Аль-шерхин Жанр
| Вид материала | Сказка |
- Махдавийат с точки зрения Ахл аль-Бейт Абд аль-Карим ал-Бахбахани, 928.02kb.
- Королевство Марокко, 167.81kb.
- Марокко, 167.65kb.
- Муаммар аль-Каддафи Смерть, 102.08kb.
- Хидиятов Шейх Мухаммад Амин аль-Курди аль-Эрбили книга, 5950.14kb.
- Государство Марокко расположено на стыке африканского Средиземья, Атлантики и Сахары, 184.29kb.
- Около 825 года аль-Хорезми написал сочинение, в котором впервые дал описание придуманной, 46.75kb.
- Шейх Мухаммад Назим аль-Хаккани аль-Кубруси, 1872.23kb.
- Книги, 1210.18kb.
- Книги, 1221.67kb.
Ильбиан - богатый, зелёный, цветущий город. Отчасти благодаря тому, что он процветает посредством работорговли, отчасти - из-за близости к морю. Но стоит он посреди бесплодной и серой пустоши. На западе и севере от него - степь, на юге - пустыня. Многие и многие мили - или, как здесь говорили, фарсахи - грязно-жёлтой и кирпично-красной земли, покрытой тонким слоем жёсткого, колючего песка. Когда поднимаются песчаные бури, человек, не удосужившийся спрятать лицо и укрыться в палатке, запросто может погибнуть - тучи песка заполнят его рот и нос, и он задохнётся. Гийнар-бей, главный евнух Бадияра-паши, сухо объяснил это Инди, когда тот попытался украдкой отодвинуть край платка, которым ему закутали голову, оставив открытыми только глаза. Платок душил его, не давал вдохнуть полной грудью спёртого, нагретого пустынного воздуха. И ещё он мешал прикоснуться пальцами к шее под правым ухом, там, где теперь страшно алело, пульсируя частой болью, рабское клеймо.
Рабов в Фарии клеймили меткой хозяина. Инди не знал об этом, потому что прежде обстоятельства не давали его владельцам либо времени, либо возможности сделать это. Оммар-бей, видимо, не успел, Арджин боялся показывать его посторонним, а Эльдин был добр. Так и вышло, что лишь в руках Гийнара иб-Феррира Инди по-настоящему понял, что такое быть рабом.
Экспедиция, отряжённая Бадияром-пашой в Ильбиан, была прежде всего карательной - слугам владыки предстояло отыскать и наказать дерзкого, посягнувшего на имущество их господина. Потому состояла она не из дипломатов, а из воинов: трое шимранов - так назывался в Фарии высокий офицерский чин - один из которых, самый старший, оказался тем самым человеком со злым голосом, который уже успел повергнуть Инди в трепет; а также дюжина рослых умелых воинов под их началом, одетых в кольчужные доспехи и вооружённых длинными кривыми мечами. Всё это были опытные, умелые убийцы и палачи; ни один из них не дрогнул, убивая рабов и женщин в доме Арджина, и один из них был тем, чья рука пронзила тело Керима... Инди не знал, чья именно это была рука, и поэтому ненавидел их всех, каждого, с одинаковой силой.
Впрочем, нет. Гийнара он ненавидел всё-таки больше.
Когда мальчика доставили к нему, евнух едва взглянул на Инди, а затем велел собираться в дорогу. Помимо солдат, в караване было пятеро слуг: они выполняли прихоти солдат, шимранов и евнуха. Всё это были именно слуги, не рабы - таким образом, не было во всём караване существа ничтожнее и зависимее, чем Инди Альен. И ему дали почувствовать это в первый же час. Ещё в Ильбиане его отвели в тёмную, маленькую комнатку с наглухо закрытыми окнами, и там, пока трое слуг держали его, прижимая к полу, тот самый шимран с безумно злым голосом раскалил кончик кинжала на очаге и вывел им под ухом Инди метку: семиконечную звезду в треугольнике. Рот у Инди был заткнут, и всё равно он кричал так, что едва не оглох от собственного крика, и потерял сознание прежде, чем раскалённый клинок закончил чертить на его коже последнюю кровавую линию. Он никогда в жизни не испытывал такой боли. Он даже не знал, что она возможна.
