова покормили, и теперь уже он поел как следует, а потом оделся в то, что ему дали - шерстяную тунику, перепоясывавшуюся узеньким кушаком, и короткие мягкие сапоги. Завязывая пояс, Инди медленно обводил взглядом каюту, пытаясь прикинуть, удастся ли ему повеситься на этом кушаке. Но нет - потолок слишком низок: встав на цыпочки, даже Инди мог дотянуться до него кончиками пальцев. Эта мысль вызвала у него облегчение. Он должен был думать о смерти, искать смерти, хотеть смерти - но не хотел её, и был рад, что пока что не видел, как бы мог сам её приблизить.

Рана, нанесённая жестокой плотью фарийца, понемногу заживала, и Инди уже мог сидеть, почти не морщась. Он наконец-то вышел из ступора, в котором находился последние двое суток - тьма, расстилавшаяся впереди, удручала его, но больше не вводила в бездумный ужас. Инди окинул каюту равнодушным взглядом. Ему было скучно сидеть целый день взаперти, но ничто из наваленных в каюте сокровищ не привлекало его интереса. Впрочем, взгляд задержался на бирюзовой ткани, свисавшей с края одного из сундуков. Шёлк точно такого же цвета отец поставлял в Пирьярр с полгода назад... Инди коснулся прохладной ткани, пропустил её между пальцев. Отец, подумал он. Отец.... Если бы ты был жив, я не оказался бы здесь.

Он услышал какой-то шум, отличавшийся от повседневных корабельных звуков, и поднял голову. Да, точно: на палубе явно били тревогу, потолок и стены каюты подрагивали от поднявшейся беготни. Инди кинул взгляд за окно - и увидел парус, белевший неожиданно близко. Всё ясно - ещё одна жертва пиратской алчности...

Однако прошло несколько минут, и парус стал отдаляться, хотя ветер дул в его паруса, заставляя их пузыриться, и гнал прямо на пиратский корабль. Инди внезапно понял, что происходит, и, бросившись к иллюминатору, вцепился руками в панель. Это не пираты нападали - напротив, нападали на них! Но кто может захотеть преследовать морских разбойников? Фарийский князь, решивший очистить свои воды? Или...

Он не успел довести мысль до конца - что-то загрохотало, судно дрогнуло, и Инди полетел с кровати ни пол, больно ударившись макушкой о край табурета. Потом вскочил на ноги, но тут же схватился за край стола, накренившегося вбок... то есть нет, это не стол кренился, а палуба - словно что-то огромное толкало корабль. "Неужели тонем?!" - подумал Инди в ужасе, совсем забыв, что ещё утром призывал смерть. Он кинулся к двери и заколотил в неё - меньше всего на свете ему хотелось погибать здесь запертым, будто крыса в мышеловке.

Но никто не открыл дверь. Никто о нём словно и не вспомнил - ни тогда, ни в последующие часы, когда сходились корабли, сталкиваясь бортами, скрипели абордажные крючья, вгрызаясь в фальшборт, и крик мешался со звоном железа. Инди метался по каюте, отчаянно пытаясь найти способ выбраться из неё - если бы только иллюминатор не был так мал, а дверь так крепка! Но в конце концов всё закончилось. Кто-то победил. Кто - Инди не знал, пока тяжёлые шаги не раздались за дверью и она не вылетела, едва не сорвавшись с петель.

Человек, вошедший в каюту, не был капитаном этого судна - по крайней мере, ещё вчера не был... Ему пришлось наклонить голову, входя, и держать шею согнутой всё время, пока он, загородив собою проём, обводил каюту тяжёлым, неподвижным взглядом. Он был в белом, этот человек, весь в белом с головы до пят: белый камзол, белый плащ, белая шляпа с пером и белые сапоги, и пятна крови выделялись ярко и жутко в этой белизне. Лицо его было также белым, и глаза, кажется, тоже почти белыми - той мучительно светлой голубизны, которая вымораживает душу. Позже Инди узнал его имя - Белый Дьявол - как и то, что оно наводило ужас не только на честных торговцев и путешественников, но и на всех пиратов в водах от Канройша до Ильбиана. А в тот миг он лишь смотрел на этого огромного человека, будто кролик на удава, до тех пор, пока взгляд корсара, озирающий логово поверженного врага, не остановился на мальчике, таком же неподвижном, как сундуки с золотом, принадлежавшие отныне ему.

Он не ухмыльнулся, увидев Инди, как ухмылялись те, кто привёл его сюда. Глаза его не блеснули, зрачок не изменился в размере, и на белом лице, застывшем, словно маска, не добавилось ни одной складки. Он посмотрел на Инди так, словно тот был ещё одной частью мебели, и, развернувшись, молча вышел прочь. Лишь только он скрылся из виду, Инди сел на кровать - ноги его не держали. Он думал, не может быть ничего страшнее, чем глаза, исполненные похоти, ничего омерзительнее, чем руки, шарящие по его телу... Но ни то, ни другое и сравниться не могло с тем, что он испытал, ощутив на себе этот равнодушный, холодный, ничего не выражающий взгляд человека, чьи белые одежды были забрызганы кровью...