Очнувшись, он вновь почувствовал её, хотя уже и не такую жестокую. Рану не перевязали, лишь промыли и смазали заживляющей мазью, чтобы избежать нагноения. Сейчас, неделю спустя, рана затянулась и постоянно ныла под тонким слоем молодой плоти, и Инди то и дело порывался потрогать её, несмотря на боль, ощутить под пальцами неровные шрамы, которыми, какие бы шутки не вздумала ещё играть с ним злая судьба, останутся с ним навсегда. Он был отчасти рад, что не может видеть клеймо - только чувствовать на себе. В первый день, когда он лежал на полу, всхлипывая, Гийнар-бей подошёл к нему и сказал, что он не ценит чужой доброты. Обычно рабское клеймо ставят на лицо - на щеку или на лоб. Реже на плечо, бедро или в область паха - именно так, добавил он, поступают с наложниками. "Но ты слишком дорого достался нашему владыке, - добавил Гийнар, слегка кривясь, будто вид скорчившегося от боли мальчика вызывал в нём отвращение. - Ни к чему ещё и портить тебя". Действительно - под сильно отросшими волосами Инди клеймо было почти незаметно. Но стоит только ему сбежать и быть пойманным - в любой части Фарии его опознают по этому клейму, стоит только откинуть волосы с его шеи.
Впрочем, какая разница, видят другие это клеймо или нет? Инди чувствовал его. Ещё никогда ощущение собственного бессилия и беззащитности не было в нём таким острым.
Так что теперь его везли к тому, кто, ни разу в жизни не видя его, уже безраздельно им владел. Его увозили из Ильбиана - прочь от моря, прочь от берега и последней надежды на избавление. Дорога вела в глубь страны, через огромную, мёртвую пустыню, через земли, где не жило ничто, кроме ветра, где даже раскалённое фарийское солнце подёргивалось мутной дымкой и будто отступало, не желая касаться этого дикого края. Караван медленно двигался через пески, лошади вязли копытами в сероватой массе, люди опускали головы и прятали лица, спасая их от обжигающего, кусачего ветра. Инди ехал на муле, сидя в седле боком и свесив обе ноги на одну сторону - иначе он не мог, потому что его щиколотки были схвачены кандалами. Цепь была достаточно длинной, чтобы он мог передвигаться маленькими шажками и на привалах ходить от палатки к костру без посторонней помощи. Однако нечего было и думать о том, чтобы бежать - да и куда бежать посреди мёртвой, неподвижной пустыни? Он не прожил бы и дня.
Едва ли не сильнее, чем цепи, ему досаждала одежда. Поверх обычной туники и штанов на него надели что-то вроде длинного халата из толстой шерсти, полы которого несколько раз обматывались вокруг тела и, запахиваясь на поясе, крепились возле плеча. Голову ему повязали платком, прятавшим волосы и лицо, а поверх всего этого накинули ещё и бурнус, причём во время переходов заставляли надевать капюшон. Остальные участники каравана были одеты точно так же, - а на воинах были ещё и тяжёлые доспехи - и Инди, задыхаясь под тяжестью этих одежд, недоумевал, как они все могут это терпеть. Один из слуг, кажется, чуточку более человечный, чем остальные, пояснил ему, что, как ни странно, вся эта куча одежды спасает тело от беспощадного пустынного жара. Инди не понимал, как можно спастись от жары, греясь, но не осмелился расспрашивать. На любую попытку задать вопрос он получал в лучшем случае грубый окрик, в худшем - холодное молчание, словно он был невидимкой или бессловесной тварью. Правда, его ни разу никто не ударил. Его могли заклеймить, но ударить бы не посмели. Даже Гийнар не прикасался к нему, хотя всякий раз, глядя на него, Инди испытывал стойкий, удушающий страх - квинтэссенцию того страха, который охватил его, когда евнух пришёл за ним в первый раз. Этот человек убил Эльдина, повторял Инди про себя, глядя на тучное тело евнуха, покачивающееся в седле. Он убил Эльдина и отнял у меня последнюю надежду на нормальную жизнь. Что бы он ни сделал теперь, каким бы ни оказался, я всегда буду ненавидеть его.