Он так мечтал вырваться из душных стен капитанской каюты, но теперь, когда дверь была открыта, не посмел выйти и сидел до тех пор, пока за ним не пришли. Он не сопротивлялся, когда его вывели на залитую солнцем палубу. Люди Белого Дьявола были не так грубы, как пираты с захваченного ими корабля, они были чище и опрятнее, молчаливее и строже, и, казалось, угадывали мысли своего господина прежде, чем он отдавал приказ. Странная тишина стояла над судном, над залитой кровью палубой. Инди увидел капитана пиратов, привязанного к мачте высоко-высоко над палубой. Он был совершенно обнажён и скалил окровавленные зубы, выкрикивая что-то на том ломаном фарийском, которого Инди ещё не научился понимать. Инди вдруг понял, что слова его обращены лишь к одному человеку - тому, белому, что стоял у фальшборта и спокойно, короткими знаками и командами распоряжался своими людьми, сгружавшими добычу на его корабль. Инди тоже был такой добычей. Его переправили на судно с белым парусом, вместе с остальными рабами, которых пираты держали в трюме, и согнали в одну кучу с ними, оставив под охраной нескольких воинов, удерживавших пленников древками копий. И, стоя в этой толпе, Инди смотрел, как, сгрузив на свой корабль последнего раба и последний сундук, человек в белом берёт в руку пылающий факел и поджигает смолу, разлитую по судну его врага, а потом легко перепрыгивает через борт, оставляя за спиной стеною взметнувшееся пламя. Когда он оказался на борту своего корабля, его люди разрубили канаты, и Инди смотрел, как медленно отдаляется судно, обволакиваемое клубами чёрного дыма, слушал, как кричат люди, оставленные на нём и запертые в трюмах - и тот из них, кто привязан к мачте, тот, которого Инди так ненавидел, и всё же сердце его теперь сжималось, когда он смотрел, как охваченный огнём корабль исчезает в далёкой дымке...

Теперь его везли в Ильбиан.


На корабле Белого Дьявола было несколько трюмов. Инди отправили в верхний из них, самый сухой и чистый. Там было не так темно и тесно, как на предыдущем судне - видимо, помещение специально предназначалось для перевозки рабов, которых стремились доставить к месту торга в сохранности. На сей раз среди пленников были и женщины. И всех, даже женщин, заковали в цепи, вделанные в стены и пол.

Когда Инди увидел эти цепи, он запаниковал. До того он не сопротивлялся, и с ним были не слишком грубы - только подталкивали в спину древком копья. Но стоило рослому пирату, заведшему его в трюм, наклониться и поднять с пола что-то звенящее, стоило Инди увидеть, что это такое звенит - он забыл обо всём на свете. Он и сам не смог бы сказать, почему вид тяжёлого стального обруча на короткой, довольно тонкой цепи вызвал в нём такой ужас - после всего пережитого он, казалось бы, мог быть готов уже ко всему. Но именно увидев эту цепь, именно ощутив на своей коже её леденящий, равнодушный холод Инди понял, в какой страшной он беде, и что неоткуда ждать спасения.

Он вскрикнул: "Нет!" - тонко и жалобно, голосом, похожим на тот, которым кричал толстый торговец с захваченного корабля, перед тем, как его убили. Корсар не обратил на этот вскрик никакого внимания. Он защёлкнул на поясе Инди просторный железный обруч, а кандалы - у него на лодыжках, подёрнул замок на цепи, связывающей их друг с другом, и ушёл, захлопнув за собой крышку трюма. Инди обвёл помещение помутневшим взглядом. В этом трюме из новых пленников он был один: остальные, "старожилы", сидели тихо и молча смотрели на него. Судя по их лицам и одежде, целой и не очень грязной, они не терпели особенных страданий, но взгляды их были затравленными, какими-то стыдливыми, как будто он не был в одном положении с ними и мог упрекнуть их за то, что они попались Белому Дьяволу - так же, как он. Прошло ещё довольно много времени, прежде чем Инди понял, что на самом деле означают такие взгляды и откуда они берут свой исток. А тогда он просто лёг на пол и ткнулся лбом в дрожащие руки, изо всех сил жмурясь и пытаясь подавить крик, рвущийся из горла.

С пленниками хорошо обращались - их не били, кормили трижды в день свежей рыбой и солониной, воды давали вдоволь, был даже специальный чан для отхожего места, который регулярно опорожняли. И всё же условия, в которых их держали, можно было лишь с большой натяжкой назвать человеческими. Цепей не снимали никогда, и они были слишком коротки, чтобы пленники могли передвигаться дальше, чем на два шага от того места, где были прикованы; поэтому если кому-то из них надо было по нужде, зловонный чан, прикрытый деревянной крышкой, передавали по цепочке из рук в руки. Так же и ели - теми же самыми руками, которые было негде помыть. Даже поспать толком не удавалось: хотя места, чтоб вытянуться, было достаточно, цепь мешала лечь удобно, натирала за ночь талию и лодыжки, так что вместо сна выходило сплошное мученье. Путь в Ильбиан занял две с половиной недели, и за это время у одной из женщин, беременной, сделался выкидыш, трое рабов заболели, а один из них умер. Тем, кто были прикован рядом с этим рабом, пришлось долго кричать и звать, прежде чем кто-то из сторожей отозвался и пришёл, чтобы унести тело. Это было ужасно, страшно, но Инди смотрел на всё это со странным безразличием, уступившим место панике. Большую часть времени он проводил, забившись в угол и обхватив колени руками, глядя в одну точку и стараясь не думать ни о чём, совсем ни о чём.

Наконец настал день, когда они прибыли на место назначения - но никакой радости это никому не принесло, ибо все они знали, что ждёт их дальше.