Впрочем, самому Гийнару явно не было никакого дела до его ненависти. Он почти не разговаривал с Инди - кроме случаев, когда делал замечания насчёт платка или ещё что-нибудь в том же духе. На ночь им ставили палатку - одну на двоих. На земле расстилали толстые одеяла, на расстоянии локтя друг от друга. Возле палатки ставили караульного стража. Цепей с Инди не снимали даже на ночь, и если среди ночи ему вдруг хотелось по нужде, он должен был разбудить евнуха и попроситься - иначе его не выпустили бы из палатки. Но он скорее бы умер, чем прикоснулся первый к дряблой, пухлой руке человека, негромко храпевшего с ним рядом, той самой руке, что убила Эльдина. Поэтому он всегда терпел до утра, зачастую не в силах сомкнуть глаз, ловя взглядом скупые отблески звёзд в ветровой отдушине шатра.
Путешествие длилось более двух недель. Инди прикинул, что он теперь примерно в шестистах милях от Ильбиана - невероятно, невообразимо далеко. Однообразные дни и ночи среди пустыни слились в одно и тянулись, казалось, бесконечно - так, что всё, что было до них: море, пираты, торг в Ильбиане, Арджин, старый Язиль, мягкие руки Эльдина - всё казалось теперь тягучим, полузабытым сном. Но и впереди был тоже сон, столь же, а может, и ещё более тяжкий. Инди мало ел, и только когда его заставляли, почти перестал разговаривать - да и не было случая, потому что с ним никто не заговаривал первым. Он только смотрел и смотрел в неизменную пыльную даль, до тех пор, пока в ней вдруг не стали вырисовываться очертания чего-то большого, сперва показавшиеся ему миражом или плодом его собственного бреда.
После девятнадцати дней пути они прибыли в княжество Ихтаналь.
Его действительно нет на большинстве общефарийских карт. Оно чересчур далеко, и люди там чересчур своенравны и слишком неприхотливы - всё, что им нужно, они изготавливают на месте, поэтому Ихтаналь почти не торгует с другими землями Фарии. Само княжество представляло из себя два десятка деревушек, разбросанных по небольшому клочку земли, способной родить хоть что-то кроме колючек и перекати-поля. В основном здесь выращивали хлопок, потому все здесь - от последнего нищего до царедворцев паши - ходили преимущественно в хлопке, отличавшемся лишь вышивкой и расцветкой. Хлопок же ихтанальцы вывозили на продажу в соседнее княжество, где выменивали его на специи, вино и дерево. Утварь и украшения здесь делали из стекла, ибо чего-чего, а песка было вдосталь.
И ещё чего было вдосталь - так это воинов. Земли, ныне подвластные Бадияру-паше, некогда были населены агрессивными и злобными племенами кочевников, убивавших или угонявших в рабство всех, кто ступал на землю, которую они считали своей. Первый паша Ихтаналя, пожелавший осесть здесь и выращивать хлопок, столкнулся с ними на заре своего правления. Он быстро понял, что без сильной армии с таким врагом не справиться. И он создал армию. Ныне войны с кочевниками остались в далёком прошлом, да и сами кочевники ушли на север, подальше от Ихтаналя - но и теперь, видимо, по старой памяти ихтанальцы готовы были стереть в порошок каждого, в ком мыслили себе врага. Многие столетия жизни в постоянной войне сделали этот народ суровым и безжалостным. Убей или будешь убит, захвати или будешь захвачен, сделай всех недругов своими рабами - или сам превратишься в раба. Так они рассуждали, и это сделало их сердца жёсткими, как песок, по которому они ходили, а совесть летучей и невесомой, как хлопковый пух. На одного мирного жителя в Ихтанале приходилось по двое воинов и по одному шимрану - так говорили, и даже если это было преувеличением, то не столь уж сильным.