Инди вывели из трюма вместе с остальными рабами, но почти сразу же отвели в сторону. С его ног не сняли кандалы, и он шёл неуклюжими, маленькими шажками, то и дело спотыкаясь. Солнце блестело на поверхности залива так сильно, что слепило глаза, привыкшие к полумраку трюма, и сперва Инди никак не мог рассмотреть, куда же их привезли. Лишь когда их спустили в шлюпки, он понял, что разноцветные камешки, которыми, как ему казалось, усыпан берег - это дома. И домов было, что камешков на диком пляже - сотни и тысячи, и людское море, казалось, шевелило их, как волны шевелили бы гальку.

Ильбиан. Огромный и страшный город. Сердце работорговли.

Рынок начинался уже на пристани: там прямо с кораблей пираты сбывали с рук "лежалый товар" - старых и больных рабов, которые едва пережили путешествие. Эти люди шли за бесценок: когда Инди проводили мимо, он услышал, как какую-то старую женщину купили за два дайрара - причём покупатель ещё ругался и говорил, что она не стоит так много. Два дайрара равнялись десяти аммендалским пенно - это была цена одной меры холста или корзины яблок. Это часть рынка была грязной и вонючей, под ногами скользила рыбья чешуя, гнилые фрукты и рвота людей, которые падали без сил и, случалось, умирали прямо здесь, едва ступив ногой на твёрдую землю с судов, где их держали в условиях, которых не вынесло бы и животное. Инди чувствовал тошноту, идя по доскам пирса, и был рад, когда причал остался позади. Их группа была небольшой: он и ещё четверо рабов из того же трюма, шестеро пиратов, которые их конвоировали, и угрюмый человек с чёрной нашлёпкой на левом глазу - кажется, боцман Белого Дьявола. Самого капитана Инди не видел ни разу с тех пор, как тот оставил позади себя горящий корабль. Он был рад этому. Одно лишь воспоминание о холодных, будто стеклянных глазах этого человека наводило на него страх.

Пройдя через пирс и пристани, корсары приостановились. Здесь начинался собственно рынок: в неизмеримую даль тянулись вдоль моря помосты, где выставляли людей, и хозяева их зазывали покупателей зычным криком, как торговцы апельсинами, пряностями и сластями, и так же расписывали свой товар. Инди подумал, что очень скоро его тоже поставят на один из этих помостов и начнут расхваливать, будто драгоценную вазу. Да только он ничем не хорош. Он маленький, худой, напуганный и измученный мальчик, и, конечно, никто его не купит. И тогда его, наверное, убьют. Наверняка убьют - ведь, в отличие от сгоревшего заживо пирата, Белый Дьявол явно не собирался оставлять его себе.

К одноглазому боцману подошёл какой-то человек в шелковой одежде, похожей на халат, с головой, обмотанной широким покрывалом. Он пристально посмотрел на людей в цепях, которых тот привёл, и принялся громко говорить что-то, размахивая руками. Инди понимал через слово, но и так было ясно: он сетовал на качество товара и на то, что тот доставлен с задержкой. Боцман ответил сухо и коротко, и мужчина в шелках как будто разом смягчился. Он махнул рукой, и к ним подошли стражники с неподвижными тёмными лицами; они брали пленников за локти и отводили их куда-то в сторону. В конце концов Инди остался один, и казалось теперь, будто шестеро пиратов с копьями сторожат его одного. Пока боцман вёл переговоры, Инди отчаянно оглядывался по сторонам в нелепой надежде увидеть знакомое лицо, но нет - кругом были лишь галдящие, деловитые, холёные и злые люди, один из которых очень скоро по праву станет зваться его хозяином. И тогда всё будет кончено для Инди Альена...

Отчаяние нахлынуло с новой силой, и он не сразу понял, что кто-то пристально на него смотрит. Да не кто-нибудь, а тот самый мужчина в шёлковом халате, что принимал рабов и, кажется, только теперь обратил внимание на мальчишку, которого прежде посчитал за никчёмный товар, годный сойти лишь за половину полноценного раба. Но теперь он смотрел Инди в лицо, и взгляд его стал совсем другим. Ненадолго, но мелькнуло в нём нечто такое, от чего Инди вздрогнул и подобрался, как будто почуяв опасность. Это не походило на взгляд, которым смерил его капитан пиратов, прежде чем сказать: "Этого я оставлю себе", но в то же время походило. Миг прошёл - и лицо торговца снова стало равнодушно-недовольным, а голос - нарочито небрежным. Инди услышал цену, которую он назвал: пятьдесят дайраров.

Вот, значит, сколько он стоит. Ровнёхонько как овца.

Но одноглазый боцман видел единственным оком не меньше, чем Инди - своими двумя. Он тоже успел заметить взгляд, которым работорговец окинул мальчика, и, нахмурившись, покачал головой. Купец всплеснул руками и запричитал со смесью возмущения и сетования, сказал, что накинет десять монет, хоть это и чистое разорение - но боцман уже дал своим людям знак, и они уводили Инди дальше, прочь от мужчины в шелках и его странного взгляда, выражавшего теперь, когда добыча ушла от него, жгучеее разочарование. Похоже, он отчаянно жалел о своей скупости и о том, что не смог удержать своих чувств.