Всё это Инди узнал много позже, а в тот день, когда перед ним выросли стены ихтанальской столицы, лишь смотрел, как они приближаются, для того, чтоб навсегда его поглотить. В Ихтанале не было ни вычурной роскоши, ни жестокого легкомыслия Ильбиана - это был небольшой, тёмный, угрюмый город с домами из необожжённого кирпича, с уродливыми колодцами вместо фонтанов и бледными кустиками, жавшимися к камням, вместо раскидистых пальм и стройных кипарисов. Здесь было плохо с водой, поэтому болезни и смрад держали город в цепких лапах, обминая, и то не повсеместно, лишь квартал богачей и, конечно, дворец паши, стоящий в самом центре столицы и огороженный тройным рядом высоких зубчатых стен.
В этот-то дворец и направился караван Гийнар-бея, дабы возвестить своего господина о полном исполнении его воли.
В тот день они встали до рассвета, а в город пришли на вечерней заре, так что Инди измучился настолько, что даже оглядеться не мог как следует. У первых ворот дворца караван распался: воины пошли в одну сторону, слуги во главе с Гийнаром - в другую. Инди они повели с собой - за вторую, потом за третью стену, где совсем не было хозяйственных построек и стоял лишь огромный, беспорядочно построенный дом со множеством входов, главный из которых венчала крутая мраморная лестница. Позже Инди узнал, что мрамор для этой лестницы в давние времена возили на спинах рабов из далёкой каменоломни, и не менее тысячи их погибло во время этого перехода, так что дворец Бадияра в буквальном смысле зиждился на костях. Но это тоже потом, а пока его провели в одну из частей этого огромного дома, огороженную деревянной изгородью, у калитки в которой стояли двое стражей. Внутри оказалось темно и прохладно - это было как благословение после палящего и слепящего дня, оставшегося позади. Инди отвели в маленькую тесную комнатку - как он потом узнал, в ней жили рабы, обслуживающие гарем паши; сегодняшнюю ночь ему предстояло провести здесь. С него сняли цепи и тяжёлые одежды, наконец позволив вдохнуть полной грудью, покормили, отвели на низкую лежанку в углу комнаты и велели спать. И он в самом деле уснул, как убитый, и спал в ту ночь крепко и беспробудно. Ему снился Эльдин.
Утром его разбудило чувство лёгкости. Инди сел в постели, сонно моргая, и не сразу понял, чем оно вызвало. Странно, как быстро тело привыкает к цепям - без них он чувствовал себя теперь непривычно, как будто голым. В комнате он был один, поэтому ещё немного посидел на лежанке, протирая глаза. И уже когда собирался встать, низкая деревянная дверь открылась, и в комнату вошёл человек.
Инди взглянул на него - и онемел.
Это был юноша, почти мальчик, лет семнадцати с виду. Он был высоким, стройным и тонким, и облегающие одежды выгодно подчёркивали его безупречно сложенное, грациозное тело. Но не тело его привлекало взгляд - а лицо. Оно было таким невыразимо, почти пугающе прекрасным, что у Инди перехватило дыхание. Он не знал, что люди бывают такими: тонкие, точёные черты юноши были слишком идеальны для живого человека - настолько, что он походил на фарфоровую куклу. Сходства добавляла кожа молочной, слепящей белизны - Инди никогда не видел таких белокожих людей, а здесь, в Фарии, светлая кожа вообще была огромной редкостью. Однако самым удивительным в нём были, при этой фарфоровой бледности и изяществе черт, волосы и глаза. Спереди на плечи ему ложились чёрные, как смола, очень длинные пряди, спускавшиеся на грудь, сзади же волосы были подстрижены коротко и ярко блестели даже в сумрачном свету комнатки. А когда Инди взглянул ему в глаза, то и вовсе обомлел - они были ярко-синими, цвета того самого моря, которого ни один из них уже никогда не увидит, и почти болезненно выделялись на неподвижном, серьёзном, совершенно спокойном лице.
Нет, живой человек не мог быть настолько прекрасен. Инди молча смотрел, как юноша приближается к нему - и лишь когда тот, пройдя на середину комнаты, остановился, заметил под его ключицей, обнажённой вырезом туники, маленькую семиконечную звезду в треугольнике.
"Вот, значит, как это выглядит", - подумал Инди, невольно трогая клеймо у себя на шее. Прошло ещё несколько мгновений, прежде чем он осознал очевидное: это немыслимо прекрасное создание было таким же рабом, как и он.
Если юноша и заметил жест Инди, то ничем этого не выдал.
- Мне велено проводить тебя и помочь обустроиться, - сказал он чистым, высоким и звонким голосом. - Это приказ главного евнуха. Меня зовут Тхан.
- А меня Инди, - ответил тот, неловко поднимаясь. - Я...
- Нет, - не дослушав, сказал юноша, и Инди вздрогнул от холодной резкости, прорвавшейся в журчании его правильной, безупречно поставленной речи. - Твоё имя Аль-шерхин. Не знаю, как ты звался там, но здесь у тебя нет других имён.
Сказав это, он повернулся и покинул комнату - ему явно неприятно было в ней находиться. Инди в замешательстве смотрел ему вслед, потом, опомнившись, поспешно пошёл за ним. Мальчик без лишних слов двинулся вперёд, указывая дорогу. Инди шагал с ним рядом, вернее, чуть позади него, чувствуя ужасную растерянность и робость. Этот юноша был рабом, и, судя по его удивительной красоте, также принадлежал к гарему Бадияра-паши; они были в одинаковом положении, и всё же он вёл себя с Инди как с низшим, а не как с равным. Впрочем, Инди не знал - может, Тхан здесь на особом счету... Тхан... Какое странное имя. Инди напряг память - и вспомнил: на общефарийском оно означало "ворон". Имя? Или тоже прозвище, кличка - как Аль-шерхин?.. Спрашивать об этом, конечно, было не время - да Инди и не хотелось спрашивать. Теперь, когда он немного привык к поразительной красоте юноши, ослепившей его в первый миг, он ясно видел надменность, сквозившую в том, как он поджимал свои бледно-розовые губы, в лёгких взмахах его длинных, загнутых чёрных ресниц, когда он бросал на Инди беглый взгляд своих прекрасных глаз, сверкавших в полутьме, будто сапфиры чистейшей воды. Смотреть на него было больно, как на солнце - и чуточку, самую малость неприятно, как если бы он был чем-то обезображен. Странно, но - Инди внезапно понял это - его красота была так совершенна, что даже отталкивала, как нечто неестественное, несвойственное человеку.
- Нечего пялиться на меня, - коротко сказал Тхан, когда они прошли несколько галерей; слуги и стражи не обращали на них внимания - видимо, все они хорошо знали Тхана.
Инди вздрогнул и поспешно опустил глаза, не увидев, как губы его проводника тронула чуть заметная улыбка. Он ничего не сказал, и дальше они шли в молчании.
Пройдя через крыло, отданное нуждам челяди, мальчики оказались в небольшом доме, резко отличавшегося от только что покинутого ими помещения. Здесь тоже всюду стояла стража, но рабов совсем не было видно. В полной пустоте и тишине журчали многочисленные фонтанчики, бросая отблески на мозаичный пол и стены. Всё здесь было сделано из мрамора, разноцветной мозаики и позолоченного дерева, и потому разительно отличалось от уродливых домов в центре города. Это было красивое место - но то, каким оно было тихим и пустынным, почти зловещим, портило его привлекательность - так же, как портила внешность Тхана холодная надменность в его чертах.
- Что это за место? - не удержавшись, спросил Инди.
- Дом мальчиков. Помолчи. Мы уже почти пришли.
Инди подчинился. В самом деле - им осталось преодолеть всего два коридора, и перед ними открылся ещё один с тремя одинаковыми дверями. Тхан толкнул одну из них, и они беззвучно открылась внутрь.
- Ты будешь жить здесь. Можешь войти.
Он вошёл первым, и Инди не оставалось ничего иного, как последовать за ним.
Комнатка была маленькой, почти крошечной, и не так чтобы очень богатой. Небольшое узкое ложе с балдахином, заваленное подушками и покрывалами, ещё несколько подушек вокруг него - вот и всё.