Инди не понимал, куда его ведут; они прошли торговые ряды и приближались к выходу с пристани. Между доками и площадью у причала располагалось большое, приземистое здание, сбитое из серой глины. Уродливостью своей оно резко выделялось среди прочих строений, ярких и крикливо раскрашенных. Это была временная тюрьма для рабов, которых их хозяева пока что решили придержать. Туда и отвели Инди, там его заперли в маленькой, очень узкой камере с деревянной дверью, крохотным зарешеченным окошком и пучком соломы вместо лежанки. Цепей с него так и не сняли, зато дали кусок хлеба и чашку воды, а потом заперли одного. Инди так устал и измучился, что упал ничком на солому и уснул, не притронувшись ни к хлебу, ни даже к воде. Когда он открыл глаза и приподнялся, за окном была ночь, и тощая ущербная луна скупо цедила сквозь решётку холодный свет.

На сей раз, впрочем, заточение его было недолгим. Уже утром дверь заскрипела, отворяясь, и в камеру вошёл тот самый боцман с белого корабля. Вместе с ним шёл человек, по сравнению с одеждами которого шёлковый халат вчерашнего торговца выглядел жалким лохмотьем. Пухлые пальцы и чалму его украшали тяжёлые драгоценности в золотой оправе, звякавшие при каждом шаге, рыжеватая борода блестела от благовонного масла. Увидев Инди, он остановился, не переступая порог камеры. Боцман подошёл и, грубо взяв Инди за предплечье, заставил подняться.

Рыжебородый переступил порог и подошёл к Инди вплотную, пристально глядя ему в лицо очень тёмными, цепкими глазами. Инди, смущаясь, отвёл взгляд - ему всё ещё было непривычно и неприятно, когда на него так смотрели. Мужчина что-то сказал, и Инди понял, что ему приказывают открыть рот. Он заколебался, и тогда боцман схватил его за челюсть и надавил на неё так, что Инди пришлось открыть рот, хотя он и противился этому, как мог - его всего трясло от унижения и стыда. Боцман держал его, не позволяя свести челюсти, пока рыжебородый внимательно осматривал зубы юного пленника, а потом кивнул, явно удовлетворённый, и сказал что-то, из чего Инди смог разобрать лишь два слова - "Большой Торг".

Рука, державшая его, разжалась. Инди отпрянул и порывисто обернулся, успев заметить на лице одноглазого удивление, которого тот не смог сдержать. Боцман заговорил, рыжебородый ответил ему; они как будто спорили. Потом рыжебородый назвал число - "пятьсот". Инди понял, потому что знал названия чисел на большинстве распространённых языков. Пятьсот - чего? Пятьсот дайраров?.. Нелепость - он не может стоить так много.

Как выяснилось позже, он ошибался.

Разговор между боцманом и рыжебородым завершился тем, что Инди отправился с последним. У выхода из тюрьмы их ждала повозка в сопровождении двух всадников - судя по их чёрной коже и синеватым белкам глаз, островитян, а значит, также рабов, - а ещё роскошный вороной конь, на котором приехал рыжебородый. Инди посадили в повозку и повезли вдоль пристани к большому высокому зданию, располагавшемуся в верхней части города. Это и был Большой Торг - дом, где продавали самых дорогих рабов самым капризным и богатым покупателям.

Там с Инди первым делом сняли кандалы. Его ноги под железом были разодраны, кровь запеклась на щиколотках. Инди заставили вымыть их в фонтане, плескавшемся во внутреннем дворике перед задним входом в дом, дали чистые сандалии на деревянной подошве, и лишь тогда повели дальше, полутёмными коридорчиками с выбеленными стенами. У каждой двери здесь стояло по паре стражников; даже если бы Инди сумел вырваться от тех, кто вёл его, его тут же снова схватили бы. Потому он не вырывался; он так устал и был так рад, что ноги больше не оттягивает холодное железо, что как будто покорился своей участи.

Рыжебородый провёл его до комнаты, где суетилось множество слуг, и передал им с краткими наставлениями, отданными холодным и непререкаемым тоном. Слуги согнулись в поклоне и, подхватив Инди с двух сторон, повели вглубь комнат. Там его раздели, бросив в огонь грязную и вонючую одежду, в которой он проделал своё печальное путешествие. Потом наполнили большую бадью горячей водой, усадили туда и выдраили в четыре руки - так, что Инди казалось, они сейчас сдерут с него кожу. От их жестоких усилий он вскрикивал, но даже кровь, показывавшаяся порой из-под жёстких мочалок, не останавливала мойщиков. Закончив, они насухо обтёрли тело Инди мохнатыми полотенцами и обсыпали тальком, так, что он расчихался. Потом завернули его в тончайшую шёлковую простыню, усадили на мягкие подушки и спросили, чего бы он хотел съесть - фруктов или шербета. Инди ответил: "И фруктов, и шербета", потому что ужасно хотел есть, и ему принесли то и другое, а увидев, как он набросился на еду, добавили к этому жареного голубя и графин розовой воды. Инди ел, пил, отвечал "да" и "нет" и чувствовал себя словно в тумане, в продолжении безумного сна, который начался как кошмар, чёрный и болезненный, а продолжался как иной сон, липкий и приторный, словно марципан, которого тут тоже было вдоволь. Он сам не заметил, как уснул, и не чувствовал, как его взяли на руки и отнесли в комнату, где было свежо и хорошо пахло, и положили на мягкую, чистую постель с прохладными покрывалами, и не слышал музыки, которая лилась сквозь зарешеченное окно со внутреннего дворика и оглашала застоявшуюся тишину задних помещений Большого Торга.

Выспаться толком ему не дали - и, просыпаясь, Инди ощутил смутное неудовольствие от этого, ведь так давно ему не приходилось спать в чистой и мягкой постели. Однако его вытащили из неё и снова заставили вымыться, ещё тщательнее, чем в первый раз, хотя теперь уже и не было нужды тереть его до крови. В воду добавили ароматические масла, и, выбравшись из ванны, Инди ощущал собственный запах - приторно-сладкий, как и все здешние запахи, слишком сильный, явно рассчитанный на то, чтобы заглушить его собственный пот и, может быть, что-то ещё. Ловкий слуга усадил его на мраморную скамью и принялся расчёсывать его вымытые волосы. За время путешествия они отросли, поблекли, сбились колтунами, так что едва ли теперь можно было различить их цвет - золотисто-каштановый, какой был у его матери. Руки цирюльника были столь же умелы и безжалостны, как руки мойщиков: он хладнокровно выдёргивал волосы Инди целыми клочьями, заставляя того морщиться и кусать губы, чтоб не вскрикивать. В конце концов - прошёл без малого час - цирюльник распутал их и расчесал волосок к волоску, разделив ровно посередине аккуратным пробором - так, что волосы спадали вокруг лица Инди двумя одинаковыми золотистыми волнами. Ему показали зеркало, и он сам себя в нём не узнал: на него смотрел исхудавший, бледный мальчишка с глубокими синяками под запавшими глазами. Глаза тоже утратили блеск, так же как щёки - румянец и свежесть. Инди заглянул в глаза своему отражению и увидел в них себя самого, отбивающегося от волосатых рук в блестящем полумраке пиратской каюты, услышал свой голос, кричащий: "Не трогайте меня!" Он отвернулся, и слуга забрал зеркало.

Внезапно ему показалось, будто кто-то на него смотрит. В последнее время это чувство очень часто его посещало - Инди не мог к нему привыкнуть, но уже научился распознавать. Обернувшись, он вздрогнул. На пороге комнаты стоял рыжебородый человек - одежды его сменились, но были такими же богатыми, как накануне, - а рядом с ним, слушая его негромкую певучую речь и глядя на Инди неподвижными водянистыми глазами, стоял Белый Дьявол. Он был, как обычно, в белом, кажется, точно таком же костюме, как тот, в котором Инди увидел его впервые, только на сей раз на бархате не было крови. И вновь Инди почудилось, что этот человек видит в нём исключительно вещь, неодушевлённый предмет, безделушку - как выяснилось, дорогую, но всего лишь одну из многих, которые он вынес с корабля своего врага. Рыжебородый выглядел недовольным, он указывал в сторону Инди и что-то говорил довольно решительно, даже непримиримо, однако нечто в его жестах и речи неуловимо отличалось от того, как говорил он вчера с одноглазым боцманом. Инди мгновенно понял, что это было. Страх. Рыжебородый щёголь боялся этого человека.

Что ж странного - его боялись все. Нельзя было не бояться этих мертвенно-белых глаз.

Инди боялся тоже. Страх был тем чувством, которое он постоянно испытывал в последние недели - он питался страхом, когда недоедал, и страх наполнял его сны, если ему удавалось сомкнуть глаза. Но всё же было в нём что-то сильнее страха, и даже сильнее желания жить. Он испытал это, видя, как на его глазах убивают несчастного, которому животный ужас сковал ноги. Это он испытал, когда капитан пиратов насиловал его в своей каюте в неверном свете масляной лампы. Это он чувствовал, сидя в цепях в корабельном трюме и потом, во временной тюрьме для рабов.

Это чувство он мог описать одним словом: неправильно. Неправильно, так нельзя.

- ...чересчур худ, - недовольно говорил рыжебородый; Инди вдруг осознал, что понимает почти всё им сказанное. - Я не смею судить тебя, мой господин, но впредь, предоставляя рабов для Большого Торга, вели своим людям быть с ними чуточку бережнее. Я советую тебе придержать его, пока он не примет более товарный вид. Если ты продашь его прямо сейчас, клянусь тебе, больше пяти сотен ты за него не возьмёшь.

Белый человек слушал молча, скрестив руки на груди и разглядывая Инди так, словно видел его впервые в жизни. Когда рыжебородый умолк, он чуть склонил голову набок, отчего стал похож на какую-то огромную чудовищную птицу, и тихо произнёс несколько слов голосом, от которого разом смолкли все звуки - даже, кажется, замерло журчание фонтана за окном.

Однако рыжебородый, как ни странно, улыбнулся, не скрывая подобострастия, однако с явным одобрением.

- О да, мой господин! Как точно подмечено. Аль-шерхин! - воскликнул он и весело рассмеялся. Инди вздрогнул. Аль-шерхин - вот уже второй раз он слышал, как его называли так, но всё ещё не знал, что это значит. Слово звучало тепло и мягко, как песнь ручейка, но отчего-то сердце у Инди сжималось, когда он его слышал.

И как ни странно, но именно оно, это слово, заставило его сделать то, о чём он и не помышлял минуту назад - сбросить со своего плеча руку цирюльника, кинуться к Белому Дьяволу и вцепиться в его рукав.

- Господин, я прошу вас! - воскликнул он на фарийском, молясь, чтобы его знаний хватило и его поняли. - Прошу, выслушайте! Не продавайте меня! Я из богатой семьи, у меня дядя в Аммендале. Прошу, позвольте мне ему написать. Он заплатит за меня выкуп, какой угодно. Только, пожалуйста, не надо меня продавать!