- Купальня общая, - сказал Тхан, проходя к единственному окну и указывая через него вперёд. - Она с другой стороны дворика, вон там. Мыться надо каждый день, к чему бы ты там ни привык. Одежду тебе дадут, пока что временную - потом наш владыка решит, во что тебе одеваться, и сюда принесут сундук со всем необходимым. Пищу принимает каждый сам, в своей комнате. Рабы приносят еду трижды в день. Если тебе что-то нужно, подёргай вот это, - Тхан указал на красный шнур, свисающий у края кровати. - Принесут всё, что скажешь, но не требуй слишком много - наш владыка не любит излишеств. Днём можешь ходить свободно по всему дому - до той ажурной решётки, через которую мы вошли. Дальше неё тебя не пустят: там помещения рабов, и нам туда можно входить лишь по особому разрешению главного евнуха. На ночь ты обязан вернуться в комнату - если, конечно, тебя не потребует к себе наш владыка. Дверь запирать не станут, но Гийнар-бей часто наведывается с обходом - у него шаг тих, как у кота, и если он поймает тебя вне твоей комнаты ночью, ты будешь наказан. Если хочешь ещё что-то спросить, можешь ко мне обращаться. Если вопросов нет, я пойду - моя комната напротив твоей.
Всё это он проговорил ровным, бесстрастным, равнодушным голосом, словно повторяя заученную наизусть речь. Глаза его иногда обращались на Инди, но тут же вновь оставляли его, и Инди ни разу не успевал ответить на этот взгляд. Когда Тхан замолчал, он тоже молчал какое-то время, собираясь с мыслями. Вопросы? Конечно, у него была тысяча вопросов, но он не знал, с чего начать, и, кроме того, всё ещё немного стеснялся этого юноши, который держался с ним так странно.
В конце концов Инди открыл рот, сам не зная, какой из вопросов слетит с его языка.
- Ты давно здесь?
Тхан повернулся к нему. Его огромные, чуть раскосые глаза удивлённо приоткрылись, от чего стали ещё больше и как будто даже прекраснее.
- Тебе-то какое дело?
- Не знаю, - честно сказал Инди. - Я ничего не знаю. Меня везли сюда почти три недели... а до того...
- Как и любого из нас, - не моргнув, перебил Тхан. - Прибереги свои жалостливые истории для рабов, которые будут тебя вычёсывать - они такое любят. Кстати, на их месте я бы обрил тебя наголо, - с тенью презрения в голосе добавил он. - Твои волосы так спутались, что я не могу понять, какого они цвета.
Инди почувствовал, что краснеет - он сам не знал, от стыда или от злости. Да что себе, в конце концов, позволяет этот мальчишка?! Он тоже раб - значит, ничем не лучше Инди! Что с того, что он такой красивый, чистенький, ухоженный - разве Инди виноват в том, что выпало в последние недели на его долю? И этого-то красавчика, похоже, никогда не били по лицу кулаком, не пинали ногами по почкам - вон он какой весь беленький. Инди ему, должно быть, напоминает оборванца, выловленного с помойки. Грязный серый крысёныш... Инди ощутил, как стискивает кулаки.
- Почему ты так говоришь со мной? - с трудом выговорил он, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. - Я не сделал тебе ничего плохого. Я не хотел сюда попадать. Я вообще не понимаю, где я и что со мной происходит! Если ты только и можешь, что унижать меня, то уходи лучше. Мне ничего от тебя не надо.
Он выдохнул, замолчав, потом, резко отвернувшись, подошёл к окну и сел на пол. Он сидел, переводя дыхание, и мучительно вслушивался, ожидая услышать за спиной презрительное хмыканье и удаляющиеся шаги. Однако не услышал ни того, ни другого - ни единого звука. В конце концов Инди не выдержал и обернулся. Тхан стоял посреди комнаты, скрестив на груди свои тонкие изящные руки, оголённые до локтей, и смотрел на него с тенью лёгкого любопытства.
- Тебе будет трудно здесь, - сказал он, когда Инди встретился с ним глазами. - Ты чересчур живой.
И прежде, чем Инди успел задуматься, что значат эти слова, он подошёл и сел рядом, напротив, скрестив ноги так, как делали это многие фарийцы. Инди до сих пор не мог понять, как они могут так сидеть часами: его собственные ноги в этой позе моментально затекали.