Он задохнулся, словно ему не хватало воздуха, и умолк, тяжело дыша и с мольбой глядя на человека, которого так смертельно боялся и за рукав которого продолжал цепляться. Он вдруг почувствовал, каким жёстким был этот рукав, он почти царапал Инди кожу на ладонях. Белый Дьявол смотрел на него, слегка приподняв брови: ни гнева, ни любопытства не было в его лице, лишь едва заметная тень удивления, словно диванная подушка кинулась к нему или собака, смирно лежавшая у ног, вдруг встала и заговорила человеческим голосом. И глядя в это лицо, Инди понял, как глуп он был, какой опасности подверг себя - и всё ещё подвергал. Его слова были ложью больше чем наполовину: семья его не была богата, ибо у него вообще не было семьи, и он вовсе не был уверен, что дядя согласится выкупить его, даже если цена выкупа будет средней - а пятьсот дайраров, о которых Инди слышал, это отнюдь не средние, это очень большие деньги. Но даже не в этом было дело. Дело в том, что он осмелился просить - осмелился подать голос, тогда как ему полагалось стоять на месте, пока его хозяин и тот, кто собирался найти ему покупателя, будут его осматривать. То, что он сделал, было неслыханной дерзостью. Просто Инди неоткуда было знать это, ведь он не родился рабом.

Рыжебородый что-то сказал - не Инди, а слуге, который опрометчиво выпустил его. Тот тут же подскочил сзади и стал оттаскивать мальчика прочь от неподвижной белой фигуры, ничем не ответившей на его мольбу. И это вдруг разозлило его. Злость придала смелости - что, в конце концов, ему было терять? Жизнь? Но разве же это жизнь?.. Нет, он должен вырвать хоть какое-то чувство из этого соляного столба, этого белого дьявола, что смеет смотреть на живых людей, как на вещи. Он должен.

Вывернувшись из рук слуги с неожиданной ловкостью, Инди снова метнулся к корсару и рывком развернул его к себе.

- Ответьте мне! - в ярости выкрикнул он прямо ему в лицо. - Ответьте хоть что-то!

Он всё ещё кричал, когда его оттащили прочь - и на этот раз не позволили вырваться. Совершенно забывшись, будто обезумев, Инди кричал и кричал, пока ему выкручивали руки и связывали их за спиной - в локтях, так, чтобы нарочно причинить больше боли. Рыжебородый смотрел на него с изумлением и неприязнью, как будто Инди глубоко его разочаровал. А на лице белого пирата всё так же не отражалось никаких чувств.

Оба мужчины молча смотрели, как пленнику выворачивают руки. Когда Инди, задыхаясь, наконец прекратил рваться и смолк, рыжебородый повернулся к корсару и сказал голосом холодным, как северные воды:

- Если этот раб окажется столь строптив, будет очень трудно продать его.

Белый пират посмотрел на Инди. И в глазах его в первый и последний раз мелькнуло некое подобие живого, человеческого чувства.

Чувство это было сожалением.

- Ты знаешь, что делать, - сказал он своим тихим блеклым голосом и вышел прочь. Рыжебородый поклонился ему вслед и распрямился, лишь когда дверь за пиратом закрылась.

Тогда он повернулся к пленнику.

Сделав три шага, рыжебородый вскинул руку, и лицо Инди обожгла пощёчина - тяжёлая и звонкая, словно удар в гонг.

- Я научу тебя смирению, тхеньяр, - сказал он всё тем же ледяным тоном. Позже Инди узнал, что значило это слово. Щенок - самое презрительное из оскорблений, которое может отпустить фариец в адрес младшего, ибо собака считается у них нечестивым, грязным животным.

Почти таким же грязным, как раб.

Инди выволокли из светлой комнаты, в которой он так сладко спал всего час назад. Он не сопротивлялся: после ухода белого человека он разом ослаб, вся воля и все силы как будто покинули его. Его протащили по коридору и поволокли куда-то вниз по лестнице, в сырой и холодный подвал. Это были карцеры: Большой Торг был прежде всего местом содержания рабов, потому, разумеется, тут нашлась и своя тюрьма. Карцер представлял из себя каменный мешок четырёх локтей в длину и трёх - в высоту и ширину. Там нельзя было ни лечь, ни встать, ни даже сесть, вытянув ноги. По сути, это была просто ниша в стене, только прикрытая толстой железной дверью, запиравшейся на засов. В это нишу бросили Инди, не развязав ему рук, и там его заперли. Дверь захлопнулась с грохотом, и наступила тишина и тьма.

Какое-то время он лежал, не в силах сделать вдох. Потом попытался повернуться - и обнаружил, что кругом одни стены, стены и только стены. Тогда его накрыл ужас, такой, какого он никогда не знал, и он закричал. Он сел и кричал, что просит прощения, что он будет послушным, что сделает всё, всё, что они скажут, только пусть его выпустят отсюда. Но никто не пришёл. Инди кричал, пока не охрип, а потом смолк.

Он думал, что обезумеет там, в темноте и неподвижности, за те часы или дни, которые он там провёл. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем дверь снова открылась и его вытащили, дрожащего, мокрого, не способного издать ни звука. Руки ему развязали, но они больше не слушались его. Когда холодные пальцы, поблескивавшие золотом в полутьме, взяли его за подбородок, он бездумно посмотрел в жестокое лицо с рыжей бородой, и так же бездумно отметил хищную усмешку, появившуюся на нём.

- Вот и славный мальчик. Аль-шерхин, - сказал человек и усмехнулся. - Ты, должно быть, голоден?

И Инди кивнул в ответ.

Что бы его ни спрашивали в тот день, он лишь кивал в ответ.

Он был согласен теперь на всё.


Инди пробыл в Большом Торге месяц. Его держали в той самой комнате с мягкой постелью и зарешеченным окном, выходящим во внутренний дворик. Каждый день он принимал ванну с ароматическими маслами, так что в конце концов ему стало казаться, что его кожа и волосы насквозь пропитались этим приторно-сладким запахом, и он сам стал забывать, как пахнет на самом деле. Его очень хорошо кормили, часто принося больше, чем он мог съесть, и всегда заставляли доедать принесённое до последней крошки. Несколько раз его осматривал лекарь, смазавший ему синяки и старые раны; это было терпимо до тех пор, пока Инди не заставили встать на четвереньки и холодные толстые пальцы не скользнули в его задний проход. Инди вздрогнул и попытался отстраниться, но двое слуг, подручных лекаря, крепко держали его за плечи во всё время этой унизительной процедуры. Инди слышал, как лекарь, закончив осмотр и омывая свои толстые пальцы в чистой воде, сказал рыжебородому работорговцу, что мальчик, похоже, уже познал мужскую любовь. "Тем лучше для него", - ответил рыжебородый и засмеялся, и Инди не хотелось знать, что означают эти слова и этот смех.

Раз в день его выводили во внутренний дворик, где он мог дышать сухим, душным воздухом пустынной земли, слушать фонтан и касаться листвы кустарника и карликовых деревьев, высаженных вдоль парапета. Во время этих прогулок его сопровождали двое слуг, зорко следивших за каждым его движением. Но Инди не думал о побеге. Память о каменном гробу, в котором он провёл двое суток, навсегда стала самым страшным его кошмаром, и через много лет он всё равно просыпался в поту, когда ему снилось, что он лежит связанный глубоко под землёй, похороненный заживо, и кричит, и крик его отдаётся эхом от глухих стен его могилы.

Через месяц к нему снова пришёл рыжебородый. Инди раздели догола и поставили перед ним, и тот оглядел пленника с явным удовлетворением, а затем велел его подготовить - он не сказал, к чему, но слуги поняли без лишних слов. Инди теперь понимал практически всё, что они говорили, и сам мог объясняться с ними, но большую часть времени молчал, покорный и внешне безразличный к тому, что они делали с ним.

Прошло ещё два дня, и утром третьего вместе с завтраком ему принесли какое-то горячее питьё, которое приказали выпить, не отрываясь. Питьё было вязким и приторным, как всё здесь, как сам воздух, который наполнял эти глухие стены. Инди подчинился - и почти сразу его веки отяжелели, а тело стало наливаться свинцом. Разум его затуманился, но не погас; он понимал всё, что происходит, но оно казалось теперь ярче и одновременно как будто в дымке; хотелось улыбаться, но не было никакой радости ни в душе, ни в этой улыбке, бездумной и глупой, которую Инди пытался и не мог согнать со своего лица. Его взяли за руку и повели куда-то, и он пошёл, покорно переступая ногами, словно слепец за поводырём. Его опять раздели донага и искупали - в последний раз, - затем цирюльник тщательно подровнял и расчесал его волосы, вычистил и подстриг ногти и подбрил едва пробивавшуюся растительность на ногах, в паху и под мышками. После этого тело Инди намазали тонким слоем прозрачного масла, так, что кожа его стала блестящей и гладкой, как шёлк. Потом на бёдра его повязали маленькую кожаную повязку, едва прикрывавшую его естество и оставлявшую открытыми бёдра и ягодицы, и в таком виде повели куда-то, где он раньше никогда не бывал - коридорами, которые пребывавшему в наркотическом дурмане мальчику казались длинными, извилистыми, пульсирующими туннелями. Туннели то сжимались, норовя раздавить его, то разжимались, создавая вокруг огромную слепящую пропасть. Эти коридоры его пугали, и он вцепился в руку, которая уверенно вела его, так, словно надеялся на её защиту. Рука была с ним всё время, и вот наконец коридоры кончились, и босая нога Инди ступила с холодного мрамора на мягкий ворс ковра, устилавшего помост из красного дерева, и со всех сторон ударил свет.

Инди будто очнулся и понял, что стоит один в ярко освещённом круге, а из мягкого дымного полумрака на него со всех сторон смотрят алчные, жадные взгляды. Он обвёл глазами место, в котором оказался, силясь понять, что происходит, но видел лишь мерцание золота и драгоценностей в отблесках ламп, слышал лишь шуршание опахал и сдержанный шепот, шелестевший повсюду, и чувствовал, чувствовал на себе взгляды, щупавшие его, будто похотливые руки. Он услышал вдруг голос, громкий и звучный, похожий на речь зазывалы на рынке - и понял, что это и есть зазывала, что он просит досточтимых господ поглядеть на товар, и что товар этот - Инди. Ну, вот и оно. Это наконец случилось - то, чего он ждал все эти недели и чего так боялся.

Его продавали.

- Начальная цена - пятьсот дайраров! - провогласил зычный голос, и по залу прошёлся шелест. Инди взбодрился: всё же это слишком большие деньги. Конечно, никто не захочет выложить столько за какого-то мальчишку...

- Шесть сотен от Хелим-бея, - сказал кто-то, и Инди вздрогнул всем телом.

- Шестьсот пятьдесят от Ирругим-бея.

- Восемьсот!

Инди оглядывал зал в удивлении, тупом и далёком, приглушённом действием наркотика, но всё же неодолимом. Эти люди торговались, перекрикивали друг друга, поднимали цену всё выше и выше, кажется, готовые взвинтить её чуть ли не до небес - и ради чего? Что в нём такого, чтобы они готовы были отдать за него деньги, на которые можно купить десять здоровых и сильных рабов? Зачем он им сдался?..

- Тысяча! - сказал в поднявшемся гуле звонкий и злой голос, так отличавшийся от остальных, что Инди посмотрел в ту сторону, из которой он раздавался, и вздрогнул. Свет ламп слепил его, дурман заволакивал взгляд, и он не мог различить лиц, но это - увидел, словно во вспышке чёткости и света: длинное, скуластое, тёмное лицо, чёрные усы, спускавшиеся вдоль подбородка и переходящие в аккуратную, такую же чёрную бородку, узкие глаза, неотрывно глядящие на него. Было в этом человеке что-то настолько жёсткое, настолько безжалостное, что Инди вздрогнул всем телом и мысленно взмолился богу, который, казалось, давно его оставил: "О, господи, только не он! Пусть меня купит кто угодно, только не этот человек!" Что-то в нём неумолимо напомнило Инди Белого Дьявола, но, как ни невероятно это звучало, этот темнолицый был ещё страшнее, ибо ледяная безжалостность корсара объяснялась тем, что он попросту не видел в рабе человека, а этот мужчина - видел, и однако же относился к нему с неменьшей, а то и большей жестокостью.

- Тысяча монет от Арджин-бея, - повторил он своим злым, самодовольным голосом, не сводя с Инди глаз. На минуту установилась тишина, и Инди ощутил холодный пот, выступивший на затылке, когда другой голос, столь же мягкий и спокойный, сколь голос Арджин-бея был зол и скользок, сказал:

- Тысяча двести.

Темнолицый резко повернулся и с ненавистью посмотрел на того, кто посмел оспаривать у него желаемое. Но увидев, кому принадлежит мягкий и спокойный голос, усмехнулся и сказал:

- Оммар-бей! Не знал, что вы здесь. Неужели вашему господину Бадияру-паше по-прежнему мало мальчиков? Я слыхал, гарем его и так переполнен.

Тот, кого назвали Оммар-беем, лишь молча поклонился в ответ, явно не собираясь вступать в споры иначе, чем называя большую цену. Темнолицый мужчина нетерпеливо покусал губу и резко сказал:

- Тысяча триста!

Его соперник снова поклонился, сложив вместе ладони, и сказал тоном, изображавшим наибольшую степень почтительности:

- Тысяча восемьсот.

Темнолицый, казалось, побледнел, хотя это и сложно было определить наверняка при плохом освещении, а потом выкрикнул новую цену. И вновь мягкоголосый человек её перебил; так они спорили несколько минут, и всякий раз, когда темнолицый, распаляясь всё сильнее, повышал цену, Оммар-бей всё тем же невозмутимым и учтивым тоном называл цену больше. Остальные участники торга давно вышли из игры и лишь с явным интересом наблюдали за борьбой двух этих мужчин, один из которых был столь же спокоен, сколь взбешён был другой.

Наконец, когда всё тем же неизменным тоном Оммар-бей сказал: "Четыре тысячи", Арджин-бей вскочил, в ярости пнул кальян, стоявший возле его подушки, изрыгнул проклятье и вышел, почти выбежал прочь. Его проводили шепотком и сдержанными смешками.

- Четыре тысячи от досточтимого Оммар-бея для Бадияра-паши, - провозгласил зычный голос, и ударил гонг. Кто-то взял Инди сзади за плечо и потянул в сторону. Торг кончился.

Теперь он был рабом.

Его увели из яркого круга, но не обратно в душную полутьму, а в маленькую комнатку рядом с залом, где посадили на подушки и велели ждать. Инди сел и сложил руки на коленях, тупо глядя в одну точку. Он понятия не имел, сколько времени так просидел, где-то между небом, землёй и тьмой ада, куда-то плывя и проваливаясь, зависнув меж сном и явью. Потом кто-то прикоснулся к его темени, и он поднял голову. Перед ним было лицо - полное, безбородое, окружённое полукружьем чалмы, и с лица этого смотрели внимательные мягкие глаза, полные тепла, жалости и сострадания.

- Как тебя зовут? - спросил обладатель этих глаз.

Он был первым за долгие-предолгие недели, кто задал Инди этот вопрос, такой простой вопрос, выдававший, что в нём видят живого человека. И от этой простой малости Инди вдруг расплакался, горько и безутешно, ткнувшись лицом в складки одежд человека, который сделал ему такой подарок.

- Ну, ну, - проговорил знакомый мягкий голос, и тяжёлая рука легла на затылок Инди, слегка поглаживая. - Всё хорошо. Теперь никто не причинит тебе зла. Давай поскорее уйдём отсюда.

Инди отчаянно закивал, отирая слёзы, встал и вышел из Большого Торга прочь, на шумные улицы Ильбиана, вместе с главным евнухом гарема Бадияра-паши, владыки княжества Ихтаналь